Глава 11
– Куда поедем? – спросил Гоша, когда маленькая прямая фигурка доктора Курочкина скрылась в подъезде.
– Домой!
– Не боишься?
– С тобой да с пистолетом – не боюсь. И потом, я не собираюсь там ночевать. Просто хочу проверить, были они у меня еще раз или нет. Вдруг какие-нибудь интересные улики оставили.
– А если они тебя где-нибудь у дома ждут?
– Ничего, мы их вычислим. У тебя пули для пистолета есть?
– Конечно, только я еще ни разу не стрелял из него. Даже не знаю, какой там газ – слезоточивый или нервно-паралитический.
«Волгу» Гоша оставил неподалеку от Лениного дома, виртуозно вписавшись между двумя «ракушками».
– Выезжать, конечно, будет сложно. Зато машины не видно. Они ведь знают уже мою «волжаночку», – объяснил он.
Ничего примечательного ни во дворе, ни в подъезде они не заметили. Подойдя к своей двери, Лена резким движением откинула коврик.
Под ним было темно-коричневое пятно, в котором поблескивали мелкие осколки. Кончиком пальца, очень осторожно Лена прикоснулась к пятну. Оно было подсохшим, но еще свежим – резкий запах йода не успел улетучиться.
– Может, не надо? – шепотом спросил Гоша. Но Лена уже повернула ключ в замочной скважине.
– Подожди, я первый, – отстранил ее Гоша.
В руке у него был зажат пистолет. В квартире было темно и тихо. Только в ванной капала вода из неисправного крана. Подождав несколько секунд, Лена громко произнесла:
– Нет никого. Убери свою пушку.
– Ты что? – испуганно зашептал Гоша, продолжая сжимать пистолет. – Откуда ты знаешь?
– По запаху чувствую. Как собака, – усмехнулась Лена и зажгла свет в прихожей. Под ковриком она обнаружила точно такое же темно-коричневое пятно, как и снаружи.
Сняв сапоги, она плотно задернула шторы на кухне и в обеих комнатах. Потом везде включила свет и весело предложила:
– Может, чайку попьем?
– Какой чаек! Ты что! Поехали скорей отсюда. Они же могут вернуться в любой момент.
– Подожди, сейчас поедем. Надо все осмотреть как следует.
Осмотр не дал ничего. Кинув в рюкзак кое-какие мелочи, которые забыла прихратить, когда в спешке убегала из дома, отключив пустой холодильник, Лена последним, почти прощальным взглядом оглядела обе свои комнаты. Вряд ли до отлета в Нью-Йорк она решится заглянуть домой еще раз. Лучше уж оставшиеся дни пожить у тетушки на Шмитовском.
И вдруг взгляд ее упал на письменный стол. На столе лежал сложенный вчетверо листок бумаги – до этого она просто не обратила на него внимания.
– Кажется, это привет из Лесногорска. – Лена осторожно взяла листок, развернула и даже присвистнула от удивления.
Гоша заглянул ей через плечо и тоже присвистнул.
Это была переснятая на ксероксе иллюстрация из медицинского учебника, вероятно, дореволюционная, судя по подписи со старой орфографией. Гласила эта надпись следующее: «Продольный распил замороженного трупа беременной. Срок 25 недель». Именно это и было изображено на старинной фотографии.
– А нервишки-то сдают у мадам Зотовой, – задумчиво произнесла Лена.
– Почему ты думаешь, что это именно она?
– А ты сам подумай. Явиться ко мне домой только для того, чтобы оставить такое вот, с позволения сказать, послание, могла только натура нервная и впечатлительная. Это – акт истерики, бессмысленный и рискованный. Ну представь себе – человек берет старый учебник, переснимает такую вот веселую картинку, потом заходит в чужую квартиру и кладет на письменный стол. Смысл?
– Ну, она хотела напугать тебя… – робко предположил Гоша.
– Надо быть идиоткой, чтобы вообразить, будто после всего пережитого я испугаюсь какой-то картинки. Но Зотова – не идиотка. Просто у нее чувства перевешивают здравый смысл. Ведь эту бумажку ничего не стоит назвать угрозой с целью шантажа. Есть, кажется, такая статья? Причем угроза не просто была брошена в почтовый ящик, а доставлена непосредственно в квартиру. В общем, спасибо большое Амалии Петровне. Теперь мы имеем не только две кассеты, но еще и красивую картинку. Завтра утром я позвоню Кротову. А сейчас поехали на Шмитовский. Я устала сегодня. Хочу есть и спать.
– Знаешь, я тоже голодный как волк. Я одно кафе знаю, на Пресне, недалеко от твоего Шмитовского. Маленькое, тихое, и кормят там вкусно. Поехали, я угощаю. Мы с тобой сегодня заслужили хороший ужин.
…В квартире Зои Генриховны было темно и тихо. Лена знала, что тетушка ложится спать рано. Только Пиня показался ей немного странным. Он вяло лизнул ей руку, без всякой радости отправился гулять.
Во дворе пес поднял свою тонкую мордочку в белесое ночное небо и жалобно завыл. Лена спустила его с поводка, но бегать он отказался.
«Он ведь тоже старик, – подумала Лена, – поэтому сейчас сонный, вялый».
Субботу Лена собиралась полностью посвятить переводу рассказа. До отлета надо было успеть подготовить его к публикации. Работа есть работа, несмотря ни на какие погони и угрозы. Только вот Кротову надо позвонить, договориться о встрече, отдать ему кассеты и картинку.
* * *
В кафе действительно было тихо и уютно. Лена удивилась: как же, прекрасно зная на Пресне каждый закуток, каждый дворик, она никогда не замечала прежде этого чистенького, приличного кафе?
Они просидели там почти до полуночи. Когда принесли счет, Лена полезла в сумочку за деньгами.
– Ну мы же договорились! – возмутился Гоша.
– Ты будешь платить за своих девушек. А я пока твоя начальница. – И она протянула деньги официанту.
* * *
Амалия Петровна чувствовала себя замечательно. Она достала сырье, все получилось чисто и без накладок, если не считать неприятной реплики этой самой Глушко: «Я подам на вас в суд».
Но ничего, можно пару раз зайти к ней в палату, поговорить ласково и участливо, расположить к себе. Уж это Зотова умела!
Немного беспокоила еще одна мысль: зачем она пошла на эту дурацкую детскую выходку с иллюстрацией из учебника Бумма? Ей просто надо было излить свою ненависть к Полянской, когда она узнала о взрыве «скорой» и гибели троих мальчиков.
«Из-за этой гадины у нас пошла полоса одних неудач. Надо ее хоть как-то проучить, а то ей все сходит с рук!» – думала Зотова, заходя в чужую квартиру и кладя на письменный стол свое послание.
Теперь, когда ненависть немного утихла, Зотова поняла, что поступила глупо и рискованно. Но она не могла отказать себе в удовольствии – представить лицо Полянской, когда та на своем письменном столе увидит продольный распил трупа на картинке.
Немного пожурив себя за легкомыслие, Амалия Петровна вбила в очищенную кожу лица легкий ночной крем, погасила свет и легла спать. Завтра она устроит себе маленький праздник.
Завтра суббота.
* * *
В субботу в десять часов утра к воротам Лесногорской больницы подъехал «жигуленок» Кротова. Рядом с Сергеем сидел Георгий Глушко.
Из будки у ворот лениво вышел охранник в камуфляже, с автоматом и милицейской дубинкой.
– Вы куда? – сонно спросил он.
– У меня здесь жена лежит, я навестить, – объяснил Георгий, высунувшись из окна машины.
– Отделение?
– Гинекология.
– Фамилия?
– Глушко Лидия Всеволодовна.
Ни слова не говоря больше, охранник скрылся в будке. Через несколько минут оттуда вышел другой, внешне почти не отличимый от первого, но не такой вялый.
– Ваша жена в послеоперационном боксе, – сообщил он. – К ней пока нельзя.
– Могу я поговорить с лечащим врачом? – Глушко был спбкоен и вежлив. Кротов пока молчал.
– Сегодня суббота. Есть только дежурный врач, но он занят. Лечащий врач будет в понедельник, с десяти до шести.
– Спасибо. А в понедельник вы меня пропустите?
– Да.
– Еще раз спасибо. А передачу можно оставить?
– Давайте, – охранник протянул руку.
– Что, прямо вам? – удивился Георгий.
– Мне, – кивнул охранник, – только фамилию на пакете напишите.
Отъехав от ворот больницы на приличное расстояние, Кротов притормозил у автобусной остановки и спросил, где городское отделение милиции.
– Можно я с тобой? – спросил Георгий, когда они остановились у отделения.
– Пошли, – кивнул Кротов, – так даже лучше.
Начальник отделения капитан Савченко, несмотря на выходной, был на месте. Неожиданному визиту подполковника с Петровки он был Удивлен и слегка напуган.
– У вас не больница, а прямо секретный объект, – улыбаясь, начал Кротов. Вот у моего друга, Георгия, вчера туда жену привезли. Странно, что из Москвы понадобилось ее отправлять в Лесногорск. У вас здесь что, специалисты какие-нибудь особенные?
– Специалисты у нас правда хорошие, – спокойно подтвердил Савченко.
– Ну, в Москве, вероятно, тоже есть не хуже, – заметил Кротов, – а ребята в камуфляже, наверное, их охраняют, специалистов ваших, чтоб никто не похитил? И заборище такой с колючкой, осколками – тоже поэтому?
Савченко через силу улыбнулся.
– Понимаете, – пустился он в объяснения, – в больнице работает экспериментальная лаборатория. Лекарства новые изобретают. Лекарства эти уже выпускаются небольшими партиями, стоят безумных денег. Я точно не знаю, но говорят – они даже рак лечат. Поэтому и охрана, и забор.
– А заявление Полянской Елены Николаевны к вам поступало?
Вопрос был неожиданный, и Кротов заметил, как побледнел капитан.
– Поступало, – ответил он после небольшой паузы.
– Можно взглянуть?
– Да… – растерянно кивнул Савченко. – Но оно уже в архиве. Я могу вам показать регистрационный номер…
На самом деле заявление так и осталось лежать в кармане его кителя. Он вспомнил об этом только сейчас. Но не доставать же из кармана при этом подполковнике!
– Почему в архиве? Оно ведь поступило совсем недавно? – удивился Кротов.
– Недавно, – кивнул Савченко, – но я уже все по нему проверил, заявителю отправлен официальный ответ.
– И какой?
– Об отказе в возбуждении уголовного дела. Могу копию показать.
– Не надо. – Кротов достал из кармана пачку сигарет, предложил Савченко и Глушко. Все трое закурили. – Вы мне можете в двух словах рассказать, что было в заявлении гражданки Полянской? – спросил Кротов, глубоко затянувшись и выпустив дым колечками.
– Да там какая-то ерунда была, – махнул рукой Савченко, – какая-то петрушка про искусственные роды. Я, честно говоря, не совсем понял.
– Но ответ написали, – напомнил Кротов.
– Я поговорил с врачами, мне популярно объяснили, что больная Полянская Е.Н, была недовольна диагнозом и лечением и сбежала из больницы. Это дело чисто медицинское, а я не медик. А никаких уголовных нарушений там не было и быть не могло.
– И все-таки, – задумчиво, как бы про себя, проговорил Кротов, – все-таки странно. Два случая с искусственными родами, и обе женщины из Москвы. Странно. Вы не находите? – резко вскинул он глаза на Савченко.
Капитан отвел взгляд и спросил;
– Простите, у нас с вами беседа официальная, или как?
– Или как, – улыбнулся Кротов, вставая. – Спасибо за гостеприимство. Пойдем, Жорик.
Георгий уже вышел за дверь, а Сергей остановился и взглянул на Савченко:
– Ты все же к больнице присмотрись, капитан. А то проглядишь какую-нибудь серьезную дрянь на вверенной территории. Потом не расхлебаешь.
Весело подмигнув Савченко, Кротов закрыл за собой дверь.
Почти всю дорогу они ехали молча. Когда подъехали к дому Глушко, Кротов сказал:
– Надо забирать твою Лиду оттуда. В понедельник утром вместе поедем, заберем.
– А если не отдадут? – тихо спросил Георгий.
– Пусть попробуют.
– Слушай, Серега, а эта Полянская, про которую ты спрашивал, она кто?
– Знакомая. Просто знакомая.
– Эй, подполковник, ты часом не влюбился на старости лет?
– С чего ты взял? – Кротов удивленно уставился на Георгия.
– Не знаю. Ты другой какой-то. Мы с тобой три месяца не виделись, и ты стал другой.
– Какой именно?
– Ну, как тебе объяснить… Не обидишься?
– Попробую, – пообещал Сергей.
– Ты живой стал. Глаза у тебя живые.
– А раньше мертвый, что ли, был?
– Ну, почти. Последние два года с Лариской твоей… И потом, после развода. Нет, честно, я тебя никогда таким не видел. Только в школе. Так что за Полянская Е.Н.?
– Я ее видел-то один раз, – признался Кротов.
Они давно подъехали к дому, но все сидели в машине.
– Слушай, – спохватился Георгий, – пошли ко мне. На мальчишек моих посмотришь. Данилка совсем большой стал, все говорит, даже песенки поет.
– Нет, Жорик, не могу. Мне сейчас на Петровку надо.
* * *
Амалия Петровна проснулась поздно. Сегодня спешить было некуда. Заслуженный выходной она решила полностью посвятить себе. Это будет ее день, ее маленький праздник.
С особым старанием и удовольствием она сделала свою сложную, обязательную утреннюю гимнастику, приняла контрастный душ. На завтрак позволила себе съесть, кроме обычного йогурта, еще и бутербродик с черной икрой.
Через полтора часа ее серебристая «Тойота» остановилась в самом начале Тверской улицы, возле салона «Жак Де-Санж», где в течение двух часов Амалию Петровну массировали, мазали нежнейшими кремами, стригли, тонировали и освежали воздушные щебечущие создания.
После всех этих приятных процедур помолодевшая Зотова выпила чашечку кофе в маленьком баре салона. Из бара она позвонила человеку, с которым намерена была сегодня поужинать.
Оставив машину на платной стоянке у салона, Амалия Петровна дошла пешком до Петровского пассажа.
После долгой реставрации старейший московский магазин превратился в шикарный торговый центр, где расположились бутики и шопы известнейших французских, итальянских и немецких фирм. Цены на товары этих фирм были поистине астрономические – в полтора-два раза выше, чем в любой другой стране. Простым смертным здесь делать было нечего, а потому даже в субботу царили покой и тишина.
Амалия Петровна останавливалась у изысканных витрин, заходила к «Версаче» и в «Балли Шоп», примерила кучу пиджаков, юбок, платьев и только через три часа приобрела у «Боско да Чильеджи» темно-синий строгий костюм, кремовое платье из плотного натурального шелка и шелковый комплект нижнего белья.
Поздравив себя с покупками, Амалия Петровна решила отдохнуть и выпить чашечку кофе в кафе на первом этаже. Не мешало и перекусить, до ужина в ресторане оставалось еще много времени.
Высокая, коротко стриженная блондинка, похожая на немку, которая в течение трех часов заходила в те же шопы и бутики, что и Зотова, задумчиво перебирала то блузки, то пальто на вешалках, вежливо отказываясь от помощи продавцов и ничего не примеряя, вздохнула с облегчением.
Ей казалось – это никогда не кончится. Она удивлялась, откуда у такой старушенции столько энергии. Хотя Амалию Петровну никак нельзя было назвать старушенцией, особенно после посещения салона «Жак Де-Санж». Если бы блондинка не знала, что Амалии Петровне шестьдесят, она не назвала бы ее про себя старушенцией. На вид ей можно было дать не больше сорока пяти.
Подхватив красивые фирменные пакеты с покупками, Амалия Петровна направилась вниз, в кафе.
Похожая на немку блондинка села за соседний столик с чашкой кофе. У нее ныли ноги и слипались глаза. Почти всю ночь ей пришлось провести в машине. Старенький заляпанный грязью «жигуленок» выехал из Москвы в половине четвертого утра, сорок минут несся по пустому шоссе со скоростью и легкостью, удивительной для такой развалюхи. В спящем городе Лесногорске после недолгих плутаний по незнакомым темным улицам «жигуленок» остановился во дворе добротного семиэтажного дома довоенной постройки. Таких домов в городке осталось совсем мало, и жили в них только самые богатые лесногорцы.
Основная же часть населения занимала панельные «хрущобы».
Именно в этом доме в трехкомнатной квартире жила Амалия Петровна Зотова.
Утром, отправляясь на свою приятную прогулку в Москву, Амалия Петровна, естественно, не обратила ни малейшего внимания на жалкий грязный «жигуленок», следовавший за ней неотлучно от самого дома.
Сейчас, в кафе, мельком взглянув на блондинку, Зотова подумала: «Красивая девушка. Знакомое лицо… А, конечно, она напоминает рекламу то ли жвачки, то ли шампуня. Похожа на иностранку, немка, наверное».
Блондинка не была немкой. Ни жвачек, ни шампуней никогда не рекламировала. Звали ее Света. Она была идеально, стандартно красива, и это очень помогало ей в ее работе. Как ни парадоксально, именно из-за этой стандартной красоты Свету невозможно было запомнить. Встретив несколько раз, ее не узнавали. Срабатывал рекламный стереотип: человек думал, что видел прежде не Свету, а картинку на пачке мыла.
«Сколько сейчас появилось таких вот стандартных красоток, – размышляла между тем Амалия Петровна. – Будто новую породу вывели. И все на одно лицо. Еще лет двадцать назад красавицы были совсем другие. Их было меньше, и все разные. А в мое время…»
Зотова прекрасно помнила себя молодой девушкой. Ее тогда ужасно раздражало собственное имя – Амалия. Оно совсем не шло ей. Ведь она была… Да, пожалуй, вот такой же тоненькой длинноногой блондинкой; если ее, тогдашнюю, одеть и причесать по теперешней моде, она была бы похожа на эту красотку за соседним столиком.
Митя Курочкин, маленький, незаметный, был влюблен в нее без памяти. Да и не он один. Но именно он придумал тогда для нее странное милое имя – Ли. Наверное, по-настоящему любил ее только он. Так получилось, что их короткий студенческий роман остался самым теплым и трогательным воспоминанием ее юности.
Возможно, она сделала ошибку, подключив его к делу. Митя слабоват, трусоват. Но с другой стороны – по всем своим данным он идеальный поставщик. К тому же она ему хорошо платит. А что может быть гаже одинокой нищей старости?
Именно с Митей Курочкиным Амалия Петровна хотела пррвести сегодняшний вечер, встретиться просто так, без всякого дела, в уютном грузинском ресторане, посмотреть в его преданные, всегда чуть испуганные глаза. Ведь Митя единственный человек, с которым ее связывают не только деловые отношения, но и общие воспоминания. Он до сих пор иногда называет ее Ли.
Сегодня, когда она позвонила ему из салона, у него был странный голос. Он сказал, что устал, плохо себя чувствует, но от встречи не посмел отказаться.
