Часть II
Возмездие

По расчетам Антона, фотограф уже давно должен был прийти, однако все не появлялся. За это время Дебрский успел переворошить немалую кучку разнокалиберных бумажек, кое-как заткнутых под телефон. Записи были сделаны порою на сущих обрывках и чем попало, однажды – чуть ли не губной помадой: какая-то служба доставки чего-то, бассейн «Дельфин», массажистка Лиля, отдел кредитования, администрация Советского района, поселок Дубровный Московской области… Почерк оставлял желать лучшего, но Дебрский понял: это были деловые контакты его или кого-то иного – что вскоре должно было выясниться.

Он очень надеялся на профессиональную память фотографа. Конечно, опять полезли в голову всякие предположения насчет участия и этого парня в заговоре, однако они вскоре отпали. Потому что в поисках одной улетевшей бумажонки Дебрскому пришлось полезть под кресло, и там, на довольно-таки запыленном пятачке, он обнаружил клочок, на котором было написано: «Алик Валдис» – и телефон. Именно Аликом Валдисом назвался неведомый фотограф. А поскольку вряд ли заговорщики запихали бы одну из бумажек Дебрского под кресло – ну кто мог знать, что он туда полезет? – скорее всего, Алик был подлинный знакомый Антона Дебрского.

Поэтому он ожидал фотографа с особым нетерпением. Однако тот все не шел. За это время дважды звонил телефон, Антон брал трубку, однако ответа ни разу не дождался: первый раз была вообще космическая гулкая тишина, а во второй он отчетливо различил в трубке тяжелое, напряженное дыхание. Кто-то там был, кто-то слушал его опасливое «алло», но промолчал.

И когда позвонили вновь, он схватил трубку уже чуть ли не со злостью. Однако сразу узнал характерный, чуть картавый говорок Алика:

– Дебрский, вы знаете что… вы не могли бы спуститься ко мне во двор?

– А что такое? Лифт не работает?

– Лифт-то работает, – с напряженным смешком пробормотал Алик. – Но у вас на крыльце сидят два каких-то амбала с таким видом, будто смерть как мечтают почесать кулаки. Не хотелось бы подвергнуться их гнусным домогательствам. Все-таки товар у меня… особый. Да и обратно я буду идти с деньгами, правильно, Дебрский? – В голосе его прозвучала тревога.

– С деньгами, с деньгами, – успокоил его Антон. – А вы сейчас откуда звоните?

– Ну, стал за углом и набрал вас с мобильника. Может быть, вы спуститесь, сами возьмете свои фотки? Тут темновато, конечно, качество вы вряд ли оцените, но я могу ручаться за свой товар, а подробностями вы потом насладитесь, наедине с супругой.

– Спуститься мне самому? – Дебрский несколько растерялся. Спуститься-то проблем нет, однако в темноте фотограф его не разглядит, тем более что физиономия все еще покорежена. – Нет, извините, я не могу. Мне врач категорически запретил выходить на улицу в ночное время. Иначе может начаться нагноение, я же в аварию попал, вы слышали?

– Да вы что? – поразился Алик. – В аварию?! Нет, я ничего не слышал.

Дебрский тоже поразился: до чего легко с его языка сорвалось вранье насчет врача! Похоже, в прежней своей жизни он был преизрядным лгуном, за словом в карман не лез.

– Тогда, может быть, отложим до утра? – предложил Алик опасливо. – Вы ко мне подъедете – и все дела. Нет, честно, никакой охоты не имею разбираться с этими братками!

Но Дебрский был просто не в силах ждать до утра.

– Сделаем так, – решительно сказал он. – Я спущусь и встречу вас на крыльце. Вы войдете, а потом я вас обратно провожу. Двоих-то они небось не тронут. Идет?

– Ну, давайте, – с сомнением сказал Алик и отключился.

Дебрский вышел на площадку и, не запирая квартиру (на возню с замками уйдет чертова уйма времени, ну что случится, пока он съездит туда и обратно?), нажал на кнопку вызова лифта.

Однако лифт оказался занят. Дебрский подождал немного, плюнул – и пошел пешком. Вернее, побежал.

Путь с восьмого этажа оказался довольно долгий, а Дебрскому не терпелось. Не терпелось ему не только увидеть фотографа, но и неведомых «амбалов». Отчаянно хотелось, чтобы они сказали ему какую-нибудь гадость, привязались, а лучше всего – полезли бы в драку. Вот что ему сейчас нужно для снятия «статического электричества» – как следует помахать кулаками!

Интересно. Выходит, в прежней жизни он был не дурак подраться? И с какими результатами? А вот сейчас он это выяснит…

Выяснить, впрочем, не удалось: на крыльце никого не оказалось. Антон постоял несколько секунд, воинственно вглядываясь в темноту, но никаких «близнецов» не разглядел. В эту минуту, похрустев гравием, из-за угла вышел невысокий человек и нерешительно приблизился к крыльцу:

– Привет. Ну что, прогнали их?

Голос знакомый. Значит, это и есть Алик? Ну, понятно, почему так осторожничал: больно хлипок на вид, а уж если против двоих…

– Да тут не было никого, – разочарованно ответил Антон. – Пошли небось по домам.

– Ну и ладненько, – обрадовался Алик. – Видимо, это были ваши мирные соседи, которые отправились спать. Пошли, что ли?

– Прошу, – Дебрский придержал ему тугую дверь, пропуская в подъезд. Алик прошмыгнул было – но застрял, уставившись на него:

– Ма-ма-ня… Круто! Это круто! Дебрский, а вы абсолютно уверены, что это – вы?

Глаза у него просто на лоб лезли, на лице было написано выражение жалости, смешанной с брезгливостью.

Дебрский скрипнул зубами. Настроение мгновенно испортилось.

Вопрос прямо в точку! А он-то надеялся, что Алик на этот вопрос ответит… Если нет – на фиг он вообще нужен со своими фотографиями? Вот взять ему сейчас и дать от ворот поворот! Подумаешь, какие-то снимки с супругой. Опять смотреть на лицо покойной Нины, опять мучиться угрызениями совести – совершенно непонятно, за что, но мучиться! К тому же небось заломит Алик за эти фотки несусветную сумму, еще и за доставку прибавит… А денег у Дебрского не так уж много. Неизвестно, сколько придется жить на эти три тысячи.

Он откашлялся, уже вполне готовый послать Алика вместе с его товаром туда, куда посылают в таких ситуациях, как вдруг тот расхохотался:

– Нет, это точно вы!

– Да? – пробормотал изумленный Дебрский. – И как вы догадались?

– Ну, я все-таки профессионал. Видеть в людях не только то, что на поверхности, но и глубоко скрытое, их, так сказать, сущность, – это смысл моего ремесла, – словоохотливо пояснил Алик, вызывая лифт.

Судя по шуму, лифт шел откуда-то сверху.

– И в чем же моя сущность? – полюбопытствовал Дебрский, у которого мгновенно исправилось настроение.

– Говоря по-старинному, вы долго запрягаете, но быстро погоняете, – усмехнулся Алик, разглядывая его лицо, но теперь этот пристальный взгляд уже не казался оскорбительным. – А проще сказать – вы долго принимаете решение, но уж потом вас не остановить. Это выражается буквально во всем, в этой манере откашляться перед тем, как сказать, в том, как вы поглядываете исподлобья, прикусываете губу – и вдруг делаете резкое движение вперед, словно бросаетесь куда-то. Как медведь на раззяву! Нет, вам бессмысленно стараться изменить внешность. Даже если на вас намазать пуды грима, обрить наголо и приклеить четыре бороды, вы все равно останетесь собой. Если хотите сделаться неузнаваемым, сперва измените свою манеру поведения!

Это он договаривал уже в лифте, по-прежнему пристально озирая Дебрского. Но неприятное чувство у того исчезло. Более того – образная речь Алика немало забавляла и даже доставляла удовольствие. Главное, конечно, что его наконец признали!

Это было совершенно новое, блаженное чувство – определенность. Такое ощущение, будто он долго-долго что-то искал – и вот наконец нашел.

Конечно, нашел! Всего-навсего себя самого! И тем, кто сочтет его радость несколько преувеличенной, Дебрский мог бы посоветовать как следует стукнуться головой, желательно сунувшись еще и в огонь, а потом посмотреть, что из этого выйдет.

Значит, нет никакого заговора! Инна, и Сибирцев, и даже Красноштанов мгновенно стали казаться милейшими и добрейшими людьми. Собственные имя и фамилия сделались чрезвычайно звучными и даже красивыми своей необычностью. Квартира, в которую они с Аликом как раз в эту минуту вошли, поразила своим уютом. И даже промелькнувшая где-то на обочине сознания мысль, что Антону Дебрскому (то есть ему лично) предстоят похороны жены, не смогла омрачить его чудесного настроения.

– Забавно… – пробормотал Алик, озираясь.

– Что именно? – счастливо улыбнулся Дебрский.

– Квартира ваша. Я ожидал увидеть нечто совсем другое, совсем. Она вообще не в стиле вашей жены. Обыкновенное обывательское жилье – ради бога, не обижайтесь, я в смысле такого стандартного домашнего уюта. Мне почему-то казалось, тут будет везде хром, никель, евроремонт и шкуры снежных барсов на полу. – Он хохотнул, поглядев на желто-коричневый скромный палас. – Теперь понятно, почему ваша супруга ни за что не хотела сниматься дома. Она, видимо, подсознательно ощущала, что изыски не стыкуются с этой обстановкой. Да, та квартира, где мы работали, смотрелась куда эффектнее!

Дебрский вспомнил лицо своей жены – то, что видел в альбомах. Эта замкнутая, явно смущенная вниманием к себе женщина – и шкуры снежных барсов? Надо полагать, хиленькая шубенка из норковых охвостьев, которую Антон заметил, когда из любопытства заглянул в шкаф, была для нее пределом экзотики. Однако что-то этот фотограф разговорился не по делу!

В этот момент Алик, словно спохватившись, обернулся к напряженно умолкнувшему Дебрскому и хлопнул себя по лбу:

– Ох, гром меня убей! Язык мой – враг мой. Просто дурацкая привычка мыслить вслух. Можно написать интереснейшую статеечку на тему соответствия или несоответствия жилища хозяину, совпадения среды обитания – и его внутренней сущности. Я это когда-нибудь сделаю. Но сейчас давайте обменяемся ценностями, что ли?

Дебрский молча протянул руку, но Алик не спешил открывать сумку, висящую через плечо:

– Извините. Сначала я бы предпочел получить деньги. Если помните, мы договаривались именно так: утром деньги – вечером стулья. Вы заказывали шесть снимков – вот и заплатите мне девяносто долларов с учетом такового же аванса. Мы договаривались, – с нажимом повторил он, – что заказ оплачивается в любом случае. А то была у меня история, когда клиентом за те три дня, что я печатал фотографии, вдруг овладели пуританские настроения. Он даже с женой развелся, когда посмотрел со стороны на свои любовные семейные игры! Но это ладно, это его личные проблемы, но мне-то он при этом не заплатил ни цента! Поэтому я теперь работаю с частичной предоплатой – и не отдаю заказа прежде, чем получу остальное!

Господи, какой болтун… У Дебрского в висках заломило от картавой скороговорки Алика. А хуже всего, что он, сразу вспомнив, что такое доллары, не мог сообразить, как они соотносятся с рублями. Потому что не было у него никаких долларов!

– Я же вам говорил, что попал в аварию, – сказал он как мог спокойно. – И все, что было при мне, сгорело. Могу расплатиться только в рублях, если подскажете, какой теперь курс.

Смуглое лицо Алика разочарованно вытянулось.

– Ну, ребята… – протянул убито. – Мы ведь железно договаривались насчет оплаты в у.е.! Хотя ладно, что с больными спорить. Давайте две тысячи триста сорок – и чао.

– Две тысячи триста сорок – чего? – недоверчиво уточнил Дебрский. – Рублей, что ли?

– Можно и долларов, – усмехнулся Алик. – Только ведь вы говорите, что они все огнем сгорели.

Антон даже зажмурился. Две тысячи триста сорок рублей за шесть фотографий?! Нет, это только половина суммы – значит, за три. А всего, получается, должно быть уплачено четыре тысячи шестьсот восемьдесят, что, очевидно, соответствовало ста восьмидесяти долларам.

Он был так ошеломлен громадностью суммы, что даже не испытал удовольствия от скорости, с какой в его голове прокручивались цифры, умножаясь, делясь и складываясь.

Ни хре-на из дома пишут! Вот это курс! Вот это поддержка заокеанских империалистов, называется! Да и Алик очень не хило оценивает свой труд. Что ж там за фотографии такие, на бумаге с золотым обрезом, что ли?! Или вообще на золоченых пластинах отпечатанные?!

Но хуже всего другое. Если из своих трех тысяч он отдаст две триста сорок, то у него в кармане останется шестьсот шестьдесят рублей. Опять-таки не помня цен, он нюхом чуял, что деньги это не просто несерьезные, но даже и никакие. А ведь впереди похороны и все такое! Нет, Алик явно переоценил клиента. Вот сейчас Дебрский откроет перед ним дверь – и пусть валится вместе со своими семейными портретами с золотым обрезом!

Он уже привычно кашлянул, чтобы сказать Алику именно это, только более доходчивыми словами, однако поймал грубость на кончике языка. Почудилось, словно откуда-то высунулась змеиная головка и ужалила в самое сердце. Это было любопытство, и оно просто-таки вцепилось в Дебрского своими острыми зубками, грызя его и словно бы шипя при этом: «Тебе нужны эти фотографии! Нужны! Забери их! Они помогут тебе вспомнить то, что ты забыл!»

Он пожал плечами и сказал:

– Ну ладно. Давайте.

Лицо Алика озарилось такой откровенной радостью, что Дебрский не мог не усмехнуться.

Алик сунулся в сумку, а Дебрский напрягся, вспоминая, куда же он перепрятал деньги, найденные в фотоальбоме. Ах да, вот сюда, в карман куртки, висящей на крючке возле двери.

Он сунул руку в карман и замер, подняв брови.

Да что это, опять провалы в памяти начались, только теперь стираются уже и новейшие эпизоды? Он помнил, он совершенно железно помнил, что спрятал пакет во внутренний карман с левой стороны. Однако ни слева, ни справа, ни в каком другом кармане денег не было!

Дебрский охлопал себя ладонями. Кинулся в комнату и опять вытащил тот приметный альбом с огромными розами на обложке. Нет… и там нет никаких денег!

И вдруг его осенило. Но догадка была не из тех, которые способны порадовать человека. Такие догадки убивают наповал!

Дверь… О господи, да ведь он же не запер дверь, когда пошел встречать Алика! И в эту самую минуту какая-то сволота сунулась в брошенную без присмотра квартиру, быстренько обшарила то, что плохо лежит, вернее висит, и растворилась в тишине подъезда вместе с его последними деньгами.

– Какие-то проблемы? – тревожно сказал Алик, мгновенно почуяв неладное.

– Да, – непослушными губами пробормотал Антон. – Кажется, меня обокрали!

Алик мгновение смотрел на него, потом его рот презрительно скривился.

– Да, Дебрский, это уж точно вы! – сказал, точно выплюнул. – Эту лживость отчаянную я в вас разглядел с первой минуты. И жмотство – такое убогое жмотство! Придумали бы что-нибудь получше. Обокрали его, видите ли! Да ты сам себя когда-нибудь обокрадешь, точно тебе говорю.

Алик открыл пакет, который держал в руках, и вытащил три прямоугольных квадрата – каждый в отдельном белом конвертике. Небрежно швырнул на пол:

– Прошу! Наслаждайтесь! За это уплачено – так получите, нам вашего сексуального маньячества не нужно. А когда надумаете выкупить остальное – звоните. Только, как мы и договорились, на ваш товар процентики будут набегать!

И вылетел за дверь, затарабанил ногами по ступенькам, словно ему противно было даже войти в лифт, в котором пять минут назад он поднимался вместе с Дебрским.

Антон какое-то время постоял, сосредоточенно глядя на дверь, потом методично запер ее.

Оскорбления Алика скатились с него как с гуся вода. Пропажа денег – вот это был удар! Кажется, никогда в жизни он не чувствовал себя таким одиноким и несчастным, таким опустошенным – даже в ту минуту, когда рыжий Федор Иванович рассказывал ему про Антона Дебрского, а он с ужасом думал, что не помнит этого человека… не помнит себя.

«Как же я теперь буду жить? – подумал он с детской растерянностью. – Вот закончатся продукты в холодильнике – и что тогда?»

И все из-за этих фотографий!

С ненавистью сгреб конверты с пола и ринулся на кухню – немедленно изорвать в клочки и выбросить в мусорное ведро, но тут один конвертик сам собой приоткрылся, и Дебрский увидел краешек снимка. И шатнулся к стене, словно получил не слабый тычок в грудь.

Хотя нет, не в грудь. Его огрели по лбу, и не чем-нибудь, а тем самым пресловутым обухом… Пальцы тряслись так, что он не сразу смог вытащить из конверта снимок, чтобы рассмотреть его во всей красе.

Там были двое: мужчина (Дебрский узнал себя прежнего, до аварии) и женщина. Они лежали на черном шелковом, скользком даже на вид покрывале на широчайшей кровати. То есть лежала женщина, а мужчина стоял над ней на четвереньках, головой к ее ногам, жадно – это было видно по всей его позе! – поедая банан, торчащий из ее лона. Рот женщины тоже был занят: она впивалась в сладострастно напряженный мужской орган. Голова ее была повернута на камеру, так что фотограф виртуозно запечатлел лицо, искаженное судорогой исступленного наслаждения.

Как это сказал Алик? Один из его клиентов не только отказался платить за подобные снимки, но даже с женой развелся, как только посмотрел на эти «любовные семейные игры». Дебрский небось тоже развелся бы с женой, увидев это, да вот в чем загвоздка: женщина на черном покрывале не была его женой.

Он зажмурился, пронзенный чувством, еще ни разу не испытанным в этой новой «послеаварийной» жизни. Много чего успел уже испытать: страх, недоверие, безнадежность, радость и горе, жадность. А вот стыд почувствовал впервые…

Какой-то звук вырвал его из оцепенения. Дебрский распахнул глаза и увидел довольно высокого крутоплечего парня в длинном черном пальто. Его белобрысая голова была непокрыта, и Антон отчетливо разглядел крутые скулы, из-за которых глаза казались узкими, напряженный рот, а особенно четко – кривой шрамик на виске.

Другой парень, похожий на первого так, как бывают похожи только очень близкие родственники, в это мгновение выходил из дверей детской. На нем была коричневая кожаная курточка, на вид маловатая ему размера на два.

Парень со шрамом осторожно вынул из окаменевшей руки Дебрского фотографию, взглянул – и глаза его расширились.

– Блин, Кисель! – пробормотал он изумленно. – Ты только посмотри!

Второй парень заглянул через его плечо – и уставился на Антона вытаращенными глазами:

– Так вот оно какое, крутое порно!

Дебрский дернулся, но парень со шрамом выхватил пистолет, заставив Антона окаменеть.

Незваные гости мгновенно ознакомились с содержимым двух других конвертов. Дебрский перебегал взглядом от черноглазого дула к снимкам и рассмотрел достаточно, чтобы понять: эти были еще покруче первого. Хотя уж, казалось бы, куда круче-то?

Парень со шрамом громко сглотнул. Кисель побагровел всем лицом, и его рука нервно дернулась к ширинке:

– Жека, вот это ни х… Да я только от одних картинок кончаю, а если бы…

– Утри слюни, – грубо сказал Жека, а потом ткнул ствол прямо в горло Дебрскому: – Ну, как оно ничего? Говорят, ты все забыл? И что мы теперь будем делать?

Дебрский молча смотрел в его сузившиеся глаза. Этот Жека его, похоже, тоже ненавидел, уж больно люто щурился. И так немилосердно давил стволом в кадык!

Дебрский кашлянул, чуть отворачиваясь, и вдруг, неожиданно для себя самого, резко рванулся в сторону, с силой ударив при этом прямо в бледное Жекино лицо.

То есть ему показалось, что ударил, – кулак не достиг цели. Жека увернулся с непостижимым проворством и ответно выбросил руку вперед.

А вот его кулак цели достиг, даром что Жека бил левой.

* * *

Николай сошел с первого троллейбуса в Печерах и пошел, растерянно оглядываясь. Адреса-то он не знал! А дома в этом районе, как и в других микрашках, все на одно лицо: высоченные, блекло-зеленые, блочные строения с узкими дворами. Николай бродил, бродил по этому лабиринту, надеясь, что интуиция где-то звякнет, как будильник утром, но она, похоже, тоже растерялась и молчала. И, главное, не спросишь ведь никого: «Вы не знаете, где тут живет…» Да от него разбежится народ, как черти от ладана! И не исключено, между прочим, что никто в самом деле не знает, где проживает данное лицо, ибо оно себя никак не афиширует, а скорее наоборот.

Мимо неспешно шкандыбал мужичок, свесив голову на грудь. Похоже, это именно тот, кто ему нужен.

– Извините, – заступил ему дорогу Николай. – Вы не скажете, тут где-нибудь есть кафе?

Мужичок вяло шарахнулся, вяло приподнял явно больную после вчерашнего головушку:

– Кафе? Тебе пожрать или просто выпить? Если поправиться хочешь, то здесь магазин за углом, «Вита нова» называется, – там наливают. Только деньги-то у тебя есть? Там Зойка ломит за шкалик почем зря.

Его измученное, одутловатое лицо приняло при этом такое обиженное выражение, что сразу стало ясно: Зойкины шкалики страдальцу не по карману.

– Да нет, я просто поесть хотел, – с жалостью ответил Николай. – Пообедать.

– Ну, придется до дому дотерпеть, – пробормотал его собеседник, и видно было, что каждое слово дается ему все с большим трудом. – Позакрывали все столовки на хрен, или магазины там теперь, или казино.

– Казино?

Николай задумался. Нет, на казино это место не походило… Хотя кто его знает, что там творилось в недрах, скрытых от постороннего глаза!

– А вот я помню по старым временам, где-то тут была такая простенькая «стекляшка», типа кафе…

– «Стекляшка»? – Мужичок из последних сил напряг свои размягченные похмельем мозги. – Ну, это, наверное, бывшая «Бригантина». – Он неопределенно махнул куда-то направо: – Вот так пойдешь через двор, потом прямо два квартала, потом налево и опять через двор – и выйдешь. Только вряд ли ты там пожрешь, земеля. Эта «Бригантина» днем закрыта. Ночью, слышал, там крутые собираются, а днем вымирает все.

Крутые собираются?! Николай чуть не ахнул вслух, но сдержался и радость ничем не показал – только сунул своему заморенному Вергилию железный пятирублевик.

– Ты чё?.. – проблеял было тот, ощутив, как взыграло в нем советское ретивое, однако долгие годы демократического топтания души человеческой уже дали свои плоды: ретивое благоразумно заткнулось, а мужик покрепче стиснул кулак и зарысил за угол, желая немедля вкусить новой жизни в одноименном магазине, ошеломив своей платежеспособностью злокозненную Зойку.

Вергилий чуточку перепутал правую сторону с левой, так что Николаю еще пришлось изрядно побродить, дополнительно спросив при этом дорогу у мрачной бабули, долговязой особы неопределенного пола, и веселого роллера, и вот, наконец, перед ним возникло приземистое строение с огромными стеклянными окнами-витринами, не мытыми, сразу видно, с начала перестройки. Облик у бывшей «Бригантины» оказался такой уныло-заброшенный, что у Николая дрогнуло сердце. Да здесь, похоже, никогда не ступала нога никакого человека, ни крутого, ни пологого. Неужели Вергилий снова напутал?!

И тут он заметил железный лист, криво прибитый к двери, и обрадовался ему, словно старому знакомцу. За этот неаккуратный лист Николай зацепился в прошлый раз халатом и чуть не оторвал карман. Отлично!

Однако, обретя искомую «Бригантину», Николай повел себя очень странно для стороннего наблюдателя – если бы таковой вдруг обнаружился. Он не стал стучать в дверь и заглядывать в окна – он повернулся спиной к «Бригантине» и принялся озирать окрестности, делая руками движения, напоминающие жесты регулировщика на перекрестке, и бормоча что-то вроде:

– Ага… машину оставили здесь, а сами пошли сюда… я еще удивился, что так близко. Нет, мы пошли не туда, а сюда! Точно!

Уверенно кивнув, Николай быстро повернул во двор. Да, машину «Скорой» они потому и оставили рядом с кафе, что идти до дома было буквально две минуты, и тот человек, который их вел, помнится, сказал: «За тачку свою не переживайте, тут с нее глаз не спустят».

«Тачка» потом и впрямь обнаружилась на прежнем месте (колпаки и зеркала не тронуты) – и даже, такое впечатление, помытая за время их отсутствия, уж больно подозрительно она блестела в свете занимающегося рассвета. А может, это Николаю спьяну показалось…

Он сердито мотнул головой, вынуждая себя напрячься и вспоминать. Номера на доме не было, но это никакая не примета: во всех Верхних Печерах найдется небось всего с десяток домов, на которых стоят номера.

«Угол! – обрадовался Николай. – Угол у него был обрушен!»

А вот и обрушенный угол дома. По словам их радушного хозяина, здесь когда-то не вписался в поворот мебельный трейлер. Да? А такое впечатление, что по дому садили из малой гаубицы, что вовсе не исключено, учитывая, кто проживает в этом подъезде…

Николай вывернул из-за разросшегося сиреневого куста, на котором еще кое-где мотались под ветром последние листья, и, мельком улыбнувшись сидевшей на лавочке барышне с коляской, ринулся на крыльцо.

Вот и дверь – тоже очень обыкновенная, облупленная, как и везде, вот и портрет очередного вруна, рвущегося в Думу…

Николай толкнул дверь. Но не тут-то было! Кодовый замок!

– А вы к кому? – полюбопытствовала барышня, и Николай растерянно обернулся.

Что бы такое соврать? Можно сказать прямо… но почему-то не хочется. Почему-то страшновато говорить прямо!

– Да я агитатор, – брякнул он первое, что пришло в голову. – Из областной избирательной комиссии. Надо листовки разложить по почтовым ящикам. А код забыл. Не подскажете?

– Да я не из этого подъезда, – вильнула глазами барышня. – Просто села отдохнуть.

Врушка! Если не из этого подъезда, то зачем спрашиваешь, к кому визитер?

Николай снова повернулся к двери. Дурное дело, как всегда, не хитрое. Цифры 6, 8, 4 и 1 стерты сильнее остальных. Стало быть, на них нажимают чаще всего. А если попробовать?

Есть контакт! Замок щелкнул, дверь приоткрылась, и Николай вошел в подъезд, пока молодая мамаша окончательно не просверлила его своим подозрительным оком.

Около лифта маячила согбенная спина какого-то трудяги, ковырявшего индикатором кнопку вызова.

– Лифт работает? – спросил Николай.

– Поломался лифт, – угрюмо буркнул мастер. – Пешком топай.

Николай вздохнул, ибо топать предстояло на шестой этаж. Вот что он точно запомнил, это цифру 6 на той кнопке лифта, на которую нажимал их хозяин. И квартиру запомнил – сразу слева, за железной дверью, отгородивший тамбур для двух жильцов, – звонок слева.

По причине отсутствия подъемника лестницы оказались густо населены. Девица с внешностью фотомодели выносила мусор, две благообразные старушки шепотом мыли кому-то кости, крепенькие мужики корячились, передвигая ящик для хранения картошки, и томный юноша отдавался музыкальным ритмам, прижимая к себе плейер, как любимую девушку.

Николай на всякий случай здоровался со всеми. Что характерно, эти незнакомые люди ему очень любезно отвечали. А вот родные соседи родного подъезда почему-то, как правило, отмалчивались или буркали что-то невнятное, отводя глаза. Так Николаю за эти годы и не удалось приучить их к своей привычке здороваться первым, пусть даже трижды на день!

На ступеньках, ведущих к металлической двери, дремал жуткий бомж, привалившись к стене и вытянув ноги чуть не на пол-лестницы. Рядом с ним на газетке лежал селедочный хвостик и корочка хлебца. Николай вспомнил несчастного Голубцова, вздохнул и осторожно опустил на газетку очередной пятирублевик. Не бог весть что, однако на хлеб хватит. Потом Николай деликатно переступил через непомерно длинные ноги бомжа и нажал на левую кнопку.

Гулко курлыкнуло, потом еще раз и еще: это когда он позвонил второй и третий раз, однако никто не открыл и не подошел к двери. Николай еще немного потерзал звонок, но это скорее для очистки совести: ясно же, что дома никого нет.

Со вздохом он пошел вниз, мимо так и не проснувшегося бомжа, – пожалев, что пятак, скорее всего, достанется проворному соседу, – и мимо все тех же меломанов, грузчиков, бабок и фотомоделей, а также мастера по ремонту лифта, и вышел из подъезда.

Барышня была всецело поглощена младенцем и на Николая даже не взглянула. А он постоял минутку на крыльце и, уныло вздохнув, побрел по двору.

Чуть в отдалении находилась детская площадка. Туда Николай и направил свои стопы, там и сел на краешек песочницы, вытянув ноги.

Осечка вышла… Хозяина, на которого он так надеялся, нету дома. И когда будет, не у кого спросить. Телефон, означенный на визитке, которая сохранилась у Николая, никогда не отвечал, ни днем, ни ночью, он позвонил несколько раз и бросил. Собственно, именно потому он и предпринял сегодняшний вояж, что потерял всякую надежду на телефонные переговоры. Но, может быть, этот человек здесь больше не живет? А что, вполне реально. Вспомнил о своем, так сказать, социальном статусе и решил подобрать себе другое, более комфортабельное жилище. Или, чего доброго, об этом самом его социальном статусе вспомнило государство – и решило само подобрать ему другое жилище… наверняка вообще лишенное какого бы то ни было комфорта.

Нет, это вряд ли. Стоит только вспомнить обстоятельства их с Николаем знакомства. Похоже, человек этот уже перешел в разряд неприкасаемых.

Но что же делать, как его искать?

А если искать и не стоит? Если положиться на судьбу и попробовать какой-то другой путь к разгадке? Только какой, уже ведь все думано-передумано… Нет, наверное, и в самом деле не судьба им встретиться. Ну и ладно. Все, что ни делается, к лучшему. Ведь не просто с каким-то случайным знакомым ищет встречи Николай, а с опаснейшим существом. В прошлый раз он держался миролюбиво, да, но ведь и волчище иногда снисходительно смотрит на играющих рядом с его логовом детишек… чтобы через мгновение наброситься на них и разорвать в клочки!

– Эй, Никола! Ты не меня случаем шукаешь? – послышался рядом негромкий голос, и Николай, вскинув голову, узрел рядом с собой не кого иного, как своего случайного знакомца Родика Печерского.

Того самого «волка», которого искал.

* * *

– Антон… – Голос врезался в уши и хлестал по лицу. – Антон!

Он ощутил, что его и впрямь кто-то похлопывает по щекам, – и с усилием вырвался из холодной темноты.

Медленно разомкнул веки – и снова зажмурился, увидев близко-близко невозможно яркие глаза. Такое ощущение, что горело темное пламя, опаляя взор.

– Ох, Антон!

Послышалось всхлипывание, и он решился взглянуть опять.

Теперь опасные глаза были зажмурены, а из-под длинных ресниц сочились слезы.

Инна, сообразил Дебрский. Это Инна, и она плачет…

– Что они тебе сделали? – выговорил он угрюмо, чувствуя боль при каждом слове и солоноватый вкус во рту.

Инна распахнула глаза, резкими взмахами ладоней отерла слезы:

– Кто?

– Жека и Кисель.

– Жека и Кисель?!

– Ну, эти два белобрысых братка, которые здесь были только что.

– Так это они тебя?..

– Ну да. Понимаешь, я тут вышел на минуточку – встретить одного человека, а дверь оставил открытую. Видимо, они воспользовались моментом и вошли. Прятались вон там, – Антон кивнул на комнату Лапки. – И как только я остался один, сразу появились. У этого Жеки такой кулак… – Он потер челюсть, с усилием сглотнул кровавую слюну.

– И что они хотели?

– Почему-то ребятки в курсе, что я кое-что в своей жизни забыл. Думаю, собирались мне о чем-то напомнить, да я вырубился. Надо полагать, они ушли.

– Надо полагать, – кивнула Инна. – Потому что, когда пришла я, никаких братков здесь не было. Дверь – да, дверь оставалась приоткрытой.

– Значит, ушли, – с облегчением вздохнул Антон. – Надо бы посмотреть, не забрали ли чего.

Он повел глазами и сразу обнаружил: кое-что Жека с Киселем определенно забрали. Конвертов с фотографиями на полу не было. Ну, еще бы, такие картинки!

Воспоминание о картинках окончательно испортило настроение. Антон угрюмо покосился на Инну:

– Кстати, а как ты здесь оказалась?

– Беспокоилась, – просто ответила она. – Несколько раз звонила, но ты не брал трубку. Подумала, вдруг что-то не так, вдруг тебе плохо стало.

– Да? Я не слышал никаких звонков. Может, я в это время как раз выходил Алика встретить?

– Может быть, – спокойно сказала Инна и, сняв свое золотистое пальтецо из очень мягкой, красивой кожи, аккуратно повесила его на плечики. Сбросила туфли, сунула ноги в великоватые ей синие шлепанцы с белыми помпонами.

«Это шлепанцы Нины», – догадался Антон, исподтишка оглядывая очень изящную фигуру в облегающем алом платье.

Шлепанцы не шли к платью. Инна с сомнением поглядела на свои ноги, потом пожала плечами и принялась причесывать перед большим зеркалом, висевшим в прихожей, густые, лоснящиеся волосы.

– Это ты послала ко мне Алика? – неожиданно для себя самого спросил Дебрский.

Ее рука замерла. Инна напряженно смотрела в зеркало, ловя взгляд Антона. Какое-то мгновение тот смотрел в эти отраженные глаза, потом, не выдержав надежды, вспыхнувшей в них, с усилием поднялся и прошел в ванную. Умылся там холодной водой, осторожно почистил зубы, вернее, прополоскал рот с пастой, потому что даже щеткой было слишком больно прикасаться к зубам, – и почувствовал себя гораздо лучше. Если бы еще и душ принять… Дурак, что не сделал этого раньше. А теперь неловко, все-таки Инна здесь.

В коридоре было темно, свет горел только в гостиной. Антон вдруг испугался того, что мог увидеть там на диване. Однако Инна сидела в кресле, прикрыв колени ладонями, и горестно улыбнулась, перехватив его опасливый взгляд.

– А зачем? – спросил Антон как бы невпопад, однако Инна отлично его поняла:

– Затем, что не могла больше переносить, что ты смотришь на меня как на совершенно чужого человека. Я даже думала какое-то время, что ты притворяешься, нарочно так держишься. Правда, не понимала, зачем. Потом, придя домой, решила: надо что-то делать. Позвонила Алику, поговорила с ним… Хотела подтолкнуть твою память. Но как ты догадался, что это я его прислала?

– А ты не удивилась, когда я сказал, что выходил Алика встретить, – пояснил Антон. – Не спросила, кто это такой. Нет, это-то как раз понятно, ведь ты знала его так же хорошо, как я, но ты должна была иначе отреагировать на известие о его появлении. Да и вообще, очень уж кстати он возник… А потом ты не утерпела и прибежала посмотреть, какой эффект его появление на меня произвело. Или сразу с ним приехала?

Инна мельком улыбнулась:

– Я его даже привезла на такси! Странно, что ты не обратил внимания: адрес ты ему не сказал, а он тебя безошибочно нашел.

– Ну, я сначала думал, Алик бывал здесь раньше, а потом, когда понял, что не бывал, уже было не до того, чтобы думать о таких мелочах.

– Нет, здесь он и правда не бывал. И с Ниной не общался. Он думал, что твоя жена – я.

– Да, он говорил, – кивнул Антон.

– Говорил?.. – Инна запнулась, вглядываясь в его лицо, а потом тихо, безнадежно сказала: – Все понятно. Значит, желаемого эффекта это все-таки не произвело.

Антон отвел глаза:

– Нет.

Она сидела тихо-тихо, почти не дыша. Антон чувствовал на себе ее напряженный взгляд, и у него мелькнуло странное ощущение, что Инна подстерегает каждое его слово, каждое движение, даже мимолетный взор, как кошка подстерегает мышку. Это было неприятно, это раздражало его, и он зачем-то еще раз сказал:

– Нет.

– Яс-но… – выдохнула Инна, водя пальцем по своей черной, шелковой, блестящей коленке и сосредоточенно созерцая движение алого ногтя.

Теперь, когда ее глаза были опущены, Антон смог вздохнуть свободнее. Это просто поразительно, какое действие производил ее напряженный взгляд!

«Ведьма, – подумал он с неудовольствием. – Натуральная ведьма и чертовка! Может быть, у нее даже хвостик есть…»

Неведомо откуда всплыло это знание насчет маленького хвостика, который всякая истинная ведьма прячет под юбкой, однако тут же Антон вспомнил фотографии и мрачно качнул головой.

Никакого хвостика! У Инны было безупречное миниатюрное тело, ни единый изъян не портил атласной кожи…

Ему хотелось только одного: чтобы она ушла! Но даже в том смешанном состоянии растерянности, непонимания, даже испуга, которое владело им сейчас, он не мог не сознавать: невозможно вот так, молчком, оборвать все то, что связывало прошлого Антона Дебрского с этой женщиной. Вдобавок его тоже кое-что интересовало во всей этой истории. Об этом он и спросил:

– Это у нас с тобой… давно?

– О, сто лет! – как-то очень легко ответила Инна, не поднимая глаз.

– То есть как? – с неудовольствием вскинул брови Антон. – С самого знакомства?

– С первого же дня.

– Погоди-ка… – растерялся он. – Но мне кто-то говорил – а, доктор в больнице рассказывал, – что ты мне при первой встрече брызнула в глаза дезодорантом или еще чем-то.

Мгновенный взгляд, от которого Антона просто-таки качнуло, – и снова черные глаза потуплены:

– И тем не менее мы с тобой легли в постель гораздо раньше, чем истекли сутки после нашего знакомства.

– Очень интересно… – проронил Антон. – Я что, был мазохистом? А может, мы оба, на пару были мазохистами? Ты меня поливала слезоточивым газом, а я тебя охаживал плеточкой, да?

Инна расхохоталась, и Дебрского слегка передернуло. К ее пронзительному голосу он уже как-то притерпелся, однако этот смех… Нет уж, он постарается ее не смешить!

– Между нами много чего было, но газом я тебя не поливала, это точно. Да и без плеточки обходилось, хотя один раз ты мне влепил сильнейшую оплеуху!

– Да ты что? – Антон так и закатился. Кем бы он ни был прежде, теперь явно стал садистом, иначе почему эти слова доставили такое удовольствие! – Оплеуху? Сильнейшую? И почему? По какой причине?

Инна смотрела в упор, глаза утратили блеск и были непроглядно мрачны.

– А вот это ты должен вспомнить сам.

– Почему? – резко спросил Антон. – Вообще я не понимаю, почему ты выдаешь информацию такими скудными порциями и под таким странным соусом? Прислала ко мне Алика! А что, сама не могла сказать?

– Я тебе сказала, – напомнила Инна. – Когда днем уходила, я тебе намекнула…

– Ну, ты много на что намекнула! – отмахнулся Антон. – Как я мог разобраться в этой ерунде? Ты еще говорила про семьсот пятьдесят тысяч долларов, которые я тебе должен! Ну что за бред?

Она промолчала.

– Черт… – Антон плюхнулся на диван и нервно закинул ногу на ногу. – А Нина знала о нас?

– Да ты что?! – воскликнула Инна так изумленно, что он сразу поверил. – Мы взяли нужный тон и держали его, изображая интенсивную неприязнь, порою доходящую до лютой ненависти.

– А на самом деле?

– На самом деле мы встречались у меня дома практически ежедневно. У тебя были частые командировки, но половину из них ты проводил у меня.

– На черном покрывале? – уточнил Антон, вспомнив фотографии, и не мог сдержать брезгливой дрожи.

– Ну да, – ответила Инна спокойно. – В том числе и на черном покрывале.

– А мы не боялись, что Нина может неожиданно к тебе нагрянуть?

– Нет, – легко усмехнулась Инна. – Я ее приучила без звонка не появляться.

– Да, но однажды она появилась-таки, – резонно возразил Антон.

Инна с надеждой вскинулась, но тотчас опустила голову:

– Ах да, это я сама тебе рассказывала. Знаешь, каждую минуту надеюсь, что ты вдруг вспомнишь, вспомнишь…

– Нет, – отрезал Антон. – Об этом я знаю только с твоих слов. Но интересно, что было потом?

– Потом я тебе сказала, что узнала ее, и ты поехал домой, объясняться. Но увидел, что она пропала. Решил, что она поехала к деду, позвонил ему. Нина трубку не взяла, но ты Константину Сергеевичу объяснил, что был у меня исключительно по делу, в связи с этими наездами на тебя, что приедешь за Ниной и Лапкой утром. Поехал – и вот тут-то и случилась авария.

– Это во сколько было?

– Что именно?

– Звонил я дедуле во сколько?

– Ну, – Инна задумалась, – примерно около часу ночи, плюс-минус туда-сюда.

– Около часу… А почему я потом так заторопился? – с любопытством спросил Антон.

– Куда?

– Ну, за Ниной. Авария со мной произошла в шесть утра. От Нижнего до Чкаловска ехать, как мне рассказывали, часа полтора, не меньше. Значит, я выехал где-то в начале пятого. В час поговорил с Константином Сергеевичем, потом поспал, и вдруг мне стало уж замуж невтерпеж, да? Вот застрелите меня, но дайте немедленно объясниться с женой! С чего я сорвался, почему не стал ждать утра? Почему гнал как сумасшедший? Я что, так спешил ей сообщить, что намерен с ней развестись?.. Кстати, вопрос немалый: а почему мы ей ничего не сказали, если уж прямо жить не могли друг без друга? Или могли?

– Не могли, – твердо сказала Инна. – Не могли! А ничего не говорили из-за Лапки.

– То есть чтобы не ранить чувства ребенка? – Антон пренебрежительно фыркнул. – Судя по всему, мы были немалыми циниками и притворами, и чтобы нас так заботила Лапка… Ну да ладно! Впрочем, это уж второй вопрос.

– Нет, это как раз вопрос первый, – пробормотала Инна, однако Антон отнес ее слова за счет женской сентиментальности.

– Да шут с ней, с Лапкой! Может, тебе легче станет, поскольку я не только тебя, любимую, но и родную дочь, даже имени ее, не помню. То есть никаких чувств, абсолютный нуль! – Антон резко рубанул воздух ладонью. – Поэтому давай-ка поговорим о деле. Ты говоришь, что Нина ждала меня у деда. Каким же образом она оказалась в моей машине, которая как раз и ехала в Карабасиху?!

– Ты меня спрашиваешь? – сладким голосом осведомилась Инна, закинув ногу на ногу таким резким взмахом, что Антон разглядел: она не в колготках, а в черных чулках. – Если помнишь, этот вопрос я тебе еще днем задала.

– Помню, – насупился он, с усилием отводя взгляд от кружевной каймы чулка, видной из-под короткого платья. – Помню, но ответить не могу. Вообще по логике получается, что я ехал-ехал, потом увидел ее где-то по дороге, на обочине, посадил в «Форд», и мы помчались обратно в Карабасиху, за Лапкой. По-моему, это единственное объяснение ее присутствия в моей машине, верно?

– Логично, – пробормотала Инна.

– А вот в поступках Нины я не усматриваю никакой логики! Если все так, как мы думаем, зачем она возвращалась в город? Ночью, пешком… Авария произошла недалеко от Пуриха, то есть, по идее, я должен был ее подобрать где-то возле Горьковского моря. А то и вообще в Заволжье! Дальше она просто не смогла бы пешком уйти за это время. Неужели она не поверила моим объяснениям, что я был у тебя по поводу наездов? А кстати, кто на меня наезжал, вообще-то говоря?

– Версия такая, что тебя заказал один кидала по фамилии Асламов, – тихо сказала Инна. – С помощью подставных счетов и мухлевки с наликом он нагрел вашу фирму на пятьдесят тысяч баксов.

– Не хило… – пробормотал Антон, для которого не прошло даром общение с Аликом, и он лихо умножил 26 рублей на пятьдесят тысяч.

– Не хило, – согласилась Инна. – Какие-то братки дважды, нет, даже трижды появлялись у тебя дома, один раз устроили что-то со звонком, чтобы током убило того, кто ткнет туда палец, а два раза в твое отсутствие нападали на Нину. Первый раз ее спас какой-то врач «Скорой помощи»…

– Врач со «Скорой»? – вскинулся Антон. – А кто он, как его фамилия?

– Не знаю. Второй раз они пришли ночью, думали устроить засаду и подкараулить вас. Но Нина с Лапкой вернулись раньше, чем собирались. Они спаслись каким-то чудом, перелезли на чужой балкон. А потом Нина поехала ко мне и увидела там тебя…

– Интересно, – ломким голосом сказал Дебрский, – а откуда ты знаешь такие интимные подробности насчет того вечера? Засаду устроили, перелезли на балкон…

– Антон! – Инна вскочила. – Все эти подробности я знаю от тебя! Ты вернулся, услышал от соседки, что здесь была милиция, позвонил туда – тебе все и рассказали. А ты, естественно, пересказал мне. А что, – она вызывающе вскинула голову, – ты решил, что я наняла братков, чтобы они прикончили Нину, а я бы могла соединиться с тобой? Нет, мой дорогой, любовь любовью, а…

Она умолкла, потом вдруг схватилась за подол своего платья и, резко потянув его вверх, вывернулась из алой ткани, словно вылупилась из нее. Мотнула растрепавшейся головой, и лоснящиеся локоны покорно улеглись в прежнем безупречном порядке.

– Хватит! – сдавленно выкрикнула Инна, заводя руку за спину и расстегивая алый бюстгальтер. – Хватит болтать глупости! Мы тратим время на ерунду. Я знаю, что надо сделать, чтобы ты вспомнил!

Трусики на ней тоже были алые… были, вот именно. Через мгновение из всей одежды остались только черные чулки с кружевной каймой. Однако в сочетании с синими расшлепанными тапками Инна выглядела не дерзко раздетой, а просто – неодетой женщиной.

Поймав взгляд Антона, в котором блеснула насмешка, Инна сбросила тапочки и рухнула на колени перед Дебрским. «Прощения просит? – мелькнула перепуганная мысль. – За что?»

Дело оказалась не в прощении… Антон встал поудобнее, оперся о голые Иннины плечи, на которых отпечатался след от кружевных бретелек, зажмурился. Вот эта поза, ощущение этого жаркого рта ему и правда знакомы! А интересно, раньше он тоже чувствовал страх, что острые зубы Инны вот-вот вопьются в его плоть?..

Но тем дело и кончилось. Дебрский ничего не вспомнил, хотя Инна добросовестно пыталась разбудить его память и для этого проделывала все, что он видел на фотографиях Алика, а также многое другое.

Ничего он не вспомнил! Ничего не испытал и ничего не смог.

* * *

– Здравствуйте, Родион Петрович! – Николай обрадованно вскочил. – Да, я вас ищу! Извините, что без предупреждения, но я звонил, а телефон не отвечал…

– Телефон и не должен был отвечать, – усмехнулся Родик Печерский. – Но он с определителем номера, и я потом, как правило, перезваниваю всем своим звонильщикам. Только у тебя тоже ни разу не ответил телефон, вот какая история.

Николай растерянно моргнул. Несколько дней назад он сказал на работе, будто телефон испортился, и просил в случае чего звонить соседке-пенсионерке. На самом деле аппарат работал – просто Николай не брал трубку. Он думал, нет, он опасался… Короче, ему было о чем думать и чего опасаться. А в это время Родик, значит, пытался связаться с ним. Что ж, такая обязательность очень обнадеживает.

– Ты чего хотел-то? – спросил тот, слегка поеживаясь: он был в одной рубашке, а последние дни как начало уныло моросить и дуть ветрами, так и не прекращало. – И вообще, пошли лучше в избу, чего тут торчать?

Николай чуть не засмеялся. Когда был жив его дед, он именно так все время и говорил: «Пошли в избу», хотя доживал свой век в однокомнатной хрущобе с балконом и совмещенным санузлом. Впрочем, Печерский и сам далеко не молод, ему давно-о за пятьдесят! Ну и худой же он – в чем душа держится?

– Спасибо. Мне бы с вами поговорить.

– Ну и поговорим в тепле, а то я совсем задрог.

И, не дожидаясь ответа, Родик Печерский повернулся и пошел, однако совсем не в тот подъезд, куда незадолго до этого наведывался Николай.

Странно. А как же знакомый отбитый угол и железная дверь в тамбур?

– Вы что, квартиру поменяли? – робко поинтересовался Николай, но Родик только хохотнул в ответ, а больше ничего не сказал.

На этом крылечке трясла коляску очередная барышня (видимо, в Верхних Печерах имел место быть демографический взрыв). В подъезде возился то ли электрик, то ли телефонист, весь опутанный проводами, однако здесь лифт работал.

Вышли на пятом. На полуэтаже страстно обжималась парочка, ничего не видя и не слыша вокруг. Родик иронически присвистнул, и ненаглядные всполошенно отпрянули друг от друга.

– Всякий стыд потеряли! – усмехнулся Родик и толкнул дверь (на сей раз обшитую планками, хоть и без номера): – Прошу!

Николай вошел в темный коридор, почему-то показавшийся ему очень длинным, начал было скидывать куртку и сбрасывать, по нашей общенародной привычке, башмаки, однако Родик придержал его за плечо:

– Не спеши. Пойдем-ка.

Пошли по коридору. Он оказался очень темным и очень длинным, так что Николай даже успел вспомнить «нехорошую квартиру» на Садовой, 302-бис, и сопутствующие рассуждения Коровьева-Фагота на тему четвертого измерения. Электричество у них перегорело, что ли? Как бы не заблудиться… В это мгновение Родик, шедший чуть впереди, внезапно полуоглянулся, блеснул зубами в улыбке:

– Знаешь анекдот? «Новый русский» заблудился в лесу и говорит: «Ну что, типа ау, что ли?»

Николай громко прыснул – и ощутил, что тревога, давившая последние дни, немного отлегла. Вообще странно действовал на него этот человек, странно…

Но поразмыслить на тему Родикова воздействия времени у Николая уже не оставалось.

– Осторожно, не споткнись, тут ступеньки, – предупредил хозяин, и Николай ступил на лестницу, винтовую и не очень высокую.

Мелькнула мысль, что сейчас он прошибет потолок головой, однако этого не произошло, зато вокруг стало светло, и Николай обнаружил себя стоящим в комнате, обстановка которой запомнилась с прошлого раза. Это была гостиная, в которой принимал их Родик. На диване уютно сидела с вязаньем его жена («Татьяна, вроде бы Татьяна ее зовут!»), которая совершенно не удивилась возникновению гостя из-под пола.

– Добрый день, – улыбнулась она. – Как раз собралась чайку согреть. У меня такие печенюшки!

– Давай, мечи все, что есть в печи: пышки, шанежки и калачи, – одобрил Родик. – А мы с тобой сходим на небольшую экскурсию.

Он приглашающе кивнул, выходя в прихожую. Ее Николай тоже помнил. Родик пощелкал замками, открыл дверь, ступил в тамбур, потом выглянул на площадку – и они чуть ли не лицом к лицу столкнулись… с тем самым бомжем, который десять минут назад мирно спал на ступеньках. Сейчас сна у бомжа не было ни в одном глазу, а вот что было, так это «макаров» в руке.

– Не шухерись, – сказал Родик, и «бомж», у которого явственно отлегло от сердца, сунул пистолет в лохмотья.

Николай посмотрел поверх его плеча. Чуть ниже, на полуэтаже, знакомый меломан тоже что-то убирал под свое пальтецо, и на его лицо восходила привычная меланхолия, сменяя выражение полной боевой готовности.

Николай оглянулся на Родика. Его темные глаза откровенно смеялись.

– Впечатляет, – проговорил Николай и с неудовольствием ощутил, что во рту у него пересохло. А у кого бы не пересохло, между прочим?! – Надо полагать, дядьки, которые двигали ящик, бабульки, мамаши на крылечках и ремонтники – они тоже… как бы это поточнее выразиться…

– Боевое охранение? – хмыкнул Родик. – Ну, не все, разумеется: тут в основном живут люди как люди, обо мне даже представления не имеют.

Он прощально махнул своим гвардейцам и закрыл тамбур, осторожно кивнув при этом на соседнюю дверь:

– Строго говоря, я мог бы без них обойтись: тут в соседях у меня такой дракон, что с ума сойти. И никак старуху не выживешь, чуть что – она товарищу Сталину письма начинает катать, в смысле, кто там теперь у нас в Кремле за товарища Сталина? А мне лишний шум теперь без надобности… Ну, скидавай свой плащик, – пригласил Родик. – Вот тебе тапочки. Пошли, в самом деле, чайком погреемся. Или чего-нибудь еще погорячее?

– Нет, спасибо.

– Ну и ладно. Я днем тоже не пью.

Вернулись в гостиную. Татьяны там уже не было, но откуда-то издалека доносился свист чайника.

Родик кивнул Николаю на кресло, а сам уселся в уголке дивана, на нагретое женой местечко. Впрочем, на этом местечке вполне убралось бы еще двое таких, как он, потому что Родик был насколько же худощав, настолько Татьяна – объемиста и дородна.

Николая так и подмывало спросить доходягу-хозяина о здоровье, но как-то неловко было, поэтому он спросил о другом:

– Родион Петрович, а почему вы мне все это показали? Ведь там, как я понимаю, ваши отходные пути? А вдруг я…

Он осекся, поймав ухмылку Родика, и подумал, что ушлый хозяин, конечно, показал ему далеко не все, и таких отходных путей у него – не счесть.

– Во-первых, ты мне не опасен, – сказал Родик. – Ну прикинь, в самом деле, если что – тебя ж на лоскуты изрежут. – Угроза прозвучала так буднично и ласково, что Николай даже не испугался. – Во-вторых, у тебя на физиономии написана клятва Гиппократа и всякое там понятие о чести. А в-третьих, мало ли какие у меня на твой счет планы!

– В смысле? – насторожился Николай, у которого откровенно ухнуло в пятки сердце: как предложит ему сейчас Родик что-то вроде должности личного врача, персонального, так сказать, «лепилы»! И что он будет делать? Несмотря на то, что знакомство с этим загадочным и опасным человеком было для Николая, наверное, из-за какого-то морального вывиха очень лестным, он ни за что не заявился бы к Родику, оставайся хотя бы один шанс иным образом узнать то, что надо было узнать. А уж связывать с ним дальнейшую жизнь, тем более теперь – нет, это вряд ли. Но отшить Родика сейчас – это значит поставить крест на очень многом…

– Не тушуйся, – сказал хозяин, который с явным удовольствием наблюдал за внутренней борьбой Николая. – Дело совсем иное, и скажу я тебе о нем не сейчас.

Татьяна прервала его, вкатив сервировочный столик, при одном взгляде на который Николай невольно вспомнил Чкаловск и Валентину с ее пирогами. Правда, тут были не пироги, а разные булочки и «печенюшки», которые при ближайшем знакомстве таяли во рту.

– Почему так? – озабоченно спросил Родик, чуть только жена скрылась за дверью. – Баба в теле – и готовит так, что язык проглотишь. А чуть только сядет на диету или вовсе исхудает, у нее руки словно бы не тем концом вставлены делаются. Ох, до чего ненавижу тощих! Они все, даже замужние, похожи на блядей, которые с голоду помирают и в койке на хлеб зарабатывают.

Николай чуть не захлебнулся чаем, настолько высказанная мысль совпадала с его собственными убеждениями.

– А ты женат? – полюбопытствовал Родик.

Николай качнул головой.

– Да ты что?! Ну хоть любовницу содержишь?

– Хм-нет, – ответил Николай, чуть не подавившись чаем и смешком.

– А чего? – не унимался Родик. – Не дай бог, «голубой»? Причесочка у тебя вон этакая… Или просто кандидатуры подходящей не попалось?

– Я совершенно черно-белый, – буркнул Николай. – Ничуть не голубой! А причесочку мне соорудила соседка. Она на старости лет окончила курсы парикмахеров, и надо было на ком-то потренироваться. Ну, я и пошел навстречу бабуле.

Он снова взялся за прерванный процесс насыщения, ловко избежав настойчивого вопроса о кандидатуре.

– Жена – вещь серьезная, – задумчиво сказал Родик. – Меня иногда спрашивают, почему я за Татьяну держусь. Не поверишь – мы двадцать лет знакомы. История знакомства нашего… Жаль, что ты врач, а не писатель, это ж натуральный роман! Еще в глухие советские времена недалеко от поворота с Гагарина на Бекетовку, где Дворец спорта, была тайная точка, на которой всегда можно было девочку подцепить. Я тогда молодой был, только начинал свой тернистый, извиняюсь за выражение, путь, но ходку уже имел. И вот на радостях от свободы решил барышню поиметь. Едем на «волжанке» – тогда это было очень круто! – вдвоем с одним братком, видим, стоит на условленном месте телушка. Ну натуральная такая деревенская деваха, кровь с молоком, буфера – во! – Родик показал руками на метр от своей тощей и впалой груди. – Как раз в моем вкусе. А мой напарник говорит: «Небось какая-нибудь невинная студенточка, которая просто так, случайно там стоит! Больно уж морда простодушная». Ну, проверим, думаем. Остановились и задаем кодовый вопрос: «Подвезти или подработать?» – «Подработать», – отвечает деваха, потупив свои голубенькие глазки.

Посадили в тачку, по пути затарились шампанским, приехали на хазу, привели девушку в ванную: «Ну, помой там чего надо!» А я, знаешь, по жизни жуткий был чистюля, брезгливый – спасу нет, заразиться боялся, сейчас-то зона малость обломала, а попервости очень форс гнул. Разливаем шампунь, пьем одну, вторую, третью. Время идет, а давалки нашей все нет. Мне уже сильно надо, а ее все нет. Что такое, думаю? Пошел в ванную, открыл дверь… и дара речи лишился. Ванная, зеркало, весь кафель намыты до хрустального блеска, а деваха заканчивает драить унитаз.

Напарник мой, в натуре, упал, где стоял, а я аккуратненько спрашиваю, что бы все это значило. Тараща на меня свои невозможные голубые глазки, наша прелесть ответствует, что зовут ее Таня, от роду семнадцать лет, приехала она аж из Курмыша, в медицинском училище на первом курсе учится, а маманя болеет, стипендия – кошкины слезки, ну и надумала Таня подработать. Спросила совета у тертых подружек, те и решили подшутить над девчонкой, благо она простая, как русская печь.

Смотрю я на нее, хочу так, что штаны трещат, а знаю, что сукой не буду. Вздохнул мертво, даю ей полсотни – Таня побелела вся и аж зашаталась. «Да вы что, – говорит. – Зачем так много? Давайте я вам еще окна помою и полы, и вообще в другой раз убраться приду…»

Только намылился я ей свиданку назначить, как мальчик девочке, вдруг… вдруг дверь вышибают менты и вяжут нас всех подряд, не разбирая ни правого, ни виноватого. Облава… Ну я же говорю, роман! – хохотнул Родик, явно довольный выражением лица Николая. – Помню, голос сорвал, кричавши, что девка сюда ненароком попала, что не виноватая она. Два раза по зубам получил, чуть не на коленях стоял перед каким-то старлеем – сам не пойму, что это меня так разобрало. Ну, тот мент человеком оказался, уши открыл, Танькину историю выслушал – да и отпустил, в камеру не стал сажать. Взял с нее подписку о невыезде, вот и все. А вот меня… – Родик хмыкнул. – Меня закатали крепко, поскольку было за что катать. Но через некоторое время доходит до меня письмецо, на котором живого места от штемпелей нет. Татьяна пишет, мол, спасибо мне, что я такой хороший, и хоть в милиции ей популярно все про всех сказали, она ничему дурному про меня верить не желает, будет ждать. Здрасьте, я ваша тетя, я буду у вас жить!

Но если ты думаешь, что это на меня произвело благотворное воздействие, то глубоко ошибаешься. Зона есть зона, а срок у меня был большой, мне надо было думать, как там выживать. Срока там мотали не пластилиновые человечки, ой, нет! И из меня они вылепили то, что следовало. С тех пор я на волю выходил как в отпуск: напьюсь, нагуляюсь – и снова в зону. Но всякий раз на воле я с Татьяной встречался. Жизнь я ей изломал, это точно, даже сердечную болезнь через меня нажила, но не отступилась. Поженились во время моей отсидки. Ну достала она меня, достала – и все тут! Были у меня бабы кроме нее, ничего не скажу, одна даже как бы любовь случилась – что характерно, на пересылке, года три назад. Она тоже зэчка была. Я вышел, а та женщина еще мотает срок.

А-а, пустое это все. Я теперь в авторитете, садиться больше не намерен. И Татьяну ценю с каждым днем все выше, и выше, и выше. Живем хорошо, сам видишь. – Родик сунул в рот печенюшку и ожесточенно захрустел роскошными фарфоровыми зубами. – Так что я ее ни на какую швабру не променяю.

Николай глотнул остывшего чая. Вот это да! А он-то думал, что история его любви – самая диковинная история на свете.

– То есть она вас полюбила, – изрек он глубокомысленно. – С первой встречи – и на всю жизнь. Да, такое бывает.

– Ну, про любовь – это у баб такая этикеточка на все наклеивается. А я, сроков намотав столько, что по экватору протянуть их можно и узлом завязать, скажу: таких, как она, – много. Ну сам посуди – какая у женщин жизнь? Работа, хозяйство, дети, мужик пьяный или скупой, каждый день одно и то же. И вот в этом однообразии хочется им испытать что-то особенное, волнующее, из ряду вон. Ну а что может быть более волнующим, чем влюбиться в опасного убийцу, который алчно смотрит на ее белое тело из-за решетки? И самое удивительное, этот убийца представляется ей вполне безопасным. То есть кого другого он убить или изуродовать может, а меня – пальцем не тронет. Каждый человек желает иногда поиграть со смертью, оттого мужики, скажем, воюют, ну а бабы – они на шею зэкам бросаются.

Николай чуть не уронил чашку:

– Вот это расклад, ничего себе! Вот это философия!

– Да, философия, – хихикнул Родик. – Ты что думаешь, мы там исключительно в карты режемся, гвозди глотаем, новичков опускаем или подкопы роем, в зоне-то? Бревен хватает, это конечно, однако все же нету такого чудака, чтоб иногда не думал головой. Особенно кто стоит на пороге – ну, под вышкой, проще сказать. Знаешь, у людей жизней много, у них брать эти жизни – вроде не убудет, а вот свою отдать, единственную… Тут и правда зафилософствуешь. Ничего не скажу: ментовня иной раз бывает очень сообразительная, вот этот самый человеческий фактор почем зря разрабатывает. Был у нас один законник… душегубец, каких мало. Годов пять назад это случилось, что сел он по расстрельной статье. Разбирался там с одним фраером поганым, а разобрался, вышло, с его семьей, вдобавок самым зверским образом. Ну и то ли сдвинулся по фазе, то ли ужаснулся – ведь не только в кино такое бывает, что и мы ужасаемся, – но как-то сблатовали его вертухаи сказать последнее слово зэкам. Дали микрофон – и однажды, на сон грядущий, прочел он свою отходную молитву. Я ее один раз слышал, но запомнил от слова до слова. Вот и ты послушай – это любопытно.

Родик прищурился – и вдруг заговорил не своим, пусть хрипловатым, но вполне нормальным голосом, а как бы залаял прокуренно, дико:

– Сейчас я свалю навеки. Смотрите! Базар этот для всех: крытников, скокарей, кукольников, фраеров… Сами знаете, косяков я не порол, не вертелся, как штемп на садильнике. Завязывайте, урки! Мне, законнику, никогда не батрачившему, несли положенное, деляну с общака: лучший харс, питие, кишки. Но все одно вижу: слишком дорогое это дерьмо – тюряга. Не хуже мы тех, за зоной. А главное – не мечите, не уходите до сроков. Пусть я буду последним. Западло мне конить, когда вот-вот прижмурюсь. Помните мое добровольное слово!

…Понял чего-нибудь? – спросил Родик уже прежним, чуточку насмешливым голосом, хотя глаза его были серьезны.

– Чего ж не понять.

– Ага. Дело простое. «Слишком дорогое это дерьмо – тюряга» – вот и вся мораль сей басни. Мораль, да… Помню, под Новый год это было. Ну, какой, к хренам, в зоне Новый год? Я про него вспомнил, уже лежа на нарах. Все спят, а я слушаю: внизу, в караулке, где радио включено, начали куранты бить. Мать честная, думаю, полночь, ведь надо желание загадать! В незапамятные свободные времена на бумажке желание писали, бумажку жгли, в бокал с шампанским пепел сыпали и пили. У меня под матрасом газетка была. Выдернул, написал в темноте на чистом краешке обгорелой спичкой заветное слово. Только успел поджечь бумажку – и как раз с последним ударом затолкал в рот еще тлеющий клочок…

– А какое это было слово? – неловко спросил Николай.

– Ну, угадай с трех раз!

– Свобода?

– Свобода! И знаешь, помогло: попал под амнистию. Конечно, еще и ливер гнилой свою роль сыграл, ничего не скажу. – Родик усмехнулся. – А чего это мы с тобой затужили не по делу? Хочешь анекдот? «Новый русский» говорит корешу: «Я тут, брателла, прикупил японскую супермашину: в ней все управляется усилием мысли». – «Ну и как? Клёво?» – «Класс! Только вот пока никак с ручника сняться не могу!»

Да, намек более чем прозрачен, подумал Николай. В самом деле, зачем он сюда пришел? Байки зэковские слушать? Чаек с печенюшками попивать? Пора и честь знать!

Николай сделал наконец требуемое «усилие мысли» и выговорил:

– Вы не могли бы мне помочь разыскать двух парней?

– Из урок? – без тени удивления, деловито спросил Родик. – Или фраера?

– Да, по-моему, это криминалитет, – щегольнул словцом Николай. – Они очень активно наезжали на одного бизнесмена.

– Не факт, что наши! – покачал головой Родик. – Сейчас ведь расплодилась куча всякого незаконного дерьма, вроде охранных агентств, а также полно контор, которые деньги из должников вышибают.

– Не знаю, – растерялся Николай. – Я и не предполагал… Понимаете, я с этими парнями познакомился, так сказать, в ту минуту, когда они пытались выбросить из окна жену этого бизнесмена.

– А высоко было? – с живейшим интересом осведомился Родик.

– Восьмой этаж.

– Ну! Далеко лететь!

– Далеко.

– Я так понял, они благодаря тебе ее все-таки не выбросили? – сверкнул вставной улыбкой Родик.

– Не выбросили. Хотя и мне перепало!

– А бизнесмена достали?

– Его кое-что другое достало, – буркнул Николай, и Родик покладисто кивнул:

– Ладно, не хочешь – не говори. Но про парней уж расколись на подробности, а то как я их искать буду? Ты их разглядел?

– Не очень, – признался Николай. – Но их хорошо разглядел, например, наш шофер, и другие видели. Два парня от двадцати пяти до тридцати лет, оба очень бледные и чем-то похожи друг на друга. Не такие высокие, как я, но под метр восемьдесят пять будут. Крепкие, очень сильные – это я со всей ответственностью заявляю. Волосы белобрысые, глаза светлые, даже как бы беловатые.

– Альбиносы, что ли? – вскинул брови Родик.

– Да нет, просто они выцветшие какие-то. Будто картофельные ростки в подвале.

– Ну, эти картофельные ростки тебя все-таки умудрились приложить, – буркнул Родик. – Но намек ясен: я и сам был таким ростком выцветшим, когда с последней ходки вернулся. Еще что?

– Зовут их, в смысле, клички – Жека и Кисель. У Жеки на правом виске отчетливо виден шрам. Как сказал наш шофер, в него будто был сделан контрольный выстрел, но башка оказалась такая крепкая, что пуля отскочила.

– Хорошо сказано, – кивнул Родик и поднялся. – Посиди-ка шесть секунд.

Он вышел в коридор, откуда некоторое время звучал его неразборчивый голос, потом вернулся с сотовым телефоном в руке. Сунул его Николаю:

– На, повтори про этих двух ребятишек все, как ты мне говорил. И насчет шрама не забудь.

– Алло? – спросил Николай, неуклюже беря телефон. – Здравствуйте…

Ответом было чье-то дыхание.

– Говори, – хохотнул Родик. – Там поймут.

Николай добросовестно перечислил скудные приметы Жеки и Киселя и даже процитировал дядю Сашу – насчет контрольного выстрела.

– Как фамилия парня, на которого эти братки наезжали? – остановил его Родик, когда Николай хотел передать телефон.

– Дебрский, – мрачно произнес Николай, и в трубке раздались гудки отбоя.

– Дебрский… – задумчиво повторил Родик. – Интересная фамилия. Редкая, если не редчайшая. Однако я знавал еще одного человека с такой фамилией…

Он вздохнул, потер бок, и его лицо приобрело мрачно-задумчивое выражение. Николай бросил взгляд исподлобья, чувствуя не то опаску, не то жалость к этому насквозь больному мужику, который, конечно, и богат, и власть имеет, однако ничто не сможет вернуть ему утраченного здоровья. И с каждой минутой он все больше поражался своей наглости, толкнувшей заявиться сюда и еще вопросы задавать. Родик ведь ничем ему не обязан, кроме маленького мухлежа с вызовом «Скорой». Николай ввязался в ту игру из чистой бравады, однако немало нашлось бы желающих сделать это элементарно за сотню рублей. И уж они-то больше никогда бы не напоминали о себе «волку»! А он приперся вот…

– Еще чайку? – предложил радушный хозяин.

– Да нет, спасибо. – Ему пора было уходить, Николай это чувствовал. Но все-таки оставалось кое-что, и он, почти с отчаянием поглядев на Родика, пробормотал: – А можно еще один вопрос?

Если тот и был потрясен наглостью нечаянного знакомца, то ничем этого не показал. Кивнул спокойно:

– А давай.

Николай сунул руку в карман и стиснул в кулак то, что там лежало.

– Собственно, вы, очень может быть, ничего мне об этом не скажете, – пробормотал он. – Просто мне показалось, что эта вещь была сделана… я видел такие ручки, знаете, и финки с наборными рукоятками, и это тоже такого типа…

– Да кончай солому жевать, – нетерпеливо перебил Родик. – Я же не круглый дурак, понимаю, раз ты ко мне пришел, значит, припекло до крайности, так или нет? Разве нормальный человек придет к вору просить помощи, если это не вопрос жизни и смерти?

В его голосе не было даже легкого оттенка горечи – просто констатация очевидного факта. Но Николаю стало неизмеримо легче оттого, что «волк» снова все понял.

– Да, это вопрос жизни и смерти, – кивнул он, вынул руку из кармана и разжал потную ладонь. – Вот, посмотрите. Мне надо знать хотя бы примерно, как это могло оказаться у… у одной женщины.

На его ладони лежал пластмассовый комочек, сильно оплавленный и потерявший форму. Николай отмыл его и отдраил, как мог, и теперь можно было догадаться, что комочек некогда был алым сердечком. Пластмассовые слои были подобраны и соединены с необыкновенным искусством, вдобавок в глубине сердечка сквозил небольшой золотой крест, казавшийся объемным и выпуклым. Именно сочетание безупречного золота и пластмассы придавало сердечку тот вульгарный вид, который безошибочно свидетельствовал о его происхождении.

– Откуда это у тебя?

– Нашел, – Николай отвел глаза.

Родик осторожно подцепил тонкую золотую цепочку, прикрепленную к сердечку и связанную узелком там, где она была разорвана, и Николаю показалось, что шершавые пальцы, коснувшиеся его ладони, дрожат. Да, похоже, чрезмерно утомил он сегодня радушного хозяина!

Родик повертел сердечко так и этак, разглядывая, а потом вскинул темные глаза и сказал:

– Домой тебя отвезут. А я, как что узнаю, – позвоню. Так что трубочку ты все-таки поднимай!

* * *

Антон, высоко подняв плечи, топтался на обочине, безнадежно всматриваясь в даль. Он очень озяб в легком, не по погоде, плаще. Куртка его сгорела при аварии, а пальто, которое нашел в шкафу, показалось слишком тяжелым. Теперь жалел, что не надел его: здесь, на этом повороте, дуло люто! А Инна стояла прямая, как маленькая статуэтка, и холодный ветер, завивавшийся вокруг ее изящной шеи на манер шелкового шарфа, похоже, ничуть ее не беспокоил.

– Да тут вообще машины не ездят, что ли? – проворчал Антон, с раздражением покосившись на нее.

– Еще как ездят, – сказала Инна. – Я от вас всегда уезжала на попутке совершенно спокойно. Впрочем, можно пойти на площадь Горького, там стоянка.

– У тебя машины нет, что ли? – спросил он, но ответа не расслышал, потому что устремился с поднятой рукой навстречу двум огненным глазам, однако те лишь мигнули – и пролетели мимо.

Антон шепотом чертыхнулся, возвращаясь к Инне:

– Вот гад! Даже не тормознул! Что ты сказала?

– Я сказала, что у меня нет машины, – повторила Инна. – Откуда, ну ты сам посуди?

– Что, адвокаты так мало получают? – усмехнулся Дебрский и вдруг ахнул: – Слушай… Я совершенно забыл! А у тебя деньги-то на дорогу есть? Меня ведь эти братки обчистили, я даже с фотографом окончательно не расплатился.

– Не волнуйся, фотограф свои баксы получил, – кивнула Инна. – Все-таки мы там запечатлены вдвоем, на этих фотках, так что расходы пополам. И тебе я денежку дам, не волнуйся. – Она открыла сумочку. – Завтра пойдешь в свой «Вестерн», получишь жалованье. Оно у тебя очень приличное. А пока возьми, вот тысяча.

Антон с сомнением взял жиденькую пачку сотенных, пятидесяток и червонцев. Общение с Аликом научило его некоторому цинизму в отношениях со средствами платежа. Тысяча рублей – это же меньше сорока долларов!

– Не волнуйся, – улыбнулась Инна, словно прочитав его мысли. – До утра тебе хватит. Некоторые люди месяц вынуждены жить на половину этой суммы.

Антон глянул на нее дикими глазами и в который раз почти с отчаянием подумал: «Господи, куда я попал?!»

– Спасибо, но мне как-то неудобно… – промямлил он, потому что в это мгновение встрепенулось что-то в сознании и напомнило: мужчине брать деньги у женщины – постыдно.

– Ничего, свои люди – сочтемся! – легко отмахнулась Инна. – Не забывай, ты мне должен семьсот пятьдесят тысяч долларов! Так что еще сорок в ту или другую сторону ничего не меняют. – Глаза ее смеялись. – И вообще, я сейчас немножко разбогатела: наконец-то получила страховку за дачу.

– У тебя дача сгорела? – ужаснулся Дебрский, и ее лицо тут же оказалось рядом, сверкнули надеждой огромные глаза:

– Ты вспомнил? Почему ты сказал, что у меня сгорела дача? Антон, ты вспомнил?

Он подумал, потом с сожалением вздохнул:

– Сам не знаю, почему я так сказал. А что, она и вправду сгорела?

– Это был поджог, – глухо выговорила Инна, опустив голову. – Из мести. Один бомж, которому я дала от ворот поворот, взорвал там газовый баллон. Во-от такая была ямина.

– Да ты что?! – Дебрский даже захлебнулся от возмущения. – И что? Его посадили?

– Не успели. – Инна вглядывалась в его глаза, словно искала там что-то. («Может быть, то, чего и не было никогда?» – вдруг мелькнуло в голове Дебрского.) – Он то ли перепил, то ли нажрался какой-то гадости – и подох в своей беседке… ну, он жил в беседке на улице Горького.

Его поразила ненависть, прозвучавшая в голосе Инны. Хотя да, ей жалко дачу, это понятно. Но все-таки человек умер…

– Машина! – вскрикнула она. – Голосуй скорей!

Антон вскинул руку, и беленькая, ладненькая машинка послушно подкатила к тротуару.

Дебрский рванул дверцу:

– Подвезете?.. – Он обернулся смущенно: – Слушай, я не помню, где ты живешь.

– Конечно, – Инна восприняла это совершенно спокойно. – В Гордеевке, в самом начале.

– В Гордеевку подвезете?

– Без проблем за семьдесят, – согласился сидевший за рулем парень в низко надвинутой шляпе, убирая со свободного сиденья газеты и приглашающе похлопывая: – Кто поедет? Девушка? Это хорошо!

Антон вгляделся. Э, да их тут двое, ребяток-то. Еще один дремлет на заднем сиденье, уткнув нос в поднятый воротник.

– Ладно, проезжайте. – Он выпрямился.

– А чё, хозяин? – удивился водитель. – Дорого, да? Ну давай за шестьдесят.

– Пока, ребята, – сказал Антон, захлопывая дверцу.

Автомобиль тронулся, и вскоре красные огоньки исчезли вдали.

– Семьдесят – это недорого, – негромко сказала Инна. – Ты просто забыл, какие теперь цены.

– Дело не в цене, – угрюмо отозвался Дебрский. – Там два молодых мужика, ну как я тебя одну с ними отправлю?

– Господи, Антон…

Словно порыв ветра подхватил Инну, швырнул на грудь Дебрскому, прижал так, что крепче и не бывает. Антон машинально обхватил ее тонкий стан, машинально приоткрыл рот навстречу ее горячим губам. Инна целовала его так, будто хотела этим прощальным поцелуем непременно разбудить так и не проснувшуюся память… «Может быть, о том, чего и не было никогда?» – снова мелькнула подленькая мыслишка, и он высвободился из Инниных объятий:

– Вон еще едет какой-то.

Это было такси с надписью «Нижегородец».

– Ну все, я поехала. Иди домой. – Инна сама взялась за дверцу.

– Позвони, как приедешь, слышишь?

– Не надо, – Инна отмахнулась. – К чему все это… вся эта реанимация трупа? Разве я не вижу, что ты каждую секунду себя спрашиваешь: было это или не было? Врет она мне или нет? Не вру! Но, в конце концов, у меня тоже есть гордость! И ты мне больше не звони, понял?

– Что?.. – Дебрский даже покачнулся.

– В Гордеевку, – сказала Инна, ныряя в машину и захлопывая за собой дверцу так сильно, что водитель возмущенно повернулся к ней. В следующее мгновение такси сорвалось с места.

Несколько мгновений Антон тупо смотрел вслед и вдруг бросился чуть ли не наперерез встречным огням:

– Постойте!

Огни пригасли, машина свернула к тротуару. Открылась дверца.

– Ну чего так кидаться-то? – проворчал сидевший за рулем худенький паренек, округло выговаривая слова: – Жить надоело? Или что-то горит?

Антон вскочил в машину:

– Поехали!

– А поехали-то куда? – неторопливо спросил шофер.

Дебрский махнул вперед:

– Надо догнать такси! Такси надо догнать!

– Забыли вещь какую-нибудь? – с любопытством уставился на него водитель. Даже эту фразу, в которой не было ни единого «о», он умудрился произнести с окающей растяжкой!

– Поехали! – рявкнул Дебрский.

– Ну, поехали, коли так. – Водитель пожал плечами, и автомобиль удручающе медленно тронулся с места.

Дебрский скрипнул зубами. Не догонит ведь этот копуша… Не догонит! А все, что он знает о месте жительства Инны, – какая-то там Гордеевка. Микрорайон, наверное, такой. Как же ее искать по всему микрорайону?

Он и сам не мог понять, почему вдруг бросился вдогонку. Конечно, нехорошо, что Инна догадалась о его тайных мыслях, конечно, ужасно, что так обидел ее после того, что недавно было между ними. Не таким уж Дебрский стал бревном, чтобы не понимать: женщина может все это проделывать с мужчиной только по любви. Количество и качество поз и позиций тут совсем ни при чем! Дрожь ее тела, трепет губ, отчаяние и самозабвение… Инна имела право обидеться, не получив на все это ни малейшего отклика.

И все-таки дело было не в ее обиде, строго говоря, даже и вообще не в Инне. Дело было в нем самом! Стоило Инне вот так исчезнуть, запретив даже звонить ей, как Дебрский ощутил себя необыкновенно одиноким. Столь плотно безнадежность не смыкалась вокруг, даже когда он перелистывал «Ловушку для Золушки» и подозрительно вглядывался в свои, а может, чужие фотографии. Он был не в силах сейчас остаться один! Он хотел, чтобы Инна вернулась – нет, в постель идти не обязательно, а по большому счету даже и не хочется, – но ему нужна была ее близость, ее уверенность, сила, которая исходила от нее, развеивала клубящуюся вокруг тьму и заставляла совершенно иначе смотреть на жизнь, на смерть, на отношения людей. Все-таки их поцелуи и прикосновения не прошли даром. Пусть Дебрский так ничего и не смог как мужчина, пусть ничего и не вспомнил умом, однако что-то все же пробудилось в нем… неопределенное, почти инстинктивное, даже детское! И вот это неопределенное чувство теперь настойчиво нашептывало, что и прежде, до аварии, он спокойно и комфортно чувствовал себя в жизни только тогда, когда рядом была Инна – с этой ее необоримой уверенностью в себе, этой настойчивостью и готовностью развеять все тучи, которые собирались над головой ее любимого Антона. Более того, он мог бы поклясться, что она не раз и не два в жизни разгоняла над ним какие-то тучи!

Догнать ее, поговорить, все объяснить, убедить, что Инна должна быть до конца откровенной с ним…

Его бросило вперед так резко, что он едва не клюнул носом «бардачок».

– А пристегиваться надо, дорогой товарищ, – донесся кругленький говорок водителя. – Ремень-то вон он!

– Почему остановились?!

– А нагнали такси ваше, – сообщил шофер. – Червончик с вас, ехали-то всего ничего.

Да ведь и впрямь! Дербский увидел впереди красненькие габаритные огоньки того самого такси. Ошибки быть не могло: в освещенном салоне отчетливо вырисовывался силуэт Инны, которая повернулась к шоферу и что-то говорила ему.

От сердца сразу отлегло. Ну конечно! Инна поняла, что была слишком жестока. Она говорит шоферу, чтобы не ехал ни в какую Гордеевку, а поворачивал обратно в Нагорный микрорайон.

Надо ее перехватить прежде, чем такси развернется. Какой смысл гонять две машины?

Дебрский схватился за ручку дверцы, но та не поддалась. Рванул еще – никакого эффекта.

– Поосторожнее! – простонал водитель. – И червончик не забудьте!

«Да мы сейчас обратно поедем», – только хотел сказать Дебрский, но в этот момент дверца такси распахнулась, и Инна выбралась на обочину.

«Неужели она меня заметила?» – мелькнула мысль. Дебрский так удивился, что даже бросил ломать дверь – просто сидел и смотрел, как Инна пропустила вывернувшее на середину дороги такси и обошла стоящую впереди белую машину.

– «Лада», девятка, – пробормотал водитель, и даже в том состоянии ошеломления, в каком находился Дебрский, его поразила зависть, сочившаяся из каждого кругленького слова. – Не «мерс», оно конечно, однако хороша, ой, хороша…

В салоне «Лады» вспыхнул свет, и Антон увидел головы двух мужчин, сидевших в салоне. На заднем сиденье – простоволосый, водитель – в шляпе. Инна открыла дверцу рядом с шофером, тот подвинулся, давая ей место. Она скользнула внутрь, оглянулась налево, проверяя, свободна ли трасса, и в следующее мгновение ловко и уверенно послала «Ладу» вперед, с места развив скорость.

Антон тупо смотрел на улетающие вниз, на спуск, красные огоньки, и только тут до него дошло, что это была за машина. Та самая, которая недавно останавливалась рядом с ними! Та самая, в которой сидели два парня…

В голове было пусто. Нет, одна мысль все-таки проплыла – совершенно нелепая и постыдная: Инна, не получив от обеспамятевшего любовника того, чего хотела, решила испытать это с двумя случайно встреченными крепкими мужичками, которые так алчно косили на нее глазом.

Дебрский вздрогнул от омерзения, но тут же сообразил, что это – чушь. Откуда парни знали, что Инна нагонит их? Как могли догадаться подождать ее – а они ведь явно ждали! А самое главное – с какой бы радости они позволили Инне сесть за руль?!

Дебрский закрыл лицо руками. Два парня… два парня в его квартире, два парня и Инна…

– Чего дальше-то делаем, хозяин? – уютно зевнул водила.

– Догоняй «Ладу», – хрипло скомандовал Дебрский. – Сотню сверху!

– Есть, шеф! – вскрикнул шофер без малейших признаков оканья, и неуклюжая машина с незнаемой прежде скоростью полетела по просторному шоссе.

* * *

Как Николай ни отнекивался, Родик все-таки пошел куда-то и спустя некоторое время вернулся в сопровождении качка, которому и велел «отвезти человека».

– Ты где живешь-то?

– На Бекетовке, ничего, я и сам доберусь…

– Ладно-ладно! Вот еще – ноги бить!

Николай, чувствуя себя безумно неловко от такого радушия, потащился за качком, который назвался Гришей и подвел его к преизрядному «Роверу»:

– Давай, братан, по-быстрому, мне еще надо в два места живой ногой обернуться.

– Да я на автобусе могу… – опять заикнулся Николай, но Гриша буквально запихнул его в «Ровер»:

– Ты чё? Ленту рвать?! Да меня шеф по стенке размажет, если я не окажу тебе уважение!

Гриша был большой: метр девяносто на полтора, но Николай ни мгновения не усомнился, что тщедушный Родик спроста размажет его по стенке одним взглядом, поэтому больше не спорил.

Поехали. Дом Родика стоял в крайнем ряду верхнепечерских улиц, сзади и сбоку были уже пустыри с новостройками, и Гриша поехал по объездной. Он тащился тихонечко, соблюдая ограничения скорости с большим опережением. Словно почувствовав недоумение Николая, пояснил:

– Не надо привлекать лишнего внимания, правда? Шеф теперь – человек мирный, ну и нас вышколил.

Микрорайон кончился, выехали на трассу. Сразу показалось красивенькое строение под зеленой крышей – бензозаправка «Лукойла».

– Не возражаешь, я заправлюсь? – озабоченно спросил Гриша. – Блин, забыл совсем.

– Давай, – кивнул Николай, и Гриша подвернул к колонке.

Сервис здесь был на уровне: относил деньги в кассу и сдачу приносил какой-то оранжевый мальчик. Он же, что характерно, занимался непосредственно заправкой.

Гриша сидел важный, глядя вперед со строгим и в то же время задумчивым выражением, которое показалось Николаю знакомым. Он чуть не прыснул: именно с таким видом Родик отдавал приказания своим «шестеркам», так что Гриша беззастенчиво копировал шефа. Николай вдруг испугался, что Гриша заметит его улыбку, и торопливо отвернулся, разглядывая аккуратный домик офиса, девушку за стеклом, которая что-то сердито говорила по телефону, изредка взмахивая рукой, словно грозила кому-то…

Наконец заправились.

Проехали немного по шоссе, потом Гриша вдруг сказал:

– Ну я и бобик! Куда поперся в объезд? Мы тут гораздо быстрее проскочим. – И свернул с шоссе опять в Печеры, чтобы нижней объездной дорогой выехать в Нагорный микрорайон, откуда до улицы Бекетова и в самом деле рукой подать.

Николай покосился на Гришу: уж больно вяло звучал его голос. Тот отер лоб, слабо улыбнулся:

– Все нормально.

Однако Николай продолжал посматривать на него. С парнем что-то случилось: он бледнел буквально на глазах, тяжело дышал.

– Что с тобой? – спросил Николай.

– Чего? Не бойсь, доедем! – И в следующее мгновение едва успел увильнуть от прущего в гору «КамАЗа», который разразился гневным трубным сигналом.

– Останови! – прикрикнул Николай, и Гриша, к его изумлению, послушался: вильнул к обочине, заглушил мотор.

– Чего-то мне и в самом деле поплохело, – пробормотал он, еле шевеля губами, потянулся расстегнуть ворот рубашки, но рука его бессильно упала, голова запрокинулась…

Николай мгновение смотрел на него в растерянности, но тут же пальцы привычно прильнули к шее Гриши.

Ого! Пульс как у зайчика: нитевидный, не меньше ста двадцати. Лицо меловое, холодное, все покрыто потом. Сразу видно, что резко упало давление.

– Гриша, эй! – окликнул он тревожно, однако тот не шелохнулся. Дышал слабо, неровно, такое впечатление, что был без сознания.

Николай быстро закатал ему рукав, потом другой, взглянул на вены. Чисто, если Гриша и подсел на что-то, то явно не на иглу. Нет, Родик вряд ли будет держать при себе нарка. Значит, передозировка или ломка тут ни при чем.

«Да не инфаркт ли у него?» – мелькнула мысль, в которой не было ничего необычного. Конечно, Грише на вид нету и тридцати, но сейчас инфаркты помолодели, у двадцатилетних бывают, нагляделся Николай на таких-то!

Он посмотрел на мощные Гришины плечи и подумал, что есть еще вариант. Возможно, парень элементарно перекачался. Они же все, качки эти, принимают стероиды, а это штука такая, от их переизбытка всего можно ожидать.

Однако хватит сидеть, надо что-то делать.

Для начала Николай распахнул дверцы, и сразу машину наполнил сырой, промозглый холодок. Потом быстро обшарил Гришины карманы, однако, к своему немалому изумлению, не нашел того, чего искал: мобильного телефона.

Бритоголовый качок без мобильника? Да это нонсенс! И сей нонсенс вполне мог стоить Грише жизни – с сердечным приступом медлить нельзя.

Николай выскочил из машины, обежал ее и огляделся. Да, если бы Гриша старался выбрать место, чтобы откинуть коньки без посторонней помощи, лучшего он просто не мог бы найти: справа огромный пустырь на холмах, слева тянутся бесконечные заборы, за которыми не то пустыри же, не то незавершенки.

Николай замахал руками, пытаясь остановить какую-нибудь машину, однако на довольно крутой подъем шли один за одним тяжелогруженые трейлеры, и никто из шоферов на него даже не глядел, поглощенный дорогой.

Над ухом резко просигналили, Николай неуклюже метнулся на обочину. Мимо пронесся тяжелый «Паджеро», тонированные стекла издевательски мерцали.

– О черт!

Он вернулся к Грише. Тот, чудилось, побледнел еще больше, свежий воздух явно не помог, да и какой он тут, к черту, свежий?! Пульс вытянулся в тонюсенькую ниточку. Бог ты мой, хорош же будет Николай, если при нем, выражаясь фигурально, «свалит навеки» одна из «шестерок» Родика Печерского! Вообще – хорош же он будет врач, если при нем умрет человек!

С другой стороны, стремительно падающее давление – это не сломанная нога и даже не артериальное кровотечение, с ним одной ловкостью рук не справишься… Надо срочно вызывать «Скорую», но откуда?

Николай еще минуту пометался по дороге, однако это было бесполезной тратой времени. На него просто не обращали внимания, только из двух машин (что характерно, отечественных, потому что иномарки вообще ни на что не реагировали) помахали, указывая куда-то вперед, где поворачивала дорога.

Он огляделся – и, решившись, полез по склону на холм. Рыжая глина плыла под ногами, дважды Николай чуть не лег плашмя в этой каше, однако все же выбрался на такое место, откуда мог окинуть взглядом окрестности. Пусто-пусто чуть ли не до Нагорного, а это не меньше километра, однако за поворотом, метрах в ста, очередная заправка, на сей раз с надписью «Норси-ойл». Тотчас стали понятны эти жесты отечественных водил: они решили, что в «Ровере» элементарно кончился бензин, и сигналили – возьми, мол, канистру да поработай немного ножками.

Нет, бензин ему явно ни к чему, в машине полный бак. Мелькнула в памяти оранжевая куртка работяги с заправки, девушка, которая сердито говорила по телефону…

Телефон! На заправке должен быть телефон!

Николай съехал с горки, как на лыжах, опять лишь чудом удержавшись на ногах, и припустил было вниз, но одумался, вернулся. Слегка сдвинул тяжелое тело Гриши, чтобы голова не запрокидывалась, а, наоборот, была склонена пониже. Лишний ток крови к мозгу ему не повредит. Потом, мгновение поколебавшись, вытащил из стояка ключи. Совсем ни к чему, чтобы, пока он будет бегать к телефону, сюда сунулась чья-то шаловливая ручонка и, воспользовавшись беспамятством водилы, угнала машину. Тогда Гришу уж точно инфаркт хватит, причем самый настоящий, а не гипотетический! Маленько покумекав, Николай запер дверцы и побежал вниз, через каждый шаг оглядываясь на «Ровер», пока тот не скрылся за поворотом.

На заправке «Норси» все было совершенно так же, как на лукойловской: оранжевый парень, который, как сомнамбула, слонялся между колонками, и девушка, приникшая к телефону и периодически делающая точно такие жесты, как ее коллега из конкурирующей фирмы.

«А может, они друг с дружкой разговаривают?» – мелькнула мысль, и Николай нервно затарабанил в стекло:

– Девушка, извините, можно позвонить? Там человеку на дороге плохо!

Она и бровью не повела, сосредоточенно слушая, что ей говорили по телефону.

– Давай вали отсюда, – негромко сказал кто-то рядом, и Николай увидел рядом оранжевую сомнамбулу. Глядя сквозь него, как и полагается лунатику, тот повторил: – Вали, говорю. Не мешай работать.

– Слушайте, я доктор, – сказал Николай. – Там человеку плохо стало, за поворотом, надо позвонить…

– Твои проблемы, – сказал оранжевый лунатик. – Ты доктор – ты и лечи.

– «Скорая» нужна, у него резко упало давление, думаю, что-то с сердцем.

– Да ты чё?! – ужаснулся лунатик и как ни в чем не бывало двинулся навстречу подъехавшему чуду автомобильной техники цвета свежепролитой крови.

Николай саданул в окошко покрепче. Девица подняла томный взгляд и, зажав трубку ладонью, пошевелила губами. Ее артикуляция была очень выразительна.

«По-шел в зад-ни-цу!» – прочитал Николай и на мгновение замер, не веря своим глазам.

– Как жизнь, Бориска? – послышалось за спиной.

– Да так себе, – прозвучало в ответ меланхолически. – Был бы крюк – повесился. Вам сколько, полный бак?

Николай обернулся. Лунатик вел переговоры с водителем чуда техники, который, чуть приспустив стекло, подавал ему кредитную карточку.

– Послушайте! – воскликнул Николай, бросаясь к автомобилю. – У вас есть сотовый телефон?

Стекло мгновенно поднялось, и Николай увидел в тонированном стекле собственное отражение.

– Вали отсюда, сказал же! – негромко проговорил Бориска, направляя прямо в лицо Николаю наконечник шланга. – Сейчас как закатаю в тебя бензинчиком – мало не покажется, понял?

С этим задохликом от «Норси-ойл» Николай справился бы в секунду, однако из офиса могло подоспеть подкрепление, а если даже и нет, шансы пробраться к телефону были бы равны нулю. Николай вспомнил Гришины закатившиеся глаза, ощущение слабого трепыхания пульса под пальцами – и сдержался, выставил вперед ладони:

– Ребята, вы что – не соображаете, что вам говорят? Там человек умереть может!

– А мне плевать, – меланхолически высказался Бориска.

Николай растерянно моргнул, не веря ушам. И вдруг его осенило… причем мысль была настолько поразительная, что он едва не захохотал, предвкушая то, что произойдет сейчас.

– На меня, может, тебе и плевать, – сказал он вкрадчиво. – А как насчет Родика Печерского?

Теперь растерянно заморгал Бориска.

– А чё? – спросил он настороженно, опуская, однако, шланг.

– Ничё, – пожал плечами Николай. – Ладно, пошел я.

И повернулся, как бы собираясь уходить, совершенно точно зная, что последует дальше. Последовала мгновенная пауза, а потом его схватили за рукав:

– Погоди. При чем тут Родик?

Тощее личико Бориски напоминало мордочку хорька. Мысленно скривившись, Николай пояснил:

– Там его парню плохо стало, на дороге. Боюсь, что-то с сердцем.

– А кому, имя знаешь? – спросил Бориска, все еще, видимо, не до конца веря.

– Грише.

Бориска мгновение смотрел на него, потом метнулся к офису с криком:

– Нелька! Давай трубу, живо!

– Слышь, братан, – сказал кто-то за спиной. – Возьми мобильник, звони куда надо, мне разве жалко?

Николай повернулся. Кровавое чудо автомобилестроения гостеприимно распахнуло дверцы, и короткопалая лапа в перстнях протягивала оттуда черное, сверкающее чудо телефонной техники.

Николай мстительно покосился на Борика, который приглашающе махал ему руками и ногами, и взял сотовый.

– «Скорая помощь», – пропел женский голос.

– Здрасьте, – неуверенно сказал Николай, вслушиваясь в незнакомые интонации. – Это кто, Надя? Галина? Не узнаю.

– Вам «Скорую» или девушку по вызову? – построжал голос. – Говорите конкретно, что у вас, или не занимайте телефон!

И этой телефона жалко, ну что ты будешь делать?!

– Это Сибирцев из Нижегородской линейной, – сказал Николай. – С «Интенсивной терапии».

– Сегодня на «Интенсивной терапии» дежурит Белинский, – перебила незнакомка.

– Ну да, у меня выходной. Но тут на трассе человеку плохо стало с сердцем, возможен инфаркт. Пришлите кардиолога.

– Записываю адрес, – пропела дежурная.

Николай подробно объяснил, как ехать.

– Да ведь это уже Советский район, – сообщила дежурная. – А вы почему-то про Нижегородский говорили.

Николай мысленно послал ее подальше и еще раз настоятельно попросил:

– Кардиолога пришлите!

– Советская «Интенсивная» сейчас на выезде. Я вам посылаю линейную машину, а там, если врач решит, что нужен кардиолог, то передаст нам, мы пришлем.

– Да я ведь сам кардиолог, вы поймите! – вскричал Николай. – У парня внезапно рухнуло давление, пульс нитевид…

Он осекся: диспетчер уже отключилась.

Ч-черт… Самое обидное, управы на нее нет и не будет, формально эта паразитка права. Новенькая, наверное, диспетчерша. Со знакомыми он бы сговорился, а для этой имя Николая Сибирцева ничего не значит. И, что характерно, упоминание о Родике Печерском тут вряд ли произвело бы ожидаемый эффект.

Он со вздохом сунул трубку хозяину, поблагодарил кивком.

– Позвонили? – подбежал озабоченный Бориска. – А то у нас тоже телефон свободен.

Глазки его неуверенно моргали, а худое тельце под оранжевой спецурой так и извивалось.

– Ладно, живи, – устало сказал Николай. – Я Родику пока не скажу, но если с Гришей что-то…

Бориска обморочно привалился к колонке, однако Николай уже зарысил в гору.

Гриша пребывал все в той же отключке, и врач с линейной машины (подъехали, грех жаловаться, быстро) озабоченно покачала головой:

– «Интенсивную» ждать бессмысленно, парня надо в больницу везти. Сегодня Пятая градская дежурит. Ну что, как решим?

– Давайте носилки, – кивнул Николай, покосившись на часы: прошел уже час, как он уехал от Родика. Да, это называется – сэкономил время…

Господи, какой же он был тяжеленный, этот Гриша! Еле-еле удалось его вытянуть из-за руля, даже чуть не уронили, правда, обошлось малой кровью: посыпались только на мокрый асфальт червонцы, сотни, ключи, наполовину порванная облатка от таблеток, мелочь, семечки, подушечки жевательной резинки, какие-то бумажки…

Николай все это сгреб и машинально сунул в карман. Потом вернет.

– А с машиной что делать будем? – полюбопытствовал шофер «Скорой». – Если так оставить, разденут в три минуты! Вы умеете водить?

Николай пожал плечами, чувствуя, что краснеет. Что такое идиотизм и как с ним бороться?! Пять лет не садясь за руль (брат Егорушка постепенно приватизировал в полную и нераздельную собственность их когда-то общий «Москвич»), он настолько отвык от этого, что даже и в голову не взбрело перетащить Гришу на сиденье пассажира и самому доставить его в больницу на «Ровере», не мучаясь ни с поисками телефона, ни с ожиданием «Скорой». Хотя еще не факт, что он справился бы с этим танком! Тем более на такой дороге. И дождик вон усиливается.

– Остановимся на заправке, – сказал он, залезая в салон «Скорой» и присаживаясь позади Гриши. – Я им отдам ключи, пусть заберут тачку к себе на стоянку.

– Да небось не захотят, – выразил справедливое сомнение водитель, но Николай только усмехнулся:

– Еще как захотят!

И, что характерно, оказался прав.

В приемном покое Пятой, как всегда, царила суета. Вдобавок к обычным случаям в такие вот дождливые дни увеличивалось количество вызовов на ДТП. При том, что в этом приемном все, от охранника до санитарки, были абсолютно свои, Николай потратил кучу времени, дожидаясь, пока замотанный Славка Свиркин не раскидал остальных больных и не сделал Грише ЭКГ.

Слава богу, никакого инфаркта здесь и близко не стояло! У Гриши была нормальная электрокардиограмма спортсмена (качание мышц – какой-никакой, а все-таки спорт!) со своими типичными нарушениями, с гипертрофией левого желудочка, которая, кстати сказать, так и называется – «спортивная гипертрофия», с блокадой правой ножки пучка Гиса и остальной неудобопроизносимой мелочью.

– Ничего, здоровенький у тебя мальчонка, – сказал Свиркин. – Что ты так переживаешь?

Николай пожал плечами. Неужели заметно? Что характерно, он и сам не мог понять, почему его вдруг начала бить эта внутренняя дрожь. Не так уж он, если честно, и волновался из-за Гриши…

– Такая ЭКГ у студентиков после ангины сплошь и рядом показывается, – успокаивающе журчал Слава Свиркин. – Конечно, кровь возьмем на сахар, на алкоголь, а потом вжарим ему глюкозы, кофеинчику – и все будет тип-топ!

– Загадочно, – сказал Николай. – Ну загадочно, а? Ехали-ехали, вдруг парень отрубился.

– Бывает, что медицина оказывается бессильна, – философски изрек Свиркин. – А тут совсем наоборот. Перекачался парень, зуб даю. Ну все, топай, Колька, а то меня вон на части рвут. Или, хочешь, останься, поработай со мной, а? Ты ж когда-то у нас тут проливал пот, помнишь?

– Славка, ты меня уважаешь, я тебя уважаю, но я пошел, – испуганно выставил Николай ладони, зная невероятную приставучесть Свиркина, который натурально жилы вытягивал из человека своим занудством, так что тот в конце концов готов был согласиться на все, лишь бы Слава перестал нудить. – Меня ждут. У меня свидание. Я тебе потом позвоню, узнаю, как там и что с этим Гришей, ладно?

– Между прочим, я так и знал, что ты не согласишься, – грустно сказал Слава.

Николай вышел на широкое крыльцо Пятой градской, изящно избежав житейских откровений охранника Семена (двоюродного брата, между прочим, фельдшера Палкина!), и остановился, прикидывая, как бы это половчее и поскорее добраться до дому. Придется тащиться на Варварку либо прямиком на площадь Свободы, ждать шестой троллейбус. Ну и ладно. Конечно, на троллейбусе это минимум миниморум сорок минут…

Николай передернул плечами. Интересно, его вдруг зазнобило от холодной сырости или по причине неопределенного беспокойства, которое так и не унимается?

Мимо крыльца, по крутой и скользкой улице Нестерова, осторожно ползло такси с зеленым огоньком, и Николай неожиданно для себя ринулся вниз по ступенькам:

– Эй! Погоди! До Бекетовки довезешь? Угол Моховой?

– Вай нот? – сказал молодой водитель, и Николай увидел рядом на пустом сиденье «Английский для бизнесменов». – Плиз, сэр.

Ну, плиз так плиз. Николай сел:

– Побыстрее, ладно?

– Но проблем.

Парень, даром что пижон, отлично знал промежуточные пути и не стал тащиться по перегруженной транспортом, утыканной светофорами улице Ванеева, а свернул на Ошарскую и проскочил проходными дворами мимо Лапшихи.

Николай смотрел в окно. Одно время он тоже часто ездил этой дорогой. А вот и Бекетова, маячит впереди родимый перекресток…

Поглядел на счетчик, сунул руку в карман куртки в поисках наличности – да так и окаменел, ощутив в пригоршне целый комок хрустящих бумажек.

Иисусе! Да ведь Гришино имущество так и осталось у него! Он забыл вернуть весь этот мусор по принадлежности! Николай растерянно вынул из кармана кулак, и сразу посыпались семечки, бумажки, жевательная резинка…

– Но смокин! – строго сказал водила, и Николай невольно прыснул:

– Я и так не курю. Ты, наверное, хотел сказать, не сорить?

– Йес, сэр! – осклабился тот.

Николай начал заталкивать в карман весь этот мусор, решив, что стреляйте его, а обратно в больницу он возвращаться сейчас не будет. Тем более Грише деньги в данный конкретный момент ни к чему: капельницу сделают бесплатно! А он, Николай, устал, замерз и проголодался. И вообще…

– На светофоре налево и во двор, – попросил он, методично подбирая с сиденья шелуху и бумажки. Мелькнула порванная облатка от лекарств. Вчитался в буквы. «…зин». Что еще за «зин» такой? Промазин? Да нет, едва ли, это сильное анестезирующее.

Впрочем, не исключено, что и промазин. В каком-то детективе Дика Фрэнсиса бандиты делали жертвам обезболивающий укол промазина, а потом ломали им кости.

Николай криво усмехнулся. А кто знает, сколь далеко простираются профессиональные интересы Гриши! Хотя тут ведь таблетки… Вряд ли это промазин. Какой-то неизвестный ему стероид? Не так уж много он их знает, ретаболил да нерабол.

– Финиш, – напомнил водитель. – Итс ю хоум.

– Мерси, – рассеянно ответил Николай, расплатившись и выбираясь из машины.

Он поднялся на свой второй этаж и позвонил три раза.

За дверью было тихо.

Николай позвонил еще три раза. Прижавшись губами к самой двери, пробормотал:

– Пятое октября…

Однако дверь по-прежнему оставалась заперта.

Тут за спиной что-то щелкнуло, и он обернулся так резко, что чуть не упал.

Нет, это не звук взведенного курка – это открыла свой замок соседка Лариса Ивановна и вышла на площадку.

– Здравствуйте, – пробормотал Николай, торопливо отворачиваясь и смертельно боясь, что словоохотливая соседка, которая занудством могла бы перезанудить даже Славку Свиркина, сейчас прицепится к нему с житейскими откровениями. Или, чего доброго, снова предложит постричь!

Однако Лариса Ивановна, не издав ни звука и даже не поздоровавшись ответно, обошла его по максимально широкой дуге и начала спускаться по лестнице.

Николай оглянулся. Лариса Ивановна шла прямая как палка, и все в ней – даже легонькие седые кудряшки, словно бы приклеенные к голове, даже круглые плечи под потертым плащом, – все выражало глубокое отчуждение.

«Странно», – подумал Николай – и тотчас забыл о соседке.

Он выдернул из кармана ключ и торопливо, трясущимися руками отомкнул замок.

У порога были брошены тапочки – он их сам недавно покупал, а кроссовки, которые стояли здесь, исчезли.

Он обежал комнаты, даже в ванную зачем-то заглянул.

Никого.

Прислонился к косяку.

Да что такое? Куда она могла уйти? Зачем? И с кем?

Назад: Часть I Катастрофа

Дальше: Примечания

Часть II Возмездие

* * *

* * *

* * *

* * *

* * *

Часть II
Возмездие