Глава 9

Настя Каменская бывала у родителей нечасто. Жили они на другом конце Москвы, а свободного времени у нее было не так уж много. Однако с того дня, как генерал Заточный дал ей задание изучать обстановку в милицейских вузах города, Настя приезжала к ним вот уже в третий раз. Ее отчим Леонид Петрович был ценнейшим кладезем информации, ибо преподавал, как известно, как раз в одном из таких вузов. Более того, он познакомил Настю со своими коллегами из других институтов, и те охотно делились с ней своими знаниями, посвящая в невидимые постороннему взгляду хитросплетения внутривузовской жизни. Проведя в таких беседах не один час, она стала куда лучше представлять себе, как можно поступить в институт, как можно получить оценку на экзамене, за что можно оказаться отчисленным и как этого избежать, что происходит во время несения службы в дневное время и особенно по ночам, как складываются отношения слушателей и офицеров в тех случаях, когда у института есть общежитие, и в тех, когда общежития нет. Откуда берутся внебюджетные средства и на что они тратятся, по каким принципам подыскиваются подрядные организации для проведения строительства и ремонта зданий и помещений. Много, в общем, любопытного она узнала. Идея собирать информацию не через слушателей, а через сотрудников института оказалась правильной. Слушатель – человек занятой, молодой и пока еще недостаточно умный, он мало посматривает по сторонам, ибо озабочен в основном своими личными проблемами и не понимает, что решить их, замыкаясь в кругу самого себя, все равно нельзя. Он не умеет обобщать и анализировать то, что видит и слышит, даже если видит и слышит очень многое. Человек же взрослый зачастую больше смотрит именно по сторонам, потому как давно уже понял, что решение практически любой проблемы сильно зависит от того, в какой среде, в каком мире он живет, по каким правилам и закономерностям этот мир существует. Взрослые люди намного лучше молодых понимают необходимость приспособления к существующему порядку, потому и изучают этот самый порядок, молодости же свойственно считать себя и свои потребности центром вселенной, вокруг которого должно вращаться все остальное.

Из вороха полученной информации Настя скроила десятка два разных гипотез, продумала способы проверки каждой из них, в соответствии с задуманным составила анкеты, и теперь в трех московских милицейских вузах другие сотрудники управления собирали необходимые сведения, заполняя толстые книжечки анкет. Пройдет, наверное, не один месяц, пока все эти анкеты не окажутся заполненными. Потом их передадут в вычислительный центр, где все сведения из анкет будут переводиться на машинные носители. Потом Настя составит таблицы-задания для программистов, где укажет, какие сопряжения ее интересуют в первую очередь. И только после этого на ее стол лягут огромные километровые рулоны распечаток, из которых будет видно, как ответы на вопрос 18 сопрягаются с ответами на вопросы 6,10 и 13. Будет проведен первый этап анализа, потом последует еще одно задание, потом снова анализ и снова задание. Такую работу Настя любила больше всего на свете, она готова была сидеть над таблицами сопряжении днем и ночью, она не боялась цифр и умела с ними разговаривать и заставлять рассказывать разные любопытные вещи, причем делала это порой лучше, чем иной оперативник разговаривает со свидетелем. Но все это было еще впереди…

Сегодня же она приехала к родителям не для деловых разговоров, а для того, чтобы повидаться с родственниками, приехавшими из небольшого провинциального городка. Они регулярно перезванивались, но не встречались много лет, так много, что Настины племянники, которых она ни разу в жизни не видела, успели вырасти. И хотя Настя предпочитала свободное от службы время проводить дома, а в гости ходить не любила никогда, она с неожиданным для себя удовольствием примчалась к родителям.

– Боже мой, Лариса, когда же ты успела стать совсем взрослой?! – изумилась она, увидев в прихожей родительской квартиры высокую статную черноволосую девушку, дочь своего двоюродного брата.

– Говорят, чужие дети растут быстро, – заметила та, обнимая Настю, которая, выходит, приходилась этой взрослой девушке теткой.

Настина мать, Надежда Ростиславовна, несмотря на долгожданный приезд сестры, не отступила от давно установившегося обычая учинить дочери инспекторскую проверку.

– Ты опять ходишь без головного убора, – с упреком сказала она, наблюдая, как Настя раздевается. – Догуляешься до менингита. Как маленькая, честное слово!

– Мама, я всю жизнь хожу без шапки и пока еще ни разу не простудилась.

– Когда-нибудь ты заболеешь, – авторитетно заявила мать. – Господи, в каком страшном свитере ты ходишь на работу! Неужели тебе не стыдно? Все люди ходят в приличных костюмах, надела бы юбочку с блузкой и пиджак и выглядела бы замечательно. Так нет, вечно ходишь в свитерах и старых джинсах.

– Мама, – Настя проявляла в таких случаях чудеса терпения, хотя разговор этот повторялся из раза в раз на протяжении более чем десяти лет, точнее – пятнадцати, то есть ровно столько, сколько Настя служила в милиции после окончания университета, – этот свитер не страшный, а супермодный и стоит бешеных денег. Лешкин подарок на День милиции. Просто ты привыкла носить костюмы и одеваться элегантно, а все, что от этого отличается, тебе кажется страшным. Открой любой каталог и увидишь в зимней коллекции точно такие же свитера. А что касается джинсов, то они не старые, им всего три месяца от роду. Если я буду носить костюмы, мне придется надевать тонкие колготки, и тогда я уж точно замерзну и простужусь. Ты же не хочешь, чтобы я мерзла и простужалась?

– Ты сегодня обедала? – строго спросила мать, переходя на следующую интересующую ее тему.

– Обедала.

– Что ты ела?

– Мама, – взмолилась Настя, – я тебя заклинаю, не забывай, сколько мне лет. Мне уже скоро сорок, а ты меня допрашиваешь каждый раз, будто я в первом классе учусь.

Надежда Ростиславовна рассмеялась и потрепала дочь по щеке.

– Сколько бы лет тебе ни было, я все равно всегда буду на двадцать лет старше. И кроме того, никто и ничто, даже твой преклонный возраст не сможет отменить тот факт, что я твоя мать. И тебе, Настюша, придется с этим считаться, так же как придется считаться с моим маразмом, ежели он начнется.

– А что, есть основания опасаться? – весело поинтересовалась Настя. – Видны симптомы приближения?

– А ты спроси у папы, он тебе расскажет. Не далее как вчера я весьма удачно выступила, отец полчаса хохотал, остановиться не мог.

Настя вошла в комнату, где за накрытым столом сидели Леонид Петрович и приехавшие гости: мамина сестра Вера Ростиславовна и ее внуки, пятнадцатилетний Юра и восемнадцатилетняя Лариса. Первые минут десять они ахали и охали, разглядывая друг друга, обнимаясь, обсуждая вопрос о том, на кого из родителей похожи дети, и сетуя на то, что так преступно редко видятся.

– Леня, расскажи нашей дочери о том, какая маразматичка ее мать, – сказала Надежда Ростиславовна, внося в комнату огромное блюдо с пирогами. – Пусть не обольщается, думая, что если я профессор, то наверняка умная.

Леонид Петрович обладал завидным артистическим даром, посему рассказанная им история повергла в хохот всех присутствующих. А история была действительно забавной. Месяц назад родители купили новый радиотелефон, причем именно ту модель, которая категорически не нравилась Надежде Ростиславовне, но на которой столь же категорически настаивал Настин отчим. Накануне, иными словами вчера. Надежда Ростиславовна, сидя в мягком кресле перед телевизором, решила позвонить приятельнице. Набрав номер несколько раз, она раздраженно заявила мужу, что напрасно пошла у него на поводу и согласилась на эту модель, потому что прошел всего месяц, а телефон уже неисправен. Гудка вообще никакого нет. Леонид Петрович подошел, чтобы посмотреть, в чем дело, и обнаружил, что его драгоценная супруга пытается дозвониться подруге по пульту от телевизора.

– Это профессорская рассеянность, – прокомментировала Настя, вдоволь насмеявшись, – у меня Лешка тоже этим отличается. Как начало месяца, так он непременно вторник со вторым числом спутает или пятницу с пятым.

Через полчаса, отдав должное материнской искусной стряпне, Настя взяла сигареты и вышла на кухню.

– Можно я с вами? – робко спросила Лариса.

– Конечно, – удивилась Настя. – И не нужно спрашивать. Кстати, почему на «вы»? Я кажусь тебе древней старухой?

– Извини. – Улыбка у Ларисы была изумительная. – Просто мы впервые встретились, и я боялась, что ты обидишься, если я буду «тыкать».

Они уселись за кухонный стол лицом друг к другу.

– Ты не куришь? – поинтересовалась Настя.

– Нет, – Лариса снова улыбнулась. – У нас на курсе почти все девочки курят, а я пока держусь.

– Принципиально?

– Не знаю. Просто не курю. Не хочется.

– А глаза почему грустные? Устала с дороги?

Лариса помолчала, задумчиво вычерчивая чайной ложечкой узоры на поверхности стола.

– Вы совсем другие, – наконец сказала она.

– Кто это мы? Вы, москвичи. У вас жизнь другая. И сами вы другие.

– И какая же у нас жизнь?

– Яркая, громкая, интересная. И страшная. Я бы не смогла здесь жить. Знаешь, я никогда не была в Москве, только по телевизору ее видела, ну в книжках еще читала, рассказы слышала. И мне всегда казалось, что жить в Москве – это самое большое счастье. Кому удалось – тому повезло, а все остальные должны к этому стремиться. Магазины, рестораны, широкие улицы, машины заграничные – как в кино про Европу.

– Верно, – согласилась Настя. – Тогда почему тебе страшно?

– Вы чужие. Вы все чужие друг другу. И неправильные.

– В чем?

– Во всем. Суетливые, суматошные, деловые, озабоченные. А главного рядом с собой не видите.

Насте стало интересно. Надо же, она и не подозревала, какая у нее племянница.

– И что же главное? Что мы должны увидеть?

– Себя, наверное, – Лариса снова улыбнулась, – и других людей рядом с собой. Ты знаешь, например, что у дяди Лени и тети Нади сосед – наркоман?

– Нет, – удивленно протянула Настя. – В первый раз слышу, они мне ничего не говорили.

– Правильно, не говорили, потому что сами не знали.

– Тогда откуда тебе это известно?

– Я видела его, – просто сказала Лариса. – Он выходил из квартиры, и я на него посмотрела. Если бы твои родители хоть раз внимательно посмотрели на него, они бы тоже увидели. Я вообще не понимаю, как вы можете так спокойно жить. Пока мы добирались с вокзала, я смотрела на прохожих, ведь каждый пятый из них наколотый, если не больше. Потом еще дядя Леня водил нас с Юркой по Москве, я тоже внимательно смотрела на людей. Я знаю, как выглядят те, кто колет героин, и, когда я иду по вашему городу, мне становится страшно. Неужели вы не понимаете, что происходит? Или вот еще. Пока мы шли от платформы к площади, где дядя Леня оставил машину, и потом в метро, когда гуляли, я видела много нищих. Они просили милостыню. Калеки, инвалиды, старики. Я хотела подать одному, но дядя Леня мне запретил, а потом, в машине уже, объяснил, что из всех московских нищих только, может быть, полпроцента настоящие, а остальные организованы в бригады и превратили попрошайничество в бизнес. И никакие они не калеки, все их шрамы на лицах нарисованные, а припадки, которыми они якобы страдают, не более чем актерская игра. Конечно, среди них есть настоящие безногие или безрукие, но все равно они работают на организацию, а не просят милостыню на хлебушек лично для себя. В общем, с голоду они не умирают. Я сначала не поверила, но дядя Леня сказал, что это правда, потому что он сам милиционер и знает точно. Настя, ну в какой нормальной голове это может уложиться? Ведь люди им подают, значит, они им верят, а эти профессиональные попрошайки, выходит, наживаются на чужом добросердечии, на способности людей сочувствовать и жалеть ближнего. В маленьком городе это невозможно. Там ТАК никогда не обманут.

– Может быть, – согласилась Настя, – но вовсе не потому, что в маленьком городе народ честнее и порядочнее. Просто в маленьком городе все друг друга знают по крайней мере в лицо, и человеку трудно прикидываться нищим калекой, не опасаясь, что его узнают соседи или знакомые, которым прекрасно известно, какой он на самом деле. Зато в Москве, где каждый день находится миллионов тринадцать-пятнадцать человек, вероятность встретить знакомого достаточно низка. Это вопрос не морали, Ларочка, а математики.

Лариса снова умолкла, на этот раз вырисовываемые ею узоры были сложнее и затейливее.

– Мне не нужно было приезжать сюда, – сказала она удрученно.

– Да почему же? Что плохого в том, что ты приехала?

– Понимаешь, у меня была надежда. Пусть глупая, пусть детская, но надежда на то, что есть место, где все хорошо. Просто отлично. Ведь какая у нас в городе жизнь? Работы нет, все, кто может, копаются на своих огородах, чтобы как-то прожить. В магазинах, конечно, есть все, что нужно, даже импортное, но ведь нет денег, чтобы это купить, потому что почти всему городу не платят зарплату. Город существует вокруг завода, больше половины жителей на этом заводе работает, поэтому, когда заводу нечем платить зарплату, все население это чувствует на своем кармане. А раз нет доходов, то нет и налогов, город содержать не на что, учителя без зарплаты, врачи без зарплаты, улицы жуткие – ты бы их видела, Настя! Летом без резиновых сапог не пройдешь, даже босоножки надеть некуда, а ведь люди хотят быть красивыми. Нищета эта проклятая всех заела, дома ветшают, люди стали угрюмые и злые. Но я всегда знала, что есть Москва, есть место, где для всех найдется работа, прекрасный большой город, чистый и красивый. И если мне станет совсем невмоготу в моем провинциальном уголке, я рвану сюда, к тете Наде и дяде Лене, они приютят меня на первое время, я сумею быстро найти работу и встать на ноги. Это была надежда, единственная моя надежда, и она меня поддерживала. Она помогала мне терпеть, понимаешь? Может быть, я никогда бы и не решилась ехать в Москву, может, так до самой смерти и прокуковала бы в своей деревне, но человеку ведь нужна надежда, он не может без нее жить. А теперь я увидела Москву своими глазами и поняла, что никакой надежды у меня нет. Я просто не смогу здесь существовать.

Губы ее дрогнули, одна предательская слезинка скатилась по нежной щеке. Настя ласково погладила племянницу по голове.

– Ну, не надо так драматизировать, мы же живем здесь – и ничего. И ты сможешь, если захочешь.

– Ты ничего не поняла! – с горячностью воскликнула девушка. – Я, конечно, смогу здесь жить, я смогу жить где угодно, хоть в свинарнике, если надо. Но я не хочу здесь жить, не хочу! Я не хочу жить по вашим правилам, когда в каждом человеке нужно подозревать обманщика, когда нельзя никого искренне пожалеть без риска, что тебя облапошат и будут над тобой смеяться. Я не хочу жить среди наркоманов и бандитов, среди мошенников и аферистов. И если мне скажут: «У меня умер ребенок, помоги собрать деньги на похороны», я с себя последнее сниму и отдам, потому что большего горя, чем смерть ребенка, нет. Я сделаю это искренне, и я буду от всего сердца жалеть несчастную мать и стараться хоть как-то облегчить ее страдания. Но я буду точно знать, что над моей искренностью никто не посмеется. А у вас же тетки стоят на вокзале с табличкой «Умер ребенок, помогите на похороны», и дядя Леня говорит, что это обман. Никто у них не умер, они тоже состоят в организации. И если я дам ей денег, окажусь обманутой. Ваш чудовищный город лишил людей права на нормальные чувства. Вся ваша Москва – один сплошной обман, огромный обман. Это не город и не люди в нем, это иллюзия какой-то жизни, но на самом деле вы все превратились в движущиеся механизмы, лишенные нормальных человеческих переживаний. Я не хочу так жить. Пусть в нищете и грязи, пусть без работы и без денег, но я хочу быть настоящей, а не кукольно-механической.

Лариса вдруг разрыдалась так горько и отчаянно, что Настя и сама чуть не заплакала. Она обняла девушку и стала ласково гладить ее по плечам и спине, успокаивая. Конечно, ее рассуждения и впечатления не лишены юношеского максимализма, увидев два-три негативных явления, она уже готова распространить их на все население огромного мегаполиса, сделать далеко идущие выводы и превратить это все в маленькую трагедию, но в сущности… в сущности… В чем-то она не так уж и не права. Просто Настя не ожидала, что молоденькая провинциалка сумеет увидеть Москву именно такими глазами. Как сильно отличается эта девочка от Леры Немчиновой! Обеим по восемнадцать, но такие они разные.

– Это что такое? – послышался строгий голос отчима. – Почему слезы? Кто кого обидел?

– Так, легкие девичьи страдания, – лицемерно отмахнулась Настя. – Это у нас, у девушек, случается.

– А-а, – понимающе протянул Леонид Петрович, – тогда ладно. Настасья, иди к телефону, тебя твой Коротков добивается.

– Между прочим, мог бы и принести новенькую трубочку, – на ходу заметила Настя, выбираясь из кухни, – зря, что ли, радиотелефон купили? Гоняешь меня, немощную.

– Иди, иди, – бросил ей вдогонку отчим, – тебе двигаться полезно.

«Интересно, как Коротков догадался, что я у родителей? – подумала она встревоженно. – Неужели он позвонил домой и ему Леша сказал? По моим подсчетам, Чистяков уже должен подъезжать сюда, а не сидеть дома. Может, что-то случилось?»

– Ася, докладам тебе сводку с фронта, – шутливо отрапортовал Юра в трубку.

Она поддержала шутку:

– Ну докладай, слушаю тебя, майор.

– Кражу мы совершили успешно, все разыграли как по нотам. Девушка Лера нам пояснила, что искомое ювелирное украшение с бриллиантом ей подарил не кто иной, как потерпевший Барсуков Александр.

– Ну слава Богу, – облегченно вздохнула Настя. – Теперь все будет просто. Ты Ольшанскому доложился?

– Ну неужели! В первую очередь. Поскольку он ведет дело об убийстве Барсукова, ему в самый раз пригласить девушку Леру на беседу, официально изъять у нее колечко и предъявить для опознания мужу дамочки, убитой десять лет назад. И самое главное, теперь можно с чистой совестью и ясными глазами разговаривать с дедушкой, которым ты всех нас запугала до полусмерти. Дескать, ваша внучка носит на пальчике «мокрое» колечко и водится с плохими мальчиками, которые ей такие колечки презентуют. Куда, мол, смотрит старшее поколение? И нет ли среди ее знакомых еще каких-нибудь подозрительных личностей?

– Да, – согласилась Настя, – самое главное, у нас есть возможность замкнуть наш интерес к кольцу строго на Барсукова и Леру, ни сном ни духом не давая понять, что мы за всем этим видим еще и дедушку. Юр, а ты откуда узнал, где меня искать? Ты мне домой звонил?

– А что, нельзя? – ответил он вопросом на вопрос. – Всегда было можно вроде.

– Значит, Чистяков дома?

– Боюсь, что уже нет, я его у самого порога поймал. По крайней мере, он так заявил. Не отвлекай меня, Аська, у меня и без того с мыслями напряженка, а ты меня сбиваешь.

– Извини. Что ты хотел сказать?

– Я хотел сказать, что Барсуков, выходит, все-таки был связан с криминалитетом, раз получил откуда-то это кольцо.

– Выходит.

Настя разговаривала с Коротковым, выйдя с трубкой в спальню родителей, однако, закончив разговор, она заметила, что дверь комнаты открыта и на пороге стоит ее племянник. Глаза паренька восторженно блестели.

– А ты с кем разговаривала? – шепотом спросил он.

– Почему шепотом? – парировала она. – Говори нормально.

Он откашлялся, и Настя со смехом сообразила, что у него просто настолько дух захватило от подслушанного, что голос сел.

– Ты преступников ловишь, да? – сказал он нормальным голосом.

– Уже нет. Раньше ловила. Тебе говорили, что подслушивать нехорошо?

– Я случайно. Зашел, чтобы достать подарок для тебя, сумка здесь стоит. Настя, а ты про что сейчас разговаривала? Про какого дедушку? Он преступник?

– Он не преступник, а просто дедушка. Любопытство, конечно, не порок…

– Но большое свинство, – уныло закончил племянник детскую поговорку. – Я уже не маленький, а мне ничего рассказывать не хотят.

– Послушай, ты не должен обижаться, – очень серьезно сказала ему Настя. – Если бы я говорила сейчас о преступниках, то я бы и взрослому человеку ничего не сказала. Ну ты сам посуди, как можно ловить вора, например, или грабителя, если рассказывать об этом всем подряд. Согласен?

Юра кивнул. Унылое выражение моментально покинуло его физиономию, ведь его только что поставили в один ряд со взрослыми!

– А теперь давай твой подарок.

Парень полез в большую дорожную сумку, стоявшую в углу спальни между шкафом и балконной дверью, и вытащил небольшую коробочку.

– Это тебе.

Настя открыла коробку и вытащила из мягкой папиросной бумаги изящный колокольчик из нежно-сиреневого стекла. Она встряхнула игрушку, и по комнате разлился негромкий уютный звон.

– Какая прелесть! Спасибо, милый.

– Это мой друг сделал, я его попросил, специально для тебя, – с гордостью сообщил Юра. – Он в областном центре на стеклодува учится.

– Спасибо, – тепло повторила Настя.

Чистяков явился минут через сорок, запыхавшийся и взъерошенный.

– На дорогах такая гололедица, что я не рискнул ехать на машине, – сообщил он, раздеваясь. – Пока от метро бежал, раз пять поскользнулся, чуть не грохнулся.

– По-моему, все-таки грохнулся, – заметила Настя, подозрительно поглядывая на его пальто.

– Ну, один раз не в счет.

– Почему ты задержался? Случилось что-нибудь? – спросила она.

– Да аспирант очередной пристал с ножом к горлу, чтобы я посмотрел статью, которую ему завтра в сборник сдавать. Я уж и так крутился, и эдак, не могу, мол, в гости иду, опаздывать нельзя, но не гнать же его в шею, коль явился в дом. В конце концов, я же опаздывал не на самолет, а всего лишь в гости. Итак, где племянники? С кем я должен знакомиться?

На родню, особенно на младшее поколение, профессор Чистяков произвел сильнейшее впечатление. Таких ученых они еще не видели. Образ профессора для них был пока что прочно связан с книжно-киношным образом серьезного немолодого человека в очках, с благородной сединой и желательно с бородой, неторопливого в движениях и несущего себя со значительностью и достоинством. Отчасти этот образ укрепила в них и Надежда Ростиславовна Каменская, всегда, даже в самой семейно-домашней обстановке выглядевшая строго – элегантно. Чистяков же, несмотря на наличие очков и обильную седину, выглядел в их глазах мальчишкой, нескладным и лохматым. Он охотно смеялся даже над незамысловатыми шутками, рассказывал смешные истории про иностранных ученых, сыпал комплиментами в адрес яркой брюнетки Ларисы, заставляя ее краснеть, ловко ухаживал за соседками по столу – тещей и ее сестрой и вообще оказался душой общества. Настя была благодарна ему за этот взрыв компанейства, на нее перестали обращать внимание, и она могла помолчать или тихонько поговорить с отчимом.

– Зачем Коротков звонил? Разве вы опять вместе работаете? – спросил вполголоса Леонид Петрович.

– Случайно. Иван поручил покопаться в одном убийстве, которое, как ему кажется, имеет прямое отношение к моей аналитической работе. Вот и копаемся.

– Ты имеешь в виду ситуацию в наших вузах?

– Ну да. Я просто тебе не говорила, чтобы мозги не засорять. Убийство слушателя.

– Скучаешь по оперативной работе?

– И да, и нет. Я аналитику люблю, ты же знаешь. Но по ребятам, конечно, скучаю, и по Колобку тоже. Если бы можно было работать с ними вместе, но заниматься чистой аналитикой, о большем и мечтать не надо. Но так не получается.

– Что ж, бесплатных гамбургеров не бывает, – философски заметил отчим.

– А при чем тут гамбургеры? – не поняла Настя.

– Так на английский переводится наше выражение «за все надо платить». Ты что, ребенок, совсем язык забыла?

Настя рассмеялась.

– Что ты, папуля, язык в порядке, я просто мозги не успела переключить. Вроде говорили о моей работе, и вдруг – гамбургеры.

Когда Лера, выйдя из отделения милиции, позвонила Игорю, трубку снова снял дядя Слава.

– Приезжай, Лерочка, – сказал он, – ты нам очень нужна.

Голос у него был каким-то чужим и озабоченным, и Лера не на шутку перепугалась. Что могло случиться? Почему Игорь сам не отвечает на звонки? Может, он заболел или несчастье какое-нибудь случилось? Во всяком случае, Игорь дома, а не в больнице, это очевидно, иначе дядя Слава не сказал бы «ты НАМ нужна».

Она даже хотела, вопреки своим принципам и опасениям, поймать такси, чтобы приехать поскорее, но из-за гололедицы машины плелись еле-еле и пробки в этот вечер возникали в самых неожиданных местах, даже там, где их отродясь не бывало. «На метро быстрее получится», – подумала она, быстрым шагом подходя все к той же «Фрунзенской».

Дверь ей открыл вездесущий дядя Слава.

– А где Игорь? – прямо с порога выпалила Лера. – С ним все в порядке?

– С ним не все в порядке, – строго ответил Зотов, – и ты не можешь этого не знать. Меня возмущает твоя позиция. Ну ладно, Игорь – дурак недобитый, с него какой спрос, но ты-то, ты-то! Ты же разумный человек, почему ты мне ничего не сказала? Ты втравила в это дело постороннего мальчика, в результате он погиб, а проблема как была – так и осталась нерешенной. Уже в этот момент ты должна была сообразить, что твоих силенок не хватает, и обратиться ко мне. Ты поступила как закоренелая эгоистка, и тебе должно быть стыдно.

– Я не эгоистка! – возмутилась Лера, которую за последние десять лет никто не смел и даже не пробовал отчитывать. – Эгоисты думают только о себе и не помогают другим, а я хотела помочь Игорю. Я все сделала для того, чтобы ему помочь. Даже Барсукова к себе приблизила, хотя он мне был противен, как я не знаю что. Почему вы называете меня эгоисткой?

От гнева губы ее побелели, глаза сверкали, еще мгновение – и она, казалось, бросится на Зотова с кулаками.

Зотов схватил ее за плечо и потащил в кухню, даже не дав снять шубу. Плотно притворив дверь, он заговорил напряженным от злости голосом:

– Почему ты эгоистка? Потому что ты-то как раз и думаешь только о себе. Ты хочешь быть самой лучшей и единственной для Игоря, поэтому ты, вместо того чтобы дать ему дельный совет обратиться ко мне, кинулась сама ему помогать. Думаешь, я не понимаю почему? Потому что ты хочешь, чтобы он был тебе по гроб жизни благодарен, ты хочешь этим привязать его к себе и совершенно не думаешь о том, как будет лучше для самого Игоря. Для Игоря было бы лучше, если бы он сразу, в первый же час после того, как ему позвонил шантажист, рассказал мне обо всем. У меня есть связи, возможности, деньги, опыт, наконец, и я бы подсказал ему, что и как надо делать. Сейчас проблемы бы уже не было. Через две недели у него большой концерт, а он боится выйти на сцену, потому что этот шантажист его так запугал. Игорю нужно репетировать, готовить новый репертуар, а он от страха имя свое забыл. И ты считаешь после этого, что ты не эгоистка?

Лера расплакалась. Слишком велико было напряжение сегодняшнего дня, чтобы ее нервы могли выдержать еще и это. Несколько недель назад Игорь рассказал ей, что ему позвонил неизвестный мужчина и стал его шантажировать. Сначала Лера ничего не могла понять, Игорь был так сильно испуган, так нервничал, что говорил бессвязно и путано. Когда же он обрел наконец способность излагать более или менее последовательно, то поведал Лере историю поистине душераздирающую.

Во времена своего детско-подросткового бродяжничества пятнадцатилетний Игорек встретил на платформе пригородной электрички какого-то приличного дяденьку. Дяденька дал денег на еду и предложил неплохо заработать. Способ зарабатывания средств, правда, показался Игорьку немного странным, но вполне, впрочем, привычным. Был он мальчиком рослым, несмотря на полуголодное существование, в папу – бывшего баскетболиста пошел, на верхней губе пробивались уже весьма заметные усы, так что в подростковых бомжовых компаниях он не раз приобщался к радостям секса. Его партнершами были такие же беспутные бродячие девахи. А тут ему предложили делать все то же самое, но со взрослыми тетками. Впрочем, какая разница, подумал он тогда, деньги-то платят – ну и хорошо. А тетка или девчонка – разница невелика, устроены все одинаково. Жить ему следовало за городом, на какой-то задрипанной дачке, вместе с еще четырьмя мальчишками и девчонками, которых приспособили для тех же целей. Дяденька-благодетель приезжал за ними один или два раза в неделю, грузил двух-трех человек в машину и отвозил на какую-то другую дачу, где уже все были хорошо поддатые. Ребята отрабатывали свои номера, и их благополучно отвозили обратно. Режим на дачке был свободный, никто их не охранял, жратвы море, даже выпивка была, спи, гуляй, ешь на доброе здоровье. Всех с самого начала предупредили, что работа временная, указали сумму, которую реально было заработать трудами праведными, и сказали, что по окончании контракта все могут быть свободны, а если кому не понравится – ради Бога, скатертью дорога, никого силой не удерживают. Это маленьких бродяжек вполне устраивало. С одной стороны, на их драгоценную свободу никто вроде бы и не посягает, замков и заборов нет, можно уйти в любой момент. С другой стороны, можно временно отлежаться, отдохнуть, наесться досыта и подзаработать на дальнейшую кочевую жизнь, от которой ни один из них и не думал отказываться. Они рассматривали неожиданно подвалившую работу как возможность не без приятности провести время, сделать передышку и набраться сил.

Игорь свое отрабатывал честно, это было нетрудно, ибо сексуальность в нем проснулась рано, а взрослым теткам, с которыми его укладывали, он очень нравился, уж больно красивый был. Но все хорошее быстро заканчивается, закончился и срок его контракта. Дяденька-благодетель однажды приехал на дачку и радостно сообщил, что пора честной компании выметаться отсюда и освободить помещение. Компания, натурально, вымелась с гиканьем и визгом, прижимая через одежду к груди так удачно заработанные денежки.

До ближайшей платформы шли все вместе, а потом компания распалась. Интересы у всех были разные. Кто хотел в Москву, кто в Питер, один из пацанов заявил, что у него мечта добраться до Северного моря, другой собрался, наоборот, на юга, на солнышке погреться. Две девчушки лет по двенадцать твердо решили никуда дальше какого-нибудь московского вокзала не двигать, вокзалы, по их представлениям, были замечательным местом для жизни и работы. Опыт вокзальной жизни у них уже был, собственно, именно там и подобрал их дяденька-благодетель.

Разъезжались по одному, наученные горьким опытом не кучковаться. На двух девочек, возвращающихся с дачи, никто и внимания не обратит, а на подозрительную группу из пятерых плохо одетых подростков с наглыми мордашками – обязательно. Еще и поездную милицию вызовут, с них станется, с пассажиров-то.

Игорь уезжал последним. Ему очень захотелось отчего-то почувствовать себя свободным и взрослым, а для этого нужно было избавиться от компании и в одиночестве посидеть на лавочке, потягивая из горла портвешок и покуривая сигаретку. Выпивка и курево у него были – с дачки прихватил, не оставлять же добро неизвестно кому. Так и сидел он на лавочке неподалеку от платформы, попивая дешевое вино, предусмотрительно перелитое все на той же дачке в бутылку из-под виноградного сока. Игорь хорошо помнил восемьдесят пятый и восемьдесят шестой годы, когда подростку появиться в одном кадре со спиртным было делом опасным. Ментов интересовала даже не столько проблема детской безнадзорности, сколько необходимость выполнять указ по борьбе с пьянством. Сейчас-то стало поспокойнее, но тоже лучше не нарываться.

Была ранняя осень, такая нежная и невозможно красивая, такая грустно-золотистая, и Игорю вдруг стало так хорошо, что он не заметил, как начал напевать. Впрочем, он, как правило, никогда этого не замечал, для него петь было все равно что дышать.

– Ты что, с ума сошел? – услышал он голос совсем рядом с собой.

Игорь оглянулся и увидел приличного такого дядьку, который взирал на парня с изумлением и укором. Опытным взглядом юный бомж окинул незнакомца и по достоинству оценил его прикид, который по нищему восемьдесят седьмому году был более чем изысканным. Стильный, одним словом, был мужик, явно не из ментов.

– Чего это я с ума сошел? – не особенно вежливо ответил он. – Тебе чего надо, дядя?

– Зачем ты куришь, маленький уродец? – спросил незнакомец почти ласковым голосом. – У тебя такой голос, а ты связки губишь. Ты же на золотой жиле сидишь и сам же ее кислотой протравливаешь. Мозги-то есть или как?

Сказанное поставило Игоря в тупик. Во-первых, никто никогда не называл его уродцем, наоборот, все восхищались его красивым лицом и большими выразительными глазами. Девчонки особенно завидовали его длинным, густым, загибающимся кверху ресницам. А во-вторых, дядька, несмотря на свою стильность и солидный, по Игорьковым меркам, возраст, разговаривал на простом и понятном языке. «Чудной какой-то, – подумал он. – И чего привязывается? Пидор, что ли? Этого мне только не хватало». И тут же замурлыкал другую песенку, которую слышал по радио много раз, когда был совсем маленьким: «Этого мне только не хватало…»

Незнакомец присел рядом на скамейку, но, вопреки опасениям Игорька, не пытался устроиться поближе к мальчишке. Просто сел, и все.

– Спой что-нибудь членораздельное, – он не попросил даже, а потребовал, и Игорь с изумлением понял, что не может ему отказать.

– Например, что? – с готовностью спросил он.

– Романс какой-нибудь знаешь?

– Романс… «Утро туманное» пойдет?

– Валяй, – разрешил незнакомец.

– А что мне за это будет? – Игорь оправился от растерянности и снова обрел прежнюю нахальную независимость.

– А что ты хочешь?

– Денег, чего ж еще, – фыркнул парень.

– Сколько?

– Ну… Червонец, – выпалил он, холодея от собственной наглости.

Десять рублей в восемьдесят седьмом году были огромной суммой, на нее можно было купить две бутылки хорошей водки по четыре рубля двенадцать копеек, а на оставшиеся рубль семьдесят шесть – почти полкило ветчины или килограмм ливерной. Если же брать водку подешевле, то еще оставалось на консервы типа «Кильки в томате» или «Завтрак туриста».

Незнакомец молча вынул из бумажника красную купюру и положил на скамейку между ними.

– Пой. Только не ори.

– «Утро туманное, утро седое…» – заголосил Игорь, стараясь петь погромче. Все-таки деньги большие, надо их отрабатывать.

– Я сказал – не ори! – оборвал его стильный дядька. – Хорошее пение не то, которое громкое, а то, которое хорошее.

Игорь ничего не понял из этой загадочной фразы, но начал романс сначала, уже вполголоса. Он все ждал, что незнакомец его прервет, но тот дослушал до конца. Потом помолчал, кивая каким-то своим мыслям.

– Родители есть? – наконец спросил он.

– Нету, – соврал Игорь. – Сирота я.

– Казанская, – усмехнулся тот. – В бегах, что ли?

Бродяжка угрюмо молчал. Ну вот, так хорошо все начиналось, песни петь, червончик вон уже лежит, манит, и опять разговоры про родителей и про бега, сейчас еще воспитывать начнет. Будет предлагать домой вернуться и заняться своим образованием. Вот еще, радости-то!

– Понятно, – констатировал незнакомец. – Ты как, всю жизнь бомжевать собрался или планы на будущее есть?

– Нет у меня планов, – огрызнулся Игорь. – Чего привязался?

Послышался шум приближающейся электрички, и он, ловко схватив лежавшую на скамейке купюру, быстро встал.

– Вон мой поезд идет, мне ехать надо.

Однако незнакомец цепко ухватил его за рукав куртки.

– Сидеть, – скомандовал он. – И не дергаться. Сначала поговорим, потом поедешь. Если захочешь, конечно.

Так состоялось знакомство Игоря Вильданова с Вячеславом Олеговичем Зотовым. И вот теперь, когда молодой певец был почти в зените славы, позвонил какой-то тип и сказал:

– У меня есть кассета, на который ты развлекаешься с бабами. Представляешь, какое море удовольствия получат твои фанаты, когда узнают, чем ты промышлял в юности, а? Журналисты на тебя набросятся – это уж к гадалке не ходи. И конкуренты по эстраде будут счастливы тебя с потрохами сожрать. Так что подумай, звезда.

– Сколько вы хотите? – сразу спросил Игорь, не раздумывая.

Деньги у него были, и он готов был заплатить за кассету, сколько скажут, разумеется, в пределах разумного.

– Легкой жизни не будет, – отрезал звонивший. – Мне деньги не нужны. Мне нужны другие кассеты.

– Какие – другие? – не понял Игорь.

– Которые были в доме у Немчиновых, когда их убили. Достанешь кассеты – получишь свое нетленное изображение. Не достанешь – пеняй на себя. Прямо на концерте тебя и ославлю.

– Да где же я их возьму? – в отчаянии закричал Игорь.

– А ты у телки своей спроси, пусть она тебе подскажет, где кассеты, которые у них на даче лежали.

– Но она же совсем ребенком была, когда родителей убили. Откуда ей знать?

– А пусть она у дедульки своего спросит. Он-то небось не ребенком был, когда сына с невесткой убивал. Короче, звездочка, действуй, а я тебе позванивать буду время от времени. Не достанешь кассеты – кровью и слезами умоешься, это я тебе обещаю.

Первой мыслью Вильданова было, как обычно, броситься к Зотову. За все годы, что они были вместе, так происходило всегда. Зотов решал все проблемы, как бы трудны они ни были, и буквально водил своего подопечного за ручку, дабы тот не споткнулся на жизненных ухабах. Игорь был не в состоянии принять даже простейшее решение, настолько он привык полагаться на наставника. Но в этот раз что-то в нем взыграло. Не то самолюбие (что вполне уважаемо), не то гонор дурацкий (что достойно самой резкой критики), только отчего-то не захотел он Зотова посвящать в свои трудности. И дело было вовсе не в стыдливости, отнюдь, Вячеслав Олегович прекрасно знал о дачных развлечениях Игоря, знал с самого начала, поскольку Игорь ему сразу все это рассказал. Двадцатипятилетний Игорь Вильданов решил наконец попытаться решать свои проблемы самостоятельно, чтобы освободиться от опеки Зотова и от своей зависимости. Зотов постоянно унижал Игоря, тыкал его носом в промахи и ошибки, обзывал козлом, кретином и маленьким уродцем, впрочем, для Игоря, культурный уровень которого так и замер на той отметке, когда он впервые сбежал из дома, эти слова звучали вполне обычно, он и сам их постоянно употреблял в разговорах с другими людьми. Но Зотов все время давал понять, что Игорь – полное ничтожество, слабак и недоумок. И певец захотел попытаться обойтись собственными силами, решить внезапно возникшую неприятную проблему, а заодно и доказать самому себе и Зотову, что тоже кое-что соображает, кое-что может и в постоянной опеке наставника больше не нуждается. Кроме того, ему было безумно жалко тех денег, которые он отстегивал Вячеславу Олеговичу, и Игорь был бы не прочь вообще избавиться от него. На свои удовольствия он мог тратить не считая, но отдавать просто так, ничего, по его представлениям, не получая взамен, Вильданов не любил. Но чтобы отвязаться от Зотова, ему нужно было доказать свою самостоятельность.

Первым делом он обратился к Лере. Она о кассетах никогда ничего не слышала и понятия не имела, о чем идет речь. Вариант «спросить у деда» был отметен сразу же. Девушка долго пыталась объяснить своему возлюбленному, что не может разговаривать с человеком, которого люто ненавидит, и тем более не может задавать ему вопросы и требовать на них ответа. Игорь этого не понимал, для него такие тонкие психологические нюансы были слишком сложны, поэтому он пытался настаивать. Но Лера, как ни странно, оставалась непреклонна.

– Если я начну с ним разговаривать, он сядет мне на шею. Я не могу этого допустить, он – убийца моих родителей, – повторяла она, умоляюще заглядывая Игорю в глаза. – Надо придумать другой способ узнать про эти кассеты.

– Вот ты и придумай, – по-детски огрызался Игорь, который сразу начинал плохо соображать, когда что-то не получалось с первого раза.

Лера думала несколько дней. И наконец придумала.

– Послушай, – сказала она, сидя на коленях у своего кумира перед камином в красивом загородном доме, – а что, если найти этого шантажиста и убить его?

– Ты что?!

Игорь от неожиданности столкнул девушку с колен и вскочил с дивана.

– Что ты такое говоришь? Как это – убить? В тюрьму собралась?

– При чем тут тюрьма? – Лера улыбнулась. – Я туда не собираюсь. Надо придумать, как его найти. Его надо выследить. Потом наймем человека – и он его убьет, вот и все. Я прочитала много детективов про шантаж и точно знаю, что человек, который кого-то шантажирует, никогда об этом не рассказывает. И никто даже не подозревает, что между ним и тем, кого он шантажирует, есть какая-то связь. А уж если между тобой и шантажистом стоит еще и наемный убийца, тогда вообще никаких концов не найдешь. Понимаешь?

Игорь поразмыслил немного, и ему показалось, что в словах Леры есть своя логика. Он поцеловал подругу и поощрительно похлопал по спине.

– А как мы будем искать этого типа? – спросил он, принимая предложенное решение.

– Надо найти кого-нибудь, кто знает, как это делается, – деловито сказала Лера. – Я уже все продумала. У меня есть знакомый, он учится в институте, где готовят милиционеров-оперативников. Давно в ухажеры набивался, но я его не поощряла. Можно приблизить его к себе и попросить помочь.

– Бесплатно? – усмехнулся Вильданов. – Или за красивые глаза?

– Ну не будь таким циничным, Игорек. Это ты всего в жизни попробовал с малых лет, а Сашка нормальный парень. Если дать ему понять, что со временем ему все будет, так в лепешку разобьется.

Игорь «дал добро», не особенно задумываясь над тем, как его преданная подружка собирается «приближать» к себе юного поклонника-милиционера. Так в решение проблемы был включен рядовой милиции, второкурсник Александр Барсуков. Он, казалось, что-то нащупал, какую-то, ниточку ухватил, но в этот момент его убили. Все нужно было начинать сначала. Но других знакомых милиционеров у Леры не было, и она день и ночь ломала голову над тем, что еще можно сделать, чтобы помочь Игорю. А время шло. Шантажист звонил каждые два-три дня и ехидно осведомлялся о ходе поисков. И день большого концерта приближался неотвратимо.