Книга: Финт покойной тети
На главную: Предисловие
На главную: Предисловие

Юлия Павлова
Финт покойной тети

Краткая история денег
В древние времена люди рассчитывались между собой за оказанные услуги тем, что казалось ценным. В ход шли шкуры, меры зерна, скот, молодые девушки и стройные парни, позже ракушки, камни или слитки редких металлов.
Считается, что самые первые монеты появились в Китае и в Древнем Ведийском царстве в VII веке до нашей эры. Около 500 лет до нашей эры персидский царь Дарий совершил экономическую революцию в своем государстве, введя в обращение монеты и заменив ими бартер.
Монеты различных стран разнились по форме, весу, чеканному рисунку, а главное, по количеству золота, серебра и их качеству. Монет было великое множество, и менялы на рынках крупных городов имели с этого неплохие барыши.
Бумажные деньги появились в Китае в VII веке нашей эры. Наиболее ранний тип бумажных денег представляет собой особые расписки, выпускаемые либо под ценности, сдаваемые на хранение в специальные лавки либо в качестве свидетельств об уплаченных налогах.
(По материалам БСЭ и книги Эдвина Дж. Доллана «Деньги и банковское дело…»)

 

Умерла моя тетя. От передозировки. То есть к этому все шло, хоть она и принадлежала к бомонду, но одновременно вела богемную жизнь. Очень ее жаль.
Тетя Катя в свои сорок лет выглядела на двадцать восемь. Невысокая, хрупкая, с большими сине-сиреневыми глазами, с бровями и овалом лица киногероинь начала века. Художница, она почти всегда носила воздушные шелковые одеяния, тяжелые золотые браслеты и кольца на тонких загорелых руках.
Считалось, что она полностью там, в искусстве. При одном виде Катерины удачливые мужчины подтягивали животы и доставали пухлые портмоне, чтобы облегчить жизнь этой бабочке-однодневке с мечтательным взглядом. Пейзажи тети Кати шли в салонах и вернисажах «на ура». Она рассеянно брала деньги за свои прозрачные картины. Казалось, она даже не знает, сколько ей заплатили и за что.
Но все это было сплошным, досконально и творчески продуманным обманом. Тетя Катя имела постоянного богатого слабохарактерного любовника, идеальную по чистоте и вкусу квартиру с дорогой мебелью и счета в трех банках. На стенах квартиры висело несколько картин стоимостью в десятки тысяч «зеленых», дача ее больше походила на особняк, а полученные деньги за свои творения она всегда дома пересчитывала и аккуратно записывала дебет-кредит в специальный реестр.
Я это знала. Я была ее любимой игрушкой. Меня она не стеснялась, говорила все как есть, хотя следовать ее путем никогда не советовала. У нас было абсолютное взаимопонимание.
Только с наркотиками было сложнее. Когда ее «припирало» или точно было известно, что сейчас привезут дозу, она выгоняла меня из своего дома. Еще в институте я пару раз заставала ее под сильным кайфом, и она, от своих щедрот, очень желала меня «угостить». Ей хотелось поделиться своей радостью именно со мной, по ее мнению, ущербной.
Приходя в себя, она просила прощения и умоляла меня не говорить о случившемся отцу и не поддаваться ни на ее, ни на чьи-либо другие уговоры. И я старательно уклонялась от вечеринок с «дурью». Хотя я вообще не самый «тусовочный» человек, да и не так часто меня куда-либо приглашают.
Родственников у Кати было двое: мой отец, ее старший брат, и я, любимая единственная племянница.
Маму мою Катя за личность не считала, относилась к ней как к необходимой принадлежности моего воспитания. Мама платила ей тем же. «Принцессой на горошинке» называла она ее, вкладывая в это выражение совсем не тот смысл, что в знаменитой сказке, подразумевая и внешнее Катино эстетство, и твердость характера, а также звук и запах, получающиеся после злоупотребления данным продуктом. Но, узнав о смерти Кати, мама долго плакала, называя ее красивой дурой.
На отца было жалко смотреть. Я даже переехала к нему на два дня. Он бродил по квартире, натыкаясь на предметы, пытался организовать похороны, путал похоронное бюро с моргом и платил столько, сколько попросят, хотя необходимо было торговаться — денег, как всегда, было в обрез. Но нам помогли. Приехали Григорий, официальный любовник Кати, и человек пять бородатых и бритых людей богемного вида. Они или морщили лбы под бритыми черепами, или откидывали красивыми жестами длинные волосы. При этом были искренне расстроены и давали деньги.
Григорий во время похорон явно присматривал за гостями и за нами, боялся за сохранность ценностей в квартире. Папа, в свою очередь, найдя ключ от сейфа Катерины, отдал его мне.
Отец, как и его сестра, был очень красив. Моя мама увидела его в первый день занятий на первом курсе Инженерно-строительного института. Она ходила за ним год с открытым ртом. Мама напрашивалась к однокурсникам на вечеринки и дни рождения, ездила на экскурсии от института в другие города, занимая при этом деньги, лишь бы отец был перед ее глазами. Ей нравилось все, что он делал: как сидел на лекциях, читал, ел, объяснял ей сопротивление материалов, собирал картошку в студенческом отряде, ругался с нею. Сама мама — коренастая, толстая, нос бульбой, руки-крюки, хотя и присутствовало в ней некое обаяние. Как она уговорила папу переспать с собой — не знаю. А уж когда они объявили знакомым и родственникам, что скоро их свадьба, ответная реакция была настолько сильной, что мама опасалась есть в студенческой столовой, боялась — вдруг отравят.
Мама была родом из Твери. Она отхватила самого красивого в институте парня, москвича с большой квартирой. Тогда еще были живы мои бабушка с дедушкой по отцовской линии. К появлению мамы они отнеслись философски и с радостью переложили на нее домашние хлопоты, переехав жить на дачу. Дача строилась на тот момент уже лет десять, и достроила ее только Катерина. Я еще застала бабушку с дедушкой, которые отнюдь не считали, что их дети исключительно красивы. Самым красивым существом на земле они считали меня.
Катерина с самого начала не захотела мириться с присутствием мамы, она разделила комнаты и кухню мелом на две части и запрещала матери заходить за линию. Мама долго терпела, но через год, когда закончила институт и родила меня, собрала вещи и уехала в Тверь. Отец рванул за мамой, которую, по-моему, любил и любит до сих пор, а Катя позвонила моей бабушке по матери в Тверь и попросила прощения.
Катя не любила маму, потому что любила брата, потому что ни одна женщина, по ее мнению, не была его достойна… Но таково мнение большинства матерей в отношении своих сыновей и любящих сестер в отношении своих братьев.
Мама вернулась через месяц. Квартиру к тому времени разменяли. Трехкомнатная красавица с потолками под четыре метра была разменяна на две конуры — одно- и двухкомнатную «хрущевки». Родители махнули рукой на семейные раздоры своих детей и переехали на дачу окончательно, достроив к тому времени камин и половину второго этажа.
Слава богу, бабушка с дедушкой не дожили до моего пятилетия, умерли тихо и достойно с разницей в два месяца, когда мне было четыре года. Если бы это случилось с их красавицей внучкой при их жизни — нервное расстройство было бы им гарантировано.
На следующий день после своего пятилетия, пока мама мыла посуду, а папа отлеживался в спальне, встала на подоконник и, походив по нему, прорвала марлю от комаров и выпала со второго этажа. Но это был второй этаж панельного стандартного дома, и я не разбилась. Зато левая нога сломалась в двух местах, в том числе и в колене. У детей все заживает быстрее и качественнее. У меня срослось неправильно. Сделали две операции — не помогло.
Мне дали отдохнуть несколько лет и сделали еще несколько операций. Стало немного лучше, но я осталась хромой с почти негнущимся коленом. И мама, и папа винили в случившемся каждый себя, оправдывая друг друга. Мне нравилось, что они не выясняют «кто виноват?». Я, пролежав приличное время в больницах и навестив пару раз общество инвалидов, видела, насколько часто в семьях больной ребенок — яблоко раздора.
Мама с папой жили дружно, иногда ссорились, но всегда мирились. Денег не хватало постоянно. Через несколько лет мама начала делать карьеру в своем строительном управлении и… загуляла. Завела роман с высоким начальником из министерства. Начальник через полгода плюнул на нее со своего высокого поста и продолжал жить с точно такой же толстой и крикливой женой, а мама осталась без мужа. Отец не смог простить ей измены с неинтересным и непорядочным человеком. Катя пустила брата жить к себе и смеялась над ним, не стесняясь меня.
Было это лет десять назад. Все мы были небогаты. То есть не нищие, но и позволить себе лишнего не могли. Мама экономила на электроэнергии, на своей парфюмерии и моем мороженом. Папа все время чинил своими аристократическими длинными пальцами старый «жигуль», не надеясь его заменить на более новый автомобиль. После развода родителей наше материальное положение стало еще хуже.
Я заканчивала школу и очень хотела пойти работать в банк или в библиотеку, но Катя заставила меня поступить в Инженерно-строительный институт, по стопам родителей, на вечернее отделение и оплатила сразу все повторные экзамены на случай, если бы я что-то не сдала. Она знала, что этим отрезает мне пути к отступлению. Сама я со своими комплексами просто не дошла бы ни до какого высшего учебного заведения, даже для подачи документов.
Я поступила в Строительный, Катя закончила Строгановку. Училась она в ней лет семь или восемь. Сумела за это время не только переспать почти со всеми сокурсниками и преподавателями, но и взять в банке приличную ссуду, отдать этот долг, взять следующую ссуду и приобрести в длительную аренду подвал, переделанный ею в галерею и ставший «художественным салоном» с приличной окупаемостью.
Так начинался Катин финансовый взлет. У народа после развала Союза появились деньги, и он вкладывал их во все, что продавалось. Стало модно вешать на стены картины, и все, кто мог, скупали пейзажи и натюрморты. Люди чаще всего хотели видеть в доме добротные произведения в стиле «классицизма» и «реализма». Тетя Катя сказала: «Их есть у меня». Есть спрос — предложение будет.
Катя поставила производство своих картин на поток. Она брала отличные по качеству фотографии из журналов или видовые открытки, списывала пейзаж и втискивала в него деревянную разрушенную церковь или старый домик с сиренью и мокрым бельем на провисших веревках. Основную композицию «делали» Катины однокурсники. Собачек, кошек или косяки перелетных птиц рисовал папа, иногда ему доверялись дома и церкви.
Появились знакомства, небольшие деньги. Тогда-то Катя выработала свой имидж «материально обеспеченной беззащитности». А потом она встретила Григория, и он купил ей квартиру. Старую однокомнатную Катя презентовала брату.
Папа, прекратив свою «художественную» деятельность, опять пошел работать прорабом на стройку, пугая приезжающие комиссии своим аристократическим видом, отменными манерами и речью без привычных «непереводимых идиоматических выражений».
Тетя Катя продолжала руководить рисовальным процессом, выдавая в месяц по десятку «произведений». В арендованном подвале одна из комнат превратилась в фабрику «картинок». Свою квартиру Катя сделала крепостью, набитой антиквариатом. В такую же крепость постепенно превращалась дача, на которой была достроена полноценная мансарда и крыша.
Папа у Кати денег просить не мог, мама у нее просто не взяла бы, а я постоянно ныла, выпрашивая то десятку, то сто долларов на новое платье. Мне она деньги давала из жалости, вернее, из комплекса полноценности перед моей неполноценностью. Катя была патологически жадной, и Григорий был с нею полностью солидарен.
Мне повезло, у нас с ней был один размер ноги, так что с обувкой у меня проблем не было, поскольку для себя Катя покупала обувь почти ежедневно и иногда забывала, какие фасоны она уже приобрела. Конечно, высокий каблук для меня был заказан навсегда, но ботинки и кроссовки я у тети конфисковывала не меньше двух раз в сезон. Но я была пополнее ее, и ни одна Катина шуба или костюм не сходились на мне, даже если втянуть живот.
Так вот. Катя умерла. Я девять дней заходилась в рыданиях от горя. Еще три дня я всхлипывала от радости, которой была обязана ей же.
При оглашении завещания присутствовали мои родители, я в качестве «массовки», Григорий и дальний родственник папы, которого видели только при похоронах родителей двадцать с лишним лет назад. Родственник, высокий мужчина с безвольным дворянским лицом и брюшком купца, дождался пункта «Саше, моему двоюродному брату, достается часть дома в городе Муром, в строительство которого мои родители вложили деньги, а также любые три картины, написанные мной» и потерял к происходящему интерес.
Папа надеялся получить дачу и больше ничего существенного, поэтому читал газету. Мама сидела здесь «для компании». Она знала Катино ко мне отношение и была полна решимости при том небольшом наследстве, что мне могло достаться, отстаивать наши интересы до победного конца.
Григорий покачивал ногой и вертел в руках зажигалку. Он был единственным курящим в собравшейся компании и смотрел на читающего завещание юриста скучающе уверенно. Катя в завещании вспомнила какую-то тетю, осчастливив ее «вазой напольной, ручной работы, девятнадцатого века» и еще своими тремя картинами.
Взрыв эмоций произошел через минуту.
При дальнейшем чтении оказалось, что дача, двухэтажная, с подземным гаражом, с участком и наземными постройками досталась папе. А все остальное — мне. Все: квартира, машина, картины, драгоценности и даже любимая собака — йоркширский терьер.
Моя мама при сообщении юриста замерла, вцепившись в сумочку. Папа поднял брови, отложил газету и опустил глаза.
На Григория было жалко смотреть. Он уронил зажигалку и «отвалил челюсть». Шепотом попросил перечитать последних два абзаца. Юрист, мужчина лет под шестьдесят, неизвестно откуда выкопанный Катериной, бесстрастно перечитал последнюю часть завещания. Там еще был пункт о счетах. Они тоже были завещаны мне.
Юрист привстал из-за тяжелого стола восемнадцатого века и передал мне завещание. Мама его, естественно, перехватила. Правильно сделала — я не могла шевельнуть рукой и тупо рассматривала у своих ног узор ковра, который Катя привезла из Средней Азии и утверждала, что ему сто лет и он ручной работы.
Григорий протянул руку, промямлил: «А как же… мое… юродивая, наркоманка, шлюха…» Папа резко повернулся к нему, и Григорий перестал перечислять оскорбления в адрес покойной Кати. Он только прошипел шепотом слово, и я поняла, какое именно, по реакции собаки. Йоркширка приподняла мордочку, прислушиваясь к своему имени. Катя назвала ее Стервой.
Вот в этот день я перешла от слез просто печали к слезам печали и радости. Девять дней мы отметили втроем — я и родители. Слишком неожиданным было завещание, и видеть никого не хотелось. Не хотелось делиться ни утихающим горем, ни радостью. Я в этот день вообще плохо что-либо соображала, приняла «лишнего» и хотела уехать на дачу, побыть в одиночестве. Мама мои чувства уважала, но в эту ночь рекомендовала остаться в квартире «во избежание материальных недоразумений».
Я люблю маму, но жить с нею тяжело. Она слишком властная. К тому же две проходные комнаты в «хрущевке» тоже не дают ощущения свободы. Я смирилась с нашей старой неуютной квартирой, но к хорошему привыкаешь моментально, поэтому, как только после похорон Кати разъехались друзья и родственники, я почувствовала, что Катина квартира — моя. Моя! Несмотря на то, что здесь погибла любимая тетя.
Квартира была роскошная. Две с половиной комнаты — в гостиной был отделен аркой альков спальни, Катя спала именно здесь. Вторая комната предназначалась больше для гостей. По-моему, именно во второй комнате спал Григорий, а совсем не с тетей в одной кровати. Большая кухня-столовая, ванная комната с розовой джакузи и зеленоватым гарнитуром под мрамор. На кухне бытовая техника, дорогая и самая современная, резной буфет конца прошлого века.
В алькове стояла инкрустированная полудрагоценными камнями кровать с водным матрасом, заказная итальянская мебель с подсветкой, по стенам великолепные картины импрессионистов. Вещи, без которых можно прожить, даже не зная об их существовании, но, с другой стороны, необходимые вещи. Необходимые для того, чтобы почувствовать себя женщиной с большой буквы и снять лишние комплексы.
Есть такая притча. Старик булочник спрашивает моряка, почему тот не боится каждый день отправляться в море, ведь в нем погибли его отец, его дед, его прадед. Моряк спрашивает булочника: «А где умер твой отец?» — «В кровати» — «А дед?» — «В кровати» — «А прадед?» — «В кровати» — «Так почему ты не боишься ложиться в нее?». Вроде бы не очень похоже на мой случай, но, с другой стороны, в старых домах умирали один за другим дряхлые или, наоборот, молодые родственники, и никто по этому поводу дома не бросал. Значит, у меня теперь есть полноценная наследственная квартира.
Я всегда мечтала иметь такую собаку, такую машину, такую мебель, такую квартиру, такие кольца и браслеты. Я была почти счастлива. Жаль только, что не было Кати. Она была очень расчетлива и скупа, но любила меня, а терять человека, любящего именно тебя, всегда очень тяжело, даже если ты не отвечаешь ему взаимностью. Но я ее любила. И даже немного жалела. При всей ее красоте, уверенности в себе и деньгах чего-то в ней не хватало. Наверное, того, что есть в моем отце, — безоглядной порядочности.
Сразу, как только узнала о смерти Кати, я написала заявление об отпуске за свой счет. Если учесть, что за несколько лет работы в нашем заводоуправлении, где я командовала уборщицами и ругалась с сантехниками и электриками, все знали друг о друге все, что надо и особенно что не надо, то моим горем по случаю смерти тетки прониклись и сказали, чтобы я написала заявление без конкретной даты выхода на работу. Когда почувствую, что могу, тогда и выйду.
Острого желания осчастливить своим появлением проходную железобетонного комбината я пока не испытывала, поэтому занималась тем, что потихоньку перевозила свои вещи от мамы, гуляла с собакой и осваивала новый автомобиль.
Ежедневные гулянья вокруг окрестных домов помогли мне познакомиться со всеми соседками. Со мной теперь здоровались и молоденькие мамашки с малышами в колясках, и старушки, считающие, что их ежедневные неспешные прогулки вернут им потерянное в жизни здоровье.
Люди в нашем и соседних домах жили по многу лет, и можно было услышать, как двое или трое прогуливающихся обсуждают семейные проблемы хозяев «того серого дога» или ссору молодоженов «у той спаниельки, которую владельцы считают элитной, а на самом деле у нее левая передняя косолапит».
Я поздоровалась со здоровенной пожилой теткой, выгуливающей облезлое и перекормленное животное, которое смутно напоминало пуделя. Стерва и ее собака были знакомы. Мне казалось, что стоит остановиться на секунду и тетка сразу же начнет жаловаться на погоду, политику и низкую пенсию.
Собачники обычно по утрам выбегали с четвероногими мучителями на очень короткий срок. Вечером они, наоборот, степенно выгуливали предмет своей гордости, здороваясь со знакомыми, а иногда, подолгу сидели в сквере, обсуждая, в каком магазине собачье питание дешевле или как можно дороже продать щенков.
Особенную радость при встрече испытывали собаки. Стерва была хороша тем, что любая из них, даже самая плюгавая, чувствовала себя рядом с ней полноценным псом. Это я не сама до такого сравнения додумалась, это я вспомнила Эллочку-людоедку у Ильфа и Петрова, рядом с которой мужчины считали себя гигантами в прямом и переносном смысле. Наверное, рядом со мной тоже любой пьянчужка мнит себя Казановой. Зря, я хоть и хромая, но считаю, что еще ничего… на многое способна. Только вот мужчины об этом не догадывались, а самой сказать тому, кто мог бы понравиться, мне не приходилось.
Прошло две недели после похорон. Я уже практически переехала в Катину квартиру и сегодня решила перевезти от мамы книги. Стерва крутилась у ног, мешала складывать их в коробки. Мама сидела на кухне обиженная. То она постоянно говорила мне, что жить вместе в таких условиях невозможно, это мешает нормальному отдыху и развитию личных отношений с противоположным полом, а то второй день дулась как мышь на крупу.
Стерва, кивая новой заколкой с синим бантиком, которой я закрепила ее длинную челку, влезла в коробку, укусила коричневый тисненный золотом том Аполлинера, получила за это по мохнатой попе и взвизгнула. Мама тут же явилась в комнату наводить порядок. Она взяла Стерву на руки утешать… В дверь позвонили.
Мать пошла открывать и вернулась с Григорием.
Может, в Катиной квартире он смотрелся гармонично, но в нашей выглядел как молодой премьер-министр, навещающий землянки простых шахтеров. Григорий встал посреди комнаты, посмотрел на пустые книжные полки, на стопку белья в углу дивана.
— Настя, мне надо с тобой поговорить. Насчет квартиры.
Мама поставила Стерву на пол и, казалось, навсегда уселась в кресло, не собираясь его покидать никогда. Григорий сделал какой-то полупоклон в ее сторону и присел на диван.
— В принципе, мне все равно, с кем обсуждать этот вопрос. Я хочу купить у вас квартиру Кати. Только квартиру. Мне она дорога как память. Район тоже очень нравится, и вообще я привык туда ездить. Все остальное остается Насте. Я дам большую цену, вы сможете купить трехкомнатную и поменять вот эту халабуду на нормальную квартиру. Так даже лучше. Твоя мама, Анастасия, еще молодая, мало ли как жизнь обернется.
Я сидела на корточках у коробки с книгами. То есть одна нога была «на корточках», а вторая, не сгибающаяся, отставлена в сторону. Через минуту я села на пол. Предложение было слишком неожиданным.
— Я предлагаю двухкомнатную квартиру такого же класса и сорок тысяч в придачу. Подумайте, сумма не маленькая. Перезвоню вечером.
Мы с мамой сидели каждая на своем месте, изумленные, Григорий встал и вышел, оставив в квартире после себя запах дорогого одеколона, мокрые следы дорогих туфель на старом паласе и ауру ненависти к нам.
Но сорок тысяч! Это не хухры-мухры. Новая двухкомнатная для меня возможность обмена с доплатой маминой конуры на более приличную жилплощадь и еще десяток тысяч на новую машину папе или на мою очередную операцию. Мама потерла виски пухлыми пальцами.
— Надо позвонить отцу. Пусть он думает.
Я согласилась с ней. Родители, конечно, в разводе, но я-то у них единственная дочка, и пока они за меня решают и думают. И думают неплохо.
Отец выслушал наши с мамой восторженные предположения скептически.
— В память о Кате он квартиру оставить себе хочет? А почему тогда без мебели? И почему он собирается купить квартиру, которую сам однажды купил ей? Мог составить документы на свое имя. Странно. В память о человеке обычно просят картину или перстень, собачку в конце концов. Но пустую квартиру?.. Не нравится мне это. Вы ему пока ответ не давайте, посмотрим, что получится.
Может, он и прав, я лично была в растерянности. Мама решила послушаться бывшего мужа и посоветовала мне сегодня отключить в своей, то есть Катиной, квартире телефон, чтобы Григорий не смог уговорить меня получить деньги завтра же.
Пока я паковала в темно-зеленую «Типо» ящики с вещами, мама опять завела свою бесконечную песню об экономии, предлагая пожить пока вместе в Катиной квартире, а эту сдавать. Она сначала даже предлагала сдавать теткину квартиру, за нее больше бы дали, но я напомнила ей, что содержимое двух комнат стоит гораздо больше самих стен.
Маме было тяжело смириться с тем, что дочь, всю жизнь просидевшая на шее родителей, внезапно стала богатой женщиной. И это действительно так. Я, которая всю жизнь ела родительский хлеб, не считая последних пяти лет после института, когда мама же устроила меня завхозом в заводоуправление на мизерную зарплату, получила просто так, ни за что, роскошную квартиру, машину и драгоценностей на несколько десятков тысяч долларов. Мама, несомненно, была рада за меня, но в ее понятие о справедливости данный случай не укладывался.
В Катиной квартире я оставила все без изменений. Не с моим инженерно-строительным образованием менять то, что сделала женщина с великолепным художественным вкусом. Я только сожгла коврик, на котором умерла Катя. Специально в день похорон взяла этот пестрый четырехугольник с собой, положила в небольшую корзину, поставила ее у свежей могилы, бросила в нее ветки елок с венков и подожгла. Родственники и близкие знали, что именно я делаю, а те, кто не понимал, меня не интересовали.
Как рассказал Аркадий, соратник тети по производству художественных ценностей, в тот злополучный вечер у Кати происходил очередной богемный сабантуйчик с распространителями ее картин. Все здорово упились и обкурились, а Катя еще тайком от других укололась. В два часа ночи она решила повторить дозу. Пока все пересматривали в десятый раз «Титаник» и «Особенности национальной охоты», она ушла на кухню, развела героин и, по врожденной жадности, вколола себе полуторную дозу. Или она забыла, что сегодня уже приняла норму, или по пьянке решила, что «проскочит»… Когда ей сразу после укола стало плохо, она смогла доползти из кухни до прихожей и вышедшему к ней Аркадию сказала: «Перебрала, дура». В этот вечер гуляли четверо. Она и трое менее удачливых художников, из которых двое ее бывшие однокурсники, подрабатывающие продажей картин на рынке в Измайлово. Катя любила мужские компании, женщин она выносила с трудом.
Вызвали «Скорую», но уже было поздно. «Скорая» вызвала милицию. С Катей остался только Аркадий, не употребляющий наркотики. Остальные, откупившись от двух медиков, уехали домой.
Сейчас я смотрела на эскизы Петрова-Водкина. В спальне у Кати висели две его картины маслом. Своих картин тетя не любила и называла их «открытки». Малевала она их на даче, в подвальной мастерской, а здесь не рисовала принципиально, чтобы «не засорять». Я не знаю всех тонкостей, по которым определяется, почему одна картина висит над столом секретарши директора продовольственного магазина и стоит сто рублей, а другая радует глаза публики в музее, прикреплена к сигнализации и стоит около миллиона. Этих нюансов мне не понять до сих пор. У меня свой критерий: нравится — не нравится. Петров-Водкин мне нравится, так же как и Кате.
Я с удовольствием ночевала одна в этой квартире, но сегодня настроение было такое… тревожное, что ли? Мне хотелось, чтобы приехала Мила, моя подруга, но у нее было решающее свидание. Она попыталась напроситься ко мне в гости вместе с воздыхателем, то есть по нему вздыхала она, но я в корне пресекла эту попытку оккупации. Я-то знала, что стоит поддаться один раз и приличные апартаменты мои знакомые и их приятели превратят в караван-сарай, не отмываемый никаким «Кометом».
Хотя предчувствие «томило младую грудь», ночью мне не было жутко и Катю в гости в виде привидения я не ждала. Она и не пришла. До часу ночи я смотрела телевизор, ела чипсы, которые мама запрещала есть из экономии и из-за фигуры, пила мартини. Запасов мартини и всего остального алкоголя при разумном использовании хватило бы до Нового года. А сейчас был только сентябрь.
Стерва занималась любимым делом. Она стащила с моей ноги тапочку, потрепала ее, рыча тенором, и отволокла в самый дальний угол. Теперь она примеривалась ко второй тапочке. Стервозность ее характера проявлялась во многом, но особенно в отношениях с тапками. Катя к этому привыкла, я тоже, а гости поначалу не понимали, почему их обувь через пятнадцать минут оказывалась под тумбочкой на гнутых ножках.
Наказывать Стерву было бесполезно. Размером она меньше стандартной кошки раза в полтора, но упрямства в ней на целого осла, да и стоит слишком дорого, жалко зашибить.
Во втором часу ночи я почувствовала, что засыпаю. Засунув под подушку с шелковой наволочкой записки со всеми известными мне мужскими именами, я прошептала: «Сплю на новом месте, приснись жених невесте» и легла на водный матрас, обнявший меня со всех сторон с трепетом и нежностью. Давно надо было заняться устройством личной жизни — первый шаг, считай, сделан, список составлен.
Утром в гости пришел Григорий. Вначале он долго звонил, потом открыл дверь своим ключом. Автоматически, как у себя дома, повесил длинное пальто в шкаф прихожей, поменял туфли на тапки, прошел в комнату и сел на край всколыхнувшейся кровати.
— Настя, ты уже взрослая, можешь сама решать. Зачем тебе квартира на первом этаже? Есть отличное предложение. Двухкомнатная на пятом, переезд оплачиваю я, и пятьдесят тысяч в придачу.
Мне спросонья было не до общения с надменным Григорием, меня больше волновал вопрос «суженого», а для этого надо было достать из-под подушки записку с именем. При взрослом мужчине предаваться подобным детским забавам было неудобно, но записку под подушкой я все-таки нащупала. Развернула…
Я что, вчера слишком спать хотела? Что это за имя — Сигизмунд? Совсем я себя не люблю, если такое могла записать вечером. Настроение упало «на ноль». Григорий все бубнил о квартирах и деньгах, обсуждая вопрос переезда. Он решил, что обмен мы уже обговорили и пришли к соглашению.
— Гриша, но меня больше всего устраивает первый этаж. Если лифт сломается, а ломается он обязательно, например, когда отключается электричество, тогда мне необходимо будет забираться на высокий этаж. Не с моей ногой делать такие альпинистские восхождения.
Григорий, прищурившись, бросил на меня взгляд с видом барина, объясняющего бестолковой дворовой девке алфавит:
— Настя, в тех домах, о которых я говорю, есть собственные подстанции и лифты там не ломаются.
— А разве бывают хорошие двухкомнатные квартиры за сорок тысяч в элитных домах? Насколько я помню, ты платил за эту сорок, а с тех пор недвижимость подорожала.
Григорий думал о своем и мой вопрос сначала не понял. Потом снисходительно улыбнулся:
— Настенька, квартира, которую я тебе предлагаю, стоит не сорок, а почти семьдесят. Но мы столько лет были дружны с тобой, я так любил Катю…
Стерва понюхала тапочки Григория, и он скинул один, чтобы ей было удобнее. Собака поместилась в тапочке почти полностью.
— Квартира в Крылатском, престижный район… И пятьдесят наличными.
Не нравился мне сегодня Григорий. Дергается, смотрит не на меня, а в сторону. Врет. Но в чем врет? Нормальный вроде бы мужчина, то есть не последнее говно, а тут такое… Мутный разговорчик получался.
— Мне надо маме позвонить, посоветоваться.
— Настя, ты же взрослая, тебе двадцать пять лет.
Я сморщилась. Ой как не люблю, когда говорят о моем возрасте и моей несамостоятельности! На самом деле мне двадцать восемь. Ну и что? Я тут же набрала мамин телефон.
— Алло, мам, ставки растут. Григорий предлагает квартиру в два раза лучше и денег полтинник баксов в придачу.
Мама помолчала, я слышала, как она барабанит пальцами по столу.
— Знаешь, мы сегодня с тобой к Илье приглашены, ему полковника дали, вот там и поговорим. Передавай Григорию привет и отсылай его до завтра. Маше не терпится тебя увидеть. Надень скромное черное или однотонное платье, все цацки сразу на себя не навешивай, а только самый дорогой бриллиантовый гарнитур…
— Мам, ну сколько можно. Я же не дура какая-нибудь, соображу.
Григорий старательно следил за действиями собаки, на меня опять не смотрел.
— Она сказала, что мы завтра дадим ответ. Сегодня идем к дяде Илье, ему полковника дали, надо отметить.
— Завтра?
Григорий из всего разговора услышал только это слово, остальное его не касалось. Он встал и ушел без «до свидания» или «пока», вытащив по пути пальто из шкафа. Совершенно на него не похоже. Или он всегда был показушно воспитанным, а мы не замечали? Хотя, если б у меня оттяпали купленную мною квартиру, я бы и улыбаться не смогла… А может, Катя просто бравировала перед знакомыми богатым любовником, может, она дала деньги на покупку? С теткой все могло быть.
Закрыв за Григорием дверь, вернее, обе стальные двери, я села перед трельяжем в спальне. Григорий не услышал, что мы сегодня идем на обмывание звания «полковника», ему это не важно, а вот для меня это событие из ряда вон выходящее.
В гостях у маминого брата мы бывали примерно раз в год, к сестре дядя Илья относился хорошо, а меня приглашали из жалости. Я последние года два и не была там ни разу, в основном из-за Андрея, сына Ильи и тети Маши. В детстве он мне постоянно хамил, а в последнее время разговаривал как с неизлечимо больной, умственно отсталой…
Теперь мама решила похвастаться наследством. И я ее понимаю. Мне тоже хочется показаться в платье за штуку долларов, с бриллиантами в ушах и на руках. Тем более на новой фирменной машине. Моя нога не мешала водить, Катя в свое время купила особую педаль для инвалидов и учила меня вождению машины.
Приехать к дяде Илье надо было к семи, еще за мамой заехать… Нужно выйти в пять, нет, лучше пораньше, мать опять не успеет собраться.
Я уже прикидывала, какое из Катиных платьев на меня влезет и как будет смотреться колье из двадцати семи бриллиантов… Но Стерва кротко тявкнула и скосила вишневые глазки, призывая к сочувствию… Блин, надо ее выгулять, неизвестно, во сколько закончатся мои показательные выступления на дне рождения дяди.
Погода была «так себе». Идти далеко с собакой не хотелось, и, дождавшись, когда Стерва оросит газон с зеленой травой и желтыми листьями, я собралась щелкнуть пальцами, давая команду «домой!». Но моя поднятая рука замерла. Правее, у кустов сирени курил парень, рассматривая окна моего дома. Вот такой, именно такой тип мужчин приводит меня «в полную готовность». Очень высокий, очень стройный, почти худой… Не красавец в журнальном смысле, но мужик, мужчина.
Парень повернулся, и сердце мое екнуло. Не дай бог в такого влюбиться. Именно такие мужчины, с отличной фигурой и нестандартной внешностью самые активные е… Красавцы обычно расслаблены, уверены в себе, а эти постоянно доказывают окружающим, что лучше всех. А взгляд, вот это взгляд! Знает, зараза, что неотразим. Хорош, хорош, собака. Правда, глаза у него голубые, я больше люблю темные, хотя его это не портит, такое произведение природы трудно испортить… Но пора домой. Никогда на меня мужчины, подобные этому, не обращали внимания… и, может быть, оно и к лучшему, голову терять не хочется.
Щелчок пальцев развернул Стерву, начавшую копать ямку, и мы благополучно вернулись в квартиру.
У дяди Ильи я сидела именинницей почти в центре стола. От сверкания серег, на которых в семь рядов были волнами уложены мелкие, но дорогие бриллианты, тетя Маша жмурила глаза. Остальные гости мало обращали на меня внимания. Только тети-Машина подруга, которая появлялась на каждом празднике с худым спокойным мужем, сначала смотрела на мои кольца и колье со снисходительной брезгливостью, а потом, когда тетка, сминая свой необъемный бюст о ее плечо, прошептала ей что-то на ухо, явно расстроилась, рассматривая двадцать семь бриллиантов… Мама делала вид, что ничего не замечает.
Дядя Илья бросил в фужер с водкой звездочку и предложил выпить за себя. Мужчины встали, женщины выпили сидя. Я была за рулем, и это стало самой лучшей «отмазкой» от водки и шампанского. Я не против выпить и даже иногда перебираю с этим делом, но дома, без свидетелей, сидя в удобном кресле. После ста пятидесяти грамм я начинаю падать. Нога не держит. Не знаю, как алкоголь может выборочно действовать на мои колени, но они начинают работать не синхронно, каждое в своем ритме. И я падаю, если, конечно, не держусь за стенку, что тоже не доставляет особой эстетической радости ни мне, ни собутыльникам.
Сегодня я только «мило и скромно» улыбалась, пригубив из бокала шампанское и отставив его почти полным. Андрей не рвался ко мне с предложением пообщаться, но посматривал раз в пять чаще обычного. Интересно, проводили ли с ним родители инструктаж или он сам такой сообразительный?
Вскоре гости устроили танцы и слаженно прыгали на ковре гостиной под заводные маршеподобные газмановские песни. Я скромно сидела около мамы, слушала словоизлияния дяди о сложностях в работе и повышенной опасности. Дядя мой служит подполковником, теперь полковником в милиции. Его жена тоже работает в МВД, занимает должность невысокую, но теплую — замещает заведующего аптекарским отделом. Сына они направили в то же русло, и он дослуживается до своих очередных звездных погон в аналитическом отделе.
Мне гудеж с застольными песнями и напольными плясками быстро надоел. Я достаточно покрасовалась, посверкала глазами и бриллиантами, удивила знакомых и незнакомых теток чем могла, ну и пора сваливать домой.
Мать так рано уезжать не собиралась, ей было интересно со сверстниками. Мне в провожатые назначили Андрея. Я попыталась отказаться, но меня никто не слушал. Смешно. Когда я на новой машине, в тепле и удобстве, меня провожают, а раньше мы с мамой ковыляли по лужам или мокрому снегу после очередного показушного семейного юбилея, и никому в голову не приходило проводить нас.
Андрей подержал мне пальто, вызвал лифт, помог сойти с лестницы. В автомобиль я села сама и захлопнула дверцу. Открыв окно, я помахала ему ручкой и сказала спасибо. Пока он приходил в себя от такой наглости, я развернулась и выехала на дорогу.
На третьем светофоре я сообразила, что еду в сторону старого, а не нового дома. До разворота пришлось проехать не меньше километра. С вождением у меня не все прекрасно, опыта маловато, но ничего, он приобретается с практикой и дает уверенность.
Припарковавшись перед подъездом, я сняла колье и убрала его в сумочку.
В окнах квартиры мне не понравился оттенок темноты за тюлем. Светловато. Может, я забыла выключить свет в ванной, двери которой я по Катиной привычке не закрывала, или мне только кажется?..
Открыв магнитным ключом подъезд, я осторожно начала подниматься по лестнице. Сосредоточившись на этом процессе, я не сразу поняла, что такое мне мешает на площадке перед дверью. Ну не мешает, а… как бы отвлекает… На верхней ступеньке, радостно глядя на меня, сидела поскуливающая Стерва с голубеньким бантиком, съехавшим на глаза… Я чуть не упала.
Что именно сейчас начались мои неприятности, мне в голову пока не приходило, для этого пришлось сделать еще десяток шагов до своей двери. Странно, не могла я оставить Стерву вне жилищного пространства. Не могла. Она бы выбежала за мной к машине. Хотя, если вспомнить, я слишком быстро спускалась в своем вечернем варианте и на мелочи типа ошарашенных глаз соседей внимания не обращала.
Ладно, идиотка так идиотка. Бедная моя собака, сколько же она здесь часов провела? Но тоже странно. Такую псинку, как моя Стерва, вряд ли кто оставил бы без внимания: или сперли бы, или пожалели. Значит, я не заперла квартиру и собака выбежала мне навстречу?
Как последняя идиотка я подергала дверь и удостоверилась, что преграда между «крепостью» и внешним миром не нарушена, то есть дверь стояла незыблемо. Это что же? Моя дорогущая собака была никому не нужна на протяжении всего этого времени? Или она никому не давалась?
Взяв Стерву на руки, я поправила ей бант для лучшего обозрения, погладила для утешения и открыла дверь.
Первое, что я увидела, это содранное ковровое покрытие в коридоре. Напрочь снятый палас, лежащий свернутым рулоном у намертво вмонтированных шкафов прихожей. Та-ак. И что же дальше?
Дальше было еще хуже. Я смогла рассмотреть повреждения в холле только потому, что в ванной, при открытой двери, горел свет. Честное слово, я при уходе его выключала.
Нашарив справа от входной двери выключатель, я им щелкнула… и вот она, первая, но самая достоверная и ужасающая неприятность — мебель в гостиной была отодвинута от стен, картины были сняты, обои местами висели клоками.
…Вспомнилась какая-то молитва типа «убереги меня от напастей…». Не помогло. И тут я увидела на полу у окна незнакомого парня… Маленький, черноволосый, одет как старшеклассник. Курточка, недорогие джинсы, носки дешевые… С шеей у него было не все в порядке. Как бы и не было шеи. Кровавое месиво. И пятно на дорогущем ковре.
Не знаю, наверное, надо было заорать. Или упасть в обморок. Или заорать, кинуться к телефону и потом упасть в обморок. Но я, подхватив забежавшую за мной собаку, тихо вышла из квартиры.
На стене дома висел таксофон, и я набрала «02». Береженого бог бережет.
Милиция приехала через пять минут. Две машины с мигалками. В подъезд трусцой просеменили люди в форме, в окнах квартиры засверкали вспышки фотоаппарата, менты возились по периметру подъезда.
Я стояла в тени полуоблетевшей сирени, сжимая в объятиях Стерву. Собака слегка дрожала, но молчала. Выждав пять минут, я поставила ее на землю. Она залилась радостным лаем, наскоро пописала и рванула к моей машине. У машины собака остановилась. Огромный милиционер с удивлением уставился на нее.
— Эт-то чей зверь неустановленной породы?
Я вышла из-за куста и пошла к собаке.
— Это йоркширский терьер. Нравится?
Пожилой милиционер растерянно оглянулся вокруг, считая заигрывания с ним рядом с местом преступления совершенно неуместными. Только моя хромота смирила его с неуставной формой приветствия.
— Нравится. Девушка, тут сейчас произошел несчастный случай. Во второй квартире найден труп, а перед этим был анонимный звонок в отделение милиции. Вы что-нибудь можете по этому поводу сказать?
— Могу. Я возвратилась домой. Поднимаясь по лестнице, увидела свою собаку, которую несколько часов назад собственноручно заперла в квартире. В которой, кстати, была включена весьма дорогая и, по утверждениям фирмы, надежная сигнализация. Но дверь оказалась заперта. А когда я ее открыла и вошла, кругом был разгром. На полу гостиной валялся неизвестный мне мужчина, явно мертвый. Пришлось подхватить собаку и вызвать вас.
Милиционер, разговаривавший со мной, стоя вполоборота, и не надеявшийся услышать ничего вразумительного, развернулся ко мне всем корпусом:
— Ну?
— Что «ну»?
— Эта собака — свидетель?
Милиционер кивнул на Стерву, нюхающую его ботинок.
— Эта. И квартира моя. Живу здесь вторую неделю.
Теперь меня слушали трое милиционеров. Милиционер повышенной плотности закурил и сурово спросил:
— Ну?
— Баранки гну. Потом вы приехали. С того момента, как я вызвала милицию, прошло всего десять минут. Оперативно работаете.
Толстый милиционер смотрел на меня, остальные двое на него. Хорошо, что хоть те молчали, не «нукали».
— Где вы, говорите, живете? Давайте пройдем, там удобнее показания записывать.
Я пожала плечами, подхватила на руки Стерву и пошла в подъезд. Все трое потопали за мной. Толстый остановился, рядом с ним остановились другие, и я, не слыша топота за спиной, тоже остановилась, оглянулась.
— Меня Сергей Дмитриевич зовут.
— Очень приятно. Настя.
Сергей Дмитриевич оглянулся на сопровождающих:
— Я так думаю, что один справлюсь.
Менты закивали и заговорили между собой. Оба достали блокноты и разошлись в разные стороны. Один под окна дома, другой, проскочив мимо нас, побежал в подъезд.
Во всей квартире горел свет, и она казалась теперь чужой. Труп был накрыт черной пленкой, а вокруг сидели на корточках, ходили из комнаты в комнату и просто стояли люди в форме и в штатском. Мне вначале показалось, что их человек семь, но потом оказалось, только четверо. Самым спокойным был оператор, он ходил, вцепившись в свою видеокамеру, и что-то бубнил под нос, плавно обходя мебель и криминалистов.
Сергей Дмитриевич крепко взял меня под локоть, подвел к телу, и парень, снимающий отпечатки пальцев на мебели, по его кивку откинул край пленки с лица убитого.
— Знаете его?
— Нет. Второй раз вижу.
— Второй? А когда первый?
— Когда в квартиру недавно вошла, я же вам рассказывала. Закройте, а то меня стошнит.
— Пойдем во вторую комнату, там спокойнее. Что пропало из вещей?
— Не знаю. Кажется, ничего. Только шкафы от стены отодвинуты и обои со стен содраны. Странно.
— Очень странно. После нашего ухода повнимательнее в квартире посмотри.
Пока Сергей Дмитриевич располагался в гостевой спальне, расправляя на столе протокол допроса, я позвонила маме. Тетя Маша долго ее не звала, расточая мне комплименты по поводу того, как я похорошела. Я не отвечала, ждала, когда же она услышит мое молчание. Не сразу, но все-таки она поняла.
— Что случилось, Настя?
— У меня в квартире убит незнакомый человек.
Тетя Маша охнула, трубка стукнулась о стол. Было слышно, как выключили музыку и затих гул веселых голосов. Я в другой компании никогда бы не сказала о случившемся, не стоит тревожить людей своими проблемами, но сегодняшние гости были на восемьдесят процентов из тех самых органов, которые мне сейчас были жизненно необходимы.
Мама взяла трубку и взволнованно-пьяным голосом начала расспрашивать: «Кто? Где? Почему? Когда ты успела вляпаться?»
— Мама, не могу я опять все заново повторять. Ты приезжай, а то мне страшно.
Она ойкнула. Я не знала, куда она побежала после того, как отдала трубку дяде Илюше, но уверена, что одеваться. Если у меня поранен палец, она падает в обморок, но если что-нибудь посерьезнее, она полностью мобилизуется и сделает все для моего спасения.
Когда мне делали операцию за операцией на колене, она уверенным голосом разговаривала с врачами, выносила за мной горшки и за месяц моего пребывания в больнице ни разу не заплакала, даже после того, как ей сказали, что я останусь хромой. Теперь она помчится меня спасать, не экономя денег на транспорт, достав свои последние из кошелька или напористо занимая их у гостей, невзирая на должности и степень опьянения.
Дядя Илья откашлялся в трубку, почмокал губами и почти членораздельно спросил:
— Настя, у тебя какой округ, Северный?
— Нет, я ведь теперь в новой квартире. Северо-Западный.
— Ах, да. Тогда совсем хорошо, у меня там Юрка работает. То есть он сейчас здесь. Ты позови к трубочке кого-нибудь из ребят, кто поближе.
Я обернулась на Сергея Дмитриевича, который сначала нетерпеливо постукивал ручкой по столу, а теперь с открытым ртом оглядывал стены.
— Вас можно попросить к телефону?
Милиционер скорчил мину пациента перед дантистом, но трубку взял.
— Майор Подвижников у телефона. Слушаю вас.
Я не знала, кто такой «Юрка» из нашего округа, но лицо майора посуровело.
— Поздравляю, Илья Александрович… Понял… Понял… Понятное дело, всяко бывает… Здравствуйте, Юрий Борисович… А ничего пока не ясно… Постараюсь… Обязательно доложу.
Сергей Дмитриевич осмотрел меня новым взглядом:
— Юрий Борисович кто тебе? Они там в два голоса орали, я не понял.
— Дядин друг. Вместе в академии учились.
Худой интеллигентный мужчина, жене которого я испортила настроение своим бриллиантовым гарнитуром, и был тот самый Юрка. Это я точно знаю. А вот заканчивал ли мой дядя-увалень хоть одно учебное заведение, включая общеобразовательную школу? Я всегда в этом сомневалась. Образование на нем практически не отразилось, он так и остался шумным охламоном из пригорода Твери. Но по теории вероятности он должен был поприсутствовать в каком-нибудь институте…
Следователь кашлянул в кулак, привлекая к себе внимание:
— А где ты работаешь?
— Завхозом на ЖБК, в заводоуправлении.
Сергей Дмитриевич опять посмотрел по сторонам, прикидывая, чего же такого можно было украсть на заводе, чтобы все это купить? Строительные плиты машинами вывозить, что ли? Я скромно потупила взгляд.
— А эта квартира и все что в ней — наследство. У меня тетя пятнадцать дней назад умерла. Ковер на полу, где труп лежит… очень дорогой. Кровь, интересно, с него отмоется?
— Тоже мне проблема, порошком отчистишь. Так, давай садись напротив, начнем записывать все заново. Откуда ты ехала? Куда? Знаешь ли убитого парня?
Я села напротив майора, выставив больную ногу вперед и поглаживая собаку. На заполнение протокола ушло всего двадцать минут. За это время пару раз заходили другие милиционеры, шепотом докладывали Сергею Дмитриевичу о продвижении расследования.
— Настя, а как ты думаешь, что этот человек делал в твоем доме?
— Бес его знает. Его чем убили?
— Выстрел из пистолета.
— С ума сойти. К тому же обои ободраны… Ума не приложу.
Стерве надоели мои нервные руки. Она вырвалась и трусцой носилась по квартире, подняв хвост и тявкая на входивших мужчин.
К концу допроса появилась мама с квадратными глазами. В двери она оттолкнула высоченного милиционера, метнулась ко мне, прижала к своей груди мою голову и гладила, гладила. Сергей Дмитриевич отвел глаза. В коридоре заскулила Стерва. Мама, не оборачиваясь, крикнула туда:
— Мужики, осторожнее! Она тысячу долларов стоит!
Высокий милиционер в дверях вытянулся и даже поднял одну ногу. Мама оторвалась от меня, поймала Стерву и села рядом с Сергеем Дмитриевичем:
— Майор, что произошло?
Тот сморщился от запаха спиртного, исходящего от матери, и пробубнил: «Вам дочь все расскажет», — встал и выбрался из комнаты, стараясь ничего не задеть. В коридоре он дал какие-то указания, и все вышли из квартиры.
Мама немного обиделась, потом взгляд ее сфокусировался на бутылке мартини на журнальном столике.
— Настя, тебе необходимо выпить.
Она быстро встала, взяла два высоких бокала, налила по половине.
— За то, чтобы у нас все было хорошо.
После этого она залпом осушила бокал, со звоном поставила его на стекло столика и сердито посмотрела на меня.
— Ты чего плачешь?
Я шмыгнула носом. До ее приезда надо было держаться, стараться выглядеть «молодцом», но теперь меня развезло. Я тоже выпила мартини, стуча зубами о край бокала.
— Мне того парня жалко. За что его так?
Мама растерялась. Убитого она видела, знакомым тоже не признала и переживала только за меня. Какой-то мертвый грабитель… Оно ей надо? Но, представив, что сегодня женщина ее возраста узнает о смерти сына, она тоже заплакала.
В квартире опять появился Сергей Дмитриевич, покосился на нас с сочувствием.
— Парня забрали, отпечатки сняли, можете начинать уборку. А тебе, Настя, хочу сказать — дело очень уж странное. Кстати, если б ты приехала на десять минут раньше, то могла бы поучаствовать в разборке, может, убийцу бы увидела.
Бокал в моей моментально вспотевшей руке стал тяжелым, выскользнул из мокрых пальцев и бомбой взорвался о стекло журнального столика. Стекло пошло мелкими трещинами, литровая бутылка мартини и мамин бокал повалились на пол, бокал треснул, бутылка осталась цела.
Сергей Дмитриевич неодобрительно покачал головой и вышел, осторожно закрыв за собой входную дверь.
Мама заголосила: «О боже, о боже мой!» — и побежала запирать обе двери на замки. Я, отставив ногу, раскорячкой нагнулась за бутылкой, отвинтила крышку и пила не отрываясь, пока мартини не кончился. Вспомнился поворот к дому, который я пропустила. Как раз десять минут ушло на разворот.
Поставив бутылку на пол, я посмотрела вокруг более светлым и веселым взглядом. Мама на диване, напротив, смотрела на меня испуганными, но трезвыми глазами.
— Настя, кому мы перешли дорогу?
И у меня, и у нее возникло несколько предположений, в том числе и о квартире, но мы решили сегодня себя не накручивать, подождать до завтрашнего дня. Хотелось посоветоваться с отцом, но он был на даче.
После того как мать подмела пол, мы подвинули на место тяжелый шкаф, развесили картины, скатали ковер… и делать стало абсолютно нечего. Ни смотреть телевизор, ни читать не хотелось. Хотелось сидеть друг против друга, плакать и пить водку. Но мама, сказав несколько ободряющих слов для меня и себя, решила отвлечься и разобраться в шкафах. Я ее отговаривала, ссылаясь на позднее время, но она все-таки влезла в платяной шкаф в альковной спальне.
Я легла на кровать и думала о своем. О том, как мне только что повезло, хоть и через несчастье, и вот опять встала передо мной Смерть. А мне так хотелось счастья, хотелось любви и чтобы это чувство было взаимным. Хотелось общаться с интересными людьми и быть им интересной… Собака рядом со мной похрапывала, голубой бант сполз на левый глаз.
Мама комментировала вслух то, что обнаруживала в шкафу. Ее поразило шелковое постельное белье, прозрачные пеньюары с низким декольте, нераспакованные чулки по тридцать долларов. Я сквозь дремоту слышала: «Во б…, вот молодец Катька, хоть оторвалась напоследок. А тут… как в омуте живешь». Дальнейшие словоизлияния мамочки, которая никогда в выражениях не стеснялась, прошли мимо моего слуха. Я спала.
Утром опять меня разбудил Григорий. Мама еще сопела в подушки, наслаждаясь новыми ощущениями от водного матраса. Меня она ночью раздела, а сама спала в праздничном бархатном платье. Где она у Кати такой размер нашла? Судя по полупустой бутылке мартини у кровати и пульту со следами липких пальцев, она еще долго общалась с телевизором и на раздевание самой себя сил не хватило.
Григорий, позвонив в дверь раз пять, загромыхал ключами. Я лежала и слушала, чем это закончится. Ему удалось открыть одну дверь, а на второй он застрял. Мама с вечера заперлась на засов, который был пневматический, сейфовый и еще какой-то. Вставать было лень, но я знала, что такое моя мама, когда она не выспится и с похмелья. Пришлось доковылять до дверей. Засов убрался одним поворотом маленького рычага. Григорий влетел в квартиру и обнял меня с большим удовольствием.
— Анастасия! Как я рад, что ты жива. А телефон включать надо, я же беспокоился.
— Вы потише, пожалуйста, кричите, мама спит. А откуда вы узнали… о случившемся?
Григорий снял пальто и кинул его мне на руки. Он начал снимать ботинки, неуклюже держась за стену, и только теперь я увидела, насколько он пьян.
— Киска моя, телевизор смотреть надо. «Дежурная часть» сегодня с утра поведала столице и России о происшествии в твоей квартире и просила всех, кто хоть что-нибудь знает, помочь в расследовании. У тебя рассол есть?
— Рассола нет. Есть мартини, коньяк, водка и текила.
— Точно, я же сам покупал. Настена, как же тебе повезло!
— С телевидением? — Я не понимала пьяного оптимизма Григория, он меня раздражал. — Так это дядя Илюша, наверное, постарался.
— А кто у нас дядя Илюша?
Григорий выпрямился и зарычал на прибежавшую к нему Стерву. Собака ответила тем же. Я повесила пальто в шкаф и пошла на кухню, Григорий за мной. Он полез в холодильник, загремел открытыми бутылками.
— Так что там с дядей?
— Он — полковник милиции. Уже целую неделю. Возглавляет что-то типа отдела по борьбе с организованной преступностью. Вчера, когда это случилось, я сразу ему позвонила. Я же говорила, мы к нему с мамой праздновать ездили.
Григорий наморщил лоб, через секунду широко улыбнулся.
— Не помню. Но это здорово. Ты не представляешь, как это здорово, что у тебя дядя из того самого отдела и сможет защитить любимую племянницу. Текилу будешь?
— По утрам не пью. Григорий, а как же дверь вскрыли? Мне Катя говорила, что охранная фирма, ставившая двери и сигнализацию, обещала девяносто восемь процентов надежности.
— Обещали, но ты себе голову не забивай, пускай милиция разбирается, а если станет ясно, что был взлом, сдери с фирмы деньги, штуку баксов они должны выплатить как минимум. Насть, так что вчера случилось?
— Вы же по телевизору видели. — Я сделала себе кофе и с отвращением смотрела, как Григорий опрокидывает в себя вонючую текилу. — А подробностей я сама не знаю.
— Ладно, извини, я понимаю, что тема не самая приятная. Давай с собакой по старой памяти погуляю. И включи телефон — наверняка знакомые интересуются.
Как только я включила телефон, он переливисто зазвонил.
— Алло.
— Настя, ты хочешь меня в гроб загнать? — Усталый голос отца сжал мне сердце.
— Папочка, извини, мы думали, ты на даче.
— На даче тоже телевизор есть. Где мать?
— Спит. Перепила вчера.
— Разбуди.
Мама еле встала, на автопилоте дошла до кухни и припухшими глазами на помятом от сна и перепоя лице вглядывалась в малознакомую обстановку. Она долго оправдывалась перед отцом. Понюхав вскрытую бутылку на столе, она поморщилась, но налила себе граммов двадцать и быстро их опрокинула. Отец продолжал нотацию по телефону, мать сокрушалась и поддакивала, но я видела, как она размышляла над проблемой — «пить или не пить».
Я убрала с ее глаз бутылку и пошла перепрятывать бриллианты из ящика в прикроватной тумбочке в сейф. Сейф у Кати был на треть заставлен коробочками с украшениями, но денег в нем не было ни копейки: ни рублика, ни доллара. Ключ от сейфа я положила в специальную щель ящика тумбочки и отправилась в ванную.
Пока я в ней бултыхалась, мама приготовила завтрак, а вернувшийся с выгула собаки Григорий позвонил в охранную фирму договариваться о смене замков.
Бумажные деньги производили большое впечатление на путешественников, посещавших Китай в VII–VIII веках. Марко Поло писал, что их выпуск — это новый способ достижения той цели, к которой давно стремились алхимики. В VIII веке правительство Чингисхана свободно обменивало бумажные денежные знаки на золото, поэтому их подделка приносила большие доходы и считалась страшным преступлением.
Монетная система США. История доллара
Доллар (английский dollar, от немецкого taler) — денежная единица США, Канады, Австралии, Новой Зеландии, Либерии, Эфиопии, Тобаго, Ямайки, Западного Самоа, Сянгана, Фиджи, Багамских островов, Брунея, Гондураса.
Делится на 100 центов.
В США введен в 1786 году (серебряный доллар). Доллар США — головная валюта долларовой зоны. В обращении находятся:
а) федеральные резервные билеты 100, 50, 20, 10, 5, 2 и 1 доллар (эмиссия купюр в 500 долларов и выше прекращена, и они фактически не обращаются);
б) серебряные сертификаты;
в) казначейские ноты (гринбэки);
г) монеты серебряные;
д) монеты золотые.
(Большая Советская Энциклопедия, том 8, 19–2 год)
В настоящее время доллар США выступает на международном финансовом рынке с функциями, выполнявшимися прежде золотом… В долларах осуществляется примерно 70 % расчетов в международной торговле и операциях, связанных с движением капиталов.
(Современные Соединенные Штаты Америки. Энциклопедический справочник. М., Политиздат, 1988 год)
Во время завтрака позвонила Мила и осторожно спросила, не случилось ли чего у меня?.. А то у нее на работе одна тетка сказала, что утром по телевизору был показан сюжет об убийстве где-то в районе Тушина. Там еще собачку, йоркширского терьера, показывали. Мила вспомнила, что я живу теперь в Тушине и собака моя той самой породы.
Я ее успокоила и порадовалась ее беспокойству за меня. Она выслушала мой рассказ и сладким голосом попросила разрешить ей дать мой новый телефон Леониду. Я настойчиво убеждала Милу этого не делать. Леонид — не самое светлое воспоминание в моей жизни. Как часто бывает, за одним безрадостным фактом сразу же вспомнились все неприятности последнего месяца, и внезапно к ним добавилось воспоминание о том, что мне надо было сегодня выходить на работу. Распрощавшись с Милой, я поскакала в комнату переодеваться. Мама заглянула ко мне.
— Ты чего?
— Мне надо на заводе показаться. Продлю заявление «за свой счет». Прямо и не знаю, как за руль сесть, я не протрезвела.
— А как ты раньше добиралась? Заелась, да?
— Мам, — я причесывалась в коридоре и отодвигала ее от себя подальше, — не дыши на меня и не пей больше сегодня. От нашей квартиры мне было ехать шесть остановок на троллейбусе, а отсюда десять минут пехом до метро, там с пересадкой и еще две остановки на троллейбусе. И все время придется стоять. На один транспорт вся зарплата уйдет.
— Не ворчи. С ума сойти, такое наследство, и ни копейки денег. Григорий! У вас есть в долг? А то Насте надо до работы доехать!.. И мне на хлеб не помешает.
Григорий вышел в коридор, вытирая салфеткой рот, достал из кармана купюру и молча отдал мне.
— Мы отдадим. — Мама честно смотрела на него.
— Да ладно, это не деньги. А вот насчет квартиры надо переговорить подробнее.
Я не стала слушать продолжения, мама разберется без меня, и поехала на комбинат.
Как всегда, уборщицы начинали здороваться со мной по всей длине коридора. Электрик Евгений вмялся при моем появлении в стену и старался не дышать, надеясь, что утренний амбре до меня не дойдет. Я никогда не ленилась прочитать ему лекцию о вреде алкоголя на рабочем месте, но сегодня было не до этого.
В заводоуправлении не знали о наследстве, но мою новую одежду отметили сразу. Схватив бумагу со стола секретарши, которые менялись у нашего директора чаще, чем обваливался рубль, я накатала заявление об еще одной неделе за свой счет и быстро подписала его у замдиректора. Объяснять ничего не надо было, мама уже позвонила и пожаловалась на мое плохое самочувствие в связи со смертью ближайшей и любимой родственницы. Замдиректора с удивлением смотрел на мое новое пальто и костюм, который стоил больше его официальной месячной зарплаты раза в два.
Выдав уборщицам внеочередную партию порошка и чистящих средств, я попросила слесаря присмотреть за оболдуем электриком, выполнить заявки по кабинетам, которые обязательно будут, без моей подписи и разрешила ему оформить вместо болеющей второй месяц уборщицы его жену.
Уборщица со второго этажа начала жаловаться на отсутствие хороших перчаток, но я уже не слушала и вприпрыжку бежала к проходной. Поймала машину и понеслась домой.
Там на диване сидели мама с папой и решали, что первым продать из моей квартиры, чтобы были деньги. Катя оставила приличную сумму денег на счетах, но взять я их смогу только через полгода. В права наследства на все движимое и недвижимое имущество я смогу вступить только через шесть месяцев, но в нашей стране на такие мелочи не особенно обращают внимание, тем более что раздора среди ближайших родственников, претендующих на наследство, у нас не было.
Я не слушала, что там решают родители, все равно с ними соглашусь. Позавтракать я сегодня не успела и поэтому налегла на свежий борщ. Через пять минут родители вошли в кухню сообщить, что решили пока в квартире ничего не трогать, а на папиной развалюхе съездить на дачу и там чего-нибудь присмотреть на продажу. Я с набитым ртом пожелала им удачи.
Уже одетая, от двери вернулась мама.
— А квартиру придется продать. Нехорошая она. Не зря, конечно, Гриша за нее такие деньги предлагает, я так думаю — в ней спрятано что-то, но лучше продать и не мучиться. Папа тоже пришел на кухню.
— Да, доча. Отдадим ее к чертовой матери.
Я согласно покивала, обгладывая куриную грудку. Опять зазвонил телефон, и пришлось курицу отложить. Звонил Сергей Дмитриевич, назначил мне встречу на завтра на одиннадцать в своем кабинете. После этого перезвонил Григорий, сообщил, что мои родители продают ему квартиру. Я подтвердила, что в курсе и, конечно, согласна. Григорий бодрым голосом похвалил меня и тут же поинтересовался:
— Ты шампунь хотя бы сама выбираешь?
— Нет. Мама покупает.
— Я почему-то так и подумал.
Ну подумал и подумал, тоже мне, критик. А сам при жене и двух детях шесть лет с Катей жил, почти не появляясь дома. Во облом, наверное, Гришкино появление в семье. Жена, по логике вещей, уже должна любовника завести, обрасти новым бытом, так сказать. А тут явление — Гриша, пахнувший столько лет Катиными духами и домой носа не казавший, с вещами и с претензиями на любовь и понимание его загадочной души… Ой, не благодарное это дело — других осуждать.
Что мама говорила про квартиру? Нечисто здесь? А может, Катя действительно что-нибудь спрятала и Григорий об этом знает? На сколько это может потянуть, если ему не нужны ни дорогие картины, ни драгоценности?
Та-ак. Деньги, наркотики, бриллианты. Что еще бывает небольшим по объему и очень ценным?.. Все, что угодно. Парня-то из-за чего-то убили.
Стерва вышла на кухню и смотрела на меня с осуждением. Вот так, не успела заснуть, как без нее кушают.
Я спросила собаку, что же могла здесь спрятать Катя, но Стерва чихнула и тявкнула, требуя еды. Я наложила ей в блюдце мяса и смотрела, как она ест кошачьими движениями. Уникальная собака — толку от нее никакого, стоит бешеных денег и люди готовы их отдавать, потому что с ней приятно общаться, видеть такую милую мордашку и преданные глаза.
— Стерва, Катя была не обычная женщина. И очень прижимистая. Почему она оставила квартиру мне, а не Григорию? Она сознательно такую подлянку ему кинула, с юмором была моя тетушка. Где же искать предполагаемые миллионы?
Стерва доела мясо, пукнула и застучала лапой по полу, требуя прогулки. Очень не хотелось на улицу, но объяснять собаке, каково твое состояние, тем более при начавшемся холодном дожде на улице, было делом безнадежным.
Гулять я решила, не выходя из-под козырька подъезда. Стерва в таких случаях очень быстро справляла свою нужду. Лавочка у подъезда была с одного конца сухая, и только я прицелилась на нее, как послышался скулеж моей собаки. Соскочив с приступочки, я в два прыжка оказалась за кустами.
Старый кобель философски смотрел мутным взглядом на Стерву, а она сидела перед ним и почему-то скулила. Старуха мерным голосом выговаривала обоим:
— Как не стыдно, взрослый мальчик, а такие вещи делаешь.
Запыхавшись, я встала около огромной женщины. Ничего себе плащики носят российские пенсионерки — лайка, между прочим.
— Какие он вещи делает?
— Наскакивает. Ему до встречи с собачьим богом полграмма осталось, а он наскакивает. Испугал бедняжку.
Особенного пыла и страсти в кобеле не наблюдалось. Он все так же сидел перед Стервой, и она смотрела ему в глаза. Гипноз.
Сбоку потянуло дымком. Обернувшись, я увидела вчерашнего красавца. Он курил, всматриваясь в кусты сирени. А вот и мой гипноз. Взгляда отрывать от него не хотелось. Профиль у парня был неровный. Капризная нижняя губа, нос горбинкой. Волнистые светлые длинные волосы до плеч. Парень плавным жестом, пропуская волосы сквозь пальцы, откинул прядь назад. И от этого, гад, стал еще красивее. В руке с сигаретой у него болтался собачий поводок… Значит, есть надежда еще раз его увидеть.
Женщина дернула меня за рукав.
— …Не говорят кто?
— Кто?
— Ну, убиенный.
— Не говорят. Документов при нем не было.
— Не страшно тебе спать-то в квартире? Душа, она девять дней на земле еще кружит.
— Я с мамой ночевала. Сегодня подругу приглашу, а потом съеду.
— Куда?
Женщина с тревогой посмотрела на меня. Самые любопытные пенсионерки в мире — это российские пенсионерки, к тому же и беспардонные.
— Обменяюсь. В Крылатское перееду.
Мне разговор был неинтересен, мне хотелось смотреть левее. Парень бросил широким жестом сигарету в кусты и пошел от нас. Я готова была идти следом только для того, чтобы наблюдать за ним. И уже сделала шаг… но тут Стерва очнулась и ломанулась к подъезду. Крикнув старухе «До свидания!», я поскакала за ней. Наваждение прошло. Кажется.
Стерва отряхнулась и, пока я снимала сапоги, убежала прятаться. Она ненавидела мыть лапы. Я не спеша надела тапочки и пошлепала ее отлавливать. Она спряталась за пальму в гостиной и даже зарычала на меня. Зарычала как-то неуверенно, но я разозлилась. Не с моей ногой прыгать за избалованным животным.
— Иди сюда, Стерва.
Собака обнажила мелкие зубы и сделала рывок в сторону. Я тоже сделала рывок, Стерва столкнулась с моей рукой и, бросившись в сторону, сбила полуметровое плоское керамическое кашпо. На моей руке остались три кровавые царапины, но рукав дорогого пиджака не пострадал. Стерва забилась под тумбочку, а я развернулась и пошла за веником.
Неплохо мы взялись за наследство. Вчера столик стеклянный грохнули, сегодня кашпо ручной работы и небывалой стоимости расколотили, так, глядишь, все разорим и вернемся в прежнее полунищенское состояние.
Тщательно собрав крупные куски керамики и комья земли, я достала пылесос и решила пересадить осиротевший плющ к пальме. Потянув за ветку, я размотала длинное растение и увидела в его корнях плоский полиэтиленовый пакет. Полиэтилен был очень плотный и почти непрозрачный, но доллары — они и в Африке доллары. Портрет Франклина стандартного размера можно узнать и подо льдом, и в сумке соседки. Было бы желание.
Пакет я распечатала на кухне зазубренным ножом и от волнения даже чуть не порезалась. Пачка была в банковской упаковке. Значит, здесь десять тысяч долларов. Миленький цветочек рос у тети на стене. Ценное растение.
Я передумала пересаживать плющ. Пусть воздухом подышит. Наоборот, я застелила пол газетами, подтащила к пальме два пустых пакета и вывалила в них землю из керамической кадки пальмы. За неимением лучшего пришлось ее перекопать мельхиоровой лопаткой для торта. В кадке ничего лишнего, в смысле денег, не оказалось. Обидно.
Пришлось возвратить землю на место и туда же вкопать плющ.
Та-ак. Что мы теперь имеем? Мы имеем возможность найти в цветах или в иных предметах обстановки пачки полноценных американских долларов. Может, из-за этого Григорий так хочет меня отсюда выселить?.. Так что же, у Кати стены из золота, что ли? Я подошла к месту, где утром мама с папой приклеивали ободранные обои, подцепила не до конца присохший кусок, постучала по стене, погладила, прислушалась. Стена была типовая, бетонная. Уж в этом я понимаю. Пять лет рядом с пыльными и загазованными от сварки цехами на ЖБК зря не проходят. Наслушаешься от работниц и о составе бетона, и о продовольственных пайках, за которые я отвечала, и о сварочных агрегатах, и о мужиках.
О мужчинах и деньгах наши здоровенные работницы могли говорить бесконечно, естественно, в своем собственном фольклорном варианте. В заводоуправлении шутили, что студенты МИСИ очень любят бетонщиц. У них в общежитии можно жить неделями, и всегда будет сытно и жарко, только есть недостаток — перед тем как залезть в постель, надо стряхнуть простыни от вечного песка. И вставать надо тихо, чтобы другие женщины этого не услышали, а то налетят.
Пройдясь по квартире, я насчитала четверку больших цветов и десять маленьких. Мелкими были кактусы, не считая метрового в объеме монстра, который стоял возле компьютера в гостиной. Его я проверила вторым.
Ура! В нем тоже был запаянный четырехугольник, но с пятидесятидолларовыми купюрами. Радость моя была в два раза меньше, но, рассудив здраво, я решила представить самой себе, что первым бы разбила горшок с кактусом, тогда кашпо с плющом доставило бы мне радости в два раза больше. А от перемены мест слагаемых сумма, как известно, не меняется. И я порадовалась за себя еще раз, уже полноценно, на сумму в пятнадцать тысяч.
Времени на мои археологическо-цветочные раскопки ушло три часа. Ну ничего себе зарядка. Нога ныла от напряжения, Стерва следила за моими действиями с неослабевающим интересом, все время пыталась помочь копать и теперь походила не на элитную йоркширку, а на половую щетку после генеральной уборки в затопленном земляном подвале.
Пока я раздумывала, стоит ли сейчас же продолжать землекопательные работы или погодить до приезда родителей, позвонил папа и взволнованным голосом доложил о том, что они не вернутся сегодня в стольный град Москву по причине их с мамой совместного желания произвести опись ценных предметов на унаследованной папой даче. Мне же рекомендовалось, дабы не было страшно, пригласить к себе ночевать Милу или любого другого человека, приемлемого для достойного проведения вечернего досуга.
Вот такая речуга. Она означала, что папа немного «принял», у него хватило смелости доехать до ближайшей железнодорожной станции и позвонить оттуда. А на даче его наверняка ждет мама, жарящая картошку на свиных шкварках и охлаждающая водку в холодильнике. Я заверила отца, что всенепременно прислушаюсь к его рекомендациям, нагоню полный дом гостей и не позволю себе бояться как криминальных личностей, так и привидений. А также пожелала им нормально провести вечер и помириться хотя бы ненадолго. Папа промямлил благодарственные слова.
Мне кажется, что после разъезда с сестрой, когда Катя перестала ежедневно напоминать отцу об измене мамы, он стал у нас чаще бывать. А после смерти тетки, которая, кроме меня, была единственным знающим о мамином загуле человеком, папе стало некого стыдиться, и он опять потянулся к бывшей жене, которая была не только матерью его любимой дочери, но и просто устраивала его во всех отношениях.
Они прожили вместе почти двадцать лет. Если при выражениях других людей отец морщился, то мамины высказывания не замечал. Ему нравилось, как она готовит, нравилось, что она не дергает его по пустякам, когда он дремлет у телевизора после работы, нравилось спать с ней, прижавшись к теплому телу и уткнувшись в мягкую большую грудь. Мне не надо было об этом рассказывать, достаточно было видеть их по утрам, когда мама потягивалась, одной рукой нащупывая пульт телевизора и включая «Новости», а другой тормоша сонного папу, у которого на щеке были видны розовые полоски-складки наполовину от подушки, а наполовину от маминой ночнушки, в которую он утыкался во сне.
Наверное, к возрасту «ягодки» моей маме захотелось «африканских» страстей и дополнительных материальных субсидий, но для любовницы она была слишком властной.
Мне она не каялась в своих ошибках, не рыдала на плече и у отца прощения не просила, наоборот, припоминала грехи им одним известные. Но иногда, ковыляя ночью в туалет через ее комнату, я слышала, как она плакала. Она не ревела в подушку. Она лежала на спине, лицом к потолку, сдерживала вздохи и вытирала слезы с щек.
Господи, да о чем я думаю! Родители разберутся в своих отношениях в любом случае, а я сегодня нашла клад!
Не знаю, как реагируют на найденные пятнадцать тысяч миллионеры, я их мало встречала, практически ни одного, но моя радость перешла в другое качество. В раздумье. Куда денежки потратить? В принципе, это не проблема, тут моя мама справится за день, но мне тоже хотелось бы поучаствовать в этом нелегком деле.
Надо настроиться и понять, чего мне хочется больше всего? В прошлом году мне больше всего хотелось длинную норковую шубу. Как у Кати. У меня была черная синтетическая на холода, но ей было столько же лет, сколько моей бабушке, был полушубок из норки, но опять же с Катиного плеча, и если ей он прикрывал бедра, то мне едва прикрывал… зад. В мороз очень чувствовалось. Но теперь у меня две шубы, два плаща и три пальто. Главное, поменьше есть и постараться их на себе застегнуть… Тут я вспомнила сегодняшнюю курицу и кусок хлеба к ней. Черт! Опять забыла про раздельное питание.
Так, продолжаем шоу по выбору желания. Все тряпки, о которых мечтали я, мои знакомые, знакомые моих знакомых или, например, целые женские коллективы цехов и контор, у меня есть. Чего у меня нет?.. Любимого человека. То есть для «перепиха» может подойти Леонид, который периодически и приходил ко мне за этим, когда мама уезжала к папе «обсудить кое-что важное». Но как любимый человек Леонид восприниматься не может, так как он невзрачен, много выпивает за вечер и в постели думает только о себе.
Пока на горизонте нет подходящих кандидатур, а Леонардо Ди Каприо и так слишком занят любовницами, подумаем, чего же я хочу еще… Чтобы родители опять поженились! Но этого за деньги не сделаешь. А что можно сделать за деньги? Операцию. Операцию, пятую по счету, моего многострадального колена. А на сколько тянет такая услуга? С микрохирургией, наращиванием сухожилий и костной ткани? Тысяч на двадцать. Что из этого следует? А то, что хватит сидеть сложа руки, пора браться за остальные цветочные горшки. Если там есть пачки хотя бы по двадцать, десять, пять и одному доллару, то и это неплохо, я согласна и на восемнадцать тысяч.
Я вспомнила вчерашнего парня. Скорее всего его личность уже установили… Думать о нем было тяжело. И, взяв жестовский поднос, я пошла в спальню за цветами.
Естественно, что телефон зазвонил именно тогда, когда я шла обратно с тяжелым подносом, стараясь не упасть, запнувшись о ворс ковра, и не уронить скользящие по подносу горшки. А они вполне могли навернуться от моей неровной походки.
Поставив цветы на стол, я схватила трубку. Это опять звонила Мила. Она, понизив голос и прикрывая рот ладонью, начала рассказывать мне о пользе регулярной половой жизни для женщины в любом возрасте. Я с ней согласилась коротким: «Ну?», и Мила попросилась ко мне в гости вечером вместе со своим воздыханным Шурочкой. Для набивания себе цены я выдержала ее монолог о ценности человеческого общения еще минуту и согласилась принять сегодня в новой квартире Милу и Шуру. Она замялась на секунду:
— А Леонид?
— Что Леонид?
— Шурка без него может отказаться.
— Ну и черт с ним, посидим вдвоем. Мне тебе надо многое рассказать.
— Настя! В отличие от тебя, я не фригидная эгоистка. Я с ним трахаться хочу!
Мила это заорала в полный голос, и я представила реакцию окружающих ее дам в консервативной редакции технического издательства. Издательство практически разорилось, но женщины ходили на работу с упорством Сизифа. Мне стало жалко Милу, которая не могла привести Шуру к себе домой. Там, как и у нас, тоже были две проходные комнаты, активнейшая Милкина мать, толстая кошка Мусяка, но еще и пятилетний сын Милы — Вовочка. Со скуки не помрешь.
— Ладно, часам к семи подгребай со всей компанией. Можете ничего не покупать, сама сделаю стол. Это будет как новоселье и как поминки по моей любимой Кате одновременно.
— Спасибо, Настюша! Мы будем ровно в семь. Целую!
Пока я не поступила с подачи Кати в институт, я думала, что самая настойчивая и громкоголосая женщина в России — это моя мамочка, но после посещения квартиры Милы еще на первом курсе я поняла, как ошибалась. Милина мама при обсуждении качества купленного сегодня мяса, не особо напрягаясь, перекрыла звук собственного работающего пылесоса и соседской дрели. При этом «семейном» разговоре бывалые отделочники у соседей перестали долбить стену, испугавшись и прислушиваясь к звукам, напоминающим перебранку пароходов, но, видимо, соседи их успокоили, и они продолжили дальше вгрызаться в дрожащую стену.
Мила тоже не отличалась скромностью при изложении своих мыслей. В институте ее было слышно в обоих концах длиннейших коридоров. Иногда ей удавалось говорить тихо, часто это происходило на экзаменах, когда она не знала материала. Если, не дай бог, в этот день она случайно подготовилась к вопросам, бедным преподавателям головная боль была обеспечена минимум на сутки.
Мила говорила уверенно, рубила рукой воздух и потряхивала головой с пушистыми волосами. Пытающихся задать вопросы преподавателей она просто не слышала и излагала выученный, а иногда даже и понятый материал до конца. При этом, не справляясь со звуковым напором, гнулись оконные стекла и дрожали входные двери.
Одногруппникам не нужно было потом спрашивать, на какой вопрос ей пришлось отвечать, — не услышать ее ответ могли только прохожие на другой стороне улицы, если, конечно, не прислушивались. Остановить Милу можно было, только придвинув к ней зачетку с вожделенной четверкой. При тройке она впадала в праведный гнев и орала, чтобы ей задали дополнительный вопрос. Опытные преподаватели при ее ответе выходили в коридор покурить.
При таких голосовых данных в ней должно было быть не меньше центнера веса, как в мамочке, но Мила весила от силы пятьдесят килограммов. После рождения не менее громко вопящего сына она поправилась на два килограмма и пока осталась в этой весовой категории.
Я перенесла в ванную остальные цветочные горшки и выстроила их на дне треугольной джакузи. Цветы стояли зеленым теплым оазисом на газетном островке внутри бледно-розовой ванны. На меня напал жесткий азарт. Уже все равно было, какого достоинства доллары я найду, главное, хоть что-то найти. Это была самая необычная азартная игра, почище любой рулетки.
Я конвейерным способом опрокидывала землю из горшков в отдельные кучки, чтобы потом не перепутать, какой состав в какую тару идет. В горку земли я запускала пальцы и разминала комки почвы, стараясь нащупать инородный предмет. В корнях третьего растения, «рогатого» кактуса, была еще одна пачка пятидесятидолларовых купюр. Я наспех вскрыла ее, убедилась, что банковская упаковка не повреждена, отложила деньги на стиральную машину и осторожно принялась за следующие горшки.
Шесть из них были пустыми, в земле седьмого была совсем другая «начинка». Мои пальцы в горке земли из-под восковой лианы почувствовали неровность извлекаемого предмета. На свет появилась старинная серебряная брошь с десятью крупными жемчужинами.
Ну конечно! Года два назад Катя прочла о том, как можно «оживить» жемчуг. Среди множества рецептов она выбрала самый экзотический: закопала брошь и кольцо в землю и раз в неделю поливала собачьей мочой. Полагалось это делать лет пять, но через пару месяцев ей надоело, она решила достать драгоценности, но сначала ей было некогда, потом она купила новую мебель и сделала перестановку, а позже забыла, в каком горшке сделала тайник, а искать специально было лень. Она не спешила найти брошь, к этому времени драгоценностей у нее было достаточно, к тому же она Козерог, а жемчуг совсем не их камень.
Да-а, а я-то иногда думала, что Катя художественно привирала. Ага, значит, рядом должно быть кольцо. Под пальцы мне попалось несколько комков, и один из них, разломившись, тускло блеснул серебром, освобождая шарики жемчуга. Центральная жемчужина оказалась розовой.
Рассматривать драгоценности при электрическом свете все равно что есть замороженную клубнику. Я вышла на кухню и долго вертела в руках две серебряные вещицы. Их было так приятно держать, так волнительно рассматривать завитки украшений в стиле «модерн». Мне показалось, что именно такие украшения должны были носить нервные поэтессы и тощие накокаиненные любовницы банкиров и купцов в начале двадцатого века, в Серебряный век русской поэзии.
Странно, что Катя так и не удосужилась найти жемчужный комплект — он был сделан в ее стиле. Хотя, насколько я помню, она относилась к серебру только как к металлу для посуды или статуэток. Драгоценности она воспринимала только золотые и из платины. У каждого свои заморочки.
Рассматривать брошь и громадное кольцо становилось трудней темнело. Я посмотрела на часы. Блин, половина шестого! Я метнулась в ванную. Оставшиеся два горшка я проверила без энтузиазма, они были пустые.
Аккуратно устроенные кучи земли в ванной я рассовывала по горшкам совсем не в той последовательности, но разбирать, какой оттенок почвы был предназначен для какого цветка, было некогда. «Разоряла» я горшки часа два, утрамбовала землю за полчаса.
Расставив цветы по старым местам, я тщательно вымыла ванную, подкрасилась и надела китайский серебристый шелковый халат с вышитыми на спине тростниками и хижинами с загнутыми крышами. Спереди вышивки было в три раза меньше. Я скрепила на груди халат только что найденной брошью, но грудь полукружьями вываливалась из тесноватого халата. Мне сперва показалось лишним сейчас надевать кольцо с жемчужиной размером с голубиное яйцо, но я не выдержала, надела. Все это было вызывающе красиво, но ничего, Мила переживет, а мне уж очень понравилось собственное отражение в зеркале.
Мила с ребятами приехала в половине восьмого. Шура протянул мне тортик размером с детский кубик. Леонид держал в руке что-то вроде цветка. В пластмассовый цветочный стакан был втиснут огрызок традесканции. Такими «подарками» торгуют старушки у метро по пять рублей за штуку. Смешно, но я тут же прикинула, что в этот горшочек может влезть не больше ста граммов водки или пара десятидолларовых купюр, сложенных в четыре раза.
Пока я рассматривала цветок, мои гости замерли на пороге и рты их открылись до неприличия. Стоять в шелке при открытой входной двери было холодновато, и я втащила Милу в прихожую. Ребята протопали за нами.
— Настька, обалдеть, как выглядишь!
Мила это сказала вполголоса, но спящая в кресле Стерва вздрогнула и с испугу тявкнула на вошедших.
— Ой какая красотуля!
Мила на ходу скинула полусапожки, хотела взять на руки Стерву, но та привыкла к тишине в доме, приближающийся звук ее напугал, и собака сбежала в спальню.
Шура и Леонид, непривычно тихие, чинно разделись и, почему-то поклонившись мне, вошли в комнату.
Расставить по местам цветы я успела, а вот накрыть стол — нет.
— Мил, у меня два важных дела случайно образовались, со столом пока не получилось. Но я предлагаю такой вариант. Вы разбираетесь с гарниром и сервировкой, а я быстро схожу в магазин, он в соседнем доме.
Шура и Леонид синхронно и согласно закивали, Мила с незакрывшимся ртом разглядывала обстановку.
— Твою мать, Настька, зашибись, какая квартира.
Это Мила сказала тихо, и мне на секунду показалось, что в ее голосе появилась обида.
Она охала еще минут десять с черной искрой зависти в глазу, пока, переодеваясь в ванной, я не сказала ей на ухо:
— Да, квартира хорошая, но придется менять. У меня трудности, все не так радужно, как выглядит. Но давай об этом потом и не говори мальчикам, пусть помучаются.
— Договорились.
Мила, повеселевшая после слова «трудности», поцеловала меня в щеку.
— Ладно, беги, Настюш, беги, а то мужики обидятся, мы же после работы, голодные. У метро даже от сосисок в тесте отказались, берегли животы для застолья.
Я спустилась вниз, поменяла в обменном пункте сто долларов и впервые прошлась по супермаркету, ни в чем себе не отказывая. Конечно, я не стала покупать икру и французское шампанское, тем более что спиртного в доме было пока в достаточном количестве, но осетрину, французский сыр и киевских котлет прикупила.
Еще набрала пива на опохмелку, конфет и всякой ерунды типа нарезанной колбасы двух сортов, майонеза, масла и сельди в винном соусе. Небольшая заминка произошла у кассы, когда я переложила продукты из тележки в пакеты и поняла, насколько увлеклась, в смысле веса всего купленного, но молодой человек из охраны магазина предложил мне помочь все это донести. Я с большой благодарностью приняла помощь, и охранник мужественно дотащил пакеты до подъезда.
— Вечеринка намечается?
— Да. Поминки по тете.
— Извините.
— Да ничего, поминки поздние. Спасибо вам большое.
Широкоплечий охранник ежился в своем костюме, ждал приглашения. Я второй раз пожалела о приезде Леонида, этот парень был гораздо симпатичнее, но переигрывать сценарий было поздно. Я подхватила пакеты, еще раз поблагодарила обаятельного парня и похромала домой. Охранник возвращался в магазин бегом, плавно огибая лужи. Убегающий экземпляр был очень хорош, мне даже показалось, что помогал он мне не только из сострадания. Но тот парень, с лицом сердитого ангела, был все-таки лучше.
В квартире мне пришлось пожалеть об уступке Миле в третий раз. Она приготовила картофельное пюре, нарезала овощей для салата, сервировала стол в гостиной, а два приглашенных приятеля сидели за этим самым столом, смотрели телевизор и активно потребляли мартини с водкой. Бедные негры, как я в данный момент понимала слово «дискриминация». Поставив пакеты у ног ребят, я постучала вилкой по хрустальному бокалу.
— Господа! Строем и рысью приказываю направиться на кухню и подготовить закуски к поеданию. О спиртном, пока мы все не сядем за стол, забыть. Приказ понят?
Шура среагировал первым, вскочил и вытянулся «во фрунт».
— Есть, таарищ енерал.
Леонид тоже выбрался из-за стола, но не так молодцевато.
Мила, удивленная моим громким голосом, который я повышаю крайне редко, проводила ошарашенным взглядом Леонида и Шуру, прошедших маршевым шагом на кухню. Мила бросилась было помочь им, но я зашипела: «Сами!» и поманила ее за собой.
Стерва, вышедшая из спальни, потрусила за нами, я погрозила ей пальцем, и она, взвесив «за» и «против», неспешно направилась в сторону кухни. Новые люди в квартире, по ее многолетним наблюдениям, на первых порах заигрывали с собакой хозяйки, а значит, ей вполне могла обломиться какая-нибудь вкуснятина. Наивная собака. Женщины и так ее закармливали, а мужчины отдавали вкусные куски только в присутствии женщин.
Я видела, как один Катин знакомый художник, перепив, улегся на полу в кухне и разговаривал с остальными оттуда. Когда ему приспичило закусить, он сожрал «Педи гри» из миски Стервы. Та возмущалась визгливым скулежем, гости сгибались пополам от смеха, а художник не сразу и понял, чем он обидел «такого нервного песика».
Мы прошли через большую комнату, и я открыла дверь лоджии. Мила начала и здесь охать от восхищения, рассматривая стены, отделанные резным деревом, стоящие на полках керамические вазы и статуэтки.
— Мила, мы здесь не за этим.
Я подняла в углу лоджии крышку и кивнула в открывшийся прямоугольник с автоматически зажегшейся подсветкой.
— Лезь. Там подпол. Выбери огурчики, варенье и еще что-нибудь. Я ребят не хотела туда посылать. У Кати там стоят две бочки с вином.
Она радостно ойкнула и быстро исчезла в погребе. Через несколько минут, в которые я прослушала громкие вскрики восхищения из-под земли, Мила выставила на пол лоджии нужные банки и вылезла сама.
— Да, с таким погребом можно запросто пережить пару-тройку кризисов.
Я гордо согласилась, и мы пошли к ребятам на кухню. Два наших увальня разложили закуску по тарелкам с большим изяществом, не забыв украсить зеленью и подровнять неровно лежащий хлеб, нарезанный Милой. Заодно они заправили майонезом салат и соорудили сверху «мухомор». При нашем появлении на кухне хлопнула дверца холодильника и звякнуло стекло, кажется, бутылки текилы, но затевать сейчас командную разборку по невыполнению приказа не хотелось.
Мила сказала ребятам пару комплиментов, а я лишь милостиво улыбнулась, как бы воспринимая их старание за обычное явление.
Через несколько минут мы сидели за столом и молча пили за Катю. После печального тоста пошли более веселые. Водка расслабила и меня. Мы все не виделись месяц, накопилось много новостей, и было о чем поговорить. Мила подыскала себе новую работу, но место там освободится только к концу следующего месяца. Шурик похвалился повышением в должности. Леонид встрял с рассказом о случае на работе, «когда один мужик сдуру купил билет «Русского лото» и выиграл почти штуку баксов». Я, как и все, сделала удивленно-завистливое лицо. Деньги, которые я сегодня нашла, лежали в сейфе Кати и оттуда грели мне душу.
Все трое стали вспоминать случаи крупных и мелких выигрышей. Я слушала с интересом. Постепенно, в соотношении с выпитой водкой, мы перешли на более страшные случаи. Мила переставила на стол бронзовые подсвечники из застекленной «горки» и зажгла свечи. Стало уютно и немного жутковато.
Мы говорили о вещих снах, о привидениях и убийствах. Мила с расширенными от любопытства и водки глазами спросила, не посещает ли меня Катя. Я замахала руками, сплевывая через левое плечо. Шурик предложил погадать на картах для поддержания романтичности вечера, Леонид больше склонялся к «дураку» на раздевание. Но настроение было пока не то.
Мы выпили за здоровье, и я… заплакала. Типичными женскими пьяными слезами.
— А вчера в это самое время вон там, у окна, убили парня. Лет двадцати. Кровищи было!.. Жалко его. И меня.
Шура и Леонид замерли с рюмками в руках, Мила хлопнула ладонью по столу.
— Я так и знала! Почувствовала утром! Мужики, я же ей и позвонила с утра, как только услышала об этом.
Начались расспросы и комментарии случившегося.
Я рассказывала о смерти Кати, о вечере у дяди, о милиции. А перед глазами был молодой парень с окровавленной шеей, разгромленная комната, пятно на розовом ковре. Мне стало совсем плохо, и я разревелась в голос. Мила пересела ближе и утешала меня, размазывая слезы по моему лицу. Шура с серьезным лицом объявил соломоново «Все проходит, и это пройдет» и предложил выпить, не чокаясь. Мы встали, молча выпили. Я оглянулась. Квартира показалась чужой. Надо продавать и не сомневаться.
Все-таки мы сначала погадали друг другу, а затем и поиграли на раздевание. Первым раздетым оказался Шура, второй я.
Ночью Леонид не всегда забывал обо мне и даже не очень потел. Мы спали с ним в гостиной, не задувая свеч. Мила и Шура проверяли на прочность кровать гостей в отдельной спальне. Стерва, из любопытства забравшаяся в комнату гостей, оттуда не уходила и подвывала при самых страстных вскриках Милы. Я при этом чуть не падала с дивана от хохота, Леонид просил меня не отвлекаться.
А на следующее утро болела голова, пахло сгоревшими свечами и скулила Стерва. Я совершенно забыла, что собаку надо выгулять. Стерва скреблась в дверь спальни, потом дверь немного отворилась и тут же захлопнулась. Собака села перед диваном и смотрела мне в глаза. Пришлось вставать. Леонид спал или делал вид. Одеяло наполовину сползло, и было видно, как он пополнел за два года нашего знакомства. Талия мягко переходила в живот, лежащий дополнительным полушаром на простыне. Мне кажется, что у женщин это выглядит эстетичнее. Я раздвинула тяжелые портьеры.
Погода на улице была, что называется, «займи, но выпей». Небо серое, дождь со снегом. Ветки деревьев были почти голые, черные, золотые листья поникли. Стерва, настойчиво взвизгнув, напомнила о себе. Я с полузакрытыми глазами натянула джинсы, носки, два теплых свитера и свою старую куртку.
Погода снаружи была еще мерзостнее, чем выглядела из квартиры. Стерва бодро сбежала с лестницы и потрусила к деревьям под окнами.
Холодный ветер метнул в лицо горсть мокрого снега, глаза на секунду закрылись… Сзади хлопнула подъездная дверь, и меня толкнула пронесшаяся мимо махина. Я упала. Попыталась хотя бы сесть, а пронесшееся мимо существо уселось на асфальте напротив меня и смотрело с интересом. Это была огромная темно-серая собака, мастиф. Ухоженная такая собачка, на фоне которой я выглядела бомжихой на гололеде. Пока я, согнувшись каракатицей с отставленной негнущейся ногой, пыталась встать, рука в тонкой перчатке поддержала меня под локоть. Я скосила глаза на помощника… и мне стало совсем стыдно. Передо мной стоял тот самый красавец. Любая женщина, будучи его женой, на улицу такое сокровище без личного сопровождения не выпускала бы.
Молодой человек не поздоровался и сочувственно не улыбнулся. По взгляду было понятно, что его больше заботит, не поранился ли его пес при столкновении с ненужным предметом, то есть со мной. А я буквально карабкалась по парню для принятия вертикального положения. Он удовлетворился результатом моего восстания из пепла, отряхнул свои перчатки и, не оборачиваясь, вприпрыжку сбежал со ступенек. Грациозно, легко.
Из кустов ему под ноги выбежала Стерва. Парень споткнулся и упал. И этот недобитый собачник смотрел с осуждением не на Стерву, а на меня. Стерва протявкала о своем отношении к падающим на нее людям и начала забираться на ступеньки.
Куртка моя была мокрая, Стерва забиралась по лестнице раз в десять медленнее, чем сбегала с нее, и я решила для ускорения процесса взять ее на руки. Сделав несколько шагов, я подхватила собаку. Парень уже поднялся и смотрел на мои ноги.
— Давно из гипса?
— Уже лет двадцать.
— Подожди. Так тебя действительно моя собака сбила?
Вот это вопросец.
— У меня нет привычки кидаться под собак, особенно в семь часов утра.
Я развернулась и, стараясь все-таки согнуть чертову ногу, пошла к дверям подъезда.
— Подожди. Просто ты так на меня вчера смотрела.
— Я? Вы ошибаетесь, я вас никогда в жизни не видела. Вы слишком красивы, я бы запомнила.
Еще через один мой шаг парень стоял передо мной.
— Извини. Я только сейчас рассмотрел, может, это была не ты.
— Мне холодно, и нет настроения разговаривать. До свидания.
Действительно, настроения не было. Я не мазохистка. Стоять в мокрой старой куртке, хромоногой, невыспавшейся и с похмелья перед молодым мужчиной, до болезненности напоминающим мечту, мне, мягко говоря, удовольствия не доставляло. Стерва заворочалась на руках, а мне захотелось пива.
В квартире все спали. Я откупорила темный «Афанасий», поставила у кровати и толкнула Леонида в бок. Он послушно подвинулся. На сегодня из серьезных дел необходимо было заехать к Сергею Дмитриевичу, поговорить об убийстве и дозвониться в больницу, узнать о размере сумм за операции. До одиннадцати времени еще было полно, и я, не справившись и с половиной бутылки, заснула.
В одиннадцать я чувствовала себя вполне сносно. Сегодня Сергей Дмитриевич, в очках и в своем кабинете, смотрелся гораздо солиднее. Он повторил позавчерашние вопросы, и я ответила на них, не задумываясь. Затем он положил на протокол допроса несколько фотографий.
— Узнаете?
На одной фотографии за праздничным столом сидела компания, старательно смотревшая в объектив. На другой сильно накрашенная девушка с сигаретой в руках, оседлав лежащего на полу парня, смотрела в объектив. Парень, изогнувшись, тоже пялился со счастливой улыбкой на фотографа.
— Это что, он?
Сергей Дмитриевич посмотрел на меня поверх очков.
— Он. Игорь Евгеньевич Пирожкин. А компания на этой фотографии — его близкие друзья. Из мужской половины практически все очень близкие. Они угоняли машины, подсылая своих девушек. Скромная девушка ехала с выбранным мужчиной среднего возраста с обручальным кольцом на руке за небольшие деньги в темное, лесистое место или в глухой двор. Там предлагала за проезд расплатиться натурой. Во время подготовки к процессу к машине подходили ребята, фотографировали сцену и выкидывали владельца из автомобиля. Если пострадавший слишком рьяно начинал искать угнанную тачку, ему домой высылался самый откровенный снимок… За ними числится пара квартирных краж. Недоказанных. Наверняка были еще какие-нибудь подвиги такого же порядка.
Следователь говорил устало, иногда снимал очки и сильно тер глаза. Я вспомнила о своей тяжелой сумке.
— Сергей Дмитриевич, у меня пиво есть. Хотите?
— Не положено. Давай, но дяде не проболтайся.
Я достала из сумки две бутылки светлой «Балтики», открыла обе и одну протянула следователю.
— А что он в квартире делал? Я проверила — все на месте.
— Может, сейф искал… У тебя есть ценные украшения?
— Да. Но самые дорогие были на мне.
Сергей Дмитриевич сдержал отрыжку от пива.
— Насть, а может, он что-нибудь под заказ искал?
— Ну откуда же я знаю, Сергей Дмитриевич? Сама голову два дня ломаю. А его семье сообщили? У него семья есть?
— Есть. Нормальная мама, в семье горе. А кто это сделал, для чего — не пойму.
Пока я допивала пиво и делала вид, что дурной с утра головой тоже обдумываю версии случившегося, следователь поговорил по телефону, закурил.
— Вчера ничего особенного не случилось?
— Нет. Мама с папой помирились.
— Ладно, Настя, иди. Будет что новое — звони, телефон знаешь.
Я поставила пустые бутылки в пакет, произнесла дежурное спасибо и с удовольствием вышла из казенного учреждения с пустыми коридорами. Домой я поехала на такси — могла себе позволить.
Настроение, правда, оставляло желать лучшего. Мне было обидно. Обидно за все. И за то, что парень, или кто там за ним стоит, хотел меня ограбить, и за то, что дома меня ждет любимая Милка и нелюбимый Леонид. И даже за то, что мужчина, который иногда, быстро и только по касательной, мелькал в моих снах, сегодня нехотя помог мне подняться из лужи на кафеле ступенек подъезда.
А дома меня ждали только любимые люди. Мама с папой и Милка. Папа со Стервой на руках дремал перед телевизором, Мила и мама возились на кухне.
Настроение резко пошло вверх, и очень захотелось погулять с собакой. Я не врала себе, мне хотелось «случайно» показаться тому парню с мастифом не в утреннем затрапезном виде, а в дневном, симпатичном.
Мама и Мила слаженно мыли посуду и обсуждали тему цен на продукты, одежду и предметы быта. Слушать их сейчас не было сил.
Зубы были почищены два раза, косметика подправлена. Лицо смотрело из зеркала почти осмысленно, глаза не косили, руки не дрожали. Я тихо сняла с папиных колен Стерву и вышла на улицу. Сделала два круга вокруг дома. Интересующий меня объект отсутствовал. А жаль. Погода к середине дня разгулялась, солнце припекало, подсушивая асфальт и золотящиеся листья. Я уже полчаса маячила перед окнами дома.
Днем любителей прогулок на поводке было мало, около нашего дома ни одного. Я решила не расстраиваться и вернуться в лоно семьи.
У подъезда, глядя в лужу у себя под ногами, курил утренний парень. Его огромной собаки рядом не наблюдалось, и он не отвлекался ни на что, сосредоточившись на своем отражении в луже. Я знала, как привлечь к себе внимание, и обернулась к собаке.
— Стерва, иди сюда, милая, перестань есть всякую гадость.
Мне не понадобилось даже голоса повышать. Парень смотрел на меня и Стерву озадаченно.
— Слушай, ты сама ее так назвать догадалась или кто посоветовал?
— Ее так назвала тетя. А как вашего борова зовут?
— Зорька.
Я махнула рукой, не веря. В кустах появилась огромная морда мастифа и уставилась на нас со Стервой плотоядным взглядом. Парень поцокал языком, и многокилограммовая махина, осторожно обойдя нас, уселась рядом с лавочкой, восторженно уставившись в глаза хозяину.
Я примерно так же была готова на него смотреть, но сдерживалась. Говорят, для того, чтобы пожениться, люди должны подольше и получше узнать друг друга, проверить чувства. Может быть. Для женитьбы. Для того, чтобы захотеть мужчину сильно, до головокружения и дрожи в пальцах, достаточно пары минут. Во всяком случае, так произошло сейчас у меня.
— Ты как, синяков себе не набила?
— Не знаю, не проверяла еще. А как вас зовут? Надеюсь, не Борькой или Васькой, как бычков на ферме?
— Нет. Алексеем. А тебя?
— Анастасия.
— Насть, ты вечером во сколько гулять выходишь?
— Вечером?
Что ему ответить? Что мне и сейчас уходить не хочется? Что я готова стоять перед ним до завтрашнего утра, только бы видеть его и слышать?
— Вечером как получится, но сегодня, ради вас, могу выйти ровно в восемь. Устраивает?
— Устраивает. Но лучше в девять.
Стерва, по объему в два раза меньше морды Зорьки, нагло обнюхивала огромную собаку, не смеющую перекусить ее в одно сжатие челюсти в присутствии хозяина. Я подхватила свою собачонку и прошла мимо Алексея, изо всех сил стараясь не показать, насколько мне бы сейчас хотелось вместо Зорьки сидеть у его ног, а потом дождаться приглашения в квартиру и там наблюдать за его жизнью. Может, он иногда бы меня гладил…
Дома я отдала маме на руки Стерву для мытья грязных лап, пока собака не забилась под тумбочку.
На кухне было чисто, посуда стояла на своих местах, строй пустых бутылок в углу исчез. Мила разговаривала по телефону, прикрыв трубку рукой:
— К ней сейчас нельзя, родители… Не знаю… Вряд ли.
Я тоже подтвердила, что «вряд ли». Видеть и сегодня Леонида было бы слишком тяжело даже для моей весьма устойчивой нервной системы. Мила чмокнула меня в щеку, поблагодарила за вчерашний вечер и убежала на встречу с Шуриком. Времени было всего два часа дня. Впереди семь часов ожидания.
Мама выпустила Стерву в комнату и привела на кухню отца. Мы сели за стол, достали остатки вчерашней закуски и разлили по бокалам пиво. Отец смотрел на меня с сочувствием.
— Ну, доча, рассказывай, что там следователь тебе наговорил.
Черт, я и забыла про все эти неприятности. Родители смотрели на меня с участием, и я выдала им версию Сергея Дмитриевича об убиенном Игоре Пирожкине, занимавшемся в свободное от досуга время угоном индивидуального легкового транспорта. А досугом парню служило времяпрепровождение в компании более старших молодых людей, в которой были совместные попойки, покурки и пое… Подрастающий бандит, короче говоря. А вчера он вполне мог залезть ко мне по наводке, искал что-то конкретное.
Наша семья решила, что парень имел не совсем высокий моральный уровень, но все равно живой человек и его, дурного, жалко. Мы выпили за упокой его души по глотку пива.
Мама посерьезнела, достала из кармана помятый список «мелочей» с дачи, которые родители вчера наметили на продажу. Я увидела названия в столбик:
комплект для камина чугунный кованый — 1 шт.;
подсвечники в виде фигур дриад, пятирожковые бронзовые, позолоченные, высота 1 метр — 2 шт.;
панели красного дерева резные, два на полтора метра — 4 шт.;
люстра хрустальная, десятирожковая, ручной работы — 1 шт.;
картины — пейзажи и натюрморты, предположительно русских импрессионистов… — 8 шт.
Я представила, как будет выглядеть Катина дача без этой «мелочевки».
— Мам, а может… А если бы у тебя были деньги, ты продала бы все это?
Родители моментально оторвались от списка, и мама сказала папе:
— Она нашла у Кати заначку. Нашла?
— Да. Тысячу долларов. Но сто я уже взяла себе.
— Вот смотри, Коля. Она же вся в твою сестру мотовку, земля ей пухом. За один день сто долларов спустить. Да я на такие деньги могла бы прожить дней десять…
Папа напомнил маме, что если бы Катя была наша наследницей, а не наоборот, то ей бы пришлось еще за наши похороны платить и мелкие долги отдавать.
Мама замолчала, разглядывая на стене расписные разделочные доски.
— Мам, так ты не ответила. Имея деньги, ты стала бы продавать вещи с дачи?
— Нет, теперь это наше, и мне трудно с такой красотой расставаться. Только картинки Катькины, подрамники всякие, краски — это, конечно, надо продать.
Мне показалось, что Кате это было бы неприятно.
— Подожди, мам. Может, я еще что-нибудь найду. Не продавай ничего. Вообще, по обычаю, мы должны были бесплатно все это раздать ее друзьям-художникам. На память и чтобы скорби было меньше.
Мама развела руки:
— Ну не знаю. Я бы не…
Папа по давней, из моих детских воспоминаний, привычке взял нас с мамой за руки.
— Девоньки, а поехали сейчас на дачу. День золотой, хотя и холодный. Камин растопим. Завтра воскресенье, сегодня и выпить можно.
Мама засветилась счастьем. Я тоже захотела на дачу с помирившимися родителями, к горящему огню в камине, к шампанскому. Но…
— Извини, пап, мне надо остаться в Москве, одному человеку обещала.
Папа похлопал меня по руке:
— Ничего, мы и вдвоем с радостью съездим. Ты, надеюсь, не с Леонидом встречаешься? А то приезжаем мы сегодня с матерью, а он с другом на кухне пиво пьет, пока Милка мечется, со стола убирает. У Леонида штаны расстегнуты, футболка несвежая, брюшко выпирает. Мама высказалась короче:
— Лентяй и распиздяй.
Я полностью согласилась с ее резюме.
— Мам, Григорий сегодня ни разу не объявился.
— Я ему сама недавно позвонила. И он этаким веселым голосом объявил мне, что в стране кризис. А то я не знаю, с августа сахар и подсолнечное масло не покупаю, на старых запасах живу. И этот кризис теперь отразился на их фирме, поэтому вопрос о квартире пока откладывается, но не отменяется. Кстати, Настя, завтра Григорий просил побыть дома, должны звонить представители фирмы по продаже квартир, хотели показать нам варианты в элитном доме… Хотя теперь непонятно зачем… Представляешь, Коля, я так надеялась, что именно он грохнул вчерашнего парня, но у Григория алиби на весь вчерашний вечер — в кино был.
— У настоящего убийцы всегда есть алиби.
— Так в кинотеатре он с компанией был…
— Все равно он сволочь. Я и Кате пытался сказать. Черт, так хотел машину поменять…
Я не стала перебивать родителей, которые уже настроились деньги за обмен получить, а теперь их планы о новых квартирах рушились. Поблагодарила судьбу за тот случай, который заставил Григория пока не обменивать Катину квартиру. Родители в два голоса начали повторять, что «с квартирой нечисто, надо менять или святой водой брызгать». Я соглашалась. Надо так надо. Но не сегодня. И не завтра.
Родители собрались на дачу, забрали у меня бутылку текилы и семьсот долларов, «чтоб не пропали зря». Они хотели и Стерву прихватить «на природу», но я свое алиби не отдала, обещая гулять с ней с утра до вечера.
Расцеловавшись и проинструктировав меня, как надо закрывать дверь и отвечать на телефонные звонки, они уехали.
Время не спешило, было всего четыре часа. Так как ждать было невыносимо, пришлось направить свою энергию на уборку в квартире.
История доллара. Продолжение
Будучи политическим философом, Томас Джефферсон стремился к созданию систем, основанных на рациональных принципах. Свой излюбленный принцип функциональной простоты Джефферсон применил к денежной системе молодой Америки. До этого на территории Америки имели хождение несколько валют, но основной являлась английская — фунт.
В 1791 году Джефферсон пишет докладную записку в правительство о новой валюте Америки, в основу которой была положена десятичная система. Появился ДОЛЛАР.
(Источник: Эдвин Дж. Доллан «Деньги и банковское дело…»)
Один доллар. Портрет
Джордж Вашингтон.
1-й американский президент. 1789–1797. Творец американского президентства.
Родился в 1732 году в семье обеспеченного плантатора-рабовладельца. До начала войны за независимость занимался спекуляцией индейских земель и был майором милиции. К концу войны за независимость Северных штатов от Англии стал главнокомандующим американской армии.
Под руководством Джорджа Вашингтона в 1787году была разработана конституция США.
Он женился в 1759 году на богатой вдове с двумя детьми и сразу вошел в элиту плантаторской аристократии. После президентства Вашингтон с женой жил в своем поместье Маунт-Верноне и довольно часто посещал большую стройку — будущий город Вашингтон.
Умер первый президент в 67 лет и в завещании велел освободить своих рабов.
(По материалам БСЭ, т.4, и сборнику «Американские президенты», пер. с англ., 1996 год)
На протирание пыли, чистку ковров и смену белья ушло три часа. В семь я решила часок поваляться в ванне, намазав на себя все известные мне маски на все возможные места.
В половине восьмого залаяла Стерва и раздался звонок в дверь.
Пришлось влезть мокрым телом в махровый банный халат и ковылять к двери, путаясь в соскакивающих тапочках. В видеофоне были видны два молодых человека. Парень повыше нажал еще раз на звонок. Абсолютно мне незнакомые личности. Пускать или нет?
Мужчины от камеры не прятались и вежливо поздоровались с вышедшей из своей квартиры соседкой. Я открыла дверь.
— Вам кого, Катю?
— Нет. Нам нужна Анастасия Голованова.
— Тогда входите. Переобуйтесь в тапки, пожалуйста, и проходите в комнату, а я утеплюсь, вы меня из ванной вытащили.
Они, синхронно склонившись к ботинкам, так же синхронно заверили меня, что «без проблем, они подождут». Стерва села напротив них и следила за тапками.
Я переоделась в ванной в джинсы и свитер. Мужчины при виде меня встали с дивана, где они вальяжно полуприлегли. Вид у них был очень… спортивный. Слишком спортивный. Тапки стояли перед диваном нетронутыми, Стерва лежала под любимой тумбочкой.
— Здравствуйте еще раз. Я не совсем поняла, кто вы.
Мужчина повыше и постарше протянул мне руку:
— Вадик. А это Славик Пирожников. Брат Игоря.
Я прикрыла рот рукой — мне стало жалко этого здорового парня с запавшими глазами.
— Боже, несчастье какое у вас! Мне только сегодня Сергей Дмитриевич, следователь, сказал, как его зовут.
Молодые мужчины слушали внимательно, молча выискивая что-то на моем лице. Я тоже замолчала. Это они приехали сюда, пускай объясняют.
— Настя, расскажи нам, как это было. Мужчины возвышались надо мной тренированными телами. Меня это сковывало.
— Давайте на кухню пройдем, сядем и выпьем. Мне стоять тяжело.
Я заперла в комнате Стерву, чтобы не болталась под ногами, и похромала на кухню, гости за мной.
— А что вы не позвонили? Меня дома могло не оказаться.
— А кто ж нам телефон скажет? — Вадик посмотрел на меня сверху. — Мы узнали об убийстве вчера утром, по телевизору. Мама Славки и Игоря позвонила по указанному телефону. Вчера на опознание съездили, матери плохо стало, а сегодня решили сюда… Спросили старика какого-то, где квартира, в которой парня убили, представились родственниками застреленного. Дед показал. Вот и зашли.
Мужчины сели за стол среди кухни, больше похожей на столовую. Славик тяжело плюхнулся, и я порадовалась за Катин вкус. Стулья на кухне стояли добротные, на века. Вадик осматривался, Славик следил за мной тяжелым взглядом.
Я поставила на стол рюмки, достала бутылку водки, сыр и колбасу. Выпили по первой.
— Мы с мамой в тот день были у дяди на дне рождения. А на обратном пути…
В десятый раз пришлось рассказать о позавчерашнем вечере. О том, как поехала сначала не в ту сторону, о развороте и десяти минутах между моим приездом и смертью Игоря, только не стала говорить, что мой дядя — полковник милиции, но нарочно подробно рассказала о предъявленных сегодня фотографиях и версии Сергея Дмитриевича.
При словах «сейф» и «драгоценности» парни напряглись. Я решила пойти ва-банк и показала кольцо, которое достала из сейфа днем, когда рассказывала родителям о посещении милиции.
Оба с интересом рассмотрели кольцо. Мы выпили по второй, и я предупредила, что больше не буду. Мужчины согласно кивнули и выпили по третьей.
— Слышь, Насть, мутное дело какое-то получается. Мы вместе с Игорьком работали…
Вадик посмотрел на выражение моего лица, я слушала с вниманием, давая понять, что о роде деятельности убитого и сидящих здесь ребят просто не догадываюсь и предположить не могу, что некоторые граждане занимаются законопротивными вещами.
— Работали, значит, тесно. Все всегда на виду…
— Короче, не мог он без нашего разрешения пойти на это дело. — Голос у Славика оказался высоким, с фальцетом. Покрасневшие глаза смотрели на меня с ненавистью. — Ты точно его раньше не знала?
— Не знала. И не понимаю…
— Слушай, мы по своим каналам работать начали. Спрашиваем, хотим узнать, кто его так подставил. Но ты, если узнаешь чего, звони.
Вадик достал из кармана записную книжку, вырвал лист, написал три телефона.
— В любое время дня и ночи. Обещаешь?
— Обещаю.
— Смотри, за базар отвечаешь.
— Не понимаю, за какой базар, рынок или другую торговую точку я должна отвечать, но позвоню.
Славик встал, Вадик пропустил еще рюмку. Славик взял меня под локоть и запищал в ухо:
— Нам надо, чтобы ты показала, как он лежал.
Вот черт, только хореографического этюда мне не хватало. Но ребята уже стояли надо мной, поигрывая мощными мускулами. Пришлось встать и ковылять в гостиную.
Под окном, на жестком полу, было неудобно. Полежав полминуты, я села, вытянув ногу.
— Только здесь еще ковер лежал.
— Какой ковер?
— Персидский. Три на четыре метра. Мы его с мамой скатали и в коридор вынесли. Вон он.
Славик подошел к ковру и погладил.
— На нем есть кровь?
— Да, огромное пятно. Не знаю, что теперь с ним делать.
— Отдай мне.
— Бери.
— Сколько стоит?
Я тяжело поднялась, Вадик в последний момент подал руку.
— Нисколько. Бери так, но мне твою маму жалко. Увидеть такое…
— Я тебе другой куплю. Такой же. Славик оглядел ковер, примериваясь.
— Дверь нам подержишь?
— Конечно. Вы подождите пять минут, мне с собакой гулять пора.
Я посмотрела на часы. Пятнадцать минут восьмого. Эйнштейн со своей теорией относительности все-таки гений. Сорок пять минут между пятью и шестью часами мне показались длиною в рабочий день, а последние три четверти часа пролетели как десять минут.
Стерву для вечерней прогулки пришлось доставать из-под тумбочки. Ребята из коридора следили за моими потугами, но помощь не предлагали. И правильно. Не показались они моей чуткой собаке, а при их настойчивом внимании она и укусить могла. Пришлось сажать ее на поводок.
Первую дверь мы минули нормально, а подъездную я в последний момент не удержала, и она хлопнула Славика по спортивному заду. Он прошептал несколько слов из общенародного лексикона и повернулся ко мне, но Вадик потянул его к машине. Серебристая «Ауди» при их приближении мигнула фарами и приветственно мяукнула.
Как только они отошли, из кустов появился Алексей. Он встал рядом со мной, кивнул на мужчин.
— Чего хотят?
Я представила, что сейчас опять надо начинать навязший у меня в зубах рассказ, но Алексей перебил:
— Родственники убитого? На квартиру смотрели?
Я облегченно кивнула и ту же насторожилась.
— Леша, если вы такой наблюдательный, то с какой-такой девушкой вы меня утром перепутали?
— А, есть тут одна. Увидела меня три месяца назад и теперь каждый день перед глазами мелькает. Собаки у нее нет, она просто так гуляет.
— И в семь часов утра?
— С половины седьмого и днем пару раз во двор заходит. Мне из окна видно.
— Сегодня была?
— Была. Я поэтому днем от подъезда не отходил.
— Так вы меня на вечернюю прогулку для собственной безопасности пригласили? Боитесь нападения поклонницы?
— Боюсь. Гулять-то будем? Жители дома не любят гадящих в кустах под окнами собак.
— Ой, с моей собаки много не соберешь, ест как птичка. — Моя птичка в этот момент обнаружила в кустах затаившуюся Зорьку и радостно залаяла на нее. Я сказала: — Пойдем, герой. Под руку можно взять?
— Бери, не жалко.
Первое прикосновение через куртку. По моей руке, к сердцу, к душе, прошла волна счастья.
Мы продефилировали по бульвару чинным шагом в обе стороны. Болтали о фильмах, о телевидении, о книгах, о собаках. Ничего личного на первый взгляд, но на самом деле говорили о себе.
Я старалась держаться как можно прямее. Когда ты двадцать с лишним лет не можешь нормально наступить на одну ногу, то невольно все тело перекашивается на противоположную сторону. У меня больна левая нога, а перекос тела на правую. Позвоночник немного искривлен, мышечная масса справа больше, некоторое смещение внутренних органов, ну и так далее. И это при том, что родители позаботились и об ортопедическом матрасе, и о специальной гимнастике, и на массаж в детстве денег не жалели.
Я опиралась на подставленную руку Алексея, и было почти незаметно, что я инвалид. Гуляли мы не меньше часа.
Алексей довел меня до квартиры. Я, как во всех приличных фильмах, предложила зайти выпить кофе. Леша скептически посмотрел на Зорьку. Я тоже. Представив, сколько безделушек и стекла может оказаться на полу от ее визита, внесла поправку:
— Если можно, без собаки. Эта квартира рассчитана на мелкую живность.
Алексей покосился на меня:
— Я бы не сказал.
— Вы убийственно вежливы.
Алексей прижал руку к груди и сделал покаянный вид:
— Настя, прости меня. Мне очень нравятся твои габариты.
— Безнадежный хам. Собака перевернет у меня всю мебель.
Он предупреждающе выставил руку:
— Клянусь, она будет лежать на кухне, как приличная девочка, и не лезть мордой ни в холодильник, ни в телевизор.
Я уже отпирала входную дверь.
— Приличные девочки на кухне не лежат. Возьмите Стерву, а то она сбежит и я не смогу помыть ей лапы.
Десять часов вечера. Алексей вошел в мою квартиру.
Месяц назад я мечтала о такой квартире, о такой мебели (список приведен выше), а вот о таком мужчине я мечтать не смела. Или это я комплексую? Нет, не мечтала. Фантазии на такое совершенство не хватало.
Зорька ушла на кухню, размеры которой были ей под стать, Стерва легла в кресло, мы с Алексеем накрыли стол в гостиной. В третий раз за сегодня я решила не пить и в третий раз потянулась к рюмке. Безобразие. Пора трезветь.
Трезветь, но не в присутствии Алексея. Он ничего особенного не говорил, не играл в супермена, не кокетничал, но обаяние шло от него убойной волной. Мне куда-то нужно было девать свои жадные глаза, и я включила телевизор.
Мы беседовали о передачах по телевизору, на которые сейчас изредка обращали внимание, об институтах, в которых учились, и о работе, в которой у Алексея сейчас был перерыв — отпуск без содержания в связи с кризисом в стране. Их типография сейчас встала из-за непроплаты трех заказов. Но как только в стране стабилизируется валютный коридор, есть перспектива продолжения работы.
Алексей вспоминал, как часто задерживался в типографии, коллектив ночевал сутками при срочных заказах. Получали и деньги, и удовольствие от высокого качества работы. Н-да. Я со своей работы неслась, не оглядываясь. Грязные полы, смена замков, запертые случайно ящики, разбитые стекла, побелка и покраска стен и лампочки. О, эти бесконечные лампочки! Я выписывала и выдавала их сотнями. Я на глаз могла определить длину и мощность лампы дневного света, даже срок службы. Я могла при виде сантехника или электрика вычислить, через сколько дней или часов у него начнется запой. Но представить, что я добровольно буду ночевать в своем кабинете, больше похожем на подсобку? Ни за что.
В двенадцать Алексей решил, что Зорьке пора спать. Предложил проводить их на четвертый этаж. Выпили мы к этому времени бутылку шампанского и четверть. Закуски почти не было. Я выпила в два, нет, в три раза меньше Алексея, но была гораздо пьянее.
С ума сойти! Я познакомилась с ним сегодня утром. Только сегодня. Если бы он предложил поехать с ним немедленно в Петербург, или в Черемушки, или на необитаемый остров в Северном море, где только птицы горланят на обледенелых скалах, я бы согласилась. А он предлагал всего-то четвертый этаж почти родного дома.
Стерва осталась на кресле, я заперла квартиру и в тапках пошла за Алексеем и Зорькой в лифт.
Квартира Леши оказалась точно такой же, как у меня, но была абсолютно пустой. В гостиной наблюдались: коробка с вещами, пара стопок связанных книг, телевизор на полу, около него пепельница. Дверь в спальню была открыта, там лежал матрас с постельным комплектом. В углу стояла еще одна коробка, по стенкам были развешены носки и трусы. У матраса стояла пепельница поменьше.
— Слушай, ты же в моей квартире не курил?
— Я там и не ел.
— Ле-еша. — Я села на свежеотлакированный пол. — Ну мне было лень идти в магазин, а сама я пытаюсь худеть.
— Так хочется мужчинам нравиться?
— Будешь смеяться, но не совсем для этого. Мне от тети достался гардероб бешеной стоимости. И шубы, и платья, и костюмы, и белье. Конечно, нужно было все это раздарить или выбросить, но денег на новые тряпки нет. И даже не в этом дело. Все у нее было нестандартное, отменного вкуса. Вот в этот гардероб я и мечтаю влезть.
— Настя, — Алексей сел передо мной на корточки и посмотрел в глаза, — а ты не боишься? Ты живешь в квартире другой женщины, среди ее вещей, носишь ее одежду, начнешь общаться с ее знакомыми… И станешь ею.
Алексей приблизился ко мне вплотную, и последнюю фразу он прошептал. Голова моя, и так кружившаяся, чуть не отключилась. Я сцепила руки и вонзила ногти между пальцами — очень больно, между прочим, но помогает справиться с волнением.
— Мне это не грозит. Я на шесть сантиметров выше и на пятнадцать килограммов толще.
— Не придуривайся, ты поняла.
— Леш, а нет ли у тебя чего-нибудь съедобного? А то диета диетой, но есть-то хочется.
Он встал.
— Пойдем, у меня на кухне свинина с капустой. Я же полукровка, вернее — гремучая смесь. Немец, поляк, русский. Больше немецкой крови, но остальная тоже сказалась. Свинину готовил сам.
— Да, ты очень красивый.
Алексей помог мне встать, но мы не обнялись тут же, как обычно бывает в фильмах, он потянул меня на кухню. Здесь скучала Зорька, поглядывая на новый двухкамерный холодильник. На кухне стояли: дорогущая плита, два колченогих стула и под стать им белый ободранный стол. На столе находилась чашка с недопитым кофе, подсвечник со свечой, валялись кусочки фольги и странная трубка из туго свернутой плотной бумаги, скрепленная с обоих концов банковскими резинками. Посуда стояла в ящиках и в алюминиевой допотопной сушке. Кастрюли и сковородки лежали на полу под подоконником.
Одна сковородка размером с приличный таз стояла на плите, и Алексей включил под нею конфорку.
— Садись. Что ты там говорила о курении? Ты вот это пробовала?
Из-под стола, покопавшись в коробке с посудой, Алексей достал пачку сахара, но в ней лежали не кубики рафинада, а папиросы с туго набитым табаком и защемленным концом папиросной бумаги.
У меня похолодели руки. У тети в ящике кухонного стола лежала коробка из-под кубинских сигар с точно такими же папиросами, она держала их «для своих», самой ей этого было уже мало. Алексей поставил «заряженный план» на стол.
— Будешь?
— Нет.
— Ты чего так побледнела?
— Я ненавижу наркотики.
Алексей помешал в сковородке.
— Какие же это наркотики? Детский сад. Ты лечилась?
— Нет. Просто я слишком много видела людей, которые начинали с таких папиросок. Они рассказывали мне, себе и остальным, что наркотики в маленьких дозах полезны. А потом эти маленькие дозы становились все больше и больше, потом знакомые начинали нюхать порошок, разделив его лезвием или куском фольги на полосы. И через несколько месяцев у них начинались частые кровотечения из носа. Те, кто переходил на уколы… с теми я переставала общаться. Знала, что уже не жильцы. Или ходячие больные, или лежачие инвалиды. Только с тетей…
Алексей отсыпал на фольгу зеленый табак из папиросы, зажег свечу. Одной рукой он взял трубку, другой держал фольгу с травой над пламенем свечи. Через трубку он вдохнул дым от сгоревшей травы и сильно затянулся. При сильном вдохе плечи его поднялись, а длинная шея напряглась. Закрыв на секунду глаза, он вдохнул еще раз, постоял несколько секунд и посмотрел на меня повеселевшими глазами.
— Ты в «Гринписе» не состоишь?
— Нет. Не понимаю твоей иронии…
— Ты так убежденно говоришь! Ты можешь танкеры с нефтью обратно на базу разворачивать.
А ведь, по сути, Алексей целый день надо мной подсмеивается. Он же мне слова вежливого или ласкового не сказал. Чего я здесь сижу? Жду, когда он соизволит завалить меня в койку? А если у него это получится плохо? Или он вообще не собирается снизойти до меня? Какого, спрашивается, хрена я тогда здесь сижу?
Встать мне Алексей не дал, подскочил и усадил на скрипнувший стул.
— Подожди. Не злись. Поешь и пойдешь.
Алексей говорил нервно, шепча, его руки плавным быстрым движением забрались под мой свитер и подняли его вверх. Губы пахли водкой, глаза были красивы и бессмысленны.
— Давай посмотрим, насколько тебе надо похудеть. Может, и ужин тебе сегодня не достанется.
Вот ничего приятного человек не говорит, а голова улетает. Алексей стянул с меня свитер и отступил на шаг. Глаза его сузились, и я увидела перед собой… хищника.
— Встань.
Я неловко встала, жалея, что надела слишком тесный лифчик, в котором мой третий размер груди смотрелся вызывающе. Алексей оглянулся на окно, выключил свет на кухне и тут же повалил меня на пол, содрав лифчик, кусая грудь и расстегивая свои и мои джинсы. Я не сопротивлялась, с танком легковушки не спорят, тем более хромые, только тихо заскулила… И мне ответила Зорька. Она зарычала и близко подошла к нам. Алексей оттолкнул ее рукой. Я закричала: «Отпусти меня!», и Зорька зарычала сильнее. Она сунула слюнявую морду между нашими телами, а когда Алексей приподнялся для того, чтобы отпихнуть ее и снять с меня джинсы, она встала на меня и зарычала хозяину в лицо.
Я выползла из-под собаки и села в углу кухни, протянув несгибающуюся ногу вдоль стены. Алексей встал, застегнул джинсы и включил свет.
— Извини.
На меня он не смотрел, помешивал свинину на сковородке. Я неуклюже поднялась, держась за стену, застегнула джинсы, подняла с пола лифчик. Двадцать четыре доллара, между прочим. Теперь его только выкинуть. Отшвырнув бюстгальтер, я подобрала свитер, отряхнула и попыталась надеть. Но рукава запутались, руки дрожали. Алексей наблюдал за мной, дуя на ложку с капустой.
— Классно выглядишь.
От злости свитер вывернулся наизнанку, и я так его и надела.
— Есть будешь?
Я пошла к выходу, сдерживаясь, чтобы не расплакаться в этой квартире. Было тяжело дышать.
Алексей догнал меня у двери.
— Прости, я перепил. И потом, ты себя ведешь как принцесса, а я выгляжу мальчиком для постельных утех.
Я не могла говорить, стараясь просто вздохнуть. У меня это не получалось, в груди был камень, и дышать стало невозможно. Руки сами, на ощупь, открывали замки. Алексей хватал меня за руки, но я цеплялась за замки. Они были латунные, блестящие. Их блеск стал ярче, потом все стало серым, звуки ушли… Я больно ударилась головой об пол. Алексей сел рядом и, положив мне под спину руку, приподнял голову. Я наконец-то вздохнула. После этого по телу прошла судорога, дыхание начало восстанавливаться, и стало легче.
Он отнес меня на свой матрас. Мне было все равно. Я лежала посреди пустой комнаты, от голого окна шел полосами ночной свет, в дверях легла собака. Не хотелось шевелиться. Алексей лег рядом и обнял меня. Я закрыла глаза. Ничего не хотелось, кроме покоя.
Проснулась я от запаха горелого. Алексей спал рядом, раскинув руки, Зорька недовольно ворчала, стоя надо мной.
— Леша, Леша! — Я растормошила его. — Быстро вставай, капуста с мясом горит.
Алексей повернулся и вскочил. На кухне он воевал с ужином и вытяжкой, перекладывал остатки мяса Зорьке. Я сквозь дрему слушала его тихую ругань и громыхание кастрюль. Как же я сегодня устала!
Вернулся Алексей, лег рядом, притянул меня к себе и быстро уснул, сопя в мой затылок.
Утром под веками воевала огненная и алая рябь. Это солнце било в глаза, и необходимо было повернуться, но сзади что-то мешало. Я проснулась и повернулась, отодвинув мешающий предмет.
Вчерашний кошмар не был сном. Я лежала на матрасе, практически на полу, солнце, не сдерживаемое занавесками, грело комнату. Алексей спал, не выпуская меня из своих рук. Собака у дверей подняла голову, интересуясь, когда же мы примем человеческий вид. Я посмотрела на свои руки. Ногти обломаны, рукава у свитера странные. А, это он наизнанку надет.
Я встала, затратив на это в три раза больше обычного времени. Алексей приоткрыл глаза.
— Ты куда?
— В ванную. Не могу в одежде спать. У тебя есть маникюрные ножницы?
— Конечно, есть. Только не знаю, где. Я же тебе говорил, я сюда месяц назад въехал.
— Не говорил.
Я пошла в ванную. Да, это не Рио-де-Жанейро. Стены в побитом кафеле, раковина треснута уже года два назад, сама чугунная ванна у Алексея типовая, с пожелтевшей шероховатой эмалью. Я понадеялась на видимость общей чистоты в квартире, обдала ванну кипятком и включила воду. Черт с ними, с этими приличиями, приму ванну здесь. Взбодрюсь и пойду домой, вернее, поплетусь. Настроение, как у радостного владельца выигрышного билета, предъявившего его в кассе, а билет, оказывается, годичной давности, и «счастливчика» при этом бьют.
Аромат пены и дезодорантов иногда перебивал запах яичницы, видимо, им тянуло от соседей, и от этого очень хотелось есть. В дверь ванной заскреблись, я крикнула: «Зорька, фу!», но ко мне, поддев дверь ногой, вошел Алексей. В руках он держал две большие тарелки с яичницей и помидорами на сливочном масле, посыпанными укропом.
Он, обращая внимание лишь на то, как бы не выронить тарелки со съезжающими вилками, а не на меня, сел на крышку унитаза и протянул одну тарелку мне.
— С добрым утром. Кофе будет позже.
Если меня здесь воспринимают, как непонятно кого, я и буду себя вести соответственно. Я села, закрыла воду и взяла у Алексея тарелку. Для этого мне пришлось почти вылезти из ванны, и стало видно, что грудь, живот и до половины бедер кожа нормального цвета, а спина и попа от горячей воды ярко-розовые. Алексей на это зрелище не обратил никакого внимания, и мы спокойно позавтракали.
— Кофе?
— Нет. Кофе в туалете — это все-таки перебор.
— Как хочешь.
Он забрал у меня тарелку и вышел. В тесноватое помещение тут же вломилась Зорька, поставила передние лапы на бортик ванны и понюхала воду.
— Леша! Забери собаку, а то она сейчас ко мне купаться залезет.
— Чего ты пугаешься? — Алексей сноровисто оттащил серую махину за дверь. — Это же не кобель. Ты скоро? Мне тоже надо душ принять.
— Уже.
Я встала, выбралась из ванны и вытерлась насухо. В тот момент, когда я почти оделась, вошел Алексей и начал раздеваться.
— Воду хоть бы спустила, мамина дочка.
Он стянул с себя свитер и футболку, расстегнул ремень. Я оглянулась. У него было такое красивое тело, рельефное, поразительно стройное, практически без волос, от него так пахло мужчиной, что у меня подкосилось единственное гнущееся колено, и я села на унитаз. Свитер запутался в руках. Алексей забрал его у меня, вывернул с изнанки и отдал мне.
— Ты чего, опять в обморок падать собралась?
— Выйди. — Слово у меня получилось хриплое и грубое.
— Не понял?
— Выйди, я на тебя спокойно смотреть не могу.
— В каком смысле?
— Ни в каком не могу.
Пот выступил на лбу, и ладони стали горячими. Я взяла свой свитер и по стеночке, по стеночке стала выбираться из ванной. Алексей с интересом смотрел за моими манипуляциями.
— Ты меня хочешь, что ли?
— Во дурак.
Я вытащила в коридор свое тело, которое активно протестовало по поводу совершаемого побега и требовало любви с мужчиной, находящимся сейчас в душной ванной.
С огромными усилиями мне удалось дотащиться до лифта и оказаться на первом этаже перед квартирой номер два. Рука поискала ключи в кармане джинсов… в другом кармане… Их не было. О-ой! Он подумает, что я специально это сделала! Черт! И ведь никуда не денешься, на улице не май месяц, в тапках и без пальто далеко не утопаешь.
Я досчитала про себя до ста, настраиваясь на повторный визит, развернулась и пошла к лифту.
Алексей открыл дверь после первого звонка. Почти голый, бедра обмотаны полотенцем.
— Что так долго?
— Извини, ключи у тебя забыла.
— Не забыла. Я их еще вчера спрятал. Заходи, холодно.
Я сделала шаг вперед, закрыла за собой дверь.
— Алексей, я ничего не понимаю. Кто из нас ненормальный? Отдай, пожалуйста, ключи.
— Иди в спальню.
И я похромала в спальню. Он вошел следом, запер дверь, развернул меня к себе лицом и начал целовать. Не знаю, какие психологические опыты он ставил надо мной до этой минуты, но сейчас было так хорошо, что ему приходилось сдерживать меня. Я обцеловывала бархатную гладкую кожу его плеч и груди, его мягкие губы и длинные пальцы. Он осторожно уложил меня на матрас и постепенно раздел. Не знаю, сколько времени это продолжалось, сколько раз я кончила и сколько он.
— Леша, сколько сейчас времени?
— Два часа.
— О господи! Бедные собаки, они же не гуляные… И у меня нет сил.
— У меня тоже.
На главную: Предисловие