Книга: Магия возмездия
На главную: Предисловие
На главную: Предисловие

Черкасова Екатерина
Магия возмездия

ГЛАВА 1
Москва, 1998 год
Эвелина вяло переставляла на столе многочисленные вещички,
привезенные из различных уголков мира. За окном смеркалось, шел затяжной
осенний дождь, и, как всегда в это время года, Эвелина тосковала.
Она брала в руки тяжелые прохладные скарабеи, поглаживала их изрезанные иероглифами спины, поднимала к свету изящные фигурки венецианского стекла, как будто надеясь увидеть в них отблеск средиземноморского солнца.
Венеция... Эвелина откинулась в кресле и прикрыла глаза.
* * *
Искусствовед по образованию, она, как и сотни ее коллег, в начале девяностых оказалась без работы. Эвелина была всегда несколько пассивной в отношении поиска работы, а торговать на рынках турецким шмотьем считала просто ниже своего достоинства. Тогда же она познакомилась с немолодым, образованным, галантным и богатым Рудольфом.
Воспитанная в семье, где проявление чувств и эмоций считалось почти неприличным, Эвелина казалась себе сдержанной, рациональной и мало способной на безумную страсть. Ее мать, Маргарита Ильинична, конечно, любила и дочь, и мужа, но всеми силами старалась этого не показывать. Отношения были уважительными, ровными, но какими-то стерильными.
Маргарита Ильинична, моложавая подтянутая женщина, больше всего боялась уйти на пенсию. Ей казалось, что она мгновенно превратится в подобие неопрятных скучающих старух, которые сидели на лавочке у подъезда и мыли кости проходившим мимо соседям. Впрочем, вряд ли ей это грозило. Маргарита Ильинична работала в когда-то крупном проектном институте, который с годами постепенно разваливался и хирел. Сначала из него стали уходить перспективные молодые сотрудники, а затем все остальные, потому что существовать на нищенскую и нерегулярно выплачиваемую зарплату было невозможно. Маргарита Ильинична, или, как ее называли за глаза, Маргоша, знала о своем институте все, прикипела к нему сердцем и не представляла жизни без своей работы. Она исправно писала научные статьи, планировала и сдавала проекты, регулярно посещала заседания ученого совета, и ей и в голову не приходило, что это может быть никому не нужным. Она ничего не хотела менять в своей жизни. Ей оставался год до пенсии, но она была уверена в своей востребованности и необходимости. Даже смерть мужа Игоря Борисовича мало что изменила в ее жизни. Она все так же вставала в шесть утра, делала гимнастику, съедала пару ложек обезжиренного творога, запивая его слабозаваренным несладким чаем. Это было невкусно, но полезно, без холестерина, кофеина и других вредных для организма веществ. Маргарита Ильинична смолоду следила за своим здоровьем и никогда не позволяла себе расслабиться. Она прожила со своим мужем Игорем, известным в научных кругах физиком, более тридцати лет, но и теперь не смогла бы ответить, любила ли она его. Это слово было не из ее лексикона. Для нее были характерны другие слова: надо, правильно, полезно, обязательно. Не испытывая особой любви к мужу, она никогда не позволяла себе ничего на стороне, да, собственно, и не нуждалась в этом.
Ее единственная дочь Эвелина росла здоровой, красивой и умной девочкой. Маргарита Ильинична считала, что детей баловать нельзя, и Эля как ее называли дома - с детства усвоила множество "нельзя": нельзя плакать, клянчить, выпрашивать, пререкаться, капризничать, лезть к взрослым, перебивать, жаловаться, ябедничать. Существовали также и многочисленные "надо": надо слушаться, выполнять обещания, приходить вовремя, говорить правду, учиться на "отлично", решать свои проблемы самостоятельно. В результате Эля выросла воспитанной, обязательной, образованной, самостоятельной, но чрезмерно скрытной. Маргарита Ильинична почувствовала, что Эля перестала в ней нуждаться еще с того возраста, когда та научилась зажигать плиту и стала без сопровождения взрослых выходить из дома на прогулки. Ей тогда было лет шесть, и у нее на шее на веревочке болтался ключ от квартиры. Когда Эля подросла, мать и дочь отдалились друг от друга еще больше. Эля прекрасно закончила школу, у нее были явные способности к рисованию, но родители мечтали, чтобы она получила техническое образование и овладела одной из "нужных", с их точки зрения, профессий. Однако, к их удивлению, Эвелина легко поступила на факультет искусствоведения, и это не обсуждалось. В школе, а затем в институте Эвелина выделялась своей сдержанностью, спокойствием и невозмутимостью. Она не участвовала в шумных студенческих вечеринках, не влюблялась в однокурсников, не шепталась со сверстницами, поэтому ее не любили и считали задавалой.
Нельзя сказать, чтобы Маргарита Ильинична оказалась довольна замужеством дочери: Рудольф казался ей слишком старым. Но, как всегда, Эвелина поставила родителей перед фактом - ей не нужны были их советы. Иногда она сама удивлялась, как на самом деле ей мало было нужно: она не испытывала настоящей потребности ни в поддержке, ни в эмоциональных связях, ни в дружбе, ни, как ей казалось, в любви. Рудольф дал ей спокойную, насыщенную интеллектуальными впечатлениями, безбедную жизнь, и Эвелина по-своему была к нему привязана. Она заботилась о нем, следила за его не слишком крепким здоровьем, составляла компанию в различных поездках и принимала участие в долгих неторопливых разговорах. Наконец, она была незаменима как эксперт-искусствовед французской живописи конца ХIХ - начала ХХ веков. Как люди, объединенные общим знанием и глубоко понимающие друг друга, они, глядя через забрызганное дождем окно на парижскую улицу, могли в унисон воскликнуть: "Да это же совершенный Писсарро!" и почувствовать себя счастливыми от этого взаимопонимания. Тогда Эвелине казалось, что большего от брака не стоит и желать.
Однажды Маргарита Ильинична высказала дочери претензии: ее свободный образ жизни, длительные поездки за границу, нежелание устраиваться на "нормальную" работу, с ее точки зрения, не свойственны честным людям. Честные люди обязаны каждый день ходить на работу и приносить пользу своей стране. Эвелина не стала с ней ссориться, но с тех пор появлялась в ее доме только по праздникам, как бы выполняя дочерний долг, и о себе почти ничего не рассказывала. После смерти Игоря Борисовича они еще больше отдалились друг от друга.
ВЕНЕЦИЯ, 1995 ГОД
Три года назад, когда муж Эвелины Рудольф Гросс, пожилой преуспевающий антиквар, хорошо известный в мире торговцев предметами искусства, был еще жив, они провели незабываемую неделю в Венеции.
Эвелина с восторгом впитывала окружающую ее атмосферу старой изысканной Европы, с упоением часами бродила по гулким и полупустым в это время года музейным залам.
У Рудольфа в Венеции была назначена встреча с саудовским миллионером, членом огромной королевской семьи, страстным коллекционером живописи Мохаммедом бин Салехом. Впрочем, сорокалетний нефтяной магнат из Саудовской Аравии с той же страстью коллекционировал лошадей, бриллианты и любовные приключения по всему миру.
Поездка в Венецию была отнюдь не первой. Рудольф всегда стремился показать Эвелине самые прекрасные места на земле. Как правило, она не вмешивалась в его дела, не интересовалась клиентами, всецело посвящая себя музеям и архитектуре, но в этот раз Рудольф предложил ей отметить эту удачную сделку в шикарном ресторане.
На столе горели свечи, матово поблескивало серебро, в ведерке охлаждалось дорогое французское шампанское, вкуса которого Эвелина никогда не понимала. Трое официантов бесшумно скользили за спинами клиентов, предваряя их желания. Эвелина не предвкушала особенно интересного вечера: ресторан был слишком дорог, а их гость слишком богат и, как многие богатые арабы, слишком самодоволен, чтобы получить от ужина удовольствие.
К ее изумлению, Мохаммед оказался стройным привлекательным мужчиной с обаятельной белозубой улыбкой, прекрасными манерами и оксфордским образованием. Он был одет в изысканный безукоризненный темно-синий костюм, стоивший не менее трех тысяч долларов. Эвелина, до этого представлявшая арабов нахальными, шумными, увешанными золотом представителями "третьего мира", была очарована. Вечер оказался просто восхитительным; собеседники были умны, ироничны. Мохаммед засыпал ее комплиментами. При этом его черные глаза сияли. Эвелина чувствовала, что поддается его обаянию, что его взгляд лишает ее воли. Прощаясь, Мохаммед преподнес Эвелине корзину роз.
- Я готов любить вас, - прошептал Мохаммед,
сжав ее руку и пристально глядя в глаза.
Возвращаясь в отель, Рудольф отмалчивался.
- Корзина роз - это слишком по-арабски. У них
ни в чем нет чувства меры, - наконец заговорил он, выходя из машины и протягивая Эвелине руку.
- Ты просто ревнуешь, - засмеялась Эвелина,
но сердце билось сильно и часто, щеки горели. Она знала, что не уснет этой ночью.
Не уснула она и в последующие несколько ночей. Рудольфу
нужно было срочно уехать в Рим, чтобы принять участие в аукционе,
и Эвелина попросила оставить ее в Венеции:
- Милый, мне хотелось бы провести несколько дней
в Лидо ди Езоло, поваляться на пляже, никого не видеть. Ведь в Москве уже дожди. Ты же знаешь, как я люблю море!
Рудольф согласился, но ей показалось, что он все понял.
Три дня превратились в одну длинную полную страсти ночь. Эвелина поняла, что впервые влюбилась.
Разлука с Мохаммедом переживалась ею, как ломка у наркомана,
хотя они довольно часто говорили по телефону. Мохаммед был весел,
остроумен и обаятелен, Эвелина - печальна, раздражена, недоверчива.
Она понимала, что так не могло продолжаться, но ничего не могла с собой поделать. Ее личный психотерапевт давал ей самые разные советы, но все было бесполезно.
Тогда-то Эвелина и увлеклась парапсихологией. Мистические знания придавали ей уверенности в себе. Она верила, что все ее желания исполнимы, люди с их проблемами понятны. Следовательно, людьми возможно манипулировать. Эвелина много путешествовала, изучала древнееврейскую кабалу, тайны магрибских колдунов, страшную, порой смертельную магию Вуду. Во всех поездках она имела при себе хрустальный шар, колоду карт Таро, набор магических порошков, которые следовало бросать в огонь, чтобы подчинить своей воле человека. Правда, в реальной жизни Эвелина использовала свои знания крайне редко. Для этого ей было достаточно простого понимания человеческой психологии.
Мохаммед никогда не забывал ее и часто звонил из разных уголков мира. Когда Эвелина пришла в себя после бурного романа и приобрела прежнюю легкость и ироничность, она как будто поменялась с ним местами. Он звонил ей рано утром и поздно вечером, непостижимым образом находил ее в самых дальних поездках, в самых крошечных гостиницах, был недоверчив и, не скрывая ревности, подробно расспрашивал ее обо всем, чем она занималась в его отсутствие. Она понимала, что теперь он боится потерять ее, и ей это было приятно.
ШАРМ-ЭЛЬ-ШЕЙХ, 1996 ГОД
Рудольф часто болел, и постепенно заботы по поддержанию его бизнеса Эвелине пришлось взять на себя. Прекрасный знаток импрессионизма, она могла часами рассматривать картины, говорить о них, но превращать художественные произведения в деньги ей казалось слишком скучным. Поэтому почти всеми делами занимался управляющий, а она лишь изредка просматривала отчеты, навещала магазин и галерею и подробно сообщала обо всем Рудольфу. Кроме того, она открыла салон магии, который приносил ей немалый доход. Однако, несмотря на заботы, конец осени она всегда посвящала путешествиям. Египет был страстью Эвелины. Несколько лет назад она впервые посетила эту страну, была очарована ею и впоследствии, неоднократно бывая там, старалась не посещать слишком много мест сразу, чтобы экономить впечатления и избежать пресыщения. В этот раз она выбрала Шарм-эль-Шейх, удивительной красоты место на Синайском полуострове.
Эвелина терпеть не могла физических упражнений, но этим ранним утром, собственно еще ночью, она мужественно карабкалась наверх по бесконечным высоким скользким ступеням. На горе Моисея, Джебель Муса, находился один из первых христианских монастырей - монастырь Святой Екатерины. Вместе с Эвелиной тяжелый путь преодолевали люди разного
цвета кожи и разных национальностей. Для мусульман это место тоже
было священным: Муса был почитаем и в исламской религии. После изнурительного подъема под пронизывающим ледяным ветром - в горах было холодно - она наконец-то оказалась наверху. Поднимавшееся солнце окрашивало лежащие внизу скальные массивы в неестественно яркие розовые цвета. Казалось, с этой точки можно было увидеть Египет, Израиль, Иорданию и Саудовскую Аравию одновременно. Эвелина восхищенно замерла, наблюдая, как алый шар солнца становился сначала золотым, затем ослепительно желтым, а в конце почти белым и таким ярким, что на восход больше невозможно было смотреть. В этот момент, согласно преданию, отпускались все грехи, и действительно Эвелина внезапно почувствовала себя такой легкой, свободной, беззаботной, что казалось, если она раскинет руки и прыгнет с вершины, то будет парить как птица.
Эвелина в раздумьях стояла у куста неопалимой купины.
Ей захотелось отломить побег и попробовать вырастить такой дома. Ее
размышления прервал приятный баритон, произнесший на неплохом английском:
- Даже и не думайте об этом, у вас все равно ничего
не выйдет. Этот кустарник растет только здесь.
Эвелина обернулась. За ней стоял лысоватый мужчина лет
сорока с небольшим. Его внешность можно было бы назвать непримечательной,
если бы не обаятельная и открытая, как у ребенка, улыбка.
- Вы что, читаете мысли? - рассмеялась она.
- Просто все стоящие здесь думают об одном и том
же.
Эвелине было неприятно причислять себя ко всем, но она была вынуждена признать его правоту.
- Кстати, меня зовут Джон Гершович, - представился мужчина. - Живу в Тель-Авиве. Но египетское побережье Красного моря люблю больше, чем израильское.
- Эвелина Гросс. Я русская.
- Странно, готов был поклясться, что вы немка.
- Мой муж из обрусевших немцев. А мое имя
плод материнской фантазии. Оно никогда мне не нравилось, особенно
его сокращенный вариант - Эля. В детстве я запретила родителям
так себя называть.
- Мы можем говорить и по-русски, - сказал Джон.
Моя жена русская - волей-неволей пришлось научиться.
- Отлично. А где же ваша жена?
- Дома. На каникулы приехала ее дочь, мы должны встретиться
через три дня в Эйлате. В каком отеле вы остановились?
- В "Марриотте". А вы?
- Я всегда останавливаюсь в "Мовенпике".
- Заходите, можем поужинать в японском ресторане.
- С удовольствием. А чем вы занимаетесь?
- Магией, - улыбнулась Эвелина, желая превратить
свои слова в шутку.
Джонни помолчал, а затем серьезно посмотрел на нее:
- Тогда нам есть о чем поговорить.
Оставшиеся до отъезда дни они провели вместе. Им казалось,
что они знакомы целую вечность. Джон был историком и политологом,
но его самым большим увлечением оказалась древнееврейская кабала.
Эвелина впитывала его рассказы как губка. Чтобы не расставаться с
ним, она переехала в "Мовенпик", и ночи напролет они проводили
в беседах.
Джонни рассказывал ей о Сефироте.
- Кабалистическая метафизика рассматривает мир как
совокупность десяти Божественных эманаций, каждая из которых содержит
в себе одно из качеств этого мира, - объяснял он Эвелине.
Это четыре элемента: Божий дух, воздух, вода и огонь, и шесть пространственных направлений: вверх, вниз, вправо, влево, вперед, назад. Считается, что десять Сефирот - это Венец, Мудрость, Распознавание, Милость, Сила или Строгость, Великолепие, Победа или Вечность, Величие или Признание, Основание или Фундамент и Царство.
Эвелина слушала, затаив дыхание. Джон нарисовал сложный
чертеж Дерева Сефирот и стал объяснять отождествление всех символов
с Арканами Таро.
Глубокой ночью Джон и Эвелина сели на пол, взялись за
руки и приготовились к медитации на Дерево Сефирот, которая представляла собой восхождение из сферы материального мира в сферу Чистого Духа. Они одновременно увидели то, что заставило Эвелину отшатнуться и выдернуть руку.
- Нет-нет, это невозможно. - В ее глазах стояли
слезы.
- Нужно смириться, Эвелина. Это случится, но твоей
вины здесь нет. Изменить что-либо нельзя, мы уже встретились, колесо Судьбы набирает обороты...
ИЕРУСАЛИМ, 1997 ГОД
Однажды в Иерусалиме во время ужина со своим старым другом,
любовником и учителем Джоном Гершовичем Эвелина почувствовала тревогу. Несмотря на жаркую погоду, ее знобило, она задыхалась.
- Пожалуйста, Джонни, давай уйдем. Что-то случилось,
я знаю. - Эвелина ледяными пальцами впилась в руку Джона.
В отеле Эвелина зажгла свечи, бросила в пламя щепотку
черного кристаллического порошка, вдохнула сладковатый дым и прикрыла глаза в ожидании эффекта. Затем взяла в руки холодный тяжелый хрустальный шар. В блеске его граней можно было разглядеть разливающееся черное облако, постепенно превращающееся в образ седого пожилого человека.
- Рудольф... - выдохнула Эвелина и, сняв телефонную
трубку, немедленно набрала номер. - Пожалуйста, мисс, могу
ли я вылететь сегодня в Москву?
ШАРМ-ЭЛЬ-ШЕЙХ - АБУ-ДАБИ,<R>
1998 ГОД
Спустя год Эвелина вернулась в Шарм-эль-Шейх, который любила за необыкновенно теплое и ласковое в любое время года море, красоту коралловых садов, спокойную атмосферу респектабельного курорта. Синайский полуостров, защищенный горами от ветра, а полицейскими - от исламских фундаменталистов, представлялся ей идеальным местом отдыха. В это время года в Москве стояла промозглая сырая погода с затяжными дождями и пронзительными ветрами. Эвелина знала и любила Ближний Восток, путешествовала по Израилю, Иордании и Египту, но в конце пути всегда возвращалась
на Синай.
Ноябрь в этом году оказался особенно дождливым и темным. Мокрый снег таял, образуя под ногами грязные лужи. Шарм-эль-Шейх встретил Эвелину теплым вечерним воздухом и темными силуэтами пальм на фоне заходящего солнца. В небольшом аэропорту Эвелину встречал ее старый друг Джон Гершович. Высокий загорелый Джон крепко обнял ее и прижался слегка колючей щекой. Она ощутила знакомый запах дорогой туалетной воды от Сен-Лорана и голландских сигар, которые он предпочитал.
- Боже мой, Эви, как же я рад, что ты приехала! - воскликнул Джон, всматриваясь в ее лицо и проводя ладонью по щеке. - Я уже отчаялся встретиться с тобой, ведь ты всегда занята.
- О, Джонни, ты, как всегда, все преувеличиваешь, - засмеялась она. Я слышала, что тебя пригласили работать в Америку. Надеюсь, ты не оставил занятий магией?
- Эви, моя новая работа требует времени, я получил американское гражданство, консультирую президента по вопросам политологии, связанным с Ближним Востоком. Я день и ночь в делах.
Эвелина саркастически посмотрела на него:
- Неужели у тебя не остается времени для твоей русской жены?
Джон несколько преувеличенно удивился, широко распахнул глаза, обнял Эвелину за плечи:
- О, Эви, неужели ты ревнуешь?
Эвелина засмеялась, затем взглянула на него, грустно произнесла:
- Джонни, Джонни, разве ты не знаешь, кто я? Разве не ты учил
меня? Разве есть в тебе что-то новое для меня?
Джон забронировал люкс в роскошном, хотя на вкус Эвелины несколько помпезном отеле "Мовенпик". Но Джон всегда был консервативен в выборе отелей, предпочитая первоклассные.
Эвелина вошла в украшенную живыми цветами ванную и с облегчением сбросила одежду: для нее всегда было мучительным носить одно и то же в течение всего дня. Плотные, упругие струи прохладного душа освежили ее.
Когда она вышла из ванной, одетая в белоснежный махровый халат с вышитой эмблемой отеля, отжимая полотенцем мокрые волосы, Джон сидел в кресле и смешивал коктейли. Он успел заказать ведерко со льдом в номер; перед ним стояла бутылка "Чивас Регала" и широкие стаканы. Он обернулся к Эвелине:
- Тебе покрепче?
- Пожалуй, мне надо расслабиться после дороги, - сказала Эвелина, устраиваясь с ногами в кресле. - Милый, сколько у нас времени?
Джон с видимым огорчением произнес:
- Только три дня, в понедельник у меня встреча с советниками президента. Мне так жаль, Эви, что мы не можем провести здесь хотя бы неделю.
Эвелина промолчала и пожала плечами. Больше всего она хотела заснуть и проснуться ранним утром, чтобы пойти купаться, когда морская гладь напоминала зеркало и незамутненная вода позволяла увидеть всю красоту радужных рыб, которые подплывали к берегу, совершенно не боясь людей, а по пляжу бродили длинноногие ибисы.
Но Джон был настроен весьма решительно, намекая, что у них очень мало времени. Спустя пару часов вошел официант и вкатил столик с сервированным на двоих ужином. Джон был олицетворением заботы и любезности:
- Дорогая, я знаю, что ты предпочитаешь морепродукты. Поэтому
я заказал легкий ужин: икра, королевские креветки и морские гребешки.
Официант зажег свечи, откупорил бутылку и налил вино в бокалы. Джон удовлетворенно кивнул официанту, и тот удалился.
Поздно ночью Эвелина осторожно вылезла из-под одеяла. Стараясь не потревожить спящего Джона, она, накинув халат, тихо прошла в соседнюю комнату и сняла телефонную трубку.
- Любовь моя, я буду в Шарм-эль-Шейхе в понедельник. Встретимся в "Интерконтинентале". Буду ждать, скучаю. - Эвелина тихо вошла обратно в спальню и так же бесшумно скользнула под одеяло.
Маленький и уютный аэропорт Шарм-эль-Шейха встретил Эвелину
и Джона толпой шумных и оживленных итальянцев. Эвелина выглядела грустной и притихшей. Она нежно обняла Джона и прошептала:
- Джонни, скажи мне, увидимся ли мы еще? У меня предчувствие,
как будто мы расстаемся навсегда.
Джон отстранил ее:
- Эви, дорогая, только не говори так. Мы еще будем вместе, обещаю. Как только я закончу работу в Штатах, мы обязательно встретимся. Я даже готов приехать в Москву. А если хочешь, встретимся в Иерусалиме. Ты помнишь наш любимый ресторанчик?
Эвелина вздохнула. Джон исчез за стойкой паспортного контроля, а она, выйдя из здания аэропорта, вынула из сумочки сотовый телефон. Когда абонент ответил, она, назвав номер своей комнаты, попросила упаковать ее багаж и перевезти его в забронированный номер в "Интерконтинентале".
В "Интерконтинентале" Эвелина прошла через отделанный в золотистых тонах холл и улыбнулась знакомому менеджеру. Она и раньше останавливалась в этом отеле, и ее здесь помнили.
- Какой мой номер? - спросила она молодого портье.
- Как всегда, мадам, - ответил египтянин, протягивая Эвелине карточку электронного ключа.
Эвелина направилась к лифту, бегло окинув взглядом сияющие витрины ювелирных лавок. В отличие от многих женщин, она была практически равнодушна к драгоценностям.
В просторном и прохладном двухкомнатном номере Эвелина, оглядев себя в зеркале, поправила волосы. Она не хотела признаваться себе в этом, однако волновалась, ожидая приезда Мохаммеда. Со времени их знакомства прошло несколько лет, и хотя она уверяла себя, что вся острота чувств осталась в прошлом, мысли о нем тревожили ее душу.
Эвелина подошла к окну, из которого открывался чудесный вид на залив, где причаливали частные яхты со всего мира. По ее расчетам, через несколько часов здесь должна была появиться белоснежная красавица "Gulf Star", принадлежащая Мохаммеду.
- Нет, так нельзя, - сказала себе Эвелина и, решительно задернув шторы, позвонила портье и заказала сеанс массажа.
Переодевшись, она пошла в фитнесс-центр, где ее уже ожидала массажистка-китаянка. Эвелина с удовольствием доверилась ее маленьким, но сильным рукам, втиравшим в ее кожу специальные масла, и с наслаждением вдыхала расслабляющие и одновременно бодрящие ароматы грейпфрута и иланг-иланга.
Проведя около получаса в джакузи, она вышла свежей и обновленной.
Эвелина надела светлые шелковые брюки и свободную блузку, решив не натягивать на влажное тело белье. Мокрые волосы оставляли на спине и плечах водяные пятна.
Электронная карточка-ключ исчезла в дверной щели, и загорелся зеленый огонек. Эвелина толкнула дверь и вошла в полутемную прихожую номера. Почувствовав слабый запах сигарет, она остановилась и прислонилась к стене. Ей хотелось продлить момент сладкого ожидания, прежде чем она увидит Мохаммеда.
Сидя в кресле с сигаретой в руке, Мохаммед улыбался. Он не вскочил,
не подбежал к ней, а, как всегда, неторопливо, с какой-то неповторимой грацией, свойственной жителям Востока, поднялся и протянул к ней руки:
- Здравствуй, дорогая, я так скучал по тебе. - Мохаммед
редко называл ее по имени, предпочитая использовать милое английское
словечко "sweetheart" - сладкое сердечко.
Эвелина закрыла глаза и прижалась к нему всем телом, вдыхая его аромат.
Ей не хотелось говорить, не хотелось ни о чем думать. Она вдруг почувствовала прикосновение чего-то холодного и тяжелого на своей коже.
- Это для тебя, моя дорогая, - сказал араб, застегивая
что-то на ее шее. - Я очень старался, чтобы тебе понравилось.
Ведь я знаю, что у тебя прекрасный вкус, и не хотел, чтобы это было "слишком по-арабски".
Эвелина открыла глаза и замерла у зеркала. Это было тончайшей работы бриллиантовое колье из белого золота. Оно было совершенным.
Эвелина нежно поцеловала Мохаммеда в знак благодарности:
- Ты, как всегда, очень щедр, милый. Оно просто прекрасно.
- Ничего особенного. Мы давно не виделись, и я хотел доставить
тебе удовольствие. - Мохаммед явно преуменьшал ценность
подарка.
Меньше всего Эвелину интересовала стоимость подарков, которые дарил ей Мохаммед. Ей всегда хотелось всецело владеть им, чтобы приручить этого независимого и свободного от всех обязательств мужчину. Иногда она была готова использовать для этого магические знания, но понимала, что в этом случае они не помогут.
Он положил руки ей на плечи, и Эвелина увидела в зеркале их отражения: себя в светлом облаке шелка и его смуглое лицо с белозубой улыбкой. Эвелина вспомнила Венецию, их знакомство. Все так изменилось за эти годы... Он никогда не говорил о своей семье, да она никогда и не интересовалась этим, зная, что у мусульман спрашивать о женах неприлично.
Мохаммед представлял собой причудливое сочетание европейских безукоризненных манер и почти средневекового отношения к женщинам, особенно к членам своей семьи. Его можно было с одинаковой легкостью представить и на светском рауте где-нибудь в Лондоне, и в традиционном арабском бедуинском шатре.
- Нам нужно кое-что обсудить. - Мохаммед достал из серебряного ведерка бутылку "Дом Периньон". Эвелина вопросительно посмотрела на него. Чтобы встретиться с тобой, я нарушил кое-какие планы. Если ты не против, вернемся в Абу-Даби вместе, у меня там будут очень важные переговоры. В то же время мы можем прекрасно провести там несколько дней, наслаждаясь друг другом.
Эвелина согласно кивнула, потому что совместное путешествие обещало быть превосходным.
На следующее утро яхта "Gulf Star", принадлежащая саудовскому миллионеру, покинула бухту Шарм-эль-Шейха и направилась на юг, огибая Аравийский полуостров.
Эвелина знала, какой роскошью окружают себя члены королевской семьи Саудовской Аравии, но убранство яхты превзошло все ее ожидания. Она наслаждалась тонкой работой резных деревянных панелей, мягкостью персидских ковров, благородством старинных венецианских зеркал, заключенных в бронзовые рамы, и улыбнулась, увидев среди картин несколько полотен импрессионистов, которые были куплены в Венеции во время их первой встречи.
Персонал был незаметен и предупредителен, оставляя у хозяина яхты и его гостьи ощущение уединенности.
В Абу-Даби стояла страшная жара, не свойственная этому времени года. Город встретил их чудесным великолепием разноцветных сияющих башен, возвышающихся среди пальмовых садов. От Мохаммеда она узнала, что он торопился на открытие авиационного и оружейного салонов, где крупнейшие мировые производители представляли потенциальным покупателям - арабским шейхам - новейшие разработки. Сюда съезжались богатейшие люди со всего мира, и в этот период цены в отелях повышались в несколько раз.
Они поселились на уединенной вилле, утопающей в шикарном саду. Бело-голубое
здание было построено в типичном арабском стиле с открытыми
галереями, арками, мозаиками, плиточными полами и внутренним двориком
с фонтаном. Мебели почти не было: полы устилали ковры, на которых
были разбросаны подушки, заменявшие диваны. Мохаммед не любил кондиционеры,
но под сводчатыми высокими потолками было всегда прохладно. Эвелина
чувствовала себя героиней из сказки "Тысяча и одна ночь".
Она бродила по саду, плескалась в мраморном бассейне, в котором плавали свежесрезанные бутоны цветов. Когда же она покидала виллу, город встречал ее разноязыкой толпой, современными офисами, банками и магазинами.
Ей казалось, что люди живут здесь одновременно и в прошлом, и в будущем.
Неделя, заполненная долгими беседами и нежными ласками Мохаммеда прекрасного рассказчика и утонченного любовника, - пролетела незаметно. Было даже страшно представить свое возвращение в Москву - темную, грязную и холодную.
В Дубайском аэропорту, заполненном, судя по русской речи, ее соотечественниками, Эвелина в последний раз прижалась к Мохаммеду и, проведя рукой по
его жестким черным волосам, прошептала по-арабски:
- Я люблю тебя.
Эту фразу она выучила еще в Венеции.
ГЛАВА 2
Москва, 1998 год
Академик Голубев бродил по квартире, ожидая звонка от дочери. Он ненавидел ее перелеты через океан и, как всегда, волновался за нее. Несколько раз в году Алена летала к матери, которая жила в Штатах со своей новой семьей.
Резкий пронзительный звонок прервал его монотонное хождение из угла
в угол, и Виктор Сергеевич проворно схватил трубку стоящего на столике
телефона.
- Аленушка, ну почему же так долго? - нетерпеливо спросил он.
- Здравствуй, Вися, - ответил ему высокий, тонкий голос. - Как же это ты меня со своей красавицей перепутал? - В трубке отчетливо захихикали.
- Ли Сяо! - обрадовался академик, узнав голос своего старинного приятеля, китайского профессора-геоминеролога. - Что же это ты старых друзей забываешь? Почти год с тобой не виделись.
- Я всех друзей помню и звоню всегда первый, - пропел Ли Сяо.
- Где ты сейчас?
- В Пекине, но, думаю, на следующей неделе буду в Москве. Если никуда не сбежишь, можем увидеться. Нам есть о чем поговорить и что вспомнить.
- Хорошо, буду ждать.
- Как ты себя чувствуешь, Вися? - неожиданно спросил Ли Сяо. - У тебя усталый голос.
- Спасибо, неплохо, немного нервничаю из-за Аленки, она улетела к матери и до сих пор не позвонила.
- Ах, дети, дети! - посочувствовал профессор.
Виктор Сергеевич, казалось, увидел, как профессор печально
кивает головой, и ему стало немного веселее. Он ждал коронного вопроса Ли, без которого не обходился ни один их разговор, с тех пор как от него ушла жена.
- Ну, не буду занимать линию. - Ли собирался прощаться. - Значит, до встречи в Москве. Ты, надеюсь, еще не женился, а то у меня есть замечательная китайская девушка-художница. Так фарфор расписывает, загляденье просто!
- А как же та, которая плетет из соломки, в последний
раз ты обещал познакомить меня с ней, утверждал, что она настоящая красавица? - решил похулиганить Виктор Сергеевич.
- Хочешь ту, что из соломки плетет? -забеспокоился Ли. - Так я могу тебе сразу...
- Да нет, спасибо, - засмеялся Виктор Сергеевич,
не надо мне ни той, ни другой, я с соотечественницами все никак разобраться не могу. И потом возраст, знаешь ли. Как говорит один наш с тобой общий знакомый, мы - в таком возрасте, когда девушки уже нас не замечают, а до пенсии еще далеко.
- Я себя стариком не считаю. - Ли, как обычно,
решил сделать вид, что он обиделся. - Да и ты, Вися, еще
можешь себе позволить взять в жены честную китайскую девушку, но если ты категорически против, мы можем поговорить на более приятную тему. Чем ты сейчас занимаешься?
- Работаю над очередным проектом.
- А после работы?
- А после работы я еще немножко работаю дома.
- Это невозможно! Ты совершенно не изменился, но я тоже изменился очень мало, поэтому, как только я приеду в Москву, надеюсь, ты составишь мне компанию для похода в какой-нибудь приличный ресторан? - нетерпеливо заговорил Ли Сяо, предвкушая радость встречи. - Вспомним юность, Вися!
- Вспомним, но надеюсь, ты не будешь ни с кем знакомиться и не станешь потом никого просить станцевать на нашем столике, - испугался Виктор Сергеевич.
Они посмеялись, и обоим показалось, что к ним вернулась частичка их бесшабашной молодости, когда вся жизнь казалась чем-то вроде прыжка с трамплина - страшно, но очень захватывающе...
Неожиданно в трубке стали прорываться настойчивые гудки еще одного междугородного звонка. Виктор Сергеевич мгновенно встревожился и торопливо вскричал:
- Извини, кажется, Аленка не может дозвониться. Я слышу, как
ко мне кто-то прорывается.
- Передавай ей от меня привет. Счастливо, Вися, я позвоню тебе
теперь уже из Москвы! - И он отключился.
Виктор Сергеевич едва успел положить трубку, как раздалась новая трель.
- Привет, пап! - услышал он родной Аленин голос.
- Как у тебя дела, котенок, как ты долетела? - спросил
он, зная, что дочь плохо переносит длительные перелеты.
- Все о'кей, па, долетела отлично. Джонни встретил меня, и сейчас
мы едем к матери. Я решила позвонить прямо сейчас, чтобы ты не волновался.
- Алена, почему ты называешь его Джонни, это не совсем прилично.
Виктора Сергеевича коробило то, что дочь обращается с отчимом, как
с ровесником.
- Да будет тебе, папа, лучше догадайся, что я сейчас делаю?
Не дожидаясь ответа, она радостно сообщила: - Па, я веду машину,
Джонни дал мне свой "Мустанг". Это так классно! Жалко, что ты меня не видишь сейчас! Здорово!
- Верю, - стараясь, чтобы его голос не звучал встревоженно, сказал Виктор Сергеевич, - только ты или веди машину, или разговаривай по телефону, ладно?
- Ладно, хоть это и разрушает мой романтический образ,
охотно согласилась Алена. - Ой, сейчас будет мост, я тебе
потом перезвоню, хорошо, па? Не скучай, я уже скоро приеду.
- Постараюсь не скучать.
- Пап, клади ты первый трубку, - попросила она.
Слушая пронзительные гудки, Виктор Сергеевич посмотрел на большую фотографию дочери, висящую над столом, и тихо произнес:
- Девочка моя, я очень люблю тебя!
* * *
Алене было 12 лет, когда Лиза оставила его. Виктор Сергеевич не позволил ей забрать с собой дочку, и все заботы о ее воспитании легли на него. Сначала он пытался брать Алену с собой в экспедиции, но жизнь геолога, несмотря на внешний романтизм, мало подходила для девочки-подростка, которой нужно было ходить в школу.
Он старался правильно воспитывать дочь и не баловать ее, но под взглядом светлых ореховых глаз, точно такого же оттенка, как и его собственные, он не мог устоять и таял, как шоколадная конфета в детской ладошке.
Теща Виктора Сергеевича всегда говорила ему: "Она, Витенька, поздний ребенок, поэтому ты так ее и любишь, так и мой покойный муж Лизоньку любил, потому и избаловал". А его собственная мать придерживалась другой точки зрения: "Аленка - девочка из приличной семьи, поэтому у нее должно быть все самое лучшее". Под таким неусыпным патронажем Алена находилась с самого детства: элитный детский сад, собственная няня, уроки музыки, рисования, английский и французский язык с четырех лет.
Столько любви, тепла, внимания, и вдруг все исчезло. Сначала умерли любимые бабушки, потом их бросила мать, и, кроме отца, у Алены никого не осталось. Виктор Сергеевич хорошо понимал это и старался ни в чем ей не отказывать. Неудивительно, что Алена выросла взбалмошная и своенравная. Но он видел, как сильно дочь его любит, как боится оставлять его надолго одного, как следит за его здоровьем, которое в последнее время пошатнулось. Они были очень близки и привязаны друг к другу. Тем не менее он замечал, что иногда Алена бывает мрачна без причины. Временами она часами лежала на диване, уставившись в одну точку, и не произносила ни слова. Или, напротив, становилась излишне оживленной, даже экзальтированной, хохотала, без умолку болтала, перескакивая с одной темы на другую. Близких друзей у нее не было: она отпугивала сверстников своей непредсказуемостью, эгоистичностью и непонятной сменой настроений. Голубев был обеспокоен этим, но списывал это на переходный возраст и отсутствие материнской ласки.
Первое время Алена была довольно холодна с матерью, но затем отношения как-то наладились, время стерло острые углы, приглушило ревность и обиду. Муж Лизы, перспективный израильский ученый, был не против приездов Алены и даже привязался к ней. Несколько раз в году девушка ездила в Израиль или в Америку. Нельзя сказать, чтобы эти поездки радовали Голубева, но он им и не препятствовал.
* * *
Академик Голубев работал. Уже несколько часов подряд он сидел за компьютером и, не реагируя на окружающее, увлеченно следил за непонятным постороннему наблюдателю переплетением линий на мониторе.
Сегодня у него все получалось слишком хорошо. Загрузив программу шифровки рабочего файла, Виктор Сергеевич, потирая руки, стал негромко разговаривать сам с собой:
- Ай да я! Обязательно надо отметить окончание столь плодотворной
работы. Если бы со мной сейчас была Аленка, мы обязательно
сходили бы в ресторан, и я, возможно, разрешил бы ей выпить немного
хорошего вина.
Основная и самая трудная часть работы по разработке уранового шельфа, идущего через Среднюю Азию в Китай, была сделана. Выход месторождений был тщательно исследован и помечен специальным образом. Это был его давний, крайне интересный проект, и теперь, когда он приблизился к финалу, Виктор Сергеевич пребывал в состоянии радости и грусти одновременно. Необыкновенное чувство, похожее на то, которое он сам много раз испытывал, видя, как быстро взрослеет и делает успехи его маленькая дочурка. Радость от этого всегда омрачала мысль о том, что девочка уже никогда не будет маленькой и когда-нибудь совсем перестанет нуждаться
в отцовской любви и поддержке. Сейчас он думал и об Алене,
и о своей почти завершенной работе, к которой относился как к своему ребенку.
Он выключил компьютер и откинулся в кресле. Неожиданно раздался звонок в дверь, и Виктор Сергеевич пошел открывать. С порога к нему в объятия бросился маленький человечек в слишком легком для поздней московской осени пальто.
- Вися, как славно, что я застал тебя дома! Принимай старого друга! прощебетал он тонким голосом.
- Ли, когда ты успел? Я думал, ты приедешь не раньше
чем через месяц. Мы ведь с тобой всего два дня назад разговаривали
по телефону, и вот ты уже в моем доме, - немного торжественно
произнес Виктор Сергеевич.
Китаец удивленно приподнял тонкие брови:
- Зачем так помпезно, Виктор Сергеевич? Двое старых друзей могут
обойтись и без приветственных речей.
- Извини, Ли, - рассмеялся Виктор Сергеевич. - Я
ужасно рад тебя видеть.
- Значит, теперь я снова могу называть тебя Висей, как в старые
добрые времена, - голос Ли прозвучал ехидно.
- Ты можешь называть меня как угодно, но только в моем доме, предусмотрительно предостерег Виктор Сергеевич. - Проходи в гостиную.
Не умолкая ни на минуту, Ли Сяо, живой, веселый и очень довольный встречей, суетился в коридоре, заливаясь звонким смехом на реплики приятеля. Затем он прошел в гостиную и, достав из портфеля блестящий сверток, спросил:
- А где моя любимая принцесса?
- Она еще в Штатах.
- Ах, да! Я почему-то был совершенно уверен, что она вернется
к моему приезду. Но если ее еще нет, то давай просто повесим это в
шкаф на видное место. - Сморщенное личико Ли просто лучилось
от удовольствия.
- А цензуру это будет проходить? - тоном строгого родителя спросил Голубев.
- Конечно, смотри. - Ли развернул сверток, и в руках у
Виктора Сергеевича оказался женский костюм из тончайшего нежно-песочного шелка, расписанный вручную восхитительным узором. От этой красоты нельзя было оторвать взгляд, и изумленный Виктор Сергеевич только выдохнул:
- Ли, ты ее совсем избалуешь! Куда же она сможет это надеть?
- Наденет куда захочет, а избаловал ты ее сам и уже очень давно.
- Ты, Ли, давно ее не видел. Девочка все меньше становится
похожа на принцессу. В последний раз она приехала из Штатов,
покрасив волосы цветными прядями белого, каштанового, рыжего, сиреневого и еще черт знает какого цвета, а потом радостно рассказывала мне, как долго над ней работал стилист, чтобы достичь эффекта блеска драгоценных камней. Я чуть дара речи не лишился! Думал, может, она парик себе купила или хочет меня разыграть? Ан нет, они с мамой, оказывается, "меняли имидж", - говорил Виктор Сергеевич, все больше распаляясь. - Она хочет сделать из Аленки свое подобие, невнятную мамочкину тень.
- Успокойся, Виктор, - резко сказал Ли,
сегодня мы будем говорить и вспоминать только приятные вещи.
Расскажи мне о своей работе, - перевел он разговор на другую тему.
Виктор Сергеевич понимал, что нужно прекратить этот разговор, иначе
неизвестно куда это может его завести. Ли был одним из его близких
друзей, но даже перед ним академик Голубев не хотел выглядеть несчастным
одиноким пожилым мужчиной, по-прежнему любящим свою бывшую жену и
страдающим даже от короткой разлуки с дочерью и от страха ее потерять.
Виктор Сергеевич вытер вспотевший лоб, отметив, что руки слегка дрожат.
- Да, что-то нервы пошаливают, - тихо сказал он.
- У тебя, наверное, стресс, - утвердительно сказал Ли Сяо.
- С чего ты взял, ну понервничал немножко, с кем не бывает,
попытался оправдаться Виктор Сергеевич. - Я сегодня закончил
разработку шельфа.
- Нет, определенно у тебя стресс, - продолжал настаивать
китаец.
Виктор Сергеевич даже немного разозлился на него, но Ли, не заметив этого, продолжал рассуждать о стрессе, возможных провоцирующих его факторах и о подверженности стрессам большей половины человечества. Виктор Сергеевич в какой-то момент не выдержал этих излияний и недоуменно уставился на приятеля, а тот, в свою очередь, перехватив его удивленный взгляд, рассмеялся своим заразительным звонким смехом.
- Что с тобой? - спросил Голубев.
- Вися, ты все забыл, и я просто хотел напомнить тебе, как мы
в молодые годы боролись со всякими вредными факторами. - Ли
вскочил и бодро произнес: - Хватит обливать слезами стены этого жалкого склепа! Мы отправляемся туда, где звучит веселый смех, льется вино и длится вечный праздник жизни!
- О чем ты говоришь? - все еще сопротивлялся Виктор Сергеевич, однако в его интонации звучали удовлетворенные нотки.
- Мой друг, я хочу пригласить тебя отметить нашу встречу, а заодно
и окончание твоей работы в один маленький, но очень уютный ресторанчик.
И, возможно, он будет не единственным на нашем сегодняшнем пути.
Его задорное настроение передалось Виктору Сергеевичу, и он, почувствовав
себя помолодевшим и лихим, предложил:
- Ли, я думаю, что автомобиль с персональным водителем
это для стариков, а мы сегодня с тобой катаемся на такси, как в молодости.
- Ну наконец-то ты ожил! Эх, разгуляемся! - издал радостный боевой клич выдающийся китайский ученый-геоминеролог, отмеченный множеством международных премий и наград, примерный муж, отец и уже дважды дедушка, имеющий, правда, любовницу в свои 65 лет, верный друг голубевской молодости, профессор Ли Сяо.
Поход по ресторанам продолжался до глубокой ночи. Два симпатичных пожилых джентльмена, слегка приволакивая ноги, плавно переходили из одного уютного местечка в другое. Китайская кухня сменилась японской, японская французской, которая, в свою очередь, уступила место грузинской. Приятели пришли к выводу, что, учитывая интересы и вкусы профессора Ли Сяо, он, возможно, является подпольным грузинским агентом, засланным в Китай еще в раннем детстве.
Виктор Сергеевич уже прочитал несколько стихов на японском языке,
чем вызвал бурный восторг Ли Сяо, который, решив не отставать от друга, исполнил на китайском языке грузинскую народную песню "Сулико".
В самый разгар веселья Ли заявил, что наконец-то увидел оживший образ
со своей старинной гравюры, отчего Виктор Сергеевич, несколько протрезвев,
даже немного забеспокоился о здоровье старого друга. Но, когда этот
образ материализовался за их столиком в миловидную крохотную китаянку,
он подумал, что беспокоиться ему не о чем.
Неожиданно китаянок стало две. Виктор Сергеевич встал и направился
в туалет, провожаемый настойчивыми просьбами Ли Сяо не оставлять надолго
милых дам в его обществе.
Когда Виктор Сергеевич, умытый и несколько посвежевший, вернулся,
он увидел, что Ли восседает за столиком в одиночестве. Девушки пропали
так же неожиданно, как и появились. Попытавшись продолжить разговор
с другом, он долго рассуждал о прелестях холостяцкой жизни, пока не
обратил внимание, что Ли его не слушает, а завороженно смотрит
за его спину.
- Ты только взгляни, - выдавил он наконец.
Виктор Сергеевич обернулся и увидел, что за соседним столиком сидит одинокая девушка в точно таком же платье, как то, которое сегодня привез его дочери Ли Сяо.
Приторная голубоглазая блондинка с довольно ярким макияжем, она и в подметки не годилась его дочери. У нее была неестественно прямая осанка, длинными пальцами она неторопливо вращала ножку стоящего на столе бокала с вином, и все ее движения были слишком явны, слишком вызывающи и слишком нескромны. Тонкий шелк легко струился по ее телу, обрисовывая очертания высокой груди. На взгляд Голубева, в ней не было ничего привлекательного. Она выглядела слишком дерзко в этом платье для принцесс.
- Ничего особенного, - пробормотал Виктор
Сергеевич, отворачиваясь и слушая, как Ли Сяо шумно вздыхает. - Так о чем мы говорили?
- Именно об этом, - мечтательно протянул китаец
и поднялся с места.
Тотчас же Виктор Сергеевич услышал его звенящий смех вперемешку
с вычурными фразами с грузино-китайским акцентом. Китаец взял девушку
под руку и подвел к их столику:
- Позвольте познакомить вас с моим другом, талантливым
ученым Виктором.
Голубев облегченно вздохнул оттого, что Ли Сяо благоразумно
не стал перечислять все его регалии, то-то бы девушка обрадовалась!
Он поднялся и увидел перед собой блондинку, которая очаровательно (действительно очаровательно!) ему улыбалась.
- Очень приятно познакомиться! Инна, - проворковала
она, усаживаясь за их столик.
- Праздник продолжается! - провозгласил Ли,
разливая шампанское.
Виктор Сергеевич поднял бокал, и в этот момент ему показалось,
что его, словно неумелого пловца, затягивает головокружительный омут,
из которого невозможно выбраться.
Больше он ничего не помнил из этого вечера - только
эти огромные небесно-голубые глаза, которые смотрели одновременно насмешливо и нежно.
Утром его самочувствие было отвратительным. Подскочило давление, перед глазами расплывались какие-то цветные круги, дыхание было прерывистым.
Отметив, что он еще не утратил способности самостоятельно передвигаться,
Виктор Сергеевич побрел в кухню, откуда доносились сдавленные стоны его китайского друга.
Маленькими глотками Ли Сяо пил рассол из пиалы, поминутно прикладывая руку к голове.
- Доброе утро, - просипел Виктор Сергеевич. - Завтракать будем?
- Я уже завтракаю.
- Ты помнишь, чем кончился наш вчерашний вечер? - поинтересовался Голубев.
- Смутно и только частями.
- Что именно, если не секрет?
- Ну, например, что ты увел у меня блондиночку прямо из-под носа.
- Я?!
- Именно ты, хотя она, по-моему, положила на тебя глаз с самого
начала. Как она с тобой танцевала, можно было с ума сойти!
мечтательно и одновременно завистливо протянул Ли.
- А разве мы танцевали?
- Конечно, пару танцев в ресторане. Да и здесь, по-моему, я точно
не помню. - Ли хитро прищурился.
- Как это здесь?
- Элементарно, мы же вернулись сюда все вместе.
- И где же она сейчас? - заволновался Виктор Сергеевич.
- Не знаю, ты в спальне посмотри! - предложил
Ли.
Виктор Сергеевич с некоторым сомнением повернулся и уже собрался отправиться на поиски блондинки в свою спальню, как был предусмотрительно остановлен возгласом Ли Сяо:
- Я пошутил, никого там нет! - Он вздохнул и добавил: - Но осталось просто неизгладимое впечатление! Прости, но я даже посетил твою спальню в надежде найти ее.
Нельзя сказать, что Виктор Сергеевич был сильно расстроен этим известием.
А Ли Сяо, чередуя прикладывание рук ко лбу с питьем рассола, периодически вздыхал: "Какие у нее были глаза!" Дальше следовало перечисление всех достоинств девушки с использованием поэтических эпитетов. Затем, закончив это приятное занятие, он сказал, обращаясь непосредственно к Виктору Сергеевичу:
- Ты знаешь, что, когда мы с тобой кутили в ресторане, у нас украли оба бумажника?
- Как же мы расплачивались?
- Неужели ты вообще ничего не помнишь? - изумился китаец.
- Нет, я помню, что бумажник украли. Кажется, - стараясь не выглядеть глупым в глазах друга, пробормотал страдающий похмельем академик, - но вот как оплачивали счет, не помню.
- Инночка выручила нас. Какой позор! Прекрасная девушка заплатила за двух старых ловеласов! - театрально воскликнул Ли.
В памяти Виктора Сергеевича возникла картина, как Инна, усмехаясь, протягивает официанту кредитную карту. Он потряс головой, и картинка исчезла.
- Кошмар, - тихо сказал Голубев, опустившись на стул.
- Не переживай, мы же ей все вернули, - Ли Сяо оторвался
от пиалы, - поэтому и приехали сюда. Ты так рвался возместить убытки! Это ты здорово придумал, старый хитрец. - Ли Сяо довольно улыбался.
- Кошмар, - повторил Виктор Сергеевич, делая большой глоток
из пиалы, которую ему заботливо протянул приятель.
Голубев лихорадочно рылся в ящиках рабочего стола, но все
было бесполезно. Он уже несколько раз перевернул все содержимое вверх дном - никакого результата. Его новая кожаная папка с результатами работы исчезла. Это было невероятно! Он хорошо помнил, как несколько недель назад собственноручно убирал ее в стол.
"Успокойся! - мысленно приказывал себе Виктор Сергеевич. - Ничего страшного не случилось. Просто засунул куда-нибудь. Найдется". По телу побежал неприятный холодок. В сущности там не было никакой секретной информации, но почему-то пропажа этих материалов взволновала его. Он почувствовал: что-то должно случиться.
ГЛАВА 3
Москва, 1998 год
Медленно поднимаясь по лестнице, Инна мечтала только об одном - как можно скорее добраться до квартиры, бросить эти пудовые сумки и упасть в теплую ванну, наполненную ароматной пеной, которая, как написано на этикетке, "придаст бодрости, освежит и тонизирует уставшее тело". На седьмом этаже она остановилась, чтобы немного отдохнуть. С отвращением глядя на тяжелые сумки, брошенные посреди облицованного кафелем светлого квадрата лестничного пролета, она достала сигарету и закурила, вспоминая сегодняшний визит к Фатиме.
- Из-за тебя ведь мучаюсь, Плюшкин ты наш, - вслух сказала Инна, глядя на высокий, в грязных потеках потолок, как бы призывая его в свидетели своих мук, которым подвергла ее Фатима.
Однако мысль о том, что мучиться приходится не ей одной, на какое-то время немного успокоила ее. В памяти сразу возникла яркая картинка происшедших всего несколько часов назад событий. Вот Фатима - маленькая, полноватая женщина суетится в уютной белоснежной кухоньке, ловко загружая в большие хозяйственные сумки банки, пакеты, коробочки. При этом уговаривает ее, как уговаривают маленького непослушного ребенка, который не хочет есть:
- Это, Инночка, очень хороший мед. Ты пробовала настоящий мед?
Нет, не пробовала, а этот мне с Алтая привезли. Вот тут в маленьких баночках фейхоа, протертая с сахаром, очень полезно, тут шиповник, тут облепиха, здесь настой лимонника, он без сахара, будешь разводить и пить. Это очень хорошо тонизирует. Выпьешь полстакана и хоть всю ночь не спи.
- Фатима, я и так могу ночь не спать! Ну зачем мне все эти банки! Сумки же от пола не оторвешь.
- От пола мы их вместе оторвем. Ну, деточка моя, тебе их только
до машины донести, а потом до лифта. Меня же потом благодарить будешь!
- Я тебя и так благодарю. А это что?
Лицо Фатимы расплылось в счастливой улыбке.
- Это перегородки!
- Что? - изумилась Инна.
- Перегородки от грецких орехов. Их надо заваривать и пить. На
один стакан кипятка положишь одну чайную ложку... А орехи в отдельном мешочке.
- Фатима, милая, я же безоговорочно беру и варенье, и мед, и облепиху - на случай простуды, беру овсяное печенье твоего собственного производства, орехи, пахлаву, чтобы было чем перекусить на случай тотального голода и безденежья, даже лимонник беру, чтобы не спать по ночам, и еще кучу всякой всячины. Но заваривать перегородки
от орехов - это уже слишком. За каким чертом мне это надо,
когда мне лень кофе себе с утра сварить? Может, объяснишь?
- Это очень хорошее средство для профилактики гинекологических
заболеваний, - продолжая радостно улыбаться, сообщила Фатима.
После некоторой паузы Инна, а вместе с ней и Наталья, до этого момента безмолвно сидевшая на табурете, с тупой обреченностью уставившись на два огромных пакета, в которых, помимо продуктов, лежала еще теплая душегреечка на козьем пуху, чтобы не замерзнуть и не простудиться, затряслись в приступе смеха. При этом Наталья постоянно повторяла:
- Ой, не могу, мама ты наша дорогая! - Она продолжала заразительно смеяться, временами вздрагивая всем телом.
Инна вспомнила этот случай и сама невольно улыбнулась. Любому незнакомому человеку, наблюдавшему эту сцену со стороны, могло показаться, что добрая мамочка наставляет своих неразумных дочек, заботится о них и учит уму-разуму. Ему бы и в голову не могло прийти, что эта благообразная женщина с маленькими черными глазками, добродушной улыбкой, не сходящей с ее круглого, морщинистого лица, еще хранящего следы былой красоты, на самом деле является хозяйкой небольшого публичного дома, который в официальных бумагах носил название "F-Club". А
Наташечка и Инночка действительно были ее любимыми "девочками", только в другом смысле. Хотя, положа руку на сердце, Фатима на самом деле была очень привязана к ним. Несмотря на кипучую молодость, бурные зрелые годы, прошедшие в стенах НИИ, и имея степень доктора философских наук, она под конец жизни осталась одна, похоронив трех любимых мужей. А поскольку собственных детей у нее не было, всю свою нерастраченную нежность она обратила на этих двух девочек, очень похожих друг на друга. Для всех остальных людей на свете она была совершенно другой: кому-то она казалась скрягой, кому-то добродушной и забывчивой мадам, но те, кто видел разгневанную Фатиму, понимал, что она очень жесткая и властная женщина. Даже со своими девочками она не всегда была доброй наседкой, иногда поступая с ними так, как требовали ее собственные интересы.
Вспоминать об этом было неприятно, и Инна подумала, что нужно перестать изводить себя всякими глупостями и попытаться как-нибудь себя развлечь. Волноваться было практически не о чем, потому что она выполнила свою часть работы и теперь ей нужно было только немного подождать.
Инна докурила сигарету и, старательно прицелившись, метко швырнула окурок в вялого таракана, который выполз из мусоропровода. Наблюдая, как он упал, перевернувшись на спину, и начал крутиться в предсмертной агонии в умопомрачительном танце, она воскликнула:
- Ишь ты, чего откаблучивает!
Фразочки подобного рода были ее хобби. К месту и не к месту, в разговоре с Фатимой, с клиентами, подругами, приятными незнакомцами и инспекторами ГАИ она всегда умудрялась ввернуть пришедшую ей в голову одну из крылатых фраз из отечественного кинематографа или мультипликации, что всегда доставляло ей немалое удовольствие. При этом она не забывала скорчить рожу посмешнее, вызывая веселое изумление у работников милиции, с которыми она была близко знакома в силу специфики своей профессии. Иногда это невинное увлечение, если хотя бы что-то имеющее к ней отношение можно было назвать невинным, служило ей хорошую службу. Способность ментов посмеяться порой спасала ее от очередного "субботника", что было не лишним в те времена, когда она только начинала работать на Фатиму.
Легко подняв себе настроение таким несложным образом, она, согнувшись, половчее схватила сумки и в этот момент услышала за спиной громкое сопение, доносившееся из соседней квартиры. В этой квартире проживал отличавшийся вздорным характером дедушка божий одуванчик, терроризирующий местных тинейджеров тем, что стучал их родителям об их маленьких детских шалостях. За это ему неоднократно писали краской на дверях всевозможные пожелания и клички, самой приличной из которых была "настоящий Пердолан".
Инна медленно расплылась в улыбке, представив себе, как старый
хрыч пыхтит от удовольствия, наблюдая через глазок пикантную картинку
в виде стройных ножек и едва прикрытой короткой юбкой крепкой
круглой попки. Она даже немного подвигала ею из стороны
в стороны, чтобы доставить ему удовольствие. Чувствуя, что это
ей удалось, и пробормотав про себя: "Есть еще порох в пороховницах
и ягоды в ягодицах", она стала медленно подниматься, продолжая
плавно покачивать бедрами. Сопение за дверью грозило перейти в астматический приступ. Приготовившись повернуться лицом к старому извращенцу, чтобы скорчить самую отвратительную из всех имеющихся в ее арсенале рож, она почувствовала, что в этот момент у одной из сумок предательски оторвалась ручка. Пытаясь спасти труды Фатимы, она перехватила сумку другой рукой, при этом автоматически отпустив вторую сумку. В разгар этих немыслимых манипуляций она услышала за дверью старческий булькающий смех и от неожиданности остолбенела.
Она смотрела, как из сумок медленно вытекает тягучая розово-красная смесь, заполняя лестничный пролет смесью невообразимых запахов: меда с лимонником и облепихи с желе из красной смородины. Однако смотреть на все это было противно. Немного придя в себя и продолжая слышать за дверью ненавистное бульканье, Инна начала ругать себя последними словами:
- Дура чертова, задницей помахать решила. Перед кем?! Ну что
я теперь Фатиме скажу, она мне три часа эти сумки собирала! Прекрати смеяться, старый пень! - Последние слова были обращены к деду, который, выставив свой лысый череп в дверную щель, прятал свое тщедушное тело за дверью, возможно, опасаясь нападения со стороны рассвирепевшей Инки.
- Вот ведь неприятность-то какая... Ах ты, мать честная! - наконец выдавил он из себя.
- Знамо дело! - в тон ему ответила Инна.
"Может, еще предложит колготочки от брызг варенья отстирать,
а то вдруг я чего доброго в шоке от такой потери не смогу до своего
этажа добраться", - подумала она.
- Ты... это... продукты-то теперь выбросишь, поди! - сказал
он с сальной улыбкой на маленьком сморщенном личике.
А то я это... с собой заберу, все процежу через тряпочку и буду
потом чай пить. У тебя, поди, много там варенья было! - говорил
он, продолжая подобострастно улыбаться...
Подавившись приступом смеха, Инна не смогла ему ответить и только кивнула головой в знак согласия. Продолжая смеяться, она, прислонившись к дверям лифта, стала смотреть, как Пердолан втаскивает в свою квартиру сумки, оставляющие за собой липкий бурый след, старательно пыхтя и время от времени поглядывая на нее.
Все еще хохоча, она стала спускаться вниз по лестнице. Идти домой
ей совершенно расхотелось, и она в более чем приподнятом настроении,
с раскрасневшимся от смеха лицом, села в свой маленький "Ниссан" с явным намерением прошвырнуться по привычному маршруту: магазин - сауна кабачок. В машине она привела себя в порядок. Посмотревшись в зеркало и придав своему лицу выражение гордого, королевского равнодушия, для чего требовалось поднять вверх брови, зафиксировав их в таком положении, и немного надуть губы, она аккуратно выехала со двора.
Он действовал быстро, бесшумно - никакой суеты, только мягкая, почти кошачья грация движений. Как ему хотелось, чтобы <MI>она<D> увидела его сейчас! Хищного и опасного, как лезвие его ножа. Перебирая вещи ловкими быстрыми пальцами, он внезапно замер. Руки сами остановились на прохладном нежном материале, и во рту сразу же появился соленый привкус крови, сердце забилось быстрее, в голове пульсировало горячее облако, а по телу пробежала сладкая дрожь. Он чувствовал, как желание растет, и снова закусил до крови губы, чтобы не потерять это божественное ощущение тысяч ласковых иголочек, щекочущих его вспотевшие ладони, которые гладили шелковую прохладу дорогих трусиков этой проститутки.
Но нет! Это было уже не белье, а <MI>ее<D> кожа, нежная, гладкая и упругая. Его воспаленное воображение рисовало ему сладостные картины.
Он гладил ее тело, и <MI>она<D> позволяла ему это. Его тело охватила приятная, сладкая истома. Вот он перевернул ее на спину. А вот и оно!
Это небольшое родимое пятно коричневого цвета под левой грудью, напоминающее маленькую рыбку. Теперь уже скоро. Только не отрывать глаз от этой сводящей с ума белизны. Надо только коснуться этого пятнышка и тогда можно будет задохнуться в теплой волне, которая затопит все тело, пронзит мозг, расплавит сердце, задержится в паху и потом покинет его, отдаваясь легкой приятной дрожью в ногах. Надо только удержать эту драгоценную минуту. Облако в его голове вдруг взорвалось, он услышал ее смех, почувствовал, как сердце стало биться еще быстрее. Ему стало трудно дышать. Все пропало так же внезапно, как и началось. В побелевших онемевших руках он по-прежнему продолжал мять белые шелковые трусики. Его губы дрожали, и лицо исказила злобная гримаса. На глаза навернулись слезы, он скомкал трусики и швырнул их в противоположный конец комнаты. Потом стал яростно выворачивать ящики, бросать на пол книги
и белье. Одним движением стряхнул с трюмо все флаконы и баночки. Он громил все с таким злобным наслаждением, что чуть было не пропустил то, что искал, - кошелек из крокодиловой кожи и дорогую кожаную папку. Он быстро открыл ее, но папка была пуста.
Медленно опустившись в глубокое мягкое кресло, стоящее напротив двери, мужчина улыбнулся. Глядя в потолок, он чуть прикрыл глаза и приготовился к долгому ожиданию.
- Наталья, ты все поняла?!
- Да, Фатима, я все поняла, только к чему такая спешка?
- Это очень важно! Поезжай сейчас же к ней, она должна сейчас
быть дома. Если ее нет, то обязательно дождись ее прихода, и немедленно приезжайте ко мне. У меня для Инны есть очень важное дело! Я буду периодически звонить ей на тот случай, если она все-таки додумается включить сотовый, но на это надежды мало. Как только найдешь ее, обе пулей ко мне!
Фатима старалась говорить шутливым тоном, но Наташа чувствовала,
что та сильно взволнована. Она уже в который раз начинала повторять,
что нужно сделать Наталье. При этом Фатима все еще не дала ей
ключи от квартиры Инны, и Наталья терпеливо ждала, не рискуя перебивать Фатиму, но в конце концов не выдержала:
- Да все ясно, Фатима! Дай мне, пожалуйста, ключи от Инкиной квартиры, и я поеду! - Наталья старалась, чтобы ее голос не звучал слишком резко, все же не хотелось обижать "маму".
Взяв связку с ключами, она чмокнула Фатиму в щеку и быстро выскочила в коридор, не дослушав дальнейших напутствий.
Лихо маневрируя в плотном потоке машин, Наталья никак не могла представить, какого рода неприятности вынудили Фатиму к такой спешке. У Инны, кажется, все было чисто: клиенты в основном были старые и проверенные. Сумасшедший бандит по кличке Фрол, который долгое время грозился порезать "суке Инке ее милую мордашку" за какую-то мнимую измену, давно и надолго осел на зоне...
Отчаянно сигналя какому-то кавказцу, сломавшемуся посреди
дороги и бегавшему вокруг своей машины, всплескивая руками, хватаясь за голову и нервируя своим поведением водителей, она продолжала думать о том, что могло случиться у Фатимы и Инки.
Достав ключи, она вначале несколько раз подергала дверь. Это был самый верный способ узнать, дома ли Инка, поскольку, находясь дома, она никогда не считала нужным запирать дверь. Даже угрозы Фрола не могли отучить ее от этой пагубной привычки. Наталья не спеша открыла дверь и прошла на кухню, предварительно сбросив с ног сапоги и надев мягкие голубые тапочки, которые Инка держала специально для гостей. Там она по-хозяйски налила себе в стакан немного тоника. Отпив немного, она отправилась в ванную, где сняла с себя платье и колготки и, кинув все в корзину для грязного белья, облачилась в Инкин любимый голубой халат. О вещах она не беспокоилась. Дома у Инны Наталья всегда держала про запас что-то из своего гардероба. На всякий случай. Только после этого она прошла в гостиную, чтобы уютно устроиться у телевизора и скрасить томительное ожидание своей неизвестно где шляющейся подруги.
Войдя в темную гостиную, Наталья потянулась к выключателю. В этот момент светлый квадрат окна вдруг качнулся у нее перед глазами. Ей казалось, что она очень медленно, как в кино, падает на пол. Брызги острого стекла от выпавшего из ее рук стакана впиваются ей в горло, пытаясь перерезать вены на шее. Мгновенно разучившись дышать, Наталья втянула в себя воздух, которого было вокруг так много! Эта сумасшедшая жажда вздоха была последним ощущением в ее жизни.
- Ах ты маленькая гадкая тварь, зачем ты это сделал! Какая была хорошая куколка, а ты разрисовал ей лицо. Как теперь ты будешь в нее играть? Ну, отвечай! - кричал визгливый женский голос откуда-то сверху.
Удивительно, как хорошо было слышно через тонкие перегородки
нового панельного дома. Посмотрев вверх, мужчина блаженно улыбнулся. Затем он включил свет и, нагнувшись, рывком перевернул на спину лежавшую перед ним женщину в голубом халате, залитом кровью. Пощупав пульс на шее, он прорычал:
- Ах ты маленькая гадкая тварь, подохла раньше времени!
Да, нехорошо. Теперь я ничего не узнаю, и мама будет меня ругать!
Сверху послышались невнятное бормотание и
еле сдерживаемые детские всхлипывания, которые постепенно
перешли в оглушительный рев, но мать, по-видимому, не обращала внимание, окончив на этом воспитательный процесс.
- Не плачь, маленький! - с нежностью в голосе
произнес мужчина.
Он поднял с пола длинный нож с тонким испачканным кровью
лезвием. Взяв женщину за волосы, он с искаженным лицом смотрел в ее холодные мертвые глаза. Оторвавшись от этого страшного гипнотического зрелища, он опустил ее на пол и, склонившись к лицу покойницы, прошептал:
- Не плачь, маленький, мы нарисуем кукле новое личико, еще
лучше прежнего...
* * *
- Благодарю вас, юноша! - бодро отрапортовала
Инна, пытаясь сфокусировать взгляд на мужчине, сидевшем за рулем огромного джипа. - Вы были так любезны, что согласились меня подвезти! Это делает вам честь!
Она сделала попытку потрепать его по щеке. Но, придвинувшись поближе и увидев перед собой голову, напоминающую перезрелую тыкву, она внезапно передумала. Заливаясь пьяным смехом, попыталась выйти из затруднительного положения, изящно, как ей показалось, помахав рукой перед лицом мужчины:
- Ну, будем прощаться, голубчик!
- Господи, без слез не взглянешь! Ты до двери-то дойдешь? - участливо поинтересовалась "тыква" довольно приятным голосом.
- Не извольте сумлеваться, чай, оно не в первый раз! - радостно прокричала Инна, вываливаясь с высокого сиденья на тротуар и пытаясь при этом сохранить на лице выражение "гордого равнодушия", но ощущая при этом, что это ей плохо удается.
День действительно удался на славу. Поездка по привычному маршруту оказала на нее положительное психотерапевтическое воздействие. В магазине Инна не стала долго задерживаться, ограничив свои запросы лишь приобретением новых колготок вместо тех, которые пострадали от разбитых банок варенья на лестничной площадке. После этого она направилась в фитнесс-центр к своей старой приятельнице Тамаре, узнала от нее все последние
новости о бывших однокашниках, выслушала жалобы на мужа-идиота и стервеца-любовника, а заодно ознакомилась с новыми достижениями косметической промышленности. Затем, посетив сауну, массажный кабинет, солярий, парикмахера
и маникюршу, она удалилась.
Обновленная телом и душой, с модной прической и макияжем в светло-бежевых тонах, который делал ее еще более привлекательной, приложившись напоследок напудренной щечкой к щеке Тамары, что должно было означать дружеский поцелуй, Инна отправилась покорять своим новым имиджем кабачок "Какаду". Быстро справившись с этим несложным заданием, она решила, что будет сегодня расслабляться до победного конца. Поэтому, взяв себе в компанию неразлучную "голубую" пару Голика и Жорика, Инна расслабилась до такого состояния, что на все вопросы отвечала только открыванием и закрыванием глаз, как это делала в ее светлом пионерском детстве кукла Маша, подаренная ей за активную работу в совете дружины. Решив, что ей пора возвращаться домой, она не без помощи своих верных "подружек" выбралась на свежий воздух. После небольшой прогулки она подумала, что ей не стоит ехать домой на своей машине. Та же мысль пришла ей в голову и в тот момент, когда она изящно висела на дверце своего многострадального "Ниссана", не выпуская, однако, ключей от машины из своей изящной ручки.
В самый кульминационный момент на горизонте нарисовался принц-спаситель на джипе, который вежливо предложил свои услуги по транспортировке Инниного тела или к ее, или к его дому - на выбор. После недолгих раздумий было решено пока остановиться на первом варианте.
Поэтому сейчас Инна, старательно подбирая слова благодарности, ощущала, что прощание затягивается.
- Надеюсь, мы еще встретимся, - сказала Инна, но незнакомец явно не торопился закрыть за ней дверь машины.
- Вот номер моего телефона, - сказал он, протянув Инне визитную карточку, которую достал из дорогого кожаного бумажника. - Я буду с нетерпением ждать нашей встречи.
Кошелек Инна видела только одно мгновение, но этого ей вполне хватило, чтобы в ее голове заиграла бодрая маршевая мелодия. Она буквально просочилась обратно в джип и, касаясь мягкими губами мочки его уха, жарко зашептала:
- Я тоже надеюсь, что нашу первую встречу вы запомните надолго
и с нетерпением будете ждать новой. Так же, как и я. - Старательно выговаривая весь этот бред, Инна обняла мужчину и постаралась слиться с ним в жарком поцелуе настолько, насколько позволяло ее состояние.
Мозг попытался отдать пьяному телу несколько тормозящих команд, а внутренний голос даже дважды обозвал ее дурой, но все это было уже практически бесполезно. Ее маленькие ловкие ручки быстро и качественно обыскали внутренности мужской куртки, а через несколько мгновений пальцы уже крепко ухватились за край вожделенного предмета, который так взбудоражил ее воображение.
- О, дорогой! - простонала она, стискивая изо всех сил могучую шею мужчины, когда кошелек из дорогой кожи приятно оттянул потайной карман ее полушубка.
В тот же момент она оторвалась от новоявленного возлюбленного и мечтательно закатила глаза. Стараясь дышать через нос, чтобы не портить произведенного впечатления, она, выскользнув из машины, проворковала:
- Я пошла переодеваться!
Она провокационно провела рукой по обтянутому шелковистыми колготками бедру, еще выше приподнимая и без того короткую юбку. Стараясь сохранять равновесие, Инна побрела на подламывающихся каблуках в сторону своего дома.
Холодный воздух и радость от нового приобретения несколько отрезвили ее, а когда она увидела в родном дворе Наташкину "девятку", то ощущение счастья просто переполнило ее через край. Дома ее наверняка ждет чашка ароматного кофе, а может быть, и кое-что покрепче. Эта мысль так оживила ее, что она поспешно влетела в родной подъезд и с ходу взяла два этажа. Поскольку дальше бежать она была уже не в состоянии, то решила поискушать судьбу еще раз,
если уж выдался такой удачный со всех точек зрения день.
Отдышавшись после забега, она состроила просительную и несчастную физиономию и стала с умилением разглядывать потрескавшуюся кнопку лифта, мысленно надеясь на чудо.
- Я просто попробовать, - обращаясь неизвестно к кому, сказала она и резко надавила на кнопку.
Неожиданно зажегся красный огонек, и двери распахнулись. Согнувшись
перед кабиной в глубоком почтительном поклоне, она несколько не рассчитала и, увлекаемая вперед тяжестью верхней части туловища, просто ввалилась в кабину лифта.
У дверей квартиры она стала копошиться в сумочке, пытаясь найти ключи. Нашла их, но выронила. Попыталась взять их с пола, не сгибая ног в коленях, но не смогла. Чтобы подобрать ключи, ей все же пришлось согнуть колени, при этом она чуть не упала на пол. Затем она долго пыталась попасть ключом в замочную скважину. Инна постаралась выполнить эту операцию одним резким движением, но снова ключи оказались на полу. Будучи не в силах терпеть над собой эти издевательства, она нашла крайне простой выход из положения. Она стала бить ногой по двери, надеясь, что подруга проявит сообразительность и откроет ей. Однако Наташка почему-то не торопилась это сделать. С большим трудом наконец попав в квартиру, Инна порядком разозлилась.
В квартире было подозрительно тихо. Инна прошла на кухню, зная
привычку подруги валяться на маленьком угловом диванчике со стаканчиком чего-нибудь алкогольного, однако Натальи там не было.
- Чудеса! - протянула Инна. - Может, у нее машина сломалась и она уехала на такси? Хоть бы записку оставила в таком случае.
Сполоснув лоб и щеки холодной водой, Инна заметила в бельевой корзине вещи Натальи.
- Опять полная неясность, - пробормотала Инна, бросая Наташкины вещи обратно в корзину. - Ерунда какая-то.
Подкравшись к двери в гостиную, Инна несколько мгновений пыталась подслушивать, что там происходит. Потом рывком распахнула дверь и с громким возгласом: "Подъем!" включила свет.
В первый момент она заметила чудовищный беспорядок в комнате и только потом увидела лежащую на полу Наталью. Она была похожа на сломанную куклу: голые белые ноги, голубой халат, весь промокший от крови.
- Господи, Наташка! Я сейчас помогу, надо же что-то делать... успела пробормотать Инна, прежде чем упасть в обморок.
Придя в себя, она долго не могла понять, где находится, пока наконец
не сообразила, что она у себя в квартире, а в метре от нее лежит мертвая
подруга. От осознания этого она завыла и поползла на четвереньках
к туалету, где ее долго и мучительно тошнило. Внезапно ее осенило:
"Меня хотели убить, именно меня!" Собравшись с силами, Инна
возвратилась в комнату. Увидев Наташкино лицо, даже зажмурилась от
ужаса: "Фрол! Это мог сделать только он". На секунду она представила
себе, что это она лежит на полу с истерзанным лицом, а Наташка стоит
перед ней на коленях и плачет.
Она вдруг ясно поняла, что ей нужно делать. Это было очень просто:
мозг дал ей команду бежать отсюда и как можно быстрее. Бежать к Фатиме,
чтобы та спрятала ее где-нибудь на время. Поспешно натягивая на себя
вещи, она увидела в прихожей дубленку Натальи. Ощупав ее, она нашла
во внутреннем кармане портмоне со всеми документами и побежала на
кухню. В поисках бумаги и ручки она перерыла кухонные ящики, вываливая
на пол все их содержимое: катушки ниток, таблетки от головной боли,
презервативы, старые квитанции. Наконец обнаружив шариковую ручку
с логотипом фирмы, принадлежавшей одному из клиентов, Инна выписала
себе доверенность на право управления автомобилем, подделала
Наташкину подпись. Сунув документы в сумочку, она надела на себя старую шубу из щипаной нутрии и, чтобы выглядеть поскромнее, укуталась в пуховый платок. На цыпочках, как будто боясь потревожить Наталью, она зашла в комнату и, посмотрев на подругу полными слез глазами, пробормотала:
- Прости меня, пожалуйста.
За всю свою жизнь Инна еще ни разу не испытывала такого страха. Она выбежала из квартиры и, пока не выехала на Наташкиной машине за пределы района, ей казалось, что за ней кто-то гонится по пятам. Она мчалась, не разбирая дороги, плача и размазывая по лицу остатки косметики, пока наконец не очутилась у дома Фатимы. Фатима сумеет ее успокоить, даст ей горсть снотворных таблеток и уложит в постель. А завтра утром увезет в надежное место, где Инна будет в безопасности. Так она уговаривала себя, взбираясь на пятый этаж, где жила Фатима. Она несколько раз подряд позвонила в дверь, но ей никто не открыл. Тогда Инна в ярости толкнула дверь, и та открылась. Это было так странно жутко, что, не заходя в квартиру, Инна уже догадалась, что она здесь увидит.
Фатима лежала на полу в гостиной. Инна села на пол и заплакала. Убийца не стал издеваться над телом бедной пожилой женщины, он просто удушил ее проволочной петлей. Было видно, что она отчаянно сопротивлялась. Инна пригладила растрепавшиеся волосы, прикрыла глаза Фатимы, стараясь не смотреть на тонкий багровый след от удавки, врезавшейся глубоко в шею. Проведя рукой по уже начинающим холодеть пальцам, она вдруг заметила в руке у Фатимы зажатый клочок черной материи. Но раздумывать над этим ей было некогда. Быстро вскочив на ноги, она принялась лихорадочно соображать, что ей теперь делать.
Голова заработала более-менее ясно, недаром мудрая Фатима давала им с Наташкой долгую и подробную инструкцию на случай своей внезапной смерти. Тогда они не хотели ее слушать и даже пытались протестовать против этих глупых, как им казалось, разговоров. Но сейчас, когда Фатима и Наталья были убиты, это уже не казалось смешным предрассудком. Инна достала из потайного шкафчика объемистую кожаную папку и несколько компьютерных дискет, сложила все это в свою сумку. Туда же бросила ежедневник со стола Фатимы. Поменяла кассету в автоответчике, послушала, как Фатима говорит своим скрипучим голосом: "Я ненадолго уезжаю, звоните позже". Для всех "девочек", работавших на Фатиму, это означало только одно - бандерша мертва, и им придется самим о себе позаботиться.
Мысленно попрощавшись с Фатимой, она вышла из квартиры и медленно побрела к машине. Жизненные силы словно покинули ее, оставшись рядом с двумя мертвыми женщинами. Она не знала, что делать и куда ехать. Инна поняла, что осталась совсем одна и что все придется делать самостоятельно, не надеясь на чью-то помощь и поддержку.
Она остановила машину возле телефона-автомата и после некоторого раздумья набрала номер телефона. Она делала это так медленно, словно от этого разговора зависела вся ее дальнейшая судьба. После третьего гудка она неторопливо зашептала:
- Ну возьми же трубку, пожалуйста! Черт тебя дери!
Услышав после пятого гудка знакомый голос, она обрадовалась: - Алло, Симка! Это я. Симка, мне... - В этот момент она вдруг
поняла, что это не Симка, а всего лишь ее голос, записанный на автоответчике.
- Если хотите, можете оставить свое сообщение!
последняя фраза была произнесена весьма официальным тоном.
Немного помолчав, Инна обессиленно повесила трубку. Оставлять сообщение она не хотела, ей нужно было поговорить с самой Симкой и как можно скорее. Решив дожидаться подругу непосредственно возле ее дома, Инна поспешила к машине. В этот момент она перехватила взгляд, направленный на нее из иномарки, стоявшей недалеко от Наташкиной "девятки", на которой она теперь ездила. Этого случайного взгляда хватило,
чтобы сердце ухнуло и забилось с такой силой, что ей стало
трудно дышать. Стараясь все делать спокойно, она подошла к машине, долго поправляла зеркало, а потом осторожно тронулась с места. Иномарка ехала за ней следом, но Инна сделала вид, что не заметила этого. Она несколько раз останавливалась, еще раз попыталась дозвониться до Симки, но безуспешно. Машина продолжала следовать за ней, держась на некотором расстоянии. Когда Инна поняла, что за ней просто следят и сейчас ее убивать никто не будет, она немного успокоилась. И, проехав знакомыми ей с детства маленькими улочками в центре Москвы, она легко оторвалась от преследования. Купив в супермаркете несколько больших пакетов с едой и большое количество спиртного, она поспешно выехала из города по Киевскому шоссе. Теперь она точно знала, куда едет, и это было для нее сейчас безопаснее всего.
В Боровск Инна приехала уже поздно ночью и, к своему удивлению, быстро нашла дом, в котором не была уже три года. Она подошла со стороны леса и через овраг, чужие огороды и все те же раздвигающиеся доски в заборе незаметно приблизилась к дому. Ключи висели
на обычном месте - на маленьком гвоздике под крыльцом. Проделав
все необходимые манипуляции, при этом сильно нервничая, она тем же
путем вернулась обратно к машине и быстро подъехала к дому. Стараясь
не шуметь, она загнала машину в гараж и, прихватив из нее
объемистую сумку с продуктами, зашла в дом. Внутри было холодно,
и она подумала, что не мешало бы затопить печку. С
этой мыслью Инна присела на маленький диванчик и мгновенно уснула...
ГЛАВА 4
Москва, 1998 год
В конце осени и начале зимы магический салон Эвелины всегда отличался большим наплывом клиентов. В основном к ней обращались люди, у которых были проблемы, связанные с женами, мужьями, любовниками и детьми.
Иногда забредали бизнесмены с деловыми неурядицами. Почти все эти
люди искренне считали, что на них навели порчу или сглазили недоброжелатели. Эвелина бралась им помочь, хотя знала, что виной этому была не порча, сглаз или плохое биополе, а элементарная неспособность человека справиться со своими проблемами. Она придавала клиентам уверенность в своих силах и помогала разобраться в причинах постигших их неприятностей. Клиенты же были свято уверены, что очистились от всех негативных воздействий при помощи магии.
Как правило, она справлялась со всем сама, но к концу
дня смертельно уставала. Магический салон располагался на первом этаже старинного двухэтажного особняка в центре Москвы. Он достался ей от Рудольфа, и когда-то здесь была принадлежавшая ему картинная галерея. Эвелина знала толк в оформлении помещений и понимала, как можно привлечь потенциальных клиентов. Стены приемной были обтянуты темно-синим бархатом, который вызывал у посетителей чувство покоя и умиротворения. Низкие кресла и диваны расслабляли. В любое время суток здесь горели свечи, освещая неярким мерцающим светом комнату в которой постоянно присутствовал запах пряных трав и экзотических цветов. Эвелина намеренно избегала мистической атрибутики, вроде черепов, крестов и пугающих символов африканской магии. Она считала, что вошедшие нынче в моду различные магические услуги оказывают зачастую обыкновенные шарлатаны, любители окружать себя эклектичным смешением предметов различных религий мира. У нее все было по-другому.
Посетителей встречал Станислав, высокий, астенического телосложения молодой человек, одетый во все черное. Пару лет назад Станислав пришел сюда в качестве клиента. Он с детства наблюдался у психиатров по поводу патологической застенчивости, замкнутости и неуверенности в себе. Он был болезненно раним, и ему всегда казалось, что окружающие смеются над ним. Период полового созревания принес новые проблемы: робкий, молчаливый, рефлексирующий и неспособный познакомиться с девушкой, он мог часами лежать на диване, истязая себя эротическими фантазиями до изнеможения.
Однажды вечером в его подъезде нашли изуродованный и окровавленный труп тринадцатилетней девочки, проживавшей в этом же доме. Одежда на ней была разорвана в клочья, а половые органы вырезаны. Экспертиза установила, что смерть наступила в результате травматического болевого шока, однако следов спермы обнаружено не было. По приметам было установлено, что в этот вечер около ближайшего магазина соседи видели только что отсидевшего срок за групповое изнасилование молодого мужчину. Он был сразу же задержан и после допроса, длившегося всю ночь, признался в убийстве девочки.
После случившегося у Станислава произошел нервный срыв. Он плакал,
кричал и даже пытался порезать себе вены кухонным ножом. После длительных мытарств по психиатрическим клиникам и частнопрактикующим дорогим психиатрам отчаявшиеся родители обратились к Эвелине.
После пяти сеансов состояние его значительно улучшилось, и родители не знали, как ее благодарить. Станислав сказал, что только у Эвелины почувствовал себя спокойным, защищенным и уравновешенным. Он умолял позволить ему остаться, и Эвелина взяла его на работу.
Эвелина зажгла ароматические свечи и бросила в
огонь несколько крупинок белого порошка. По затемненной комнате плыл легкий дым, от которого слегка кружилась голова, наступало расслабление, а мысли становились чистыми, ясными и свободными от негативных эмоций. Эвелина протянула руку к шелковому золоченому шнуру и позвонила.
В комнату бесшумно вошел Станислав и замер у двери.
- Мальчик мой, - попросила Эвелина, - будь добр,
принеси мне кофе.
- С какими специями?
- С кардамоном и капелькой розовой воды.
Станислав исчез, и Эвелина откинулась в кресле.
Она научила этого мальчика тонкостям приготовления настоящего восточного кофе и доверяла его приготовление только ему. Через несколько минут Станислав вернулся, поставив на низкий столик круглый поднос с высоким металлическим кофейником, высоким стаканом с ледяной водой и крошечной чашечкой из тончайшего фарфора.
Эвелина рассматривала старые черно-белые фотографии, поднося их
к свету. Ей предстоял очень важный разговор, который, возможно, многое изменил бы в ее жизни. Она протянула руку к телефону, но, решив, что такие проблемы нужно обсуждать с глазу на глаз, передумала.
Через час она стояла перед железной дверью квартиры в старом доме на Тверской и нажимала на кнопку звонка.
- Я ваша сестра, - сказала Эвелина академику Голубеву, немолодому, тучному мужчине, у которого, судя по одышке, были явные проблемы со здоровьем.
Глядя, как вытянулось его лицо, она быстро прошла в гостиную и, не дав ему опомниться, сказала, что только недавно узнала имя своего настоящего отца, в прошлом выдающегося ученого-физика Сергея Александровича Голубева, долгие годы разрабатывавшего проблемы, связанные с космосом, и потому глубоко засекреченного.
- События, о которых я хочу вам рассказать, произошли в 1965 году в научном городке Челябинской области...
В юности Маргарита Ильинична работала лаборанткой. С благоговением и восхищением она смотрела на седого, уверенного в себе пятидесятилетнего профессора, который окружал себя ореолом секретов государственного значения. Конечно, у него была жена и почти взрослый сын, который, как говорили, несмотря на юный возраст, подавал большие надежды в математике и физике. Юная Рита иногда видела его жену - надменную немолодую даму с неумеренным макияжем на холеном лице и бриллиантами на увядающих руках, никогда не знавших домашней работы. Она явно тосковала в маленьком закрытом городке и при любой возможности уезжала в Москву, где на первом курсе университета учился их сын
Виктор.
Рита была самой молодой и симпатичной сотрудницей в подразделении профессора. Аспиранты и научные сотрудники, в особенности Игорь, наперебой старались ей понравиться, оказывали ей знаки внимания, приглашали в кино и на танцы. Она отказывалась, краснея и смущаясь, и за мытьем пробирок мечтала только о Нем - сильном, обаятельном, зрелом, умном мужчине.
Но профессор почти не замечал Риту. В его присутствии она
тушевалась, и щеки и шею заливал стыдливый румянец. Порой она не могла произнести ни слова, мучительно теребя поясок рабочего халата. Однажды профессор обратился к ней с просьбой:
- Рита, я хотел бы поговорить с тобой. Моя домработница
уволилась, жена сейчас в Москве, и некому заняться домашним хозяйством.
Кроме тебя я не знаю никого, кто бы мог мне помочь. Я готов тебе заплатить...
Голубев даже не успел закончить фразу.
- Нет, нет, - перебила его Рита, - конечно, я буду
приходить к вам убираться, но бесплатно. Я была бы рада вам помочь.
- Спасибо, милая. Это ненадолго, пока я не найду постоянную домработницу.
Жду тебя в субботу. Возьми деньги: купишь продукты, приготовишь обед и приберешься. Постарайся не трогать бумаги на моем письменном столе. Я утром работаю, вернусь к обеду. Вот ключи.
В субботу утром Рита проснулась раньше обычного. Она много времени провела в туалете около зеркала, пытаясь воспользоваться косметикой, принадлежавшей соседке по общежитию. Однако сказалось полное отсутствие опыта. Выглядела она вульгарно: ярко-голубые тени, грубая черная подводка, неумело наложенные румяна и помада. Она умылась и посмотрела в зеркало на свое свежее лицо.
- Да, так лучше, - сказала она себе. Надев узкие черные брючки, свитер грубой вязки и модный плащ из болоньи, она вышла из дома.
В магазине Рита растерялась: профессор не сказал, что именно надо купить. Зайдя на местный рынок, девушка купила мяса, свежей зелени, белых грибов и деревенской сметаны, решив приготовить не слишком изысканный, но сытный обед: грибной суп и отбивные с запеченным картофелем.
Когда Рита открывала ключом входную дверь, из соседней квартиры выползла древняя старушка и, с подозрением следя за Ритиными действиями, прошамкала беззубым ртом:
- Ты кто будешь?
Рита смутилась:
- Я буду убирать квартиру Голубевых.
- Ну-ну. - Старушенция недовольно посмотрела на нее и захлопнула дверь.
Рита вошла в большую темную прихожую. В квартире стоял запах мастики, старинных книг и пыли, скопившейся в тяжелых складках бархатных штор. Квартира поразила ее высокими лепными потолками, потемневшими старыми картинами на стенах и огромными хрустальными люстрами. В кабинете профессора всю стену занимал стеллаж с книгами, напротив письменного стола стоял огромный слегка потертый кожаный диван и два кресла. Она запомнила, что на его столе нельзя нарушать порядок. В спальне
Рита с интересом стала рассматривать баночки с кремами и флаконы духов, затем она осторожно приоткрыла крышку тяжелой шкатулки.
В ней горкой лежали драгоценности профессорши, но Рита не стала их рассматривать, сразу захлопнув ее. Открыв шкаф, она провела пальцами по рукаву серебристой шубы. Это был другой мир, но он был какой-то нежилой.
Рита принялась за уборку. Она делала все ловко и быстро и вскоре почти
со всем справилась. Оставался только кабинет, но она решила оставить
его на потом, а пока заняться приготовлением обеда. Рита выросла в
деревне, поэтому в изысканной кухне ничего не понимала. Она быстро
приготовила тесто и тонко нарезала домашнюю лапшу, помыла грибы и
почистила картофель, который намеревалась запечь в сметане. Мясо было
свежайшее: нежно-розовое, с белоснежными прожилками жира.
Рита была довольна собой, и ей очень хотелось, чтобы профессор похвалил ее.
В полдень квартира преобразилась: сверкал свеженатертый пол, радужно поблескивал хрусталь, шторы были раздвинуты, и комнаты, залитые светом, приобрели более веселый и жилой вид. Из кухни доносились чудесные запахи.
Рита занялась уборкой кабинета. Она осторожно смахнула пыль с корешков книг. Остановившись у письменного стола, с благоговением взяла в руки листки, испещренные формулами. Она не слышала, как вошел Голубев, поэтому, когда раздался сзади его голос, вздрогнула:
- Тебе интересно, Рита?
Ей показалось, что она чувствует его дыхание на своей шее. Она отшатнулась, сделала шаг назад и попала прямо в его объятия, поскольку он действительно стоял совсем близко. Под грубым свитером она вдруг почувствовала его прохладные ладони.
- Ты такая теплая, нежная, - прошептал Голубев, теснее
прижимаясь к девушке.
Позднее Маргарита много раз пыталась воссоздать в памяти тот день, но помнила только его прохладные ладони, кожаный диван, который был скользким и неудобным, и всепоглощающее чувство счастья.
Обедали они поздно, наверное, скорее ужинали. Голубев гладил Ритину
руку и говорил ей что-то такое, чего она почти не понимала. Ей казалось,
что он очень одинок и нуждается в ее участии. В профессорской квартире
Рита прожила почти неделю. Они порознь уходили на работу и порознь возвращались. В лаборатории старались не разговаривать и не смотреть друг на друга. Однажды утром, выходя из квартиры Голубевых, Рита заметила, как приоткрылась и тут же захлопнулась соседняя дверь. "Мерзкая старушонка", подумала Рита. Почему-то на душе стало нехорошо.
Все кончилось на следующий день после возвращения профессорши из Москвы. Голубев вызвал Риту в кабинет. Пряча глаза, он сказал, что его жена все узнала, была безобразная сцена, и она потребовала увольнения Риты. Он говорил девушке, что любит ее, но не видит другого выхода, кроме увольнения. Что он вынужден сохранить семью из-за сына. Рита ничего не сказала, просто взяла и написала заявление об уходе.
Она разрыдалась только в своей лаборантской каморке, куда редко кто заходил. Но в тот злополучный день за лабораторным журналом неожиданно зашел Игорь. Он стал вытирать ей слезы и участливо расспрашивать.
Она сказала, что увольняется и уезжает.
- Тогда я тоже не останусь, - внезапно заявил Игорь. - Давай уедем вместе. Ты выйдешь за меня замуж?
Через неделю они уехали вместе.
Вскоре родилась Эвелина.
- Моя мать всегда была очень скрытным, замкнутым человеком. Естественно, до смерти своего мужа, которого я считала своим отцом, она не могла мне этого рассказать. Но недавно он умер... - Эвелина сделала паузу и замолчала. - Я сочла необходимым познакомиться с вами.
Глядя на Голубева, Эвелина испытывала странное чувство, которое нельзя было назвать родственным. Они сидели в его огромной, но неухоженной квартире в центре Москвы, пили кофе, который им подала молодая хорошенькая дочь академика - Алена. Она явно была без меры избалована, ни в чем не знала отказа и, без сомнения, была слепо любима своим отцом. Алена отличалась экстравагантностью: от природы густые волосы были коротко острижены и выкрашены по меньшей мере в десяток различных цветов, а сосчитать количество серег в ее ушах, цепочек и кулонов на ее шее, колец и браслетов на ее руках Эвелина так и не смогла. Ладная фигурка была упакована в кожаные шорты и кожаный топ, скорее напоминающий бюстгальтер. Эвелина подумала, что девочке явно не хватает матери или хотя бы советов женщины с хорошим вкусом. При этом она непроизвольно провела рукой по мягкой ткани своего серебристо-серого брючного костюма от Ферре, дополненного ниткой сероватого жемчуга. Она знала, что мать Алены давно бросила их, и решила опекать девочку, раз уж та оказалась ее племянницей.
Эвелина ловила на себе заинтересованные взгляды девушки, которая явно не понимала, что происходит, но отец не торопился посвящать ее в суть беседы.
Когда Алена вышла, Виктор Сергеевич вынул из конверта несколько черно-белых фотографий, на которых увидел изображение одной и той же группы людей. На всех этих кадрах: на пикнике, в лаборатории, на симпозиуме везде доминировал красивый высокий седовласый мужчина. Отец Виктора и Эвелины.
- Это моя мать, ей здесь двадцать один год. - Эвелина указала на миловидную круглолицую девушку, которая счастливо и беззаботно улыбалась на снимках. - А это Игорь, аспирант Сергея Александровича, человек, которого я всегда считала своим отцом.
Виктор Сергеевич поправил очки и повнимательнее вгляделся в молодые лица.
Его жизнь круто изменилась, когда в дверь позвонила женщина и с места в карьер заявила, что она его сестра. Родители давно умерли, жена бросила его ради возможности жить за границей, а общение с дочерью было, мягко говоря, сложным. Он часто укорял себя за то, что мало внимания уделял ей в подростковом возрасте, проводя больше времени в экспедициях, научных командировках и симпозиумах. Внезапно оказалось, что дочь уже взрослая, вернее, считает себя таковой и к его мнению не прислушивается. Она стала капризной, грубой, дерзкой. Академик не был затворником и иногда встречался с умными, интеллигентными, образованными женщинами. Он надеялся, что кто-то из них сможет найти с Аленой общий язык, понравиться ей и стать ее другом, но Алена всех принимала в штыки, устраивая безобразные сцены и оскорбляя их. Из-за нее все романы Голубева заканчивались плачевно. Со временем он стал чувствовать себя все более одиноким и очень тяготился своим одиночеством. Внезапное появление этой милой, обаятельной женщины, которая назвала себя его сестрой, изумило и обрадовало его. Он поймал себя на мысли, что такой сестрой он мог бы гордиться. Голубев с интересом рассматривал принесенные ею фотографии, слушал ее рассказ о коротком романе ее матери и его отца. Он вспоминал истеричную, скандальную мать и совершенно не осуждал отца за связь с молодой влюбленной в него лаборанткой.
В конце двухчасовой беседы брат и сестра перешли на "ты", наперебой рассказывая о своей жизни. У обоих возникло чувство, как будто они знакомы с детства. Периодически к ним заглядывала Алена, удивленная оживлением и счастливым видом собеседников. Наконец ее позвали.
- Познакомься, Аленушка, со своей теткой Эвелиной, - торжественно сказал Голубев. - Хоть и поздно, но мы нашли друг друга.
Как всегда в такие минуты, академик не мог избежать высокопарности.
Алена от изумления не могла произнести ни слова, она лишь вопросительно смотрела на отца, который принялся рассказывать ей историю Эвелины.
Наконец Алена сказала:
- Ну дедуля, ну молодец! Трахнул свою лаборантку да еще под носом у бабушки!
В другое время Голубев обязательно сделал бы ей замечание, но сейчас он только расхохотался.
Они прощались, как близкие родственники: с искренними объятиями, поцелуями, требованиями звонить и навещать друг друга. Аленка почти влюбилась в Эвелину, которая казалась ей необыкновенно стильной и умной женщиной. Когда Эвелина сказала, что у нее есть собственный магический салон, девочка пришла в неописуемый восторг, и Эвелина пригласила завтра посетить ее. Видя Аленкин восторг, Голубев был счастлив. Он подумал, что вот теперь они - семья.
Вскоре Алена стала постоянной гостьей Эвелины. Эвелина запретила называть ее тетей, ссылаясь на то, что сразу чувствует себя старой. Она рассказывала девочке о своих путешествиях, встречах, впечатлениях, познакомила ее с основами магии и гаданий. Они вместе ходили по магазинам, подбирая племяннице новый гардероб. Отец не мог нарадоваться переменам в дочери. Она стала мягче, терпимее, женственнее и все реже говорила о матери и Джонни.
Однажды Эвелина, гадая ей на картах Таро, сказала Алене:
- Ты, моя девочка, должна быть осторожна с мужчинами. Около тебя все время будут появляться люди, которых тебе надо избегать. - Эвелина перевернула карту Императора. - Этот человек намного старше тебя, он связан с тобой какими-то узами, похоже, кровными.
Он использует тебя, всегда знай это. А этот человек, - она щелкнула ногтем по карте Дьявола, лежащей рядом с валетом кубков, - молод и влюблен в тебя безумно, но любовь его черная, страшная и опасная. Они оба, Эвелина подвинула одновременно обе карты - перевернутый аркан Смерти и Карту Богадельни, - несут тебе горе, а возможно, даже безумие и смерть. Но ты не бойся, я буду защищать тебя, потому что знаю, как оградить тебя от них. Но только ты должна меня во всем слушаться и делать все так, как я скажу.
Бледная Алена глотала слезы и преданно смотрела на Эвелину. Потом она взяла ее руку и прижала к своей щеке, царапаясь о кольца:
- Эва, я так верю тебе! Я так люблю тебя! Только ты не оставляй меня...
- Никогда, верь мне, - мягко улыбнулась Эвелина и свободной
рукой погладила девушку по волосам.
В двери Алена столкнулась со Станиславом. Как всегда, он был одет
во все черное и, как всегда, не проронил ни слова. Алена постаралась
поскорее проскользнуть мимо него, поскольку он производил на нее отталкивающее впечатление, даже пугал. Она не видела, что он обернулся и посмотрел ей вслед, застыв и лихорадочно перебирая пальцами четки.
Алена знала, что он всего лишь помощник Эвелины, и пыталась смириться с его безмолвным присутствием, однако своим внезапным и бесшумным появлением он всегда пугал ее. Иногда она ловила на себе его взгляд тяжелый, пристальный. Эвелина только смеялась над ее страхами. Она называла Станислава чудаковатым, но милым и безобидным мальчиком.
- Он и шага не сделает без моего позволения, - уверенно улыбалась она.
* * *
Академик Голубев чувствовал себя почти счастливым. Если бы не проблемы со здоровьем, он мог бы сказать, что у него есть все, чего мог бы желать мужчина в его возрасте: красавица-дочь, заботливая сестра, любимая работа. Но всего этого было бы недостаточно, если бы недавно он не встретил женщину, с которой ощущал себя молодым, сильным и влюбленным. Знакомство выглядело абсолютно банальным. В троллейбус почти одновременно с контролерами вошла стройная привлекательная средних лет женщина. Возможно, Виктор Сергеевич и не обратил бы на нее внимания, но, когда контролеры стали грубо спрашивать у нее билет, а в ответ на робкие объяснения, что она только что вошла, потребовали штраф, Голубев прокомпостировал еще один талон и, подойдя к контролерам, протянул им оба билета, решительно взяв женщину под руку.
Женщина с благодарностью взглянула на него. Наверное, это была любовь
с первого взгляда. Она покраснела, отвела глаза и едва слышно поблагодарила его. Они вышли на одной и той же остановке, и обоими это воспринималось как нечто совершенно естественное.
Анна Федоровна, стройная и привлекательная сорокалетняя женщина, была психиатром и работала в одной известной московской клинике. В молодости она подавала большие надежды, защитила кандидатскую диссертацию, однако вскоре потеряла интерес к традиционной науке, увлеклась психоанализом и нейролингвистическим программированием, собирала образцы творчества душевнобольных. Несколько пережитых неудачных романов сделали ее недоверчивой, колючей, и она перестала думать о замужестве. Встреча с Голубевым возродила в ней подсознательное желание любить и быть любимой, создать семью.
Голубев и Анна встречались почти ежедневно. Они не могли оторваться
друг от друга, с радостью обнаруживая, что у них очень много общего.
Голубев познакомил Анну с Аленой. Он опасался их встречи, помня Аленину
реакцию на женщин, которых он приводил в дом раньше. Но, к его приятному
удивлению, Алена предстала перед ней в образе милой, воспитанной и
скромной девочки. Особой близости между ними не возникло; Анна держалась
предельно корректно, но несколько отстраненно и холодновато, Алена
отвечала ей тем же, однако не позволяла себе никаких выходок. Голубев
подозревал, что к этим изменениям в Алене приложила руку Эвелина,
и был ей благодарен за это.
Его жизнь напоминала бы идиллию, если бы не события последних
недель, о которых он боялся рассказать даже самым близким. Голубев
вдруг стал замечать на улицах, в магазинах, около своего дома одних
и тех же людей. В его подъезде между этажами почти ежедневно собиралась
компания из двух-трех человек. Молодые люди курили, пили пиво, и было
похоже, что они кого-то ожидают. Первое время академик не относил
к себе их появление, но вскоре стал замечать, что его телефонные разговоры
прерываются, а из трубки раздаются странные шумы. Он обратил внимание,
что около его дома часами стоит микроавтобус с затемненными стеклами.
Однажды, когда дверца его была приоткрыта, Голубев увидел стеллаж с аппаратурой.
Академик подумал было, что у него расшатались нервы и ему следует обратиться за советом к Анне как к психиатру. Но спустя неделю поздно вечером вернулась Алена и, смеясь, рассказала, что "какой-то сумасшедший" целый день ездил за ней на шикарной "Вольво", но так и
побоялся познакомиться. Голубев сразу же вспомнил, что темно-зеленая "Вольво" постоянно попадалась ему на глаза, где бы он ни был.
Он понял, что психиатр ему не нужен. Голубев бессильно опустился
в кресло, чувствуя боль в левой половине груди; лоб покрыла испарина,
а дыхание стало затрудненным. Он быстро достал из кармана ингалятор
и вдохнул лекарство. Приступ отступил, но панический страх мешал сосредоточиться,
принять решение. Больше всего его беспокоила безопасность Аленки,
Анны и Эвелины. Но прежде всего нужно было понять, что же происходит вокруг него, чего хотят эти люди и кто они.
Немного успокоившись, академик прошел на кухню и поставил на плиту чайник. Открыв дверцу кухонного шкафа, выбрал из ряда пестрых баночек с разнообразными сортами чая свой любимый, с бергамотом, и не спеша заварил в тонком фарфоровом чайнике. Для Голубева чаепитие было целым ритуалом. Он пристрастился к нему в своих многочисленных длительных поездках по Дальнему и Среднему Востоку, Юго-Восточной Азии. Церемония заваривания чая успокаивала, помогала сосредоточиться. Академик пытался проанализировать, что в его жизни или работе могло заинтересовать либо спецслужбы, либо криминальный мир. Возможность интереса из-за бывшей жены и ее израильского мужа Голубев отмел сразу: не то время, родственники за границей уже никого не удивляют. Академик так же не входил в число бизнесменов или просто богатых людей, на которых, если верить средствам массовой информации, была объявлена настоящая охота. Их взрывали вместе с дорогими автомобилями. Поджидавшие в подъездах домов киллеры расстреливали их из автоматов вместе с охраной. Выпив чая, академик вошел в кабинет и включил компьютер. Внезапно картинка на экране монитора замигала, и высветилась надпись, сообщавшая, что пароль доступа взломан, а информация с некоторых файлов исчезла. Информация, касающаяся месторождения урана на Среднем Востоке. Теперь все стало на свои места. Голубев понял, что именно интересовало похитителей. Однако, кто они, разобраться было невозможно. Логично было бы предположить, что наиболее заинтересованными заказчиками окажутся Китай, Индия и Пакистан. Нельзя было сбрасывать со счетов сующие во все нос США и их союзника Израиля, а также, в противовес им, арабские страны. Ну и, что могло быть наиболее вероятным, - родная ФСБ. Голубев знал, что полной информации из его персоналки получить было невозможно, так как основные сведения и карты были зашифрованы, а ключ к ним в компьютере отсутствовал. Поэтому нужно было быть готовым ко всему. Кроме того, на днях пропала его папка с набросками разработок.
Голубев вошел в гостиную, открыл дверцу старинных напольных часов
с маятником и нажал на скрытую в задней стенке корпуса кнопку. Резная
панель сдвинулась, обнажив узкую нишу. Академик достал свернутые
в трубку бумаги и вновь закрыл тайник. Поколебавшись, он набрал
номер Анны.
ГЛАВА 5
Москва, 1998 год
Алена сидела в низком мягком кресле в кабинете Эвелины. Как всегда бесшумно, появился Станислав, поставив на резной столик вазу с фруктами, кофейник с крошечными чашечками и тарелку с ореховым печеньем. Он избегал смотреть Алене в глаза, зафиксировав взгляд на ее подбородке.
В его присутствии Алена всегда чувствовала себя неуютно.
- Мне кажется, с папой что-то происходит. Он стал нервным, дерганым, требует, чтобы я нигде не задерживалась, вечера проводила дома. Может, ты поговоришь с ним?
Эвелина вздохнула, достала колоду Таро, разложила карты веером "рубашками" вверх. Сосредоточившись, вынула три карты и перевернула их. Не дав заинтересованно следившей за ее руками Алене увидеть карты, она быстро смешала их.
- Сегодня плохой день для гадания, черт знает что выпадает.
- Эва, ну скажи, там что-то плохое?
- Я же сказала, сегодня ничего нельзя узнать, - раздраженно ответила Эвелина.
За чашкой кофе они немного поболтали о новых поклонниках Алены, а
затем тепло попрощались. После ее ухода Эвелина вынула из стола смешанные арканы и нашла перевернутые три карты. Затем зажгла ароматические свечи и, бросив в огонь щепотку порошка, взяла в руки хрустальный шар и вгляделась в него. То, что она в нем увидела, совершенно не обрадовало ее. "Нужно предупредить Виктора", - подумала она и сняла трубку.
- Как ты себя чувствуешь, Виктор? Как Анна? - Выслушав ответ, она предложила: - У меня завтра маленький праздник, я приглашаю вас к себе. Нет-нет, не день рождения, подарков не нужно. Всего лишь два года моему магическому салону. Хочу встретиться с самыми близкими, посидеть, поговорить. Нет, никого кроме вас с Аленой. Можешь пригласить от моего имени и Анну, ведь она почти твоя жена.
Удовлетворенно кивнув, она назначила время и положила трубку.
Эвелина любила принимать гостей, но ненавидела готовить. Поэтому она позвонила в китайский ресторан и заказала там обед на четыре персоны: китайское вино с добавлением змеиной желчи и разнообразные варианты закусок: креветки, жаренные в тесте в чесночном соусе, суп из морепродуктов, свинину с грибами и молодыми побегами бамбука по-гонконгски, а на десерт экзотические фрукты и крошечные китайские пирожные с запеченными внутри предсказаниями судьбы. Она подумала, что это будет для гостей приятным сюрпризом, так как знала, что ее брат обожает китайскую кухню. Эвелина попросила приехать дизайнера, который украсил ее столовую красными фонарями, расписными шелковыми ширмами и сделал сервировку стола. Она распорядилась, чтобы обед подавали китаянки, одетые в красные национальные костюмы. Было так приятно предвкушать восторг и удивление гостей, а она не сомневалась, что они будут в восторге. Эвелина была мастерицей устраивать приятные неожиданности.
Хозяйка салона дернула шелковый шнур, и через минуту появился Станислав.
- Станислав, завтра у меня гости. Так как я заказала обед и обслуживание
в ресторане, можешь взять на завтра свободный день. Только
предварительно обзвони клиентов и перенеси встречи.
Молодой человек кивнул и бесшумно выскользнул из комнаты.
День прошел в приятных хлопотах. Утром приехал дизайнер,
маленького роста пожилой китаец, подчеркнуто любезный и услужливый.
Рабочие внесли в столовую круглый вертящийся стол, шелковые ширмы и огромные красные фонари. Эвелина наблюдала за работой, ни во что не вмешиваясь: она предпочитала не лезть с советами, когда работал профессионал. Ее столовая, решенная в классическом стиле, преобразилась: исчезла тяжелая дубовая мебель, громоздкие резные стулья, картины, оставшиеся от Рудольфа. Спустя два часа просторную комнату невозможно было узнать, она стала похожей на обеденный зал во дворце китайского императора: шелковые ковры, яркие фонари, висящие на разной высоте, на стенах развернутые свитки с иероглифами, расписные веера и ширмы. Эвелину немного раздражало изобилие красного и золотого, но стиль есть стиль, и ничего менять она не стала.
Эвелина надела шелковое черное платье, вышитое золотыми драконами, привезенное ею из Китая. Оно было страшно неудобным, с многочисленными драпировками, с длинными широкими рукавами, но, чтобы не разрушать образ, Эва решила потерпеть. Она убрала свои густые черные волосы в высокую прическу, украсив ее живыми цветами. Затем нанесла на лицо светлый тон и, замаскировав брови, положила на щеки розовые румяна. Черной подводкой провела линии от век к вискам, полностью изменив контур глаз, высоко и тонко нарисовала брови. В зеркало на нее смотрела настоящая китаянка. Чем-чем, а искусством макияжа Эвелина владела в совершенстве.
Она еще раз оглядела столовую и осталась довольна. Ровно в семь вечера раздался мелодичный звонок, и Эвелина, немного путаясь в своем длинном широком платье, бросилась открывать дверь.
У стоявшего на пороге с огромным букетом Голубева от изумления вытянулось лицо. Единственное, что он смог сказать:
- Извините, а где Эвелина?
Сдерживая смех, Эвелина изобразила поклон в китайском стиле и пригласила компанию в дом. Немного растерянные гости вошли, и уже через минуту Алена бросилась "китаянке" на шею с воплем:
- Да это же ты! Тебе меня не обмануть!
Пока гости восхищенно разглядывали убранство столовой, две китаянки зажгли алые фонари и красные с золотом ароматические свечи. Эвелина тихо сказала брату:
- После обеда мне нужно будет с тобой поговорить.
Все сели за стол. Звучала тихая китайская музыка, официантки были предупредительны, двигаясь бесшумно и легко. Гости наслаждались экзотической едой и атмосферой, непринужденно болтали и шутили. Даже обычно сдержанная и молчаливая Анна оживилась и с удовольствием принимала участие в общей беседе. Она была необычайно хороша в строгом цвета топленого молока костюме, подчеркивавшем ее великолепную фигуру. Все чувствовали, что вечер удался на славу. Когда девушка-китаянка внесла десерт, Эвелина объявила, что, согласно традиции, в пирожные запечены записки с предсказаниями и предложила всем взять по одному. Гости разобрали предложенное лакомство. Первой не выдержала, естественно, Алена. Она разломила пирожное и вытащила узкий листочек.
- Читай скорее, - сказала Эвелина. - Я ведь
тоже не знаю, что там, я к этому руку не прикладывала.
Алена торжественно прочитала:
- "Скоро вы встретитесь с двумя мужчинами, которые безумно влюблены в вас".
- Конечно, ей только о любви, - ехидно прокомментировала
Эвелина. - Может быть, теперь ты, Аня?
Анна нерешительно разломила пирожное и после паузы прочитала:
- "Потеря покажется невосполнимой, но тяжесть ее вы будете переживать недолго". Да, мне, как всегда, не везет. Что же такого особенного я могу потерять? - Она вздохнула и отложила пирожное в сторону.
- Твоя очередь, Виктор, - предложила Эвелина.
Голубев, прочитав предсказание, побледнел и скомкал записку.
- Папа, что там? - спросила Алена.
- Так, ерунда всякая, не стоит придавать этому значение.
Эвелина встала из-за стола и развернула скомканный листок. Там было только одно слово: "Смерть".
Чтобы разрядить обстановку, Эвелина пригласила всех в гостиную пить кофе с ликером, а Виктора попросила зайти к ней в кабинет. Она не стала включать электрический свет и вместо этого зажгла свечи.
- Посиди здесь, я распоряжусь, чтобы кофе нам подали
сюда. Я хочу с тобой поговорить.
Выходя, Эвелина по обыкновению бросила в огонь свечей щепотку ароматического порошка.
Отдав распоряжение официантке насчет кофе, она зашла в гостиную.
- Девочки, поболтайте пока здесь. Анна, пожалуйста, не расстраивайся
из-за этих глупых предсказаний. Я не думала, что все так получится.
Но ты же понимаешь, что эти китайские пирожные на самом деле ерунда. Кстати, зайди к Виктору, он в моем кабинете, и спроси, какой ликер ему подать?
Анна поднялась с кресла:
- Конечно, Эва, хотя, по-моему, он любит "Боллз", но я обязательно спрошу.
Через минуту женщины услышали громкий отчаянный крик Анны. Они побежали в кабинет, и Эвелина рывком распахнула дверь. В полумраке, прижавшись к стене, стояла Анна и хватала ртом воздух. Глаза ее были широко раскрыты. На полу у кресла в неестественной позе скорчился Голубев. Было видно, что он мертв. Около него валялся ингалятор, которым он, видимо, не успел воспользоваться.
* * *
Похороны пришлись на рождественскую неделю. Всеобщее оживление, сверкание витрин и наряженных елок только усугубляло тяжесть потери и горе близких профессора. Алена была в растерянности. Она то бросалась звонить матери в Америку, то часами просиживала у Эвелины, бесцельно перебирая магические атрибуты на ее столе. Анна не появлялась
ни дома, ни на работе, не отвечала на телефонные звонки. Эвелина позвонила ее подруге и коллеге по работе Марине Алексеевне.
- Здравствуйте, Марина Алексеевна. Я сестра Голубева, с которым
была близка Анна. Я знаю, что вы ее ближайшая подруга, поэтому
и звоню. Дело в том, что мы не можем найти ее, и, что самое странное,
она не пришла на похороны Виктора.
- Я не хотела беспокоить ее в эти дни, была уверена, что ей
не до нас. Но это действительно очень странно. У Анны почти нет ни родственников, ни друзей, и я не представляю, где она может быть.
- Марина! Я могу вас так называть? Давайте я сейчас к вам
приеду, и мы все обсудим.
- Да, конечно, войдете в старый двухэтажный корпус. Второй этаж налево - кабинет заведующего. Я вас жду.
Спустя сорок минут Эвелина вошла в старое здание психиатрической клиники.
В нос ей ударил застоявшийся запах лекарств и больничной
пищи, запах страдания. Эвелина поморщилась: такой разительный контраст составляла эта обитель душевнобольных с миром, в котором жила она сама. Она с трудом представляла себе в этих стенах утонченную, изысканную Анну.
Марина Алексеевна сидела за письменным столом, на котором стоял компьютер. Перед ней дымилась чашка кофе, а в пепельнице тлела недокуренная сигарета. Она приветливо улыбнулась и указала рукой на свободное кресло.
- Здравствуйте, Эвелина, я много слышала о вас от Анны и примерно так вас себе и представляла. Я очень волнуюсь! Что же могло случиться с Анной? Она обязательный, организованный человек и не могла бы не прийти на работу, никого не предупредив. Особенно меня смущает, что ее не было на похоронах Голубева. - Марина затушила сигарету и тут же взяла другую.
- Знаете что, Марина, давайте вместе к ней съездим, - предложила
Эвелина. - Возможно, ей плохо и нужна наша помощь.
Марина быстро собрала со стола бумаги и заперла их в большом старом
сейфе. Сняла белый халат и набрала телефонный номер:
- Любочка, это Марина Алексеевна. Принеси мне, пожалуйста, что-нибудь,
что сейчас есть из антидепрессантов и седативов. Мне нужно срочно
уехать. Спасибо, жду.
Через десять минут темно-синяя "Рено-Лагуна" Эвелины выехала из ворот больницы.
Анна жила в старом доме на Садовом кольце. Женщины поднялись в дребезжащем лифте на пятый этаж. Поскольку звонок не работал, Марина постучала, а затем толкнула дверь, которая внезапно открылась. В коридоре было темно и тихо.
- Анна, ты дома? - позвала Эвелина.
Никто не ответил. Войдя в квартиру, они увидели страшный беспорядок. Все было перевернуто вверх дном, вещи вытряхнуты из шкафов и разбросаны по комнатам, посуда разбита, диванные подушки вспороты. Книги из стеллажей грудами валялись на полу, из некоторых были вырваны страницы. Поверх книг беспорядочной смятой кучей валялись какие-то рисунки, принадлежавшие явно сумасшедшим. Посредине комнаты стоял стул, к которому липкой лентой было приклеено тело Анны. Легкий халат был изодран в клочья, под ним были видны страшные следы пыток - ожоги, порезы и кровоподтеки. На голову Анны был надет полиэтиленовый мешок, сквозь который можно было разглядеть искаженные страданием и страхом черты ее лица. Марина и Эвелина не сказали друг другу ни слова. Мертвые глаза привязанной к стулу женщины наводили на них ужас и оцепенение.
Первой очнулась Марина и безжизненно произнесла:
- У меня дочь следователь, я знаю, что ничего нельзя трогать. Я звоню в милицию.
Она размотала шарф, достала из кармана пальто смятую пачку сигарет.
Долго не могла прикурить - дрожали руки. Затем внезапно разрыдалась, повторяя:
- Господи! Ну кому это было нужно? Что же у нее можно взять?..
Эвелина молчала, прислонившись к дверному косяку. Она была уверена, что обе смерти - и Анны, и ее брата - связаны между собой. И еще она подумала, что смерть Анны не последняя. Вспомнилось дурацкое китайское предсказание: "Потеря покажется невосполнимой, но переживать ее будешь недолго".
ГЛАВА 6
Москва, 1998 год
Серафима, выпускница юридического института, а нынче следователь прокуратуры, лихорадочно рылась в сумке, которая больше напоминала баул, в поисках хоть какой-нибудь завалящей сигаретки. Затем, обреченно вздохнув,
в сердцах сказала:
- Ну, мамочка, опять мои сигареты увела!
С тех пор как мать и дочь перестали скрывать взаимное пристрастие
к курению, они периодически "стреляли" друг у друга сигареты
без спроса. Совместная жизнь Марины Алексеевны и Симы иногда напоминала
боевые действия. Мать, сильная, властная женщина, не терпящая необязательности, занудства, жалоб и неискренности, еще лет двадцать назад в одночасье выгнала из дома хлюпика мужа, обнаружив вдруг, что он безумно надоел ей со своими вечными недомоганиями, жалобами, нытьем, брюзжанием и недовольством. Она воспитала дочь под стать себе, и поэтому ничего удивительного, что вначале легкие разногласия между ними порой перерастали в грандиозные, шумные скандалы с битьем посуды, хлопаньем дверей и уходами к любовникам. Однако ни та, ни другая с любовниками жить
не могли, они изводили тех своими стальными характерами и жесткими требованиями. Они возвращались домой, за чем следовала трогательная сцена примирения. Скандалы вносили в их жизнь разнообразие. Мать и дочь нежно любили друг друга, и в стенах своего дома реализовывали эмоции, которые были вынуждены скрывать на службе.
Одним из основных камней преткновения в их отношениях был профессиональный выбор Серафимы. Марина Алексеевна была фанатично предана психиатрии
и иного выбора для дочери не могла и представить. Это даже не обсуждалось - после окончания школы девушка должна поступить в медицинский институт.
Однако свободолюбивая Симка питала стойкое отвращение к медицине вообще
и к психиатрии в частности. В пылу семейных сцен она часто
ехидно замечала матери, что работа в клинике явно наложила на нее
отпечаток, за что регулярно получала вдогонку всем, что попадалось
той под руку. Марина Алексеевна сокрушалась, что дочь выросла хоть
и здоровая, но непутевая да еще с ужасным характером, на что получала
незамедлительный ответ о необыкновенном семейном сходстве. Уже став
следователем, Сима как-то заявила, что из-за врачей-психиатров многие
преступники и убийцы вместо того, чтобы отбывать наказание, прохлаждаются
в больницах. Этим она вызвала бурную дискуссию, где аргументами служило
все, что угодно: от воззвания к гуманности и человеколюбию до попыток
рукоприкладства.
Пока Симка искала сигареты, зазвонил телефон, и шеф сообщил радостную новость - наконец-то ей доверяют вести дело об убийстве. Если бы не старания казаться солидной, Симка подпрыгнула бы до потолка от счастья. Но после того, как она узнала, что потерпевшая - подруга и коллега ее матери, Симкин пыл несколько поубавился. К ее ужасу, мать оказалась свидетелем по делу. Наверное, с этической точки зрения это было не очень корректно, но все же ей пришлось допрашивать собственную мать.
К ее удивлению, на допросе Марина Алексеевна была тиха и немногословна. Она очень коротко и сухо сообщила, что Анна не приходила на работу в течение трех дней, но разыскивать ее не стали, зная о постигшем ее горе. И только потом приехала родственница ее жениха и предложила навестить Анну. Когда они приехали, дверь была открыта. Войдя, они обнаружили тело Анны Рогозиной. Вот, собственно, и все. Марина вытащила из сумки сигареты. Посмотрев на Симу, которой определенно тоже хотелось курить, она без слов протянула ей пачку. Обе закурили.
- Мама, как ты думаешь, что могли искать у нее? - спросила Сима.
- Даже не представляю. Ты же помнишь Анну: тишайшее создание.
Ни врагов, ни завистников, ни денег - вообще ничего!
- И все-таки у нее что-то искали. Ведь ее даже пытали!
- Да уж, я видела, - поморщилась Марина, вспомнив жуткую картину.
- Послушай, ведь незадолго до этого случая умер ее друг Виктор Голубев. Очень странно, что почти сразу за одной смертью последовала другая.
- Наверное, простое совпадение. Голубев умер от приступа астмы.
Скорее всего здесь нет никакой связи.
- А как тебе вообще их семейка и ближайшее окружение?
- Я видела только Эвелину. По-моему, милейшая женщина, беспокоилась
об Анне. Правда, меня смущает ее род занятий, но, в конце концов,
это не преступление.
- А чем она занимается? - поинтересовалась Сима.
- Магией, - с некоторой долей сарказма ответила Марина. - Она хозяйка магического салона.
В ее голосе звучало извечное презрение врачей и ученых к магам и целителям, которых они считали шарлатанами.
Сима присвистнула, выразив свое удивление. Как бы там ни было, Эвелину надо было вызывать на допрос.
* * *
Сима с деловым видом разложила на столе бумагу и поправила стоящие в стаканчике остро заточенные карандаши. Прокашлялась, чтобы голос звучал посолиднее, выкрикнула в коридор:
- Войдите!
Эвелина вошла, осторожно прикрыв за собой дверь, и
присела на жесткий неудобный стул. Обстановка в кабинете, где Сима проводила свой первый самостоятельный допрос, была удручающе убога. Облупленные стены, выкрашенные казенной грязно-зеленой краской, обшарпанная перекосившаяся мебель, допотопный облезлый железный огромных размеров сейф в углу - все это производило впечатление запущенности и явно требовало ремонта. Эвелина существовала как бы в другой жизни, где не говорили об уголовных делах, преступлениях, трупах и результатах судебно-медицинских вскрытий. Не ругали экспертов, криминалистов и медиков, от которых никогда не дождешься вовремя заключений. Не беспокоились о продлении срока содержания под стражей. Поэтому все происходящее вокруг: странного вида люди, сидящие вдоль стен в коридорах, помещения с невыветриваемым запахом сигаретного дыма и общественного туалета, общая атмосфера неуверенности и тревоги, - угнетало ее.
Следователь прокуратуры, Серафима Григорьевна, молодая
спортивного вида девица, и была дочерью Марины Алексеевны. Она заметно нервничала и, чтобы казаться более серьезной, беспрерывно курила, прищуривая правый глаз от сигаретного дыма.
Сима еще не решила, как вести себя с Эвелиной. Теория
допроса как-то плохо подходила к этой спокойной, уверенной в себе женщине. Сима знала, чем занимается Эвелина, и, хотя сама она не верила ни в Бога, ни в черта, ни в черную магию, чувствовала некоторую неуверенность при виде этой дамы, и это мешало ей сосредоточиться.
Чувствуя ее напряжение, Эвелина дружелюбно улыбнулась Симе, и вскоре разговор потек непринужденно и плавно. Эвелина подробно рассказала о своем знакомстве с Анной, подчеркнув, что считала ее почти членом семьи, рассказала о своем приезде в психиатрическую клинику, а затем об их с Мариной визите к Анне. Сима была несколько удивлена тем, как эта женщина держала себя в руках: она не упустила ни одной подробности, в деталях рассказала, как они нашли тело Анны, на что она обратила внимание, находясь в той квартире. При этом была сдержанна и даже бесстрастна.
Как будто что-то почувствовав, Эвелина пояснила:
- Я понимаю, как важно вам знать все мельчайшие подробности.
В общем, Эвелина оказалась прекрасным свидетелем, хотя ничего нового Симе узнать не удалось. Но ей понравилось, что Эвелина держалась с достоинством, без высокомерия и ироничного снисхождения к возрасту следователя, а с уважением. Но по-прежнему было совершенно непонятно, что же искали преступники в небогатой квартирке Анны.
Как ее учили на семинарах в институте, Сима нарисовала несколько таблиц и план расследования. Сначала нужно было очертить круг знакомых Анны. С этим было все просто: Голубев, ныне покойный, Эвелина, Алена и коллеги Анны по работе.
"Так, - подумала Сима, - Голубева уже не допросить, разве что с помощью медиумов". При этом она вспомнила Эвелину. Эвелина и мать Симы говорили примерно одно и то же. Со дня смерти Голубева Анну никто не видел, она не появлялась на работе. По заключению экспертов, смерть наступила днем позже, чем от приступа астмы скончался Голубев. В графе "причина смерти" эксперты указали - "механическое удушье". Они также отметили, что перед смертью потерпевшую пытали.
Сима задумалась, ей пришла в голову одна идея, и она зашелестела страницами протокола осмотра места происшествия. По тому, как были разбросаны вещи, стало очевидно, что среди книг и записей преступник искал какие-то бумаги.
Вдруг дверь открылась, и в кабинет вломился - именно вломился,
а не вошел - ее сосед по комнате Володька Снегирев, здоровенный, румяный, простоватого вида парень. Увидев расчерченные Симой таблицы, он ехидно заржал:
- Что, Симуха, воплощаешь в жизнь полученные в Краснознаменной школе знания? - При этом он нахально попытался залезть в ее записи.
Застигнутая врасплох, Симка покраснела и попыталась прикрыть рукой аккуратно расчерченные таблички. Она очень злилась, но старалась не показать виду. Вообще, Володька на правах старослужащего - а он пришел в прокуратуру на год раньше - относился к ней по-хамски: обожал дурацкие розыгрыши, выставляя ее перед начальством полной идиоткой, издевался над ее стремлением делать все, как положено. Симка, надо отдать ей должное, платила ему тем же.
Однажды она ответила по телефону очередной Володькиной пассии, что
он уже третьи сутки находится на задании у валютной проститутки. Когда взбешенная пассия срочно потребовала номер телефона, Симка сладеньким голосом продиктовала ей номер своей школьной подруги Инки, на самом деле валютной проститутки, заранее договорившись с ней о розыгрыше. Когда пассия позвонила и нервно потребовала к телефону Владимира Снегирева, Инка отрапортовала, что господин следователь только что проснулись и принимают душ, поэтому сию секунду подойти не могут.
Но если девушка подождет, то она принесет ему трубку прямо в
ванную вместе с махровым халатом. Пассия швырнула трубку, а Володька дулся целых три дня.
Сима подозревала, что Снегирев тайно влюблен в нее, но его ухаживания напоминали школьные дерганья за косички. Может быть, она и занялась бы им, но он был слишком уж простоват, а мятущейся Симиной душе хотелось чего-то изысканного. Здесь-то и был камень преткновения: рафинированные интеллигенты, как правило, едва доставали до плеча Симке, мастеру спорта по прыжкам в высоту, и к тому же как огня боялись ее напористости и темперамента, но самое ужасное, они вызывали в ней какое-то материнское чувство. Здоровенные же медведи типа Снегирева идеально подходили ей физически, но были удручающе неромантичны и малоинтеллектуальны и вместо того, чтобы пригласить ее в театр, норовили затащить
в койку.
Итак, Сима сделала глубокий вздох, расправила плечи и откинулась на спинку стула. Здесь главное было не дать Володьке почувствовать, что это ее задевает. Поэтому она мило улыбнулась и льстиво сказала:
- Ну, Володечка, не у всех же такой опыт, как у тебя. Мне надо упорядочить сведения, а заодно и мысли. Но допрос, как мне кажется, прошел удачно.
Снегирев размяк от ее льстивого тона и покровительственно улыбнулся:
- Да уж, Симуха, если нужен совет, ты ко мне обращайся, чем могу помогу.
- Спасибо, Володечка, я знаю, что ты настоящий товарищ,
потупила глаза Сима, хотя внутри у нее все кипело.
"Вот засранец, деревенщина! Учить меня будет, а сам, поди, едва
на тройки институт закончил, а туда же: "Помогу - посоветую..." - всю эту тираду Симка проговорила про себя, при этом мило улыбаясь
Снегиреву. От такого непривычного обращения он и вовсе ошалел и предложил ей растворимого кофе, банку которого достал из своего сейфа. Симка подозревала, что, кроме кофе, в сейфе при желании можно было бы найти и бутылочку чего-нибудь горячительного.
- Кстати, Симка, - вдруг вспомнил Снегирев,
может быть, тебе это пригодится. Я веду дело об убийстве путаны. Похоже, поработал какой-то маньяк, возможно, кто-то из ее клиентов.
В квартире был найден пустой бумажник, принадлежащий Голубеву В.С.
Это на вкладыше под пластиком было написано. Словом, он и есть твой Голубев. Только собрался его допросить, а дочурка его мне и говорит: мол, схоронили мы его намедни, умер от приступа астмы. Случайности, они, конечно, бывают, но все ж таки узнай, может, Голубев-то твой ходок был по путанам?
- Да ты что! - У Симки от такого поворота событий аж дыхание перехватило. - Володечка, миленький, а как фамилия путаны?
- Соколовская Инна Константиновна, - спустя минуту объявил
Володя, порывшись в потрепанном блокноте. - Убита 15 декабря
в собственной квартире. Поработал маньяк: от тела мало что осталось,
без слез не взглянешь.
Он хотел еще что-то добавить, но замолчал, видя, как бледность разливается по Симкиному лицу, как глухо звякнула выпавшая из ее рук чашка. Инка Соколовская и была той самой путаной, ее школьной подружкой, с которой когда-то разговаривала Володькина пассия.
* * *
Состояние Алены внушало Эвелине серьезные опасения. Сначала смерть отца, которую она так до конца и не осознала, затем убийство Анны, хотя Алена и не была особенно привязана к ней. В воздухе как будто витало ощущение смерти. Смерть могла выбрать любого. Алена плакала, запиралась в своей комнате и не хотела ни с кем разговаривать.
При этом вздрагивала от телефонных звонков, прислушивалась к шорохам, включая свет во всей квартире.
Эвелина решила взять ее к себе. Она приехала в квартиру Голубевых
и, не говоря ни слова, бросила свернувшейся калачиком на постели Алене,
одетой в махровый халат, из которого она не вылезала по меньшей мере
На главную: Предисловие