Звонок командира нашей группы подполковника МЧС Григория Абрамовича Воротникова поднял меня в пять утра. Он мне домой звонил крайне редко и каждый раз этим удивлял, поскольку для вызова у нас существовал диспетчер. Телефонный звонок командира в такую рань — это настолько необычно, что я даже не спросила, зачем я ему понадобилась.

До начала дежурства в управлении МЧС оставалось еще три часа. Я могла бы поспать в свое удовольствие еще больше двух часов. Путем ежедневных экспериментов у меня был выработан следующий утренний хронометраж: окончательно проснуться — десять минут, принять решение, что пора вставать, — восемь минут, встать — две минуты, привести себя в порядок, то есть фактически собраться на работу, — восемь минут, позавтракать — две минуты. В случае необходимости время завтрака автоматически перераспределялось в пользу предыдущего раздела, и процесс этот приходилось совмещать с одеванием или накрашиванием. Двадцать минут на дорогу — оптимальное время, за которое можно добраться от моего дома до управления. И в отличие от нашего штатного аналитика Игорька я никогда не опаздываю.

Мы с Игорем в нашей группе младшие и по возрасту, и по званию, поэтому в шутку называем себя младшими капитанами. Майор МЧС Александр Васильевич Маслюков, по прозвищу Кавээн, уже лет десять отслуживший в оперативниках-спасателях, называет нас новобранцами. Я не обижаюсь, хотя работаю в составе группы уже примерно полгода, а вообще с системой МЧС связана лет пять, столько же, сколько Игорек работает вместе с Кавээном. На Кавээна грех обижаться: он добрый, стесняется, даже, по-моему, боится женщин, и прячет свое смущение под внешней грубостью и снисходительностью к людям, которых любит.

Григорий Абрамович в группе самый старый и опытный, он участвовал в создании самой системы МЧС как силовой структуры. Мы прозвали его Грэгом за полное сходство имени с Грэгори Авраамом Симпсоном, тройным американо-афгано-пакистанским агентом, с которым мне пришлось столкнуться во время первого задания, которое забросило меня в горный массив Гиндукуш. Командир он классный — спокойный, рассудительный и осторожный, никогда не горячится, всегда советуется с нами и учитывает наше мнение, никогда не бросает слов на ветер и никогда, даже в экстремальных ситуациях, не предпринимает необдуманных действий.

Поэтому его столь ранний звонок должен был иметь очень серьезный повод. Я пока шла к городскому парку культуры и отдыха имени Короленко, где он назначил мне встречу, просто терялась в догадках.

Все лето в Тарасове стояла дикая жара, и даже сейчас, в середине сентября, так же жарко, как и в начале августа. Утро — единственное время, когда можно спокойно пройти по тарасовским улицам, не опасаясь заработать солнечные ожоги или тепловой удар. Но не в этом же причина столь раннего вызова на личную аудиенцию! Да еще не в управлении, а в неслужебной обстановке. Значит, мне предстоит услышать нечто, предназначенное для меня лично. Нет-нет, не может быть и речи о попытке с его стороны установить какие-то интимные отношения со мной! Это исключено! Григорий Абрамович вовсе не престарелый ловелас, он уважает и себя, и женщин, а самое главное, преданно любит свою Людмилу Трофимовну. О ней мне известно только то, что она отлично печет пироги, которыми Григорий Абрамович время от времени нас угощает.

Нет, поводом для этой встречи со мной могли быть только наши профессиональные дела. Только вот почему же встречаемся мы столь секретно? Можно даже сказать — романтически?

Я увидела его издалека. Григорий Абрамович стоял на мостике над протокой между двумя прудами и внимательно смотрел на почти неподвижный диск солнца, отражающийся на спокойной воде пруда. Парк еще отдыхал от людской суеты. Для уединенного разговора трудно выбрать место лучше, чем парк ранним утром, — деловитые школьницы и неторопливые школьники еще не движутся через него привычным маршрутом в две соседствующие с парком школы, торопящиеся на работу взрослые, погруженные в собственные проблемы, не сталкиваются с тобой и друг с другом, ворчливые, но, по сути, безобидные пенсионеры еще не оккупировали со своими внуками и внучками лавочки, детскую площадку, декоративную избушку на курьих ножках и городок аттракционов. По аллеям можно ходить, не опасаясь быть сбитой неизвестно откуда выскочившим подростком-велосипедистом, предоставившим полную свободу рулю в выборе направления… Кругом тихо и спокойно. И такой же, как это утро, тихий и спокойный Григорий Абрамович стоит над водой и внимательно в нее вглядывается.

Он услышал, как я подошла, но не повернулся и не поздоровался. Только вздохнул и сказал:

— Знаешь, Ольга, какое я открытие сейчас сделал?

— Знаю, — ответила я.

Григорий Абрамович посмотрел на меня растерянно и как-то удивленно. Он явно рассчитывал на прямо противоположный ответ.

— Чем дольше смотришь на воду, подумали вы перед моим приходом, — сказала я, — тем сильнее хочется туда нырнуть…

Он улыбнулся.

— Постоянно забываю, что ты психолог по профессии, — сказал Григорий Абрамович. — Почти так я и подумал, когда твои шаги услыхал.

— Я это знаю, — ответила я. — Людям так часто приходят в голову одинаковые мысли, когда они подолгу смотрят на воду…

— Наверное, не только на воду… — туманно произнес Григорий Абрамович. — Нас с Костей Чугунковым тоже одна и та же мысль посетила, хотя смотрели мы в твое личное дело…

«Что такое? — забеспокоилась я. — Личное дело мое Чугунков изучал? Зачем это мною наша ведомственная контрразведка интересуется?..»

Но я не успела даже предположить ничего, как вдруг до меня дошло, что Грэг просто дурачил меня сейчас, разыгрывая простачка, который не слышал ничего ни о коллективном бессознательном, ни об архетипических символах, из которых «погружение в воду» — самый распространенный и наиболее легкий для восприятия, а потому и наиболее известный… Погружение в воду символизирует погружение в глубину собственного бессознательного, в царство безграничной, неконтролируемой свободы, одновременно манящей и пугающей… Хорош Грэг! Я чуть было объяснять все это ему не принялась, дурочка… Да, но мое личное дело! Зачем оно понадобилось контрразведке?..

Я немного разозлилась на Григория Абрамовича и попыталась даже слегка похамить.

— Мне кажутся странными ваши, Григорий Абрамович, тесные контакты с руководителем полулегального подразделения, непонятно зачем введенного недавно в наших структурах… Или вы в традициях своего тезки — и нашим, и вашим? Лучше тогда признайтесь честно, что вы агент Чугункова.

Любой реакции со стороны Григория Абрамовича я ожидала, но только не той, какая последовала. Он рассмеялся и сказал:

— А все же не зря мы тебя с Чугунковым выбрали, — сказал он. — Ты вынуждаешь меня признаться — да, я работаю в контрразведке. Давно работаю, а с Чугунковым мы вообще тысячу лет дружим. Я не агент Чугункова. Слово-то какое-то оскорбительное подобрала — агент! Агенты — это у ФСБ. Я — подполковник МЧС и служу там, где считаю для себя возможным.

Он тронул меня за плечо и кивнул на лавочку у самой воды:

— Пойдем присядем на бережку и поговорим откровенно.

Как ни была я растерянна от его признания, я не могла не восхититься тем, как Григорий Абрамович легко переиграл меня в диалоге. Мне-то показалось, что я с первой фразы перехватила инициативу и теперь буду управлять разговором. А Григорий Абрамович спокойно дал мне заглотить легкую наживку, а потом хладнокровно начал выстраивать нужный ему план разговора.

«Эх ты, психолог! — сказала я самой себе, и в памяти неожиданно всплыла полузабытая строчка — «Учились бы, на старших глядя».

— Ты знаешь, какой из законов Кодекса спасателей появился первым? — спросил меня Григорий Абрамович. — Конечно, не знаешь. Об этом помнят теперь человек пять во всей нашей структуре — Чугунков, сам министр, Коля Питерский — это который Ленинградским управлением руководит, потом главбух министерский Леночка Крупнова, ну и я, конечно, тоже помню…

Я заметила, что, называя министерского главного бухгалтера Елену Вениаминовну Крупнову Леночкой, Григорий Абрамович слегка смутился, и поняла, что под внешним спокойствием и невозмутимостью нашего Грэга кроются бурные страсти в прошлом, которые до конца не улеглись и по сей день… Впрочем, у меня самой-то все улеглось после моего расставания с Сергеем?..

— Больше-то, наверное, никого не осталось из тех, кто службу спасения организовывал, из первых спасателей… Хороших ребят много было, но ведь каждый лез в самое пекло… Это после их смертей рождались новые законы нашего кодекса. Они не из головы придуманы, за каждой строчкой несколько жизней стоят…

Он вздохнул.

— Так вот, первым был не закон даже, а главный принцип нашей организации: «Беда главнее командира» или в другом варианте — «Служу не родине и не присяге, а человеку в беде». Когда вопрос встал об организационном принципе построения нашей структуры, я был категорически против единоначалия и централизма… Я должен быть самостоятельным, не ждать приказов и распоряжений, а сам принимать решения. Кому, как не мне, прямо на месте происшествия, лучше знать ситуацию и понимать, что необходимо сделать? Нами руководило горячее желание не быть похожими на уже существующие структуры — с их жесткой иерархией, с их душевной тупостью, культом приказа и представлением о людях, как о неодушевленной, нечувствительной материи. И нам удалось создать такую организацию.

Григорий Абрамович внимательно посмотрел мне в глаза и, наверное, уловил в них легкое сомнение. Сомнение действительно было. МЧС во многом, конечно, отличается от армии, ФСБ, службы охраны президента, но и у нас приказы не обсуждаются. Не выполнишь приказ, жди следующего — о твоем увольнении.

— И не нужно мне говорить, что у нас с головами не в порядке, если мы хотели получить то, что имеем сейчас! Структуры растут и развиваются совсем как дети. И вырастают, так же как дети, — неожиданно. Смотришь на них и не узнаешь — неужели этот верзила лежал когда-то в колыбельке, которую ты смастерил своими руками? И с горечью убеждаешься — да, тот самый. Мы поздно поняли, что из нашего малыша вырос очередной верзила, который со временем грозит превратиться в монстра. Тогда и понадобилась служба внутренней безопасности, или контрразведка, как ты ее называешь. Конечно, у нее есть и специфические цели — например, противостоять проискам ФСБ, открыто, можно сказать, мечтающей нас развалить и распустить или подчинить себе… Но главное — сохранить дух, которым питались первые, которым жили мы, когда были моложе тебя.

Григорий Абрамович усмехнулся, наверное, хотел скрыть смущение от попытки патетики в только что произнесенном им монологе.

Я молчала, пребывая все же в некотором недоумении: смысл столь раннего свидания с командиром оставался скрытым от меня. Не мог же он вызвать меня, чтобы поделиться со мной своими ностальгически-сентиментальными воспоминаниями о первых годах МЧС? Что-то не похоже на нашего в общем-то рационального Грэга… Я ждала чего-то большего, чем то, что он уже успел мне сказать. И, как выяснилось, была права. Уже со следующей своей фразы Григорий Абрамович перешел гораздо ближе к делу.

— Я знаю, что всех вас удивило, — сказал он, — сколь благосклонно отнеслось министерство к нашим похождениям в Булгакове, когда наша группа фактически провела расследование причин столкновения теплохода с железнодорожным мостом. Я не мог тогда объяснить вам, что это фактически и было наше задание… Так уж мы, старики, решили сообща. Проверить вас хотели. И проверили. Убедились. А после этого дали уже самостоятельное задание — найти маньяка-террориста раньше, чем это сделает ФСБ. Группа и с этим заданием справилась. Не скажу, что отлично, но ваша работа оценена положительно.

Я удивленно посмотрела на Григория Абрамовича.

— Почему вы сказали «ваша работа»? Вы же командир группы!

— Потому, что я согласно нашей договоренности с Чугунковым, который курировал это задание, самоустранился… Вспомни, много ли я вам помогал? Направлял вас только туда, куда сразу устремились бы уголовка с прокуратурой. То есть подсказывал только то, что лежит на поверхности. Иногда это было настолько откровенно, что я удивлялся, как это вы меня не пошлете ко всем чертям. Искать пересечения между пациентами районной поликлиники и учениками и коллегами профессора, который в университете работает тридцать лет! Да на это задание месяц уйдет, не меньше, при наших-то возможностях. Я ждал от вас самостоятельности и только страховал в критических ситуациях, когда в дело вмешалась ФСБ и твоя жизнь оказалась под угрозой… Но это нельзя ставить группе в минус — вы же не обладали информацией ни о намерениях, ни о возможностях, ни о методах работы ФСБ. И тем не менее почти все ситуации разрешали практически самостоятельно.

Григорий Абрамович улыбнулся и сказал:

— В общем, группа сдала экзамен, поздравляю!

Мне, однако, далеко не все было ясно, и в первую очередь — почему именно мне первой Григорий Абрамович об этом сообщает…

— Я все же не поняла, — сказала я, — почему сейчас рядом со мной нет Игоря и Александра Васильевича? Они тоже члены группы и сделали не меньше моего… А когда террориста брали, Кавээн мне просто жизнь спас. Почему вы мне сообщаете обо всем этом столь конфиденциально, почему только мне?

— Просто я не хочу на глазах у них с тобой секретничать, — пояснил Григорий Абрамович. — Это тебе же может помешать работать с ними нормально. А секретничать придется в любом случае.

Вид у меня был столь недоумевающий, что Григорий Абрамович снова улыбнулся.

— Ладно, раскрываю карты, и так я слишком долго вожу тебя за нос… С сегодняшнего дня наша группа переходит в ведомство Чугункова. Да-да, — покивал он головой, глядя на мое растерянное лицо, — мы становимся контрразведчиками, согласно приказу министра, подписанному вчера. Это первое. Второе — сегодня приступаем к выполнению нового задания. Дело важное, в чем суть — доложу группе в полном составе, тебе же сообщу только то, что касается тебя непосредственно. Я, судя по всему, последний раз работаю с вами… Ребята убедили меня, что хватит отсиживаться на периферии, когда в центре слишком мало людей, которым можно доверять и на которых можно положиться… Я практически уже дал согласие министру возглавить новую внутриведомственную структуру, приказ об учреждении которой будет подписан буквально через пару дней. Что-то вроде информационно-аналитического отдела, главной задачей которого будет сбор и, что не менее важно, распространение информации по интересующим нас вопросам. Помнишь то дикое интервью с тобой, которое опубликовала газета «Мир катастроф», когда мы работали в Булгакове? Как удалось установить, появилось оно не без помощи ФСБ, которая контролирует главного редактора этой нашей ведомственной газеты. Проблемы такого рода мне и придется решать. Чугунков с Леной Крупновой убедили меня, что руководителю такого ведомства нужно занимать должность не ниже заместителя министра, иначе мне самостоятельно не удастся решить ни одной проблемы…

«Второй раз за сегодняшнее утро он упоминает Елену Вениаминовну Крупнову, — подумала я. — Я начинаю подозревать, что Крупнова думала не только об интересах дела, когда вместе с Чугунком уговаривала Григория Абрамовича переходить в Москву, но и о своих личных — тоже… Погасший костер уже не вспыхнет, конечно, но угли в нем тлеют, судя по всему, долго…»

— Я все же не понимаю, Григорий Абрамович… — сказала я.

Он кивнул головой:

— Сейчас поймешь. Есть у спасателей и такой закон в неписаном кодексе — «Не считай себя вечным». Впрочем, ты, может быть, такой фразы и не слышала, это поговорка командиров. Кроме того, уставы спецслужб, к числу которых, как ты понимаешь, относится и контрразведка, предусматривают в группе обязательное наличие дублера командира, к которому переходит руководство группой при гибели последнего. Я свое мнение высказал, Чугунков со мной согласился, а остальные не вмешивались, они тебя лично не знают. Короче, дублером должна стать ты, Оля. Ты, собственно говоря, им уже стала. Приказ об этом вчера подписан. Да и в дублерах ходить тебе недолго придется. Поэтому и пригласил тебя сегодня на встречу по холодку. Сегодня с самого утра мы на задание отправимся за пределы Тарасова, там уже не поговоришь спокойно…

Я молчала, растерявшись от столь неожиданного поворота событий. Приглашал меня Чугунков после Булгакова к себе в Москву, но я отказалась, не захотела от своих уходить. Так он всех теперь к себе забирает. Умеет добиваться своего человек, ничего не скажешь… Но даже не столько это не могла я никак переварить… Григорий Абрамович от нас уходит — это раз. Командиром вместо него должна стать я — это два. У меня в голове это не укладывалось — это три! И все это свалилось на меня совершенно неожиданно.

— Но почему я, Григорий Абрамович? — воскликнула я. — Кавээн намного опытнее, умеет приказывать, и вид у него командирский. А я работаю без году неделю в нашей группе…

— Каждый командир имеет право сам предложить кандидата в свои преемники. Я этим правом воспользовался, Чугунков меня поддержал. А почему ты?

Григорий Абрамович очень грустно почему-то посмотрел на меня, поднял руку и сделал то, от чего я пришла в крайнее смущение, — нежно провел своими грубыми пальцами по моей щеке.

— Я чувствую — в тебе есть наш дух. А это главное! Не знаешь — расскажем, не умеешь — научим, но вложить в тебя дух, если его нет у тебя, никто не сумеет… А я верю, что у тебя он есть.

Григорий Абрамович посмотрел на часы и словно проснулся.

— Ого! — сказал он. — До начала рабочего дня всего час остался. Иди, Ольга, позавтракай, день сегодня трудный и долгий будет… А я пойду с Людмилой Трофимовной прощусь. Нам скоро улетать…

Он встал и пошел к выходу из парка, уворачиваясь от уже спешивших на аллеям школьников, которые мчались, не разбирая дороги и не глядя по сторонам. Наверное, опаздывали.

А я осталась сидеть на лавочке, поскольку никак не могла собраться толком с мыслями.

Я — преемница Григория Абрамовича, дублер командира, не пройдет и месяца, сказал Грэг, как я сама стану командиром, а он уйдет руководить новым отделом…

Просто с ума сойти можно!