Мать убитого Виктора Волошина ничего нового сообщить не смогла. Николая особенно интересовал вопрос, почему два года назад Виктор так поспешно сорвался и уехал в Сибирь, но она этого не знала.

– Господи, да я так рада была, что он едет, – говорила она сквозь слезы. – Ведь здесь, в Москве, он ничем толком-то не занимался. Среднюю школу – и ту с трудом окончил, учиться не хотел, профессии в руках никакой нет. Грузчик да разнорабочий – это что, по-вашему, дело для мужика? А то и вовсе не работал. Не могу, говорит, мама, не могу я работать, голова у меня болит. Ничего не могла с ним поделать. А тут собрался в одночасье, поеду, говорит, деньги зарабатывать, жизнь свою устраивать. Я и обрадовалась, думала, за ум взялся наконец. Как раз на ноябрьские праздники уехал. Мы в выходные дни всей семьей собрались, дочка с мужем и детьми пришла, посидели, проводили Витю.

– А когда вернулся, что сказал? Объяснил как-то, почему приехал?

– Да ничего он не объяснил. Повидаться, говорит, приехал, соскучился. Деньги у него с собой были, за три месяца ни копейки у меня не взял, я и подумала, что он там, в Сибири, начал хорошо зарабатывать.

– И чем он здесь занимался? Встречался с кем-то? Или спал целыми днями?

– Все ходил где-то, как уйдет утром, так только вечером вернется. И с каждым днем все злее делался. Сначала-то ничего был, веселый, а потом хмуриться начал. Через два месяца совсем почти разговаривать со мной перестал. Потом уехал куда-то, неделю его не было. Или чуть больше, может, дней десять. Вернулся тихий такой, вроде как умиротворенный, снова разговаривать со мной стал. Несколько дней хорошо было, в пятницу утром ушел, как обычно, вернулся часа в четыре, глаза горят, руки трясутся, как подменили его. Я-то на шестичасовой электричке к дочке на дачу собиралась, его с собой звала: поедем, говорю, Витюша, там хорошо, воздух свежий, погуляешь, с племянниками повидаешься. Он не поехал. Я, говорит, в тайге воздухом на всю оставшуюся жизнь надышался. Так я и поехала одна. Больше уж не видела его живым…

– Скажите, Виктор никогда не рассказывал вам о человеке, связанном с кино?

– О ком? – удивилась женщина.

– Ну, например, о режиссере Смулове.

– Нет. – Она покачала головой. – Не слыхала о таком.

– А об Алине Вазнис?

– Нет, что вы.

– А вы сами-то о ней слышали?

– Ну да, конечно, ее и по телевизору показывали. Красивая девушка.

– А вы знаете, что она двадцать лет жила на соседней улице?

– Да что вы?! – Мать Волошина всплеснула руками. – Это же надо! А я и не знала. А вы почему спрашиваете-то? Что, Витюша мой был с ней знаком?

– Не знаю, – вздохнул Селуянов. – Может, и был. В том-то и загвоздка, что я хочу это выяснить, а никто не знает.

Что ж удивляться, думал Николай, выходя из дома, где жил и был убит Волошин, мы своих соседей по площадке и то не всегда знаем, где уж знать людей с соседней улицы. Пресловутая анонимность жизни в большом городе с многоэтажными многоквартирными домами, где все заняты исключительно своими проблемами и никому ни до кого нет дела.

Он решил попробовать сделать заход с другой стороны и отправился туда, где провел свое детство известный режиссер Андрей Львович Смулов. Может быть, удастся найти каких-нибудь его старых приятелей, которые вдруг да расскажут что-нибудь интересное. Потом Николай так и не вспомнит, с чего это он решил покопаться в детстве Смулова. Не то наитие какое на него снизошло, не то внутренний голос что-то эдакое подсказал, не то просто профессиональный нюх сработал. Но вот поехал он туда, зачем – и сам не знал. Но поехал. Этим и отличался он от Каменской. Анастасия, прежде чем бежать куда-то, долго думала и высчитывала, где какую информацию можно собрать, как ее нужно собирать и что с ней потом делать. Николай, как правило, вообще не просчитывал ситуацию даже на полшага вперед, он руководствовался интуицией, а порой и просто действовал «на авось», особенно когда не знал, что делать дальше.

Начал Селуянов, как водится, с отделения милиции, потому что за долгую работу в розыске почти в каждом отделении мог найти знакомого. Нашелся у него такой знакомый и здесь, в Замоскворечье, в отделении, на территории которого находилась улица, где когда-то жил Андрюша Смулов со своей мамой.

Удача, которая так долго отворачивалась, наконец перестала капризничать и повернула к Коле Селуянову свой светлый прекрасный лик. Приятель был на месте, и Колю он не забыл, и настроение у него было неплохое, во всяком случае, он с удовольствием оставил свои дела и переключился на гостя, даже бутылку из сейфа достал. Звали приятеля Жирафом, то есть по паспорту и милицейскому удостоверению он числился Рафиком Жигаревским, но длинная тонкая шея, плавно перетекающая в длинное тощее туловище, порождала необоримый соблазн использовать не по назначению первые буквы фамилии и имени.

– Смулов? – поморщился он, выпивая залпом треть стакана водки. – Режиссер-то? Противный мужик. Но баба у него – высший класс. Обзавидуешься.

Селуянов сделал большой глоток, но до конца допивать не стал. В груди разлилось блаженное тепло, как бывало у него всегда, когда после долгих бесплодных поисков он чувствовал, что наконец появился какой-то кончик. Теперь бы только не упустить его, кончик этот.

– Ты с ним знаком?

– Не то чтобы… – Жираф смешно дернул длинной шеей. – Опрашивал его как-то раз, года два назад. По трупу.

– Рафик, с меня бутылка, только ничего не перепутай, – взмолился Селуянов.

Он знал, что Жираф свою кличку не любит, и в ответственные моменты, когда нужно было «уважение сделать», обращался к приятелю по имени.

– Да чего тут путать, скажешь тоже. У меня на территории труп, некто Татосов. Ищем, натурально, среди ближайшего окружения. Ничего. Начинаем круги выписывать, сам знаешь. Берем окружение пошире и подальше. Опять ничего. Мужик – всеобщий любимец, бабы по нему умирают, хотя, вот те крест, – посмотреть не на что. Страшненький, неказистый. Но – умирают. И вообще никто о нем худого слова не говорит. Ну что делать? Берем следующий круг – товарищи по институту. Потом пошли в ход одноклассники. Выяснилось, что жена одного из бывших школьных корешей мужа своего бросила и к этому Татосову ушла. Правда, она у него не задержалась, они довольно быстро расстались, да и было-то это лет за десять до убийства, но для порядка, сам понимаешь, одноклассника этого ищем и спрашиваем, где ты, мил-человек, был в тот день и в тот час. У одноклассника – алиби. Был, говорит, у своей любовницы, можете у нее спросить, она вам подтвердит. Мы – к любовнице, она говорит, да, был весь вечер у меня. Ну, спрашивали-то, конечно, больше для проформы, понятно, что мотива нет. Вот и весь сказ.

– Чего – весь сказ? – взвился Селуянов. – А Смулов? Он тут каким боком?

– Чего ты орешь? – обиделся Жираф. – Пей лучше. Смулов и был тот одноклассник, которого жена бросила. Мы его всерьез и не подозревали. Ну ты сам-то подумай своей плешивой головой, жена ушла десять лет назад, а через несколько месяцев она и Татосова этого бросила. Они же не соперники, а товарищи, можно сказать, по несчастью. Это первое. Второе – все-таки десять лет. И третье – когда у тебя такая шикарная любовница, как была тогда у Смулова, ты вообще про всякую ревность забудешь. А тем более десятилетней давности.

– Имя любовницы не помнишь? – спросил Николай с надеждой.

– Не крути, Коляныч, – хмыкнул Жираф. – Мы тоже не пальцем деланные. Это имя по всем сводкам прошло. Вазнис, актриса. Ты же из-за нее сюда притащился, верно?

– Если честно, то я притащился сюда не столько из-за нее, сколько из-за одной никчемной и странной личности. Тебе имя Виктор Волошин ничего не говорит?

– Нет. Это кто такой будет?

– Это человек, который был знаком с Вазнис и которого убили на следующий день после ее гибели.

– Ишь ты, – покачал головой Жираф, всем своим видом выражая сочувствие. – Лихо тебе приходится. Вон какой клубок закрутился. И чего ты хотел выяснить в наших краях?

– Что-нибудь. Сам не знаю. Может, мне поговорить с кем-нибудь, кто хорошо знал Смулова?

– Это вряд ли. Я еще по делу Татосова помню, друзья детства все разъехались, район-то наш старый, все по новостройкам разлетелись. Кто судился, кто женился, кто менялся… Им же всем сейчас лет по сорок, школу четверть века назад закончили. Что они тебе интересного расскажут? Правда, здесь мать Смулова живет. Адресок дать?

– Давай. А кто твоего Татосова-то убил?

– А черт его знает. – Жираф снова дернул шеей и стал удивительно похож на милое тропическое животное.

– Висяк, что ли?

– Что ли. Ты что, совсем не пьешь, Колян? Я ж тебе чуть-чуть налил, а ты и это не допил.

– Пью я, Рафик, – грустно сказал Селуянов. – В том и беда моя, что пью. Но только по вечерам и дома. Днем стараюсь держаться. Мне только волю дай – я ж работать не смогу.