Алина Вазнис за десять лет до смерти
За эти годы она смирилась. Он продолжал появляться, возникал неожиданно на ее пути, когда вокруг было темно и безлюдно. Алина старалась не ходить по вечерам одна, но все равно иногда приходилось идти по темной пустынной улице, и он, словно специально поджидал ее, тут же подходил. Теперь она уже знала смысл и значение всех тех слов, которые он нашептывал ей, глядя прямо в глаза. Одной рукой он держал ее за руку, другой трогал ее густые каштановые волосы, гладкие и шелковистые. И говорил, говорил, говорил… Ей было страшно, ей было противно, но она терпела. О том, чтобы закричать, позвать на помощь или хотя бы попытаться вырваться, она и подумать не могла. Он ведь жил где-то по соседству, и она не сомневалась – свою угрозу, которую он всегда повторял, прежде чем уйти, он выполнит тут же.
Она привыкла считать себя нечистой. С того самого дня, когда подружка в детском саду сказала ей, что она испорченная и заразная. Рядом с Алиной тогда не оказалось человека, который объяснил бы ей, что никакой ее вины тут нет, что она такая же, как все остальные дети. Не оказалось рядом с ней взрослого, который пошел бы в милицию и заявил о том, что где-то поблизости проживает молодой человек, пристающий к детям. Она носила свой страх в себе, и в ее детской душе росло и крепло чувство собственной вины и горького одиночества.
Со временем она сумела заметить, что появления страшного человека (про себя она называла его Психом) имеют некоторую периодичность. Во всяком случае, подходил он к ней не чаще одного раза в два-три месяца. Поэтому после каждой встречи с ним Алина вздыхала свободнее, ибо знала: теперь пять-шесть недель она может ходить по улицам спокойно, не вздрагивая и не оглядываясь. Проходило около двух месяцев, и она начинала ждать. Скорей бы уж, тоскливо думала она, пережить это, перетерпеть, а потом снова почти два месяца мирной жизни. Доходило до того, что, когда ожидание ужаса становилось невыносимым, она специально выходила из дома вечером и сидела в скверике неподалеку. Это почти всегда срабатывало. Псих появлялся откуда-то из-за ее спины, садился рядом, отвратительно осклабившись, запускал руку в ее длинные шелковистые волосы и начинал нашептывать свои обычные мерзости о том, как он спустит с нее трусики, будет гладить и ласкать ее пальцами… Она старалась не слушать, думать о чем-нибудь постороннем, например о школе, об уроках, о мачехе и братьях. Алина знала: нужно внутренне зажмуриться и перетерпеть. Зато потом – два месяца относительного покоя. Или три, если повезет.
К пятнадцати годам она уже понимала каждый его жест, знала, почему ближе к концу своего тихого сладострастного рассказа он отнимал руку от ее волос и клал себе между ног. Знала, почему он вдруг прерывался на полуслове, замолкал на две-три секунды, а потом глубоко и как-то хрипло вздыхал. Она отдавала себе отчет в том, что происходило с этим человеком, сидевшим на скамейке рядом с ней, и не чувствовала ничего, кроме ужаса и отвращения. Но ужас стал привычным, и отвращение стало привычным. И чувство вины. И одиночество.
У нее не было подруг, и она так и не научилась общаться с людьми. Алина произносила про себя длинные пылкие монологи, разговаривая с воображаемыми собеседниками, рассказывала им о прочитанных книгах и увиденных кинофильмах, спорила, что-то доказывала, объясняла. Жаловалась сама и утешала в ответ на их жалобы. В ее головке существовал целый мир, населенный добрыми умными людьми, которым она была интересна и небезразлична, которые заботились о ней и волновались за нее в дни экзаменов. Но стоило ей открыть рот, как ее сковывал какой-то мертвенный холод. Ей казалось, что никому до нее нет дела, она никому не нужна вместе со всеми своими мыслями и переживаниями. И потом, она боялась. Детский опыт оказался слишком горьким и болезненным, и с тех пор Алина Вазнис ужасно боялась, что каждое сказанное ею слово будет обращено против нее же.
Учителя ничего не замечали. Обладая прекрасной памятью, она свободно отвечала уроки, выученные по учебникам, а нормально развитый интеллект позволял ей без труда решать задачи по физике, математике и химии. Единственным исключением была учительница литературы, которая имела обыкновение задавать вопросы не по учебнику. Выслушав ответ ученика на тему «Образ Наполеона в романе Толстого «Война и мир», она могла спросить:
– Ну а как ты сам думаешь, был ли Наполеон жестоким человеком? Ты же читал роман, какое у тебя самого сложилось впечатление?
Если такие вопросы задавались Алине, она начинала мямлить, выдавливать из себя слова, которые ни в малейшей степени не могли передать того, что она думает. Да, у нее было собственное мнение, но она панически боялась излагать его вслух. А вдруг опять что-то выйдет не так? И снова от нее все отвернутся.
– Это просто поразительно, – говорила в таких случаях учительница. – Алина, ты же пишешь такие блестящие сочинения, почему же ты так плохо говоришь?
«Потому что мои сочинения читаете только вы, – мысленно отвечала ей Алина. – А мой ответ услышат все в классе. Потому что я вам доверяю, вы никогда не опозорите меня перед всеми, даже если в моем сочинении будет что-то не так. А если я скажу что-нибудь смешное или неправильное, одноклассники меня засмеют и будут презирать».
Спасибо брату Иманту, который внушил ей панический страх перед произнесенным словом. К пятнадцати годам она уже знала и понимала все, что полагается знать и понимать девушке ее возраста. И, разумеется, она знала, что нет таких слов, от которых во рту вырастают лишаи. Но детские страхи жили в ней, пустив ветвистые корни и прорастая с годами все глубже и глубже. Она по-прежнему боялась людей и сторонилась их, следовательно, мало разговаривала вслух, зато много думала и говорила про себя.
Она твердо решила, что будет актрисой. И двигали ею отнюдь не те полудетские побуждения, которыми руководствуется подавляющее большинство девушек, подающих документы во ВГИК или ГИТИС. Меньше всего она думала о славе, известности, красивой жизни и зарубежных гастролях. Ей хотелось говорить и быть услышанной, хотелось донести до людей тот океан мыслей, чувств, переживаний, оценок, которые копились в ней много лет. Но сделать это не от своего имени, не от имени Алины Вазнис, а как бы от лица тех героинь, которых она будет играть. Этот океан рвался наружу, раздирал на части ее неокрепшую психику подростка, но был заперт в ней извечным страхом оказаться неправильно понятой и отвергнутой. А с придуманного персонажа какой спрос?