23 июля 200… года, Мулен-он-Тоннеруа, Бургундия. Валентина Макарова
– Ладно, убери пистолет, – говорит Клоди. – Я тебе все скажу. Делать нечего… Ты меня тут спросил: почему я так долго тянула, хотя знала, где картина, уже давно? Просто потому, что я не хотела делиться с вами, ясно? Я поставила себе задачу сначала избавиться от всех вас… вернее, почти от всех. Мне нужен был кто-то из мужчин, потому что одной мне затруднительно достать картину. Я колебалась между тобой и Жильбером. Но ты все решил за меня, верно?
Я уверена, что теперь-то Иса если и не выстрелит в Клоди, то хотя бы грязно обругает ее. Однако он только ухмыляется:
– Да уж, я и впрямь все за тебя решил!
Похоже, ее откровенность его ничуть не возмутила. Он даже доволен! Он даже как бы проникся к ней доверием!
Ну и логика…
Или он ведет какую-то игру? Какую? И какую игру он ведет, делая вид, будто не узнал меня?
Или… или и вправду – не узнал?
А что, если я просто-напросто все выдумала, все свои страхи? Что, если Иса действительно не успел разглядеть меня – там, в роддоме? Василий захлопнул дверь слишком быстро, в коридоре было полутемно, я была в халате, волосы гладко зачесаны и заколоты: я всегда прилизываю свои буйные кудри на работе, а такая прическа меня совершенно меняет… Иса, вполне возможно, прилетел во Франкфурт из Нижнего одним самолетом со мной, но не узнал меня в аэропорту, а уставился на меня, как и все прочие пассажиры лифта, только потому, что крокодил в моей сумке вдруг заорал дурным голосом «Ламбаду». Значит, и вовсе не Иса преследовал меня, а мой собственный страх. И все мрачные пророчества своей судьбы, которые я прочла в его кинжально-острых глазах, – одни только порожденные моим страхом бредни.
То есть он совершенно не отождествляет меня с той докторшей из дзержинского роддома! И не ждет с моей стороны никакого подвоха!
А может быть… может быть, это вовсе не он ? То есть теперь я совсем не так уверена, что именно его глаза смотрели на меня там, в приемном покое нашей родилки. Получается, я бегала от призрака? От фантома? От собственного страха?
Господи, да какая же я дура, оказывается!
Честно говоря, это открытие доставило мне столько восторга! Меня охватила такая радость, что я почувствовала, как губы мои расплываются в блаженную, полупьяную ухмылку. И тут же я возвращаюсь с небес на землю, видя, как Иса и Клоди обменялись коротким недоумевающим взглядом. Они, видимо, решили, что я спятила от ужаса, оказавшись под дулом пистолета.
Да, мне страшно. Но не настолько, чтобы лишиться рассудка! Напротив – голова моя ясна, как никогда, мысли четки и быстры.
Сейчас надо любым способом постараться остаться живой. Я узнала про Ису и Клоди слишком много. И если это все же Клоди убила Лору…
А что? Вполне могла! Заманила ее в Мулен, назначила встречу, а сама сделала вид, что уехала в Дижон. Правда, не совсем понятно, почему она решила совершить убийство в доме Жани. Ну, наверное, чтобы в случае чего подозрения пали на хозяйку… Потом Клоди возвращается ночью, перегружает труп в свою машину, подвозит его к машине Лоры – и…
Но тогда получается, что Жильбер бросился прочесывать граблями садик Жани не ради нее, а ради Клоди? Ну что ж, судя по тому, что я успела о ней узнать, эта особа – великая мастерица манипулировать мужчинами и заставлять их плясать под свою дудку. Не молодой красотой берет она, а недюжинным умом, силой характера, изобретательностью и хладнокровием.
– Мон Дье, бедняжка Валентин не может понять, что такое вокруг происходит. Ты ведь даже не возьмешь в толк, о чем мы говорим? – с покровительственной насмешкой обращается в это время ко мне Клоди. – Какая еще картина, какие поиски?
Что мне ответить? Какую роль выгоднее принять на себя? Роль круглой дуры, ничего не понимающей пустышки или наоборот? Если я покажу свое понимание ситуации, не сойдутся ли эти двое на одном решении: пристрелить меня, и как можно скорей?
«Надо молчать, молчать, молчать!!!» – зудит дрожащим голоском моя привычная осторожность.
Но я не хочу молчать и трястись. Больше не хочу! Надоело! К тому же осталось столько вопросов, ответа на которые я никогда не узнаю, если не задам их.
– Ну почему… Кое-что я понимаю, – отвечаю не без заносчивости, ощутив себя лягушкой-путешественницей – в то мгновение, когда она, вися в вышине между двумя утками, вдруг заорала во весь голос: «Это я, это я, это я придумала!» – и выпустила спасительную соломинку изо рта. – Я знаю о картине.
– Максвелл разболтал, да? – мгновенно догадывается Клоди. – Ну, этого надо было ожидать. Кстати, Иса, – поворачивается она к подельнику, – на какое-то время нам понадобится и Максвелл. Это лучший реставратор Европы, без него нам ни за что не привести полотно в такой вид, чтобы его можно было продать.
Я не задаю дурацких вопросов о том, как они собираются продавать национальное достояние Французской республики. Существует множество коллекционеров, которые рискуют собирать в своих домашних картинных галереях великие произведения, бесследно исчезнувшие из музеев мира. Они не гонятся за славой – им нужен сам факт обладания сокровищем. За это они готовы платить любые деньги – в том числе и миллионы, которые, несомненно, стоит теперь картина Давида.
Это все понятно. И это меня не волнует. Я думаю о том, что эти твари оставят в живых Максвелла. Все-таки оставят его в живых. И если бы удалось предупредить его, чтобы он их остерегался…
Вряд ли удастся. Вряд ли они выпустят меня отсюда. И Тедди не придет на помощь. Может быть, он уже умер там, под забором…
Максвелл, Тедди… Я не увижу их. Я не увижу Лельку, маму, папу. Никого больше не увижу!
Нельзя думать об этом, иначе я сейчас разрыдаюсь.
У меня словно бы железный кол вбит в спину. Он заставляет меня держать голову прямо – прямей некуда. Мне страшно, у меня словно бы кислотой прожжен желудок от страха. Но я не могу, не хочу показывать свой страх.
– Как вы догадались, что картина в Мулене, Клоди? – спрашиваю я с таким видом, словно это – последнее, что интересует меня в жизни.
У Клоди появляется несколько обалделое выражение, но тут же его сменяет усмешка. Смысл усмешки понятен: поскольку это последнее, что я узнаю в жизни , можно и пооткровенничать:
– Видишь ли, Валентин, в молодости, будучи студенткой, я подружилась с одной девушкой. Ее предки, покойные дед с бабкой, были эмигрантами из России, приехали в Париж где-то в середине двадцатых годов. О своей этнической родине Марин и знать не хотела, она была такая, как мы все: танцевала рок-н-ролл и твист, курила марихуану, тусовалась с хиппи. Ее очень интересовало творчество Давида, особенно судьба картины «Смерть Лепелетье». Она рассказала, что в ее семье хранится дневник членов семьи Лепелетье, где есть сведения об истинной судьбе картины. Я умоляла показать мне этот дневник, но Марин ни за что не соглашалась: ведь это была семейная реликвия. Но я не находила себе покоя. Я испробовала все доводы, пытаясь заставить ее дать мне дневник. Она отказалась и должна только на себя пенять за то, что случилось потом. Я узнала, когда ее родителей не будет дома, зазвала Марин к себе, напоила ее и украла у нее ключи от дома.
У меня был дружок – корсиканец Жан-Ги Сиз, парень отчаянный. К тому же он сильно любил меня. С ним мы отправились к этим Мансурофф (такова была фамилия Марин), перевернули вверх дном все в доме и все-таки нашли дневник. Стоило мне взглянуть на него, и я поняла, что душу дьяволу заложу, только бы никогда не расставаться с этим сокровищем, которое приведет меня к обладанию еще большим богатством. Для отвода глаз, чтобы сбить со следа полицию, мы с Жаном-Ги прихватили кое-какие драгоценности, которые нашли в квартире. Между прочим, там были очень недурные бриллианты. Фамильные, как я понимаю, может быть, даже вывезенные из России… – Клоди мечтательно улыбнулась. – Мы были уверены, что нам удастся обмануть Марин, внушить ей, что она потеряла ключи. Но когда мы вернулись, нас ждал неприятный сюрприз – в доме, во дворе была полиция. Оказывается, Марин проснулась, обнаружила, что заперта, и решила выбраться через окно. Но она ведь была пьяна и… сорвалась со скользкой крыши мансарды, разбилась насмерть. Потом стало известно об ограблении квартиры Мансурофф. Брат и родители Марин развили бешеную активность. Я едва успела спрятать дневник, однако бриллианты у нас отняли. Жан-Ги поступил благородно – всю вину взял на себя. Мне дали только три года, а ему – десять. Впрочем, это справедливо: я ведь только достала ключи из сумки Марин, а «работал» в квартире Мансурофф в основном Жан-Ги.
«В основном, вот именно… – мысленно хмыкаю я. – А ты стояла у порога, скромно сложив ручки. А кто напоил Марин до того, что у нее помутилось в голове? И наверняка не обошлось без травки или «колес»!»
Разумеется, я ничего такого не говорю, а спешу задать следующий вопрос:
– И что было потом? В дневнике и впрямь имелись указания, где спрятана картина?
Я даже не выговариваю, а выпаливаю это. Боюсь, что Исе надоедят пустые разговоры и он пустит в ход свой ствол с глушителем.
Нет, не буду думать об этом, не то я стану плакать, рыдать, молить о пощаде! Нельзя.
Однако краем глаза замечаю, что Иса с откровенным любопытством слушает наш с Клоди разговор. Видимо, он ничего не знал из того, о чем идет речь. Ну что ж, тогда я буду смаковать последние минуты жизни, получая информацию, словно пчела, которая высасывает тягучий, сладкий нектар.
Собственно, зачем она мне?.. Строго говоря, смысла нет особенно стараться. Там , как уверяют некоторые книжки, человек обретает особое знание обо всех земных делах. То есть, как только я умру, вся подноготная сделается мне известна. И о том, где картина, и о том, кто убил Лору, и даже о «цыганке», обреченной взлететь на воздух вместе с нашим роддомом и своим нерожденным ребенком…
Не хочу – там ! Хочу – здесь !
А еще я хочу хоть как-то отомстить Клоди. Например, поссорить ее с Исой. Ну хоть что-то сделать!
Между тем встречаю презрительный взгляд Клоди:
– Неужели ты так глупа, Валентин? Та история с Марин произошла в семидесятые годы. С тех пор прошло тридцать лет! Неужели ты думаешь, что я ждала бы так долго, имей я хоть малейшее указание на то, где может быть картина? В том-то и дело, что там ничего не было, кроме намеков, в которых запутался бы даже Шерлок Холмс. Но там имелось упоминание о Мулене и о том, что в 1793 году в нашей деревне жил Робер – старый конюх графов Сен-Фаржо. Фамилия его неизвестна. Где он жил – тоже неизвестно… Я работала в архивах, я искала, я спрашивала и разузнавала. Трудность состояла еще и в том, что Робер жил не в своем доме, а у замужней дочери. Я читала и перечитывала каждую строчку в архивах того времени, в дневниках, письмах, в муниципальных записях, в податных книгах… И каждый день думала, что я ошиблась, что ищу не там, что Мулен упомянут в дневнике Сен-Фаржо случайно. Кто знает, может быть, я до сих пор бродила бы в потемках, окружающих эту тайну, если бы не случай. Да, картину нашла не я – ее нашел другой человек. Но так вышло, что он доверял мне и первым пришел ко мне со своим открытием. Жена его не могла ему помочь, она недалекая женщина. Я была так потрясена, что не смогла скрыть от него своего восторга, но потом стоило огромных трудов уговорить его подождать, не открывать секрет находки. Я отговорилась только тем, что должна сначала узнать, какова сейчас цена картины, найдутся ли на нее покупатели на черном рынке. Мы договорились, что тот человек спрячет полотно там же, где обнаружил его. Он так и сделал. Но всего этого было слишком много для него, и он…
Клоди вдруг осекается и бросает на меня мгновенный взгляд. И немедленно отводит глаза, словно боится, что я могу что-то прочесть в ее стремительном взгляде.
Но Клоди опоздала. Я уже все поняла.
Я знаю, кто нашел картину Давида. Я догадалась – это был Гийом! Мастер на все руки, скульптор, дизайнер, который приложил свой талант к оформлению множества домов и даже погребов в Мулене. Конечно, он доверял Клоди, своей старинной знакомой, подруге жены. Вот чего не выдержало его сердце – ошеломления от находки. А может статься, Клоди ускорила его смерть. Мало ли существует лекарств или наркотиков, которые способны спровоцировать сердечный приступ у больного человека, усугубить его состояние! Честное слово, Клоди приоткрылась для меня сегодня с таких сторон своей многогранной натуры, что теперь я всего могу от нее ожидать.
Да… воображаю, что почувствовал Гийом, когда взялся за давным-давно известный ему предмет, за какую-нибудь медную трубу, к примеру, и вдруг обнаружил, что это не просто позеленевший от времени кусок металла, а тайник, вместилище полотна, которое все считали давно утерянным!
Что-то вдруг проходит у меня в сознании, какая-то мысль или воспоминание. Медная труба… Да ведь я видела ее, эту трубу! Видела своими глазами! Она подвешена к потолку в гостиной Гийома и Жани, к ней прикреплено тележное колесо, умелыми руками Гийома превращенное в светильник!
Жани, конечно, ни о чем не подозревала. Наверняка Клоди запретила Гийому хоть словечком обмолвиться о найденном сокровище даже жене. И после его смерти Клоди ничем не рисковала. Прилежно дурачила своих сообщников и потихоньку избавлялась от них. Бедняга Жан-Ги Сиз, который попал ее усилиями в тюрьму в первый раз в семидесятых, попал и теперь – Клоди заморочила ему голову грядущим богатством настолько, что он решил взорвать Сен-Фаржо. Да он просто свихнулся на всем этом и был обречен на смерть только потому, что гипотетически мог развязать язык. Даже тени, даже ничтожного процента неудачи не могла допустить предусмотрительная Клоди!
– Что же ты молчишь, Клоди? – нетерпеливо спрашивает Иса. – Договаривай наконец! Где картина?
– Мы пойдем туда и возьмем ее, – ласково, словно ребенку, говорит ему Клоди.
Ну надо же, какое превращение! Понятно, она снова хочет помириться с ним. Но их примирение – это моя немедленная смерть. Что же делать? А, знаю, есть способ! Древний как мир способ – разделяй и властвуй.
– Да-да, – ехидно говорю я, – пойдете и возьмете… В доме Гийома, верно, Клоди? В его гостиной. Там, где висит такой потрясающий светильник с тележным колесом. Только вряд ли ты уйдешь из этого дома живым, Иса. Там уже была убита Лора, там же настанет и твоя очередь! Кстати, Клоди, как вам удалось заставить Жильбера идти искать в саду Жани туфлю Лоры? Вы позвонили ему от ее имени?
Иса быстро переводит взгляд своих острых глаз с меня на остолбеневшую Клоди, потом опять на меня. И вдруг я осознаю, что не боюсь его. Больше не боюсь! Он теперь у меня в руках. Я закинула наживку, а он ее заглотил. И сейчас беспомощно трепыхнется на крючке… Ну же!
– Жани? Ты говоришь о сестре Жана-Ги? При чем тут она? И что ты сказала о Лоре? Она убита? При чем тут ее туфля? Говори быстро!
Не надо меня торопить, Иса. Я и сама просто-таки дрожу от нетерпения выпалить тебе все, что знаю.
И я говорю. Говорю, задыхаясь, захлебываясь. Говорю все, что знаю, о чем догадываюсь, что предполагаю: говорю об аукционе «Друо», на котором мадам Луп купила Лоре эксклюзивные туфельки, потом – о красном «Рено» около гостиницы «Пуле д'ор» в Фосе, и о том же «Рено» на холме над Муленом, и о темной большой машине, которая подползала к нему ночью…
Тут я вдруг даю сбой. Как ни отвратительно разбираюсь я в марках машин, но даже я способна понять, что юркий «фордик» Клоди совершенно не похож на тот массивный автомобиль. Это был джип – «Ровер», «Чероки», «Паджеро» или какие они еще есть, джипы… Но только не «Форд»!
Глаза Клоди, которые ни на миг не отрываются от меня, вспыхивают торжеством: ведь ее нервы так же напряжены, как мои, она видит больше видимого, слышит больше слышимого! Она понимает, что я колеблюсь, и намерена воспользоваться этим. Однако мы обе забыли, что и нервы Исы напряжены точно так же, и его чувства тоже обострены до крайности.
– Похоже на твой джип «Шевроле», а, Клоди? – говорит он вдруг, задумчиво кивая, и я почти с ужасом осознаю, что он верит мне. Верит безоговорочно!
Почему?
Да очень просто. Видимо, Клоди крепко достала его своим умением виртуозно морочить головы людям. Да, она правильно определила сущность Исы: он отнюдь не глава дела, не организатор, а исполнитель, пусть даже идеальный исполнитель. Он – боевое оружие. Он груб, прям и откровенен. И, наверное, не любит туманных хитросплетений вокруг таких простых и ясных дел, как убийство, поиски сокровищ, теракты…
Между тем лицо Клоди снова искажается бессильной ненавистью, и я понимаю, что Иса угадал верно.
– Продолжай, – приказывает он мне, не сводя тяжелого взгляда с Клоди, и берется левой рукой за ствол пистолета, словно поправляя навинченный на него глушитель.
Клоди цепенеет. Теперь она не может глаз оторвать от ствола, им поглощено все ее внимание, и она почти не слушает того, что я говорю. В отличие от Исы, который так и впитывает каждое мое слово.
Я продолжаю. Рассказываю, что Клоди каким-то образом заманила Лору в сад Жани и убила ее там, там и спрятала труп, воспользовавшись отсутствием хозяйки. А потом, когда отволокла тело подальше отсюда, она обнаружила, что с ноги Лоры исчезла одна туфелька, и спохватилась, что потеряла улику. И позвонила Жильберу, чтобы тот нашел ее. Не знаю, как она заморочила Жильберу голову, что он с такой готовностью бросился выполнять ее просьбу, но…
– Погоди, – перебивает меня Иса, мучительно наморщив лоб. – Каким образом она, – следует кивок в сторону Клоди, как если бы та была совершенно неважным, посторонним существом, а то и неодушевленным предметом, – заманила Лору к Жани? О, погоди… я знаю, я понимаю. Ребенок! У Жани мой сын, да?
У меня падает сердце. А Иса, оказывается, не такое уж и безмозглое боевое оружие!
– Это правда? – спрашивает Иса, глядя поочередно то на меня, то на Клоди.
Я молчу. Я раскаиваюсь в каждом сказанном мною слове.
Филиппок в своем боди от Кардена и в чепчике сугубо а-ля рюсс, измученный криком, прильнувший к моей груди и жадно шарящий по ней губешками, представляется мне как наяву. Господи, да что же я наделала!
– Ну вот видишь, что ты натворила! – злорадно говорит мне Клоди. – Теперь можешь считать, что Жани больше нет на свете.
– Почему? – недоуменно спрашивает Иса. – Жани – сестра моего побратима, если она взяла моего сына, это лучшая участь, которую я мог бы пожелать для него. В семье моего побратима мой сын будет расти все равно что в родной семье!
Вот теперь на наших с Клоди лицах определенно одинаковое выражение – неописуемое изумление. Да, крепко сдвинулось что-то в голове этого ходячего гранатомета! Он сам обрек на смерть своего побратима – и в то же время считает, что воспитываться в семье сестры Жана-Ги – наилучшая участь для Филиппа.
Хотя… В принципе, он прав. Так что пусть его логика и вывернута наизнанку, однако бесспорна.
– Значит, Лору убила она? – спрашивает он, взмахнув в сторону Клоди пистолетом, но глядя на меня. – Значит, она?
Я уже почти кивнула. Я уже почти сказала «да». Но встретилась с ним взглядом – и немедленно поняла смысл расхожего выражения о языке, который присыхает к гортани.
Ему снова необходима рука, которая жмет на спусковой крючок, этому оружию! И если я скажу «да», Иса немедленно выстрелит в Клоди. Убьет ее у меня на глазах – воровку, обманщицу, авантюристку, убийцу, искательницу кладов, бесовски умную и дьявольски коварную тварь…
– Нет! – кричу я что было сил. – Нет! Я не знаю!
