Ирина Арбенина
Люблю трагический финал
В вагоне было шумно и пестро от цыганок. Не обращая внимания на теснящихся впритык и хмуро поглядывающих на них пассажиров, они привольно расположились, заняв несколько скамеек, — смеялись, ели разложенную на бумаге снедь, пеленали детей, кто-то из них спал, занимая целую скамью.
— Наверняка еще и без билетов… А мы тут налоги платим, билеты покупаем — и стоим вот… теснимся! — зло заметил кто-то из пассажиров.
— Эх, скинов бы сюда… вмиг юбки подобрали бы, — пробормотала похожая на одуванчик, в легких пушинках седых волос старушка.
— Скинов? — переспросила, удивляясь ее познаниям, соседка.
— Ну да… бритоголовых. Мне внук рассказывал. Скинхеды они, если полностью, называются. Ну такие, знаете, молодые люди…
Старушка многозначительно и вместе с тем оценивающе оглядела соседа справа — его едва отросшие короткие волосы и выступающие из-под тенниски бицепсы.
Он сделал вид, что рассеян и задумался, не слышит. И поспешно надел темные очки. Его насторожило, что «одуванчик» как-то совершенно определенно оценила его взгляд, устремленный на молодую цыганку, пеленавшую ребенка.
Он опасался старушек… Этакая мисс Марпл из Вербилок, которая по часу разыскивает очки на своем лбу, в состоянии подметить, из любопытства к чужой жизни и от вечной скуки, то, на что молодые, спешащие по своим делам и занятые собственной жизнью, никогда и внимания не обратят.
Непонятно каким образом, но «одуванчик» явно почувствовала, что его взгляд, устремленный на девушку, ничего хорошего той не сулит… И бабулька отчего-то решила, что он скинхед или некто в этом роде…
Он надел очки… И яркая желтая косынка на плечах цыганки тут же потускнела, как подсолнух — когда солнце внезапно вдруг прикрывает его тучей… Это был уже не прежний желтый — бьющий в глаза, а густой, бархатистый, теплый желтый цвет…
Ах, он знал толк в красоте…
Он ездит в этой электричке постоянно, и каждое лето в ней ездили цыганки — из какого-нибудь табора, расположившегося на лето в Подмосковье.
Скучая, он обычно всю дорогу наблюдал за ними и обратил внимание, что цыганки, которые, как и японцы, кажутся нам одинаковыми, на одно лицо, на самом деле очень разные… И уклады жизни в разных таборах, очевидно, отличались, как отличается воспитание в разных семьях… Цыганки из одного табора были грязны, неряшливы, отвратительны… одеты по-ярмарочному крикливо, но в турецких кофтах и китайском ширпотребе.
А эти были совсем другие.
Чистые смолянисто-черные волосы девушки, стянутые сзади, змеились по сухощавой стройной спине, которую ему хорошо было видно, когда цыганка наклонялась над ребенком. И одеты они будто по канонам этнографического музея — длинные широкие струящиеся складчатые юбки…
Эта юная цыганка поражала чистоплотностью. Выглядывающий край одной из нижних юбок был белоснежен. И такими же чистыми, яркими были тряпочки у ребенка…
Все-таки, очевидно, хваленая цыганская проницательность существовала. Несмотря на то, что он был в темных очках, цыганка почувствовала его взгляд…
Но она была наивна, эта юная цыганская красотка… Несмотря на всю свою цыганскую хитрость и развязность, была она наивна… В отличие от мисс Марпл из Вербилок, мгновенно раскусившей угрозу, эта решила, что он ею по-мужски «интересуется».
По перрону он шел неторопливо… и она сама догнала его…
«Хорошо, что не взяла с собой ребенка… Одна догнала. Видно, оставила товаркам. Ребенок бы не вписывался. Совершенно не вписывался», — подумал он.
— Хэ, сладкий, давай всю жизнь расскажу. Позолоти ручку.
Он остановился и, усмехаясь, вытащил деньги. Она протянула руку, но он намеренно задержал купюру в воздухе…
Стилет вошел в смуглую шею. Кровь мгновенно пропитала желтую косынку… Ах, жаль: красное и желтое, смешиваясь, дают нехороший грязно-коричневый цвет…
Падая, она опустилась на колени и, моля о пощаде, протянула вперед руки…
Так-так, неплохо…
Он оценил мизансцену.
Тщательно вытер лезвие — стилет еще понадобится ему, — выкинул в траву намокшие, красные от крови гигиенические салфетки… «Удобная вещь в дороге, в пути…» Он вспомнил рекламу и усмехнулся. Снял длинный плащ — увы, потеки крови оказались и на нем! — свернул, аккуратно убрал его в спортивную сумку «Рибок». Столь же тщательно, как и стилет — еще пачка, — протер салфетками руки.
Постоял несколько мгновений, задумавшись. Наклонился — и вытащил из смуглой ладони цыганки подаренную ей давеча купюру.
От жадности пальцы цыганской красавицы даже после смерти были так крепко сжаты, что ему пришлось приложить усилие. Стодолларовая бумажка, которой он так удачно соблазнил цыганку, немного испачкалась в крови… Он немного помахал купюрой в воздухе, чтобы она подсохла. И аккуратно убрал ее в портмоне.
И ушел по тропинке к станции.
«У любви, как у пташки, крылья…»
Бизе.
Аня Светлова вытаскивала из пакетов приобретенную на рынке снедь и с удовольствием заталкивала это изобилие в холодильник «Электролюкс» — тот самый, который «с умом».
И получала от своих хозяйственных хлопот истинное, ни с чем не сравнимое удовольствие. В общем, их с Петей Стариковым совместная жизнь молодоженов пока еще отнюдь не казалась ей скучной. И Аня знала, что о Старикове можно было с уверенностью сказать то же самое.
Холодильник был кремовый, как и вся остальная кухонная мебель и стены…
Это был отличный ход, придуманный специально нанятыми дизайнерами: колер каждого помещения их со Стариковым небольшой квартиры, выдержанный в единой гамме, был тем не менее на полтона светлее, чем в соседнем… И это создавало ощущение простора. Плюс точно подобранный цвет потолка, создававший иллюзию высоты, плюс уютные арки вместо привычных прямоугольных дверных проемов… Плюс некоторая перепланировка кухни и коридора… И в итоге — квартиру было не узнать!
Разобравшись с холодильником, Аня крутанула свой любимый кухонный шкаф-барабан… Просто так, для удовольствия…
Этот шкаф-карусель был настоящим кухонным чудом… Удобней не придумаешь. Не надо лазать по полкам, открывать один за другим шкафчики с посудой. Дотронулся до этой карусели — и вся кухонная утварь, все ковшики, кастрюли и миски проплывают перед тобой: выбирай что надо — хочешь, ковшик, чтобы сварить яйцо всмятку, хочешь, кастрюльку для томатного супа…
Можно сказать, Светлова всю жизнь мечтала о таком шкафе… Но даже и не думала, что у нее когда-нибудь будет такая отличная штука.
А все потому, что у Пети очень удачно получилось с работой, которую он нашел практически сразу после окончания университета… Можно даже сказать — пока еще госэкзамены сдавал, уже трудоустроился…
Все-таки диплом МГУ значил немало на рынке труда. Ну и, разумеется, сам умный Петя оказался на этом рынке весьма конкурентоспособным. Прошел с блеском все собеседования с работодателями. И так заговорил своего — специально тестировал! — быстро говорящего американского менеджера, что его сразу же взяли на очень хорошее место в крупную, солидную зарубежную компанию.
Чего нельзя было сказать о самой Светловой…
Анна на работу по специальности, указанной в дипломе, устроиться не смогла и даже не знала, по сути дела, какую именно работу ей надо искать…
Почти как в анекдоте: «Если вы видите падающий «Виндоуз», можно ли загадать желание?» — «Можно, но выполняться оно будет медленно и с глюками».
Так и ее желание получить работу…
Как ни странно, такой расклад для начинающей семьи оказался довольно удачным.
Не было нервозности, спешки, надрыва и перетягивания каната, которые случаются, когда оба молодожена заняты собственной карьерой… Это только в рекламе: пришел домой — «и удивлен», что все сделал «Аристон»… Собрал, умница, и рассортировал грязные вещи, постирал, погладил, сходил в магазин… и так далее.
Причем это «и так далее» в семейном быту было бесконечным, поистине нескончаемым… Все время что-то надо было делать!
Благодаря Петиной зарплате они смогли решить важные и крайне существенные для молодоженов проблемы — особенно с бытовой техникой… Осуществили даже Анину мечту о посудомоечной машине… Но с каким бы «умом» ни была эта техника, созданная за рубежом, без Аниного участия отчего-то никак не получалось.
В общем, такой у них пока был расклад сил: Стариков ходил на службу, зарабатывал деньги, а Аня устраивала дом. Это, как она поняла, было особое искусство.
Да и просто умение находиться дома с утра и до вечера требовало освоения новых навыков…
Всю жизнь Светлова привыкла просыпаться по будильнику в семь утра. Сначала в школу, потом в университет… Всегда надо было вставать рано и всегда — торопиться.
Теперь будильник не звонит, но она все равно почему-то просыпается в семь. Хотя уж ей-то можно нежиться в постели по утрам сколько угодно. Анна — как «новая русская»… «новая русская» жена.
Сначала она просто «объедалась» этой возможностью, как ребенок, которому не разрешали шоколад, а потом все взрослые ушли, а шоколада вокруг — горы и ящики…
Аня начала с того, что всласть валялась в постели и с самого утра включала телевизионный ящик.
Но по утрам по телевизору ничего интересного… Только телеведущие «Магазина на диване» с не утренней страстью обрушивают на головы продирающих глаза граждан свои залежавшиеся на складах «чудеса».
И вот Анна просыпается, включает телевизор и смотрит. Про чудо-щетку, которая с легкостью очищает ковры от шерсти домашних любимцев, про чудо-швабру, которая сама отжимается, про чудо-пятновыводитель…
Но все это Аня уже купила и опробовала.
Однако чудо-швабра, с которой так лихо и элегантно управлялся телеведущий — сама моет, сама сушится, — Анне отчего-то подчиняться не пожелала.
Ей даже показалось: для того, чтобы повторить то, что происходит на экране — эти якобы легкие круговые движения, — надо быть по крайней мере Игорем Кио, фокусником-иллюзионистом. Потренировавшись вволю — покрутив швабру дней пять, — разочарованная Анна отправила ее сушиться на антресоли.
Пятновыводитель тоже ничего так почему-то и не вывел…
До щетки, собирающей шерсть, и разочарования в ней Аня, слава богу, так и не дошла… Ни собаки, ни кота у них со Стариковым пока не было.
«Большинству людей все-таки нужны рамки… — думала Анна. — Рамки, к которым их приучили обстоятельства. Вставать на работу, потому что иначе нельзя. Делать то и это, потому что нет другой возможности не делать… Люди клянут эту необходимость… Но когда они вдруг лишаются этих рамок, они могут потеряться. Могут потонуть, хотя речь идет не о море, а всего-навсего лишь о луже…»
Умение самой организовывать жизнь, когда никто от тебя ничего не требует, гораздо сложнее, чем привычка подчиняться дисциплине, навязанной обстоятельствами жизни или другими людьми.
Например, Анна поняла, что при такой, как у нее, жизни совершенно необходимо — для баланса! — какое-то занятие, нагрузка для мозгов, напряжение… Так же, как мышцам нужны гимнастика и пробежки…
Иначе «домашние женщины» начинают деградировать, беситься от скуки и, сами не замечая, отравлять, не понимая даже, что с ними происходит, жизнь себе и своей семье… А когда их семейная жизнь заканчивается крахом, клянут судьбу, сбежавшего из «домашней камеры пыток» мужа, соперниц, обстоятельства… только не самих себя…
Один только телевизор облегчал и промывал мозги так, что ого-го… Если, кроме него, больше никакой пищи для ума нет, то беда… Хотя сам по себе ящик ни в чем не виноват. Виноват и отвечает за последствия тот, кто в него глядит.
В природе ничего не стоит на месте: если не развивается, значит — деградирует… Тупеет, становится хуже, а не лучше… Слово devolution в биологии означает «вырождение».
Подумав, Анна для такой умственной нагрузки выбрала занятия по психологии. И целый год регулярно, три раза в неделю, ездила на некие платные курсы… А что, разве помешает?
И правда, очень скоро Светлова обратила внимание на то, что начинает прикладывать свои познания к практике… Особенно ее интересовали истоки жизненных сценариев… То, что просто люди, не психологи, называют судьбой… Это было по меньшей мере увлекательное познание… и оно вполне уравновешивало монотонность бытовых хлопот.
В общем, Светловой понадобилось какое-то время, чтобы понять, как следует жить в новых обстоятельствах…
И у нее, когда она все поняла, получилось.
Разумеется, несмотря на то, как складывалась последнее время ее жизнь, Анна все равно не была «фанаткой» домашнего хозяйства, просто от природы не обладала какой-то истовой хозяйственностью… Но она знала, что если «кто-то» работает и зарабатывает, то этот кто-то имеет право на чистую рубашку и завтрак перед работой, и вкусный ужин… И если он все это получит — это будет только справедливо. А заниматься своими делами женщине хорошо, осознавая, что в «крайнем случае» ты можешь ими и не заниматься. Именно тогда все получается спокойно, ладно и успешно.
Так что можно было с уверенностью сказать, что жили они со Стариковым спокойно, с удовольствием и — да, именно так! — счастливо.
…И вот, в тот самый — можно сказать, исключительно оптимистичный момент ее жизни, когда Анна об этом подумала…
Именно тогда, когда Светлова подумала о том, как она счастлива (вот уж право, не хочешь что-нибудь сглазить — не задумывайся об этом!), зазвонил телефон.
Он достал из сумки столбик ирисок «Меллер», положил одну в рот. Ну что ж…
— «Так берегись любви моей!» — пропел, шагая по тропинке.
Звук из-за ириски получился не очень — так, считай, прошамкал! — ну да ничего, зрителей тоже, к счастью, нет.
Он снова вернулся мыслями к оставленной в лесу цыганке…
Удачный выбор — ничего не скажешь… Точно по тексту… «Обманчивая улыбка, как обманчиво в ней все!»
Но он ее перехитрил!
«Вас когда полюблю? Сама не знаю… Сегодня ж нет!»
Непостоянное, непредсказуемое дитя природы… Цыганка, одним словом, что с них возьмешь?.. А полюбить хотела все-таки сегодня!
Это удача, что она согласилась пойти с ним одна… Обычно они ходят этими ужасными дикими стаями… Но деньги, видно, теперь нужны всем… Кризис. И она пошла с ним одна… Пошла за купюрой, доверчиво и неотвратимо, как котик за кусочком колбаски…
От жадности цыганка забыла об осторожности и согласилась прогуляться с ним в ближайший к станции лесок. Еще бы! Сто долларов — цена хорошей путаны! Бедная цыганская малютка, видно, раньше не сталкивалась с подобными тарифами и просто ошалела от вида денег. А еще говорят, что цыганки не грешат с чужаками и верны своим чумазым баронам. Чушь! Все дело, очевидно, в сумме. Верные женщины стоят дороже… Ну а самые верные очень-очень дорого. Вот и все.
«Иссиня-черные блестящие волосы…» А ведь могли бы быть попросту грязными… «Огромные сверкающие глаза. У корсажа кисти акации…»
Н-да… «Встреть кто-либо такую у них в Наварре, перекрестился бы!» Точней не скажешь…
Мир ведь не оценит, ох, не оценит… Вот бедный Жорж Бизе, кстати сказать… Два года работы… Два года! И что? Полный провал. Умереть в тридцать семь оттого, что стадо идиотов не в состоянии оказалось оценить истинного искусства… А что, когда-то бывает иначе?! Им сто лет нужно, чтобы разобраться, что к чему…
Точней всего сказал, конечно, Верди… «Я работал… вся кровь моя вышла из пальцев. Мой мозг высох, а какой-то критик сидит, точит перо, ухмыляется и думает: я его уничтожу завтра вечером». А Бизе — бедняга… Умереть в душевных муках, не вынеся провала! А теперь распевают все кому не лень: «Меня не любишь ты, зато тебя люблю я… Так берегись любви моей!»
Вечная, кстати сказать, история… Глупая скучная история, когда речь идет не об искусстве, а о жизни: «Меня не любишь, зато тебя люблю я!»
Так всегда… Скучно.
Кстати, о скинхедах… Это хорошая мысль… Пусть…
Он вспомнил старушку-одуванчика и, снова усмехнувшись, провел ладонью по бобрику своих коротких волос. Что делать… Вот такая в Москве нынче мода — на нулевку, на бритые головы.
Еще, возвращаясь по этой лесной тропинке, он обратил внимание на свое внутреннее состояние… Какое-то редчайшее спокойствие, умиротворенность… Хорошо вот так идти — лесной тропинкой… Рассуждать, раздумывать о всяких любопытных вещах… И это, оказывается — теперь ясно, — наступает у него «после»… после того как… Любопытно.
Умиротворение. Нирвана. Почти блаженство, которое хочется испытать вновь. Ну, естественно! Ведь ощущение блаженства всегда хочется пережить еще раз, не так ли?!
Вот все психологи говорят: стремитесь к душевному равновесию, стремитесь! А что делать, если для этого нужно… ну, скажем, несколько больше, чем обычному, нормальному большинству? Вот он стремился… Можно сказать, изо всех сил стремился… И что вышло?
Телефон звонил и звонил. А Светловой отчего-то совершенно (вот странное дело — просто рука не поднималась!), ну просто до ужаса не хотелось поднимать трубку…
Звонки замолкли… И начались снова.
И тогда Аня, поборов необъяснимое оцепенение, наконец подошла к аппарату…
— Анечка… — прошелестел в трубке немолодой женский голос. — Это Елена Давыдовна. Вы меня помните?
— Да, конечно… Конечно же, помню.
Аня не врала. Мать ее одноклассницы Джульетты Федоровой сразу вспомнилась ей по тому хорошо знакомому школьному чувству неловкости, которое возникает в присутствии родителей одноклассницы, когда они говорят и поступают «неправильно».
А Елена Давыдовна, увы, была из тех матерей, которые из самых наилучших побуждений поступали именно неправильно. Мало того, что она всегда все хотела знать о жизни дочери и нависала над ней, как контролер в электричке (и в итоге, как это обычно и бывает, не знала о своей дочери ровно ничего), она еще и окружающих хотела приспособить для такого контроля. Наилучшей кандидатурой ей почему-то казалась Аня. И она вела постоянные разговоры о том, какая Джульетта растяпа и какая Анечка разумная, собранная, самостоятельная… Словно предлагая ей, Анне, взять шефство над дочерью.
Хотя это уж совсем неразумно было… Теперь, вооруженная своими новыми познаниями в психологии, Аня понимала это отлично… Сравнивать себя с другими ребенок и так начинает очень рано. Но это полезное в нормальных дозах качество может по-настоящему отравлять жизнь, превращаясь почти в манию. «Да-а, а у Петровой вон какие кроссовки, а у меня…» Еще хуже, когда дети начинают сравнивать успехи в учебе, а потом, повзрослев, поклонников и даже родителей.
И уж совсем глупо, когда родители сами способствуют развитию такого пристрастия, постоянно «ставя в пример»: «Посмотри, как учится Светлова, как она хорошо себя ведет, как аккуратно одевается» и т. д. Что может быть глупее… Светлова — это Светлова, а у Джульетты и фамилия другая, и способности, и характер, она вообще — другая.
Иногда из-за этого привычка к завистливому сопоставлению становится постоянным и излюбленным занятием человека на всю жизнь…
А ведь стремление сопоставлять несопоставимое пользы не приносит вообще, зато изрядно портит характер и отравляет жизнь отрицательными эмоциями…
Конечно, установка: «Я им докажу, что я не хуже!» — возможно, и помогала кому-то достигнуть вершин, но лишь считанным единицам — остальные по дороге к чужим вершинам, как правило, теряют самих себя.
Самое мудрое правило жизни, которое Аня знала, заключалось вот в чем: стремиться следует к тому, что нужно лично тебе, а вовсе не к тому, чем обладают другие.
— Анечка… — снова прошелестел голос Елены Давыдовны. — Вы не могли бы мне помочь?
Она вдруг замолчала. Причем тишина была такой полной и длительной, что Ане показалось, будто отключился телефон.
— Алло, алло! Елена Давыдовна! Вы куда-то пропали! — закричала она.
«Что-то, очевидно, приключилось с Джулей… — подумала она. — Может, ее обокрали? Говорят, нынче, в связи с большим разрывом в уровне жизни столицы и провинции, воры-карманники просто хлынули в Москву…»
Но то, что она услышала, превзошло все ее опасения.
— Я не пропала, — вдруг ясно и близко раздался голос Елены Давыдовны. — Это Джульетта пропала.
— Как пропала?!
Елена Давыдовна снова замолчала. Очевидно, эти паузы нужны были ей, чтобы справиться со слезами и спазмами в горле. Наконец она справилась:
— Ее уже три недели нет дома.
— А милиция?
— Милиция говорит, они «делают все, что возможно». Но мне кажется, они уверены, что найти мою девочку невозможно…
— Господи, какой ужас… — прошептала Аня.
— И вот я решила… Я подумала, что вы могли бы как-то помочь.
— Но, Елена Давыдовна… — растерянно заметила Аня.
— Да, я понимаю… Я понимаю: моя просьба помочь мне найти дочь выглядит странно… Но ведь они, эти милиционеры, они ее не знают! Никто не знает ее. И я… я тоже совсем ничего не знаю о ней. Я так стремилась всегда быть «в курсе», что Джуля скрывала от меня абсолютно все… А вы, Анечка, я уверена… Вы ее знаете. Мне кажется, именно вы всегда ее понимали.
— Да нет… право… почему вы так думаете… — мямлила, чувствуя себя крайне неловко от таких незаслуженных комплиментов, Аня.
— Приезжайте хотя бы… — попросила вдруг Елена Давыдовна. — Я хочу вам все рассказать. Может быть, вам придет что-то в голову. Хоть какая-то догадка… Ведь пока никто даже предположить не может, что с ней случилось.
— А как… Как все это случилось? — осторожно спросила Аня.
— Понимаете, Джуля, как обычно, ушла на работу… Но она ведь не шестнадцатилетняя дурочка, чтобы сесть в неизвестную машину… Или вступить в отношения с какой-нибудь сомнительной личностью. Анечка… Я могу рассчитывать, что… вы хотя бы выслушаете меня?
— Хорошо, Елена Давыдовна, — покорно согласилась Аня.
— Вы приедете?
— Да.
— Сегодня?
— Сегодня.
— Часов в пять?
— В пять часов, — подчинившись чужой энергии и захваченная чужим горем, послушно повторяла Аня.
Наконец она положила трубку и горько усмехнулась… Ох уж эта человеческая слабость «возлагать надежды»…
Светлова с великим сарказмом оглядела себя в зеркале… «Тоже мне психолог… знаток человеческих душ… С собой бы разобраться!»
Конечно, все, что она может, — это выслушать потрясенную горем Елену Давыдовну и попытаться поддержать ее… Какие еще тут могут быть догадки? Какой из нее сыщик… То, что случилось год назад, когда Анна взялась давать уроки английского богатой даме из нынешнего «бомонда» и в итоге попала в скверную историю, — не в счет… Тогда ей пришлось проявить чудеса проницательности и храбрости, чтобы спасти свою жизнь… Вряд ли она решится теперь повторить что-нибудь подобное.
Но, еще не признаваясь себе, Аня уже чувствовала, что загадка, окружающая исчезновение черноволосой, статной, похожей на цыганку красавицы Джульетты Федоровой, уже заманивает, затягивает ее.
Подругами они никогда не были. Именно то, что мать Федоровой постоянно ставила Анну дочери в пример, и отталкивало Джульетту от Ани. Елена Давыдовна настоятельно внушала дочери комплекс неполноценности: «растяпа… такая-сякая… никудышная». Но, подчиняясь маминому давлению и признавая свое «ничтожество» и превосходство Анны, Джульетта, уж конечно, никак не могла Анюту полюбить и скорее всего, возможно, и не признаваясь себе, даже ненавидела.
Так что уж если кого Аня и «понимала», то отнюдь не Джулю, а скорей уж ее маму, саму Елену Давыдовну…
Причина раздражения взрослых, неистово озлобляющихся на ребенка по какому-то внешне пустяковому поводу, чаще всего, конечно, не ребенок…
Глядя на Елену Давыдовну, Аня всегда предполагала, что судьба распорядилась с ней несправедливо. В том смысле, что Елена Давыдовна не выполнила своего жизненного предназначения: попала не туда, живет не так и не там и занимается не тем…
Например, у Елены Давыдовны был глубокий звучный голос, намекающий на недюжинный жизненный темперамент, она всегда обожала превосходные степени, чрезмерность в словах и чувствах. Никогда не скажет «не люблю молока, люблю пирожки», а непременно ненавижу молоко, обожаю пирожки. Может быть, ей, чтобы «реализоваться», надо было бы участвовать в авторалли «Париж — Дакар», где пески, змеи, палящее солнце, где сильные эмоции и сверхострые переживания… А вместо этого она всю жизнь была заперта обстоятельствами в московской квартире.
Однажды, еще в младших классах, Аня гостила у них дня три на даче… И уж там эта приземленность и обыденность, усугубленная дачными условиями, казалось, Елену Давыдовну и вовсе доканывали… Ведра, стирка, утром пригоревший омлет, листики, цветочки — и дочка.
«Тоска зеленая» — очевидно, сказано кем-то именно про дачу.
Может быть, поэтому примерно один-два раза в день Елена Давыдовна непременно кричала: «Да чтоб она сгорела, эта дача!» Но дача не горела, и все начиналось сначала: омлет, ведра, ежедневные походы на маленький гнусненький прудик, где купаются дети и собачки…
Оскорбления, которыми во время этих сборов мать осыпала Джульетту, были на редкость удивительны по своей цветистости и насыщенности: «дрянь», и к тому же «препаршивейшая», «сволочь», притом «гнуснейшая», «гадость немыслимая» — все про Джульку. Маленькую девочку девяти лет!
Случайный человек мог подумать, что Джуля — исчадие ада, девочка из фильма ужасов, не девочка, а просто «дитя кукурузы»… Что она, конечно, пыталась что-нибудь сжечь, убить, отравить кого-либо мышьяком… На самом-то деле Джульетта делала, например, робкую попытку вместо тапочек, на которых настаивала Елена Давыдовна, надеть туфельки, а кроме ракеток для бадминтона прихватить на пляж еще и куклу… «Все равно ведь ты в нее там играть не будешь, дрянь препаршивая!» — истово, гневно, с огнем возражала Елена Давыдовна.
День, когда Джульетта попыталась надеть мамины солнечные очки, вызвал в душе у Елены Давыдовны шторм не менее двенадцати баллов. «Уродка, кретинка, посмотри на кого ты похожа!» — кричала она.
Строго говоря, Джульетта была всего лишь похожа на маленькую девочку в огромных солнечных очках. Всего лишь! Что же чудилось Елене Давыдовне — загадка. Может быть, ей мерещилось, что солнечные очки — это первый шаг к панели, верный путь к распущенности и девической порочности? Сумеречно это было тогда и неизвестно…
Один из психиатров заметил: «Воспитание леди начинается с бабушки, воспитание шизофренички тоже начинается с бабушки». Как поняла Аня, от мамы тоже много зависело…
Но разве можно было сказать, что Елена Давыдовна не любит свою дочку? Вот ведь как Елена Давыдовна переживала, чтобы Джуля была сыта («Убью, если не доешь сосиску!») и не простудилась («Надень кофточку, тварь такая, видишь, сквозняк!»).
Может быть, Елену Давыдовну надо было пожалеть: «нервы у человека никуда»? Но почему в присутствии посторонних взрослых людей наступала блаженная тишина? Почему при них Елена Давыдовна была тиха, деликатна? Как-то удавалось ей совладать со своими «слабыми нервами».
Это вообще свойство «нервных» взрослых, которых «дети выводят из себя»… Когда рядом с «нервными» появляется сила, они как-то мгновенно преображаются и чудненько справляются со своими расшатанными нервами. Никогда им не придет в голову хоть чуточку поорать, например, на свое начальство.
Значит, распаляет ярость, провоцирует необузданность именно детская беззащитность и сознание собственной всевластности… Вот за это Аня в детстве Елену Давыдовну не просто не любила, а почти ненавидела. Еще больше, чем та ненавидела молоко.
Истоки жизненного сценария почти всегда в детстве. Именно туда уходят корни.
То, что говорят детям родители, может быть либо поощрением к неудаче, либо же, напротив, к успеху. Иногда это скрывается за абсолютно невинным на первый взгляд, ласково-насмешливым подначиванием: «Он у нас дурачок» или «Она у нас грязнуля».
Ребенок впитывает в себя истинный смысл слов, воспринимает их как предписание. Но мама этого не замечает, потому что исполнение этих предписаний откладывается на будущее и осуществляется иногда много лет спустя. Сказанные в гневе слова «Исчезни!» или «Чтоб ты провалилась!» для таких родителей, как Елена Давыдовна, — просто слова, о которых они забывают, едва проходит гнев, а тот, кому они предназначены, запомнил их всем своим нутром как точное указание. Недаром фраза: «Ты закончишь жизнь, как твой отец!» — по существу считается приговором. Проклятия, заклятия, приговоры, заповеди, предписания — вот чем могут оказываться для человека слова, услышанные от родителей в детстве.
Отрицательные суждения произносятся обычно громко и четко, положительные — едва слышны. «Приходи вовремя!» — полезный совет, но в жизни чаще звучит «Не опаздывай!». Программирование с помощью запретов и ограничений осуществляется чаще всего в негативной форме. «Не будь дураком!» гораздо популярнее, чем «Будь умницей!».
И хотя психологи без устали твердят, что дети будут такими, какими родители хотят их видеть (кричишь: «Ты глупая противная девчонка!» — такую и получишь), родителям все равно верится в это с трудом. Мама все равно не верит, что красота дочери — это вопрос не анатомии, а родительского предопределения… И что, если мать называет ее никчемной, не спасет никакая природная миловидность, потому что только в ответ на улыбку родителей лицо девочки может расцвести настоящей красотой…
И напротив…
Если честно, Аня относилась к Елене Давыдовне, мягко говоря, без малейшей симпатии… Если честно, Светлова, опять же мягко говоря, недолюбливала такой сорт мам…
Но сейчас, когда Анна слышала голос этой женщины, из звучного и сочного превратившийся в тихий скорбный шелест, она не испытывала к ней ничего, кроме жалости.
Джульетта работала в школе учительницей пения. Первый урок в восемь тридцать. До шестнадцати тридцати она обычно все время находилась в школе. Вечером по четвергам и вторникам — частные уроки музыки. Тоже в школе, в классе пения. Что еще? Несколько не близких, не закадычных подруг, которых давно уже опросила милиция — они ничего не знали и почти, как выяснилось, последнее время с Джулей не общались. Иногда кино, иногда выставка, концерт. Магазины, работа…
Анна бродила вместе с Еленой Давыдовной по квартире Федоровых, подходила вслед за ней к шкафу, заглядывала в ящик письменного стола, рассматривала вещи Джульетты, испытывая при этом огромное чувство неловкости. Но Елена Давыдовна вбила себе в голову, что Аня, возможно, «заметит какие-то детали», которые наведут ее «на мысли». Это была надежда, за которую старая женщина цеплялась с отчаянием… И Анна ходила вместе с ней, заглядывала, слушала, рассматривала, не смея ее разочаровывать. Хотя достаточно было беглого взгляда и некоторого знания отношений Джульетты и ее матери, чтобы понять — никаких деталей, зацепок тут нет и быть не может.
Эти три костюма и пять блузок скучного учительского фасона были развешены в полупустом шкафу так аккуратно и демонстративно, словно предупреждали: «Мама дорогая, если ты собираешься шарить по карманам в поисках забытых записок, то не трать силы зря… Я уж не та маленькая глупая дурочка, которая оставляла когда-то в детстве дневники на видном месте, не подозревая, что ты можешь за мной шпионить».
Записная книжка, стопка чистой бумаги, лежащие в идеальном порядке в ящике стола, столь же явно предупреждали, что и здесь бесполезно искать телефон, по которому можно будет услышать незнакомый мужской голос и выведать какие-то тайны. Все на виду, все прозрачно. Жизнь как на ладони. Парикмахерская, стоматолог, родители учеников…
Никакого случайного листка с торопливо записанным во время разговора номером…
Анна наклонилась, чтобы рассмотреть блок для записей, и вздохнула. У нее осталось ощущение, что Джульетта в своем стремлении не дать матери что-либо о себе выведать дошла до того, что выбрасывала, как разведчик, нижний лист бумаги, на котором могли остаться вдавленные следы записи. Или… Если допустить, что такая конспирация — это все-таки чересчур…
Да, скорее всего эта комната, эти вещи, этот пустой письменный стол были витриной, созданной для Елены Давыдовны и, ну скажем, для нее, Анны, если вдруг заявится в гости… А где-то была другая жизнь, с записанными наспех телефонами, разбросанными вещами…
Анна еще раз оглядела скучную, тщательно убранную, похожую на келью комнату… Трудно было представить, чтобы вся жизнь Джульетты, такой полнотелой, темпераментной, яркой, умещалась в столь стерилизованной, аскетичной обстановке.
Анна закрыла глаза, слушая причитания Елены Давыдовны, и почему-то так ясно представила себе эту другую квартиру Джульетты… С брошенным небрежно на спинку кресла платьем в блестках… бокалы с остатками вина в раковине… Она даже увидела — вот воображение! — размашисто записанный наспех номер телефона… Губной помадой поперек зеркала.
И даже почему-то три первые цифры. Два, три, один… Двойка, тройка, единица. На этом способности к ясновидению оказались исчерпанными, и Анна открыла глаза. Теперь она поняла, откуда в стране бралось такое количество ясновидящих, экстрасенсов и прочего шустрого народа… Спятить, оказывается, совсем нетрудно. Стоит лишь чуть-чуть распустить воображение и ослабить самоконтроль…
Однако… Это пригрезившееся платье, брошенное на кресло, явно стоило немалых денег.
Разумеется, то, что вся жизнь Джульетты в этой квартире была «как на ладони», и насторожило Аню Светлову, знавшую, как складывался, «уходя корнями в детство», Джулин жизненный сценарий…
Такая девочка, жизнь которой мама постоянно старалась просвечивать рентгеном, конечно же, с детства должна была стремиться к тому, чтобы организовать некий заповедный угол… Свой уголок, в который маме доступа бы не было. А еще лучше, чтобы и вовсе никто из обычного окружения о нем не знал.
И уж конечно, в последнюю очередь она поделилась бы такой тайной с «примерной» Аней Светловой.
После школы они и вовсе почти не общались: Джуля училась в консерватории… А у Ани была своя, университетская компания.
Он развесил плащ на просушку. Положил в ящик стола стилет… Рядом желтую косынку цыганки и синюю бархатную ленточку, которой Та, первая, связывала свои волосы… Они ведь все время ей мешали — роскошные рассыпающиеся кудри…
Навел порядок. Отошел в сторонку и хмыкнул… Это все уже походило на музей! А что?! Собственно-то говоря… Почему нет?!
Он вот как-то был в музее Вагнера… По сути дела, вилла, где на третьем этаже живут люди и какая-то блондинка бродит с чашкой кофе и телефонной трубкой…
А внизу — то же самое, никаких веревочек и загородок: старинные книги, ноты, любопытные антикварные вещицы, посмертная маска, слепок ладони… Все свободно, лежит не огороженное веревочками… Вот жизнь, а вот музей — где граница?..
Он зашел на эту вагнеровскую виллу случайно, прогуливаясь по небольшому немецкому городку… В руках у него был пакет с виноградом, необыкновенно крупным и вкусным…
Протяни руку к старинному тому — и в пакет…
И никого… Никто не следит, не проверяет… Ну, правда, никто ничего и не трогает. Если написано: «Просьба не трогать» — никто и не тронет… Европа, одним словом…
Он окинул взглядом свой музей. Косынка — на память от цыганки… На долгую память… А бархатная ленточка была от первой…
Разумеется, упования Елены Давыдовны на то, что Анна Джульетту якобы знает, если и были верны, то вовсе не оттого, что Джуля с ней по-дружески, по-девичьи, делилась своими секретами.
Просто Светлова была то, что называется — и тут Елена Давыдовна угадала, — внимательна к людям… То есть любила наблюдать за ними, объяснять для себя их поступки, разгадывать их прошлое, характер, представлять, как устроено их жилище и как они ведут себя там, когда их никто не видит… Анна не скользила взглядом по окружающим — даже по тем малоприятным личностям, которых недолюбливала. Она их замечала — и от этого многое в них понимала.
Вернувшись домой, Анна — больше для успокоения совести — все-таки набрала номер одного из родительских телефонов, обнаруженных в книжке Джульетты…
— Извините меня, бога ради, за беспокойство… Я по поводу уроков музыки… Мне сказали в школе, что ваш ребенок занимается в частном порядке с учительницей Федоровой. И я хотела узнать: нельзя ли и нам? Но я никак не могу с ней переговорить…
— Да уроков-то нет. Она взяла отпуск.
Эта была версия, которой в школе объясняли отсутствие Джульетты, чтобы не волновать детей.
— Но ведь отпуск когда-нибудь закончится?
— И не надейтесь: она не берет новых учеников.
— Неужели деньги не нужны?
— Вот представьте, и я ее так же спросила! А она говорит: «не нужны». Спокойно так, без улыбки.
«Да уж, бедная скромная учительница пения явно не гонялась за возможностью подработать».
— Везет же людям, — заметила Анна вслух.
— Точней, недавно повезло. Раньше-то она сама просила ей новых учеников поискать, а теперь… Видно, разбогатела. Вот и отпуск взяла посреди учебного года… Кто себе такое может позволить?
Анна положила трубку. Посидела задумчиво у телефона, потом набрала номер Федоровых:
— Елена Давыдовна, у Джули денег было в достатке?
— Какой там достаток, Анечка… Вы же видите, мы очень скромно живем.
— Ах, да, да…
Даже этого мама не смогла почувствовать… Хотя отличить человека, у которого нет денег, от того, у кого они есть, не так уж и трудно. Точней, легко, даже если человек маскируется, как Корейко. Для этого вовсе не надо быть Остапом Бендером.
Такая фантастическая близорукость очень часто возможна именно при самом тесном общении… среди самых близких. И удивительно, насколько хорошие знакомые оказываются иногда — в итоге! — незнакомыми. А то, что даже «в голову не приходит» и кажется невозможным, оказывается совершенно естественным — стоит лишь представить «хорошего знакомого» в ином окружении, в иной среде, где то, что кажется нам запредельным, — как раз в порядке вещей.
Аня с сожалением думала о Елене Давыдовне… Люди видят друг друга ежедневно — смотрят в упор и не видят. Родители — детей, жены — мужей…
Светлова поежилась… Кстати, о взглядах в упор… То, что некоторые люди отличаются поразительной нечувствительностью, — это ладно… А вот то, что некоторые другие — повышенной… кажется, тоже проблема. Светлова вдруг поняла, что «корябало» ее последние часа два…
Кажется, с того момента, как она вышла от Елены Давыдовны и остановилась во дворе перед подъездом. Просто разглядывая в задумчивости обыкновенный московский многоэтажный дом, из которого три недели назад исчезла Джульетта… Настолько заурядный, что в нем по определению не должно было бы происходить ничего из ряда вон… Обыкновенные люди, обыкновенная будничная жизнь… Завтракают, ужинают, в одно и то же время уходят на работу, возвращаются…
И вот одна не вернулась…
Кажется, именно тогда Светловой показалось, что ее тоже рассматривают. Она не спеша оглянулась…
Из машины?
Из окна дома напротив?
Невдалеке возле киоска стояло несколько человек. Мужчина? Женщина? Старик?.. На этом «чувствительность» Светловой заканчивалась… Этого почувствовать она, увы, не смогла.
Да и разглядывал ли ее кто?!
Просто, видно, — «музыка навеяла».
Когда кто-то из близких исчезает, как-никак чувствуешь себя, мягко говоря, неуютно. И всякое начинает казаться…
Ну что ж… «Кажется — перекрестись» — гласит народная мудрость. Что Светлова суеверно и проделала.
Впрочем, на этом дальнейшие детективные изыскания можно было прекратить… К сожалению, если у Джульетты и была какая-то другая жизнь, никакого хода, тропинки, двери туда не наблюдалось… Никто из обычного ее окружения дороги туда не знал.
А из необычного?
— Анюта, мы есть будем? Точнее, что именно есть мы будем? — поинтересовался супруг, с «большой человеческой болью» наблюдая, как Анна, застывшая в думах над сковородкой, готова проворонить тот дивный миг, когда ароматный запах домашних котлеток с луком оповещает о необходимой румяной и славной поджаристости, но уже почти готов перейти в дымок подгоревших пересохших подметок.
Петр, голодный как собака и обожающий именно домашние, именно славные, именно свежеподжаренные котлетки с луком, с ужасом чувствовал, что отнюдь не готов быть «выше этого», а его любовь к жене, кажется, не готова перевесить маленькую котлетную трагедию… Недолгий путь эволюции, на протяжении которого мужчина приобретал приличные манеры, и вправду не так уж и долог, каких-нибудь несколько тысячелетий, а чувство голода естественно и вечно.
— Ах, ну конечно. — Аня очнулась и выключила плиту.
Честно говоря, она и сама не ожидала, что Джульетта так оккупирует ее мысли.
Анна выложила котлетки на огромную фарфоровую тарелку. Она любила, чтобы тарелка была таких размеров, чтобы на ней хватило места и для веточки петрушки, и огурчика, и кружков сладкого перца, и нескольких кочешков цветной капусты, наструганной репки, листиков сельдерея, парочки редисок… — в общем, максимальный овощной спектр! — и, уж конечно, румяных ломтиков картофеля…
«Подкованная» по линия психологии, Светлова знала: семейный обед или ужин — это особый ритуал…
Любопытная деталь: чтобы получить максимум надежной информации, и при этом в короткое время, психотерапевты, например, стремятся побывать на обеде в семье своих пациентов… Потому что даже в семьях, в которых главенствует закон «когда я ем, я глух и нем», за обедом все-таки разговаривают… И эти, казалось бы, не важные для специалиста и постороннего человека застольные разговоры приоткрывают, оказывается, завесу над такими просто-таки глобальными вещами, как семейная культура и основные ценности дома… Которые, собственно, и определяют судьбу человека. Поскольку эти самые ценности он исподволь впитывает с младенчества.
Конечно, обеда семейного, на котором так любят бывать эти самые психотерапевты, в семье — особенно в «нашей», подумала Светлова, — может и вовсе не быть… В смысле, не быть как ритуала, подразумевающего, что в определенный час, и все вместе, и за специально накрытым столом…
То есть любая семья что-то, разумеется, ест, но на бегу, по отдельности, в разное время — и как получится… Это очень даже не редкий вариант, это запросто. Но уж если обед состоялся, то это вам не телевизор, у которого все молчат, возле которого все уж точно — по отдельности. За обеденным-то столом, если телевизор выключен, люди что-нибудь да скажут…
В одних семьях разговор может вращаться исключительно вокруг пищи и продуктов, конек в другой семье — здоровье, в третьей, о чем бы ни говорили, красной нитью проходит вывод, что жизнь — это бесконечные опасности… Впрочем, даже неспециалистам есть смысл прислушаться как бы со стороны и задуматься: о чем же все-таки говорится за обедом?
Придя к этому почти безапелляционному выводу, Светлова, приготовившись к застольной беседе, прилежно уселась за красиво накрытый стол — ровно напротив своего супруга — и…
— Петь… У тебя кто-нибудь когда-нибудь пропадал? — неожиданно почти жалобно спросила она.
— В каком смысле?
— Ну, вот был… какой-нибудь знакомый или близкий человек — и вдруг исчез…
— Как, совсем?
— Совсем. Не возвращается, и все тут. Нет его и нет.
— Ну… — Стариков увлеченно расправлялся с котлетами, — ну, не знаю… Кажется, нет… Такого не случалось. Точно, нет. А что, у тебя кто-нибудь пропал?
— Да нет… Нет, — отчего-то соврала Аня, — это я так… Просто… А что бы ты делал, если бы так случилось?
— Я? — Стариков удивленно пожал плечами.
— Да…
Редиска скользила по фарфору тарелки и никак не попадалась Старикову на вилку…
Наконец редиска попалась.
Петя облегченно вздохнул.
— Я бы искал! — наконец ответил он.
Аня рассеянно разбирала макулатуру, извлеченную из почтового ящика… Разбирала единственно с целью не выкинуть вместе с ней что-нибудь дельное: письмо или открытку, запутавшуюся в кипе бесплатных газет.
Отпечатанная на плохой бумаге, эта брошюрка отличалась от остальной бесполезной полиграфической продукции, регулярно попадающей в почтовой ящик, только своей тусклостью. Еще пару дней назад Светлова не обратила бы на нее внимания, отправив в мусорное ведро, но теперь…
«Общественная организация «Помощь в розыске пропавших» (Фонд капитана Дубовикова). Подвижники, добровольно посвятившие себя…» — и так далее.
Собственно, суть дела заключалась в том, что «подвижники» просили пожертвовать ненужные, старые, ношеные вещи…
Как кстати.
Среди предложений отремонтировать холодильник, выучить английский, а также приглашений купить спальню орехового дерева — вдруг, неожиданно — помощь в поиске пропавших…
Общественная организация «Помощь в розыске пропавших» — или, как ее еще называли в народе, фонд капитана Дубовикова — помещалась рядом с обыкновенным РЭУ.
Капитан запаса, это и был сам Дубовиков, некоторое время рассматривал фото Джульетты, потом коротко заметил:
— Я спрошу кое-кого. Если что-то будет, позвоню.
Здесь много не говорили. Эта лаконичность не оставляла надежды.
Впрочем, почему она так уверена, что Джульетта… Если у женщины сексуальная внешность, вовсе не значит, что…
Капитан позвонил через три дня.
Все оказалось быстро и просто. Ничего неожиданного. Чудес не бывает. Чем еще может заниматься в большом городе сексуальная красивая молодая девушка, не испытывающая недостатка в деньгах? И к тому же одержимая с детства желанием досадить своей строгой морализирующей матери? Капитан воспользовался своими рабочими контактами — по роду занятий ему не однажды приходилось разыскивать детей и девушек в городских борделях… Он показал фотографию Джульетты сведущим людям, и ее сразу узнали. Город большой, но круг узок.
Джульетта оказалась проституткой.
Про себя Светлова уже называла его майором Вихрем. Хотя он был всего только капитаном…
Нравился Светловой когда-то, в ее детстве, такой старый фильм — про разведчика майора Вихря… Там все были смелые-смелые, бесстрашные-бесстрашные… Всегда приходили на помощь друг другу… И было понятно, даже маленьким девочкам (ну, собственно, им-то главным образом и было это понятно), едва титры начинали ползти по экрану, что ничего плохого случиться с такими героями фильма не могло… И — вот магическая сила искусства! — с маленькими девочками, сидящими у телевизора, тоже ничего плохого не могло произойти. Ну хотя бы потому, что были на свете такие люди, как сероглазый смелый Вихрь…
Так вот, Олег Иванович Дубовиков был ну в точности этот Вихрь — сероглазый, высокий, смелые черты лица… Только не разведчик, а просто армейский капитан. Бывший.
Возможно, те, кто обращался в фонд, разделяли киноиллюзии вместе с Аней Светловой… Потому что, как Аня поняла, фонд Дубовикова пользовался в народе немалой популярностью. К тому же основанной не на рекламе, в которую вложены большие деньги, а на том, что дороже денег, — молве и слухах…
Разговор с Олегом Ивановичем, как и в первую встречу, страдал только одним недостатком — каким-то нечеловеческим военным лаконизмом… Но даже по той скупо оформленной словами информации, которую он сообщил Анне, видно было, что работу он провел немалую…
«Нет», «нет», «да», «нет» — не диалог, а просто какие-то ответы на референдуме…
Но понемногу дело пошло на лад. Правда, Ане стоило немалых трудов разговорить немногословного собеседника…
Проблема заключалась в том, что «специальностью» Джульетты Федоровой, как оказалось, были тихие робкие мужчины, ищущие «общения» и поддержки. И «крыша» Джульетты, немало озабоченная пропажей своего ценного кадра, уже проверила всех ее обычных клиентов.
— А что за «крыша»? — поинтересовалась Светлова, стараясь произнести это слово как можно естественней, свободней и с такой интонацией, как будто разговоры о «крышах», о том, кто кого прикрывает и тому подобное, — были вполне заурядной и обычной для нее темой.
— Некая фирма…
— Вы не хотите ее называть? — Аня решила позволить себе говорить прямо и без обиняков.
— Ну… «Алина» называется.
— И как?.. Ну, я имею в виду их деловые отношения…
— Вы хотите знать, как складывались их отношения? — переспросил капитан. — Да, в общем, как обычно… Ведь там все давно уже прописано, все правила игры… Впрочем, как и во всех остальных сферах «деловых отношений» на нынешний день. О чем бы ни шла речь: о торговле макаронами или чем-то еще… «Алина» находила для нее клиентов… Благо круг их был постоянным.
— Благо?
— Ну, с точки зрения «Алины» и самой Федоровой, разумеется, благо.
— Одни и те же клиенты?
— Да. Все это были стабильные, проверенные посетители. К тому же не какие-то там криминальные, маргинальные личности… Нет. Вполне… Вполне, можно даже сказать, интеллигентные люди.
— И что, неужели они их всех проверили? — искренне удивилась Светлова.
— Ручаюсь! — Дубовиков усмехнулся. — Там такие люди работают, в тамошних органах безопасности… Профессионалы!
— С большой буквы?
— Иронизируете?
— Нет, с языка сорвалось… Так просто всегда говорят: если профессионалы, то непременно — с большой буквы.
— Да, если хотите, с большой. Посетители у них все там как на рентгене. И если они говорят, что ни один из посетителей Федоровой не причастен к ее исчезновению… Можете не сомневаться: это гарантия со знаком качества.
— А если я…
— Я просто не советую вам перепроверять. Если, конечно, вдруг такая идея придет вам в голову… Профессиональней у вас не получится… Во-первых, потеряете время. Во-вторых, зачем вам… — Олег Иванович посмотрел в глаза Светловой со значением. — Зачем вам такое общение?
— Я могу не сама… Могу нанять детектива.
— И выбросите на ветер деньги. И немалые. И что эти детективы — в сравнении с Колей Афониным?!
Капитана явно обидело Анино крамольное намерение обратится к каким-то там детективам.
— Небось шарлатаны, которые дают объявления в газетах наравне с гадалками и стоматологами… И вешают лапшу на уши всяким…
Капитан опустил скромно глаза, не уточняя, каким именно там лопухам и простофилям вешают на уши эту самую лапшу.
— А этот Коля Афонин… — вкрадчиво начала Светлова, — он из тех самых органов безопасности?
— Да! Ну, то есть не из «тех самых», которые раньше… Вы понимаете! А из тех, которые теперь, в этой «Алине»… В общем, я имею в виду…
Капитан запнулся.
— В общем, хоть и легко запутаться, я все поняла… Поскольку очевидно, что речь идет об одних и тех же людях, — Аня позволила себе робкую улыбку, — о профессионалах… С большой буквы.
«Вот и все. — Аня мысленно вздохнула. — Благо круг их был постоянным… И все они к тому же интеллигенты. Прелесть, что за публика — эти клиенты, никаких хлопот. И все — как всегда… Узок их круг, и страшно далеки они от народа…»
А Джульетта исчезла.
Но никто из них отношения к исчезновению Федоровой не имел.
И что дальше? Ничего. Приехали.
— А квартира? — спросила Аня, припомнив свое видение.
— Квартиру она снимала сама, — ответил капитан. — Адрес есть. Если заплатите, я думаю, хозяйка покажет вам ее. Я этот сорт дам знаю — за энную сумму готовы на все.
Разговор капитан явно считал завершенным, и Анна растерянно поднялась со своего места. Впрочем, не торопясь уходить.
— Что-нибудь еще?
Все-таки Светлова не сдержалась… Вот несносное женское любопытство — ничего не поделаешь с ним, как ни старайся!
— Олег Иванович, извините, пожалуйста… Я знаю, вас, наверное, уже замучили всякого рода любопытные личности… Но я, кажется, тоже из них… Почему вы этим занимаетесь?
— А вы как думаете? — Дубовиков, оторвавшись от бумаг на столе, поднял на Анну серые глаза.
— Я думаю, наверное, что-то личное…
— Вот именно. Личное… Очень личное.
И Дубовиков опять принялся прилежно изучать листочки на столе.
Ну, вот и все — можно отправляться восвояси… Ей дают понять, что ее любопытство неуместно… Можно даже сказать, неприлично…
A-а, да была не была! Все равно репутации воспитанного человека ей уже не видать как собственных ушей… И нечего притворяться: истинное любопытство все равно сильней правил хорошего тона…
— Кто-то из близких?
— Из родных.
— А?..
— Сестра.
— Родная сестра?
— Младшая… Маленькая девочка.
— И что же?..
— Она пропала.
— А?..
— Это было уже очень давно…
— И как же?..
Капитан оторвался от бумаг окончательно и внимательно глянул на Аню:
— Я не смог ее найти. И понимаю, что уже никогда не смогу. Но когда я помогаю другим искать пропавших… Когда варюсь в этой каше, запутываюсь в сети розысков, расследований, мне кажется… Вдруг? Какая-то случайность, ниточка…
В чем-то Анна уже понимала капитана «майора Вихря», спустя многие годы все-таки надеявшегося найти пропажу… Пропавшие — это все-таки не мертвые. Все время остается надежда — и это затягивает, не отпускает тех, кто ищет. Пока нет окончательного ответа в виде погребенного тела — те, кто ищет, как бы несвободны от долга…
И все-таки… Какой смысл ехать смотреть эту квартиру? С одной стороны — проститутку мог убить кто угодно. Это профессиональный риск. И что тут искать… Никакой загадки.
Нет смысла даже ехать смотреть…
С другой стороны: доки из бордельных органов безопасности уверены, что это не клиенты. Размышляя над «аргументами и фактами», Аня вяло смотрела по телевизору криминальные новости. Пока ее внимание не привлек очередной сюжет: молодая цыганка найдена убитой в подмосковном лесу. Черноволосая, статная, молодая, красивая. Анина апатия мигом испарилась…
А ведь школьное прозвище Джульетты было — Цыганка.
После тепла зарядили дожди. Что ни день, то дождь…
Он шел, сгорбясь, втянув голову в плечи, чтобы капли не попадали за воротник. Именно так. Такая поза вполне может символизировать высшую степень горя… Несчастный любовник идет, не замечая дождя, холодные капли хлещут по лицу, смешиваясь со слезами…
Он вытер кулаком эти противные и действительно довольно холодные дождевые капли.
Виолетта… Виолетта Валери.
Любопытно, что у выдуманной, сочиненной Виолетты Валери был прототип…
Красивая, вполне реальная, из плоти и крови девушка по имени Альфонсина. Он видел, когда был в Париже, ее балкон недалеко от здания знаменитой — потолок расписан Марком Шагалом! — парижской «Гранд опера»…
Рядом с рекламной надписью «Спрингфилд» — прелестный, с чугунной решеткой балкон — один из множества знаменитых парижских балконов, которые лучше не загораживать — так принято — обычными в Европе цветами, потому что сам балкон — тоже художественная ценность.
Альфонсина… прообраз куртизанки Виолетты, которая сама прообраз…
Ведь как все складывалось? Неутешный любовник, приличный молодой человек… И падшая порочная женщина… Куртизанка! Несчастная любовь и все такое… Настоящая мелодраматическая любовная история. История с охами, вздохами, страстями, слезами и, конечно, печальным исходом. Нет, не просто печальным…
Летальным исходом!
Он тихонечко просвистел три знакомых музыкальных такта из финальной сцены…
Когда он становился таким, он забывал их настоящие имена…
Он подошел к дому.
Содержанка, дама полусвета…
Вошел не в парадный подъезд, а в черный — тот, что выходил в переулок… Именно так строили в начале века доходные дома…
Поднялся на последний этаж… Постоял перед дверью, обитой свежей новой жестью. Прислушался… Кажется, на лестнице тихо… Никого. Отворил новенький, не столь уж и давно купленный замок.
Сколько таких чердаков и подвалов приспособлено торговым людом под склады и хранение куриных яиц, компьютеров, поддельной туалетной воды «Палома Пикассо»… Вот и он оборудовал себе складик…
Он вошел в полутьму чердака. Свет слабо пробивается через узкое окно… Паутина свисает бахромой… как кисея в будуаре барышни… Квартирка для содержанки.
— Зайка, ты дома? — спросил он слабым лилейным голосом. — Это я! Я пришел!
Она была дома… Конечно, она была дома. Ждала его, замечательная, чудесная, любимая. Где еще может быть столь страстно влюбленная женщина?! Конечно, она дома и в нетерпении зайчик, сладкий воробушек… Как там еще зовут этих женщин для утех?
Он приподнял прозрачный, как фата невесты, полиэтилен.
Она была дома… Ничуть не тронутая тлением… Темные роскошные волосы разбросаны в беспорядке по обнаженным плечам… Жаль, стали скользкими от формалина… Похожа на цыганку, но не цыганка, нет… Скорей итальянка! Жгучая, южного типа брюнетка. Прекрасное обнаженное тело, и все такое…
Жаль, что все истории с участием этих женщин плохо заканчиваются. Непременно летальный исход.
— Тра-ля-ля!
Он взял несколько нот.
«Прощайте, до завтра!»
После чего, «нежно поцеловав протянутую ему руку», следует убежать, «спеша укрыть свое счастье от нескромных взглядов»!
Бедная моя… Любовь моя!
Как она лежит! Красиво, театрально… Прекрасная и после смерти. Бледная и великолепная.
— А-аа! Ооо! — Он открывал безмолвно рот, воображая, каким звучным голосом наполняется этот романтический чердак… И даже, как и полагается в таких историях, «луч света проникает», елки-палки, «в ее каморку».
Когда легкие, трахея, связки — в порядке, когда хорошо себя чувствуешь, пение самое великое удовольствие на свете. Это как любовь… это… Кайф большого пения…
Ну все! Надо быть осторожнее: голос — нежный аппарат.
И потом, рад бы, да больше некогда… Он деловито взглянул на часы. Прикрыл полиэтиленом мертвое тело. Затворил за собой дверь, тщательно замкнул скользкую от смазки дужку замка.
Еще раз придирчиво оглядел обитую жестью дверь, постоял немного, втягивая в себя воздух… принюхиваясь… И стал спускаться вниз.
Трупы находят, потому что они воняют, — вот в чем дело… Соседи, жильцы дома начинают беспокоиться. И их можно понять. А так, кому какое дело?! Зачем причинять людям неудобства?!. Он и Она никому не мешают! Склад и склад…
Холод неотапливаемого чердака, запах формалина, которого он натаскал сюда немерено… Даже куриные яйца бы не испортились.
Он вышел на улицу. Стер опять упавшие на лицо холодные капли — дождь еще не кончился, — вместе с ними с лица, как маска, сползла мина скорби и грусти… Светло-серые глаза взглянули спокойно — пожалуй, лишь немного холодно.
Все-таки звукоизвлечение и вправду непреодолимая зараза…
— Так что вы думаете: эта девушка уже в ближайшее время не появится? — Хозяйка квартиры, повертев ключом, открыла дверь и пропустила Анну вперед.
Анна пожала плечами — что-то подсказывало ей (возможно, вчерашний сюжет об убитой в лесу цыганке), что Джульетта Федорова не появится здесь ни в ближайшее время, ни в какое другое, ни до, ни после. Ни здесь, ни где бы то ни было еще…
Но вот так — вслух произнести… Все равно, что приговор подписать. Вроде, пока никто не сказал, что человек мертв, он все равно, что жив.
Анна вздохнула.
Немолодая женщина, искушенная, как все квартирные хозяйки, в нюансах и тонкостях человеческого поведения и привыкшая угадывать по мимике, что ее ожидает, определенным образом истолковала сей вздох.
— Вот ее вещи…
Анна огляделась, и ей стало не по себе от собственной, неожиданно открывшейся накануне способности ясновидения. Именно такой она эту комнату и представляла…
Правда, платье было не в блестках…
Но это вечернее темно-зеленое бархатное, с декольте, платье — оно было, оно действительно было! Вот оно — небрежно брошено на спинку кресла. А рядом на журнальном столике — недопитый бокал вина…
Точнее, два бокала.
Сумма, которую Анна посулила хозяйке квартиры за возможность осмотреть последний приют Джульетты, сделала свое дело. Женщина терпеливо ожидала, пока Анна бродила по квартире, оглядывая бумаги на столе, переполненный платяной шкаф… Посмотреть было на что: это действительно квартира, в которой Джульетта жила — жила своей настоящей жизнью, ни от кого ее не скрывая. Наполненный бутылками бар, нескромные глянцевые издания… Особого, специфического вида наряды женщины, которой необходимо привлечь к себе внимание мужчин… Да, вряд ли Елена Давыдовна (Анна представила аскетичное лицо Джульеттиной матери) обрадуется, увидев эти вещи… Если Джульетта не вернется — открывать глаза Елене Давыдовне на эту, вторую, жизнь ее дочери по меньшей мере жестоко.
Анна разворошила на столе небрежную, слой за слоем накопившую при жизни Джульетты груду бумажек, чеков, журналов, проспектов. Среди этой легкомысленно разноцветной груды странно выделялись несколько театральных программок. Анна грустно усмехнулась.
Образование Джульетты, видно, давало о себе знать… Ее воспитание хорошей девочки из хорошей семьи напоминало о себе, пробивалось и в этой второй, порочной, жизни легкомысленной продажной женщины…
Анна рассеянно раскрыла программку. «Травиата»… тоже… овеянная романтическим флером, но, по существу, как это ни называй, представительница той же профессии. Ах, бедная Джульетта! И почему это куртизанки непременно так плохо кончают?!
И Аня, сама пугаясь обнаружившегося дара, открыла дверь в ванную… Поперек зеркала действительно помадой была сделана торопливая надпись…
Опять не в самую точку… Это не был номер телефона.
«17 Мол» — было написано губной помадой на зеркале.
— Вы говорите: она оплатила квартиру вперед? — переспросила Анна женщину, отличавшуюся явно алчным поблескиваньем в глазах.
— Не она, а… То есть сначала она платила сама, а потом… — Хозяйка осеклась и замолчала, явно не собираясь посвящать Анну в подробности своего арендного договора.
— Знаете, лучше вам не разыскивать ее родственников из-за этих вещей, — заметила Анна. — Узнают об этой квартире они, значит, и милиция узнает…
— Да, да, вы правы… Ну уж и вы тогда никому не говорите! — всполошилась хозяйка.
— Я постараюсь. — Анна многозначительно замолчала. — Так кто, вы говорите, оплачивал эту квартиру? — наконец, выдержав паузу, как бы невзначай поинтересовалась она…
Анна устала нажимать на кнопку звонка… Бесполезно. За дверью квартиры Джульетты явно никого не было. Вот тебе и первое марта… Обманула старушка. Пообещала познакомить ее с арендатором, платившим за квартиру Джульетты, — и вот…
Анна растерянно стояла у закрытых дверей.
Теперь, когда звонок перестал дребезжать, в подъезде стало тихо-тихо… И в этой тишине она неожиданно уловила звук чужого дыхания. Присутствие другого человека… Анне стало не по себе… Она замерла, боясь повернуть голову… Боже, и зачем она во все это ввязалась! Ходит по каким-то подъездам непонятно зачем и для чего… Стариков даже не узнает, отчего она погибла — из-за какой глупости!
Наконец убедив себя, что ей все почудилось и на самом деле за спиной никого нет, она медленно оглянулась…
Прямо на нее в упор смотрели прозрачно-серые, лишенные какого бы то ни было выражения мужские глаза. Мужчина возвышался рядом в длиннополом зловеще черном пальто, безмолвный и так бесшумно появившийся… Боже…
Как умерла Джульетта?! На ее шее сомкнулись стальные кисти или это был взмах ножа? Анна почувствовала непреодолимое желание зажмуриться…
— Мне сказали, что меня хочет видеть молодая красивая светловолосая девушка… Судя по времени, — мужчина взглянул на часы, — ко всем прочим вышеперечисленным достоинствам вы еще и точны…
— Я… я… — Анна с ужасом обнаружила, что заикается от страха… — Чем обязана? — Она наконец с трудом взяла себя в руки.
— Ничем. — Мужчина внимательно ее разглядывал. — Но, похоже, наши цели совпадают. Вы ведь разыскиваете?
— Разыскиваю?! — Анна тянула время, раздумывая, как ей дальше себя вести: насколько стоит откровенничать… Ведь вполне возможно, что перед ней сейчас стоит человек, причастный к исчезновению подруги. А возможно, причастный и к ее…
— Не хитрите и не тяните время. — Человек оборвал ее размышления. — Вы ведь разыскиваете Джульетту?
— С чего вы взяли?!
— Вам не нужно меня бояться: я не похищал и не убивал ее… И я тоже ищу ее.
Он стоял перед ней, загораживая лестницу, ведущую к выходу… Не обойти, не объехать. И уж точно — никак не проскочить мимо…
— Вам не кажется, что нам надо поговорить?
— Я… нет… Кажется. Мне не кажется…
Анна обреченно прислушивалась: может, хлопнет внизу дверь и кто-нибудь войдет в подъезд…
— Да перестаньте вы дрожать! — Мужчина усмехнулся. — Если вы так опасаетесь за свою жизнь, можем поговорить где-нибудь на людях. Здесь рядом неплохое кафе…
Он подвинулся, освобождая путь к выходу и к спасению.
«Ноги в руки — и бегом отсюда!» Внутренний голос, разумеется, был, как всегда, прав. Но упрямство и нехорошее, уже слишком прочно поселившееся в ней любопытство сделали свое дело…
«Вот болтливая старушка — эта хозяйка квартиры…» — досадовала Анна. Договорились же, что она, эта хозяйка, этому квартиросъемщику таинственному ничего не скажет. Анна просто подойдет в назначенное время, в день, когда истечет оплаченный срок, — и посмотрит на человека, который платит за квартиру…
Кстати, почему он еще не отказался от квартиры? На этот вопрос Светловой еще предстояло найти ответ…
Хозяйка должна была представить ее как свою родственницу или еще как-нибудь… Так нет же: разболтала…
Теперь Анна, не отрываясь, смотрела на человека, сидящего напротив нее за столиком кафе. С чего она взяла, что его глаза лишены какого бы то ни было выражения?! Со страху, конечно, взяла… Потому что ничего похожего… Умные серые глаза. Светло-русые брови — вразлет, как писали в старину…
— Вы хотите услышать историю? — Человек усмехнулся.
— Я бы сказала: объяснения, — строго, как бы не замечая его улыбки, заметила она. — Без истории можно обойтись.
Однако он прав: она действительно невольно ожидала за чашкой кофе услышать некую историю его отношений с Джульеттой, связанную с загадкой, страстью и даже — в силу специфики ее профессии — пороком.
— Ну, если коротко, конспективно, без подробностей, то случившееся со мной и Джульеттой выглядит до крайности банально. Ведь небанальны бывают только подробности, не так ли?
— Так. — Анна тоже невольно усмехнулась. «А и вправду, в жизни, как и в литературе, — тридцать три бродячих сюжета, не больше…» — подумала она.
— Человеческие истории без подробностей похожи друг на друга, как скелеты без плоти… — уже не улыбаясь, сказал он.
Анна согласно кивнула и внутренне напряглась, пытаясь понять, что ее задело…
Пожалуй, странность сравнения. Любой человек сказал бы «как близнецы»… А он отметил: «Как скелеты…» Здорово и точно. Ведь скелеты действительно похожи… как близнецы, даже если они и не остовы близнецов… Но об этом надо задумываться, как минимум. Мысленно представить или… Или видеть. Может, он патологоанатом?
— А вы?.. — Она вопросительно взглянула на собеседника.
— Я работаю с компьютерами. — Он немедленно удовлетворил ее интерес.
Компьютерщик! Да… Но… Уж не работает ли он патологоанатомом в свободное от работы время?!
Это соображение как-то не добавило лучезарности происходящему…
Официантка принесла кофе Анне, чай — ему и пирожные — обоим.
— Спасибо! — хором поблагодарили они ее.
«Как это у нас синхронно получилось…» — мимоходом подумала Светлова.
Девушка-официантка расставила чашки на столе, но отчего-то не уходила. Стояла и смотрела на Аниного собеседника, как загипнотизированная… До тех пор, пока он с нажимом не произнес специально для нее: «Спасибо! Все в порядке».
— Что это с ней?! — спросила у своего визави Светлова, когда официантка наконец удалилась.
— А-аа… Так… ничего особенного. — Он махнул рукой. Впрочем, как поняла Аня, нисколько остолбенению официантки не удивившись.
— Итак? — с плохо скрываемым энтузиазмом приступила к расспросам (слово «допрос» ей казалось пока чрезмерным) Анна.
— Итак, все очень скучно. Обычная встреча с профессионалкой и… Потом другая, третья… И вдруг понимаешь, что это, как говорят в таких случаях, «нечто большее». Возможно, все дело в том, что Джульетта была не типична для этой сферы деятельности… Как в старину выходили замуж «с досады» — так она с досады занималась этим делом… А так… Образованная, культурная, красивая молодая женщина, в которую можно влюбиться. Я и влюбился. Уговаривал ее все это бросить… Она говорила: мне нужны деньги на квартиру — я не могу жить с ней…
— С матерью?
— Да… Я стал платить за квартиру. Она уже не брала клиентов… Но все упрямо числила себя по этому «ведомству»… Так, какое-то упрямство… почти детское. Гордость, конечно. Чтобы я, очевидно, не слишком мнил себя спасителем падшей несчастной девушки… И еще… Мать, видно, столько раз ее ломала и заставляла делать по-своему, что, став взрослой, Джуля только и делала что все наоборот, назло. «Вы хотите так, а я все равно по-своему!» В этом плане с ней было трудно: такой странный норов, вечный бунт — «ты хочешь так, я непременно иначе»… Я даже приспособился уже. Заранее вычислял это «наоборот».
Он замолчал.
— Да вы просто психолог…
— С такой женщиной, как Джуля, станешь, пожалуй, и психологом. Невероятный характер…
«Так почему же тогда?.. — хотела спросить Анна. — Так почему вы не расставались?» И сама же себе ответила, спохватившись: «Ах да, любовь!»
Аня смотрела, как он размешивает ложечкой чай — склонив невесело голову, задумавшись, долго и грустно, хотя даже и сахар он, кажется, не положил… Автоматически.
— У вас не найдется закурить? — К столу подошла девушка из-за соседнего столика, склонилась над Аниным собеседником с сигаретой, томно выставив бедро… Надо отдать должное — заслуживающее внимания бедро.
— Нет. Не курю. — Он едва скользнул по просительнице взглядом.
Красотка, потоптавшись, удалилась. Восвояси и несолоно хлебавши…
— Здоровее будет… — пробормотал он.
— Вы что, из организации «Очистим мир от никотина»? — Аня подивилась его нелюбезности.
— Извините…
Он вдруг прикрыл глаза ладонью…
Кстати, Аня обратила внимание: ладонью с очень длинными, музыкальными, прекрасной формы пальцами.
— Надо, наверное, поддержать светскую беседу. Но, увы, не получается. Не обессудьте…
Вот те раз! Любовь, любовь… Кто бы мог подумать, что в этом мчащемся сломя голову городе, в этой сумбурной суматошной жизни, где с таким трудом запоминают имена, среди пороков и цинизма — и такое глубокое неожиданное чувство… Бескорыстное. К падшему ангелу… Хотя такой сильный молодой и явно далеко не бедный мужчина мог бы найти себе, что называется, и любой другой вариант…
В это время к столу подошла еще одна девушка с сигаретой. Пока она, очень похоже на предыдущую визитершу, выставляла сексуально бедро и интересовалась насчет закурить… Пока Анин собеседник отправлял ее восвояси, ссылаясь на то, что с детства верил в каплю никотина, убивающую лошадь… Пока все это происходило, до Светловой потихоньку начало доходить… Мало-помалу она начала понимать, что все эти представления означают.
Боже ты мой… Только тем, что она была перепугана при встрече с ним, происшедшей в довольно зловещей обстановке Джулиного подъезда, откуда, как было известно, пропадают люди… Только тем, что между ними стояла, возможно, уже мертвая Джульетта… Только тем, что Аня на данном этапе жизни была полностью поглощена своим Стариковым… Только всем этим и можно было объяснить, что она не сразу сообразила очень простую вещь… не смогла увидеть очевидное…
Он был невероятно хорош собой. Просто, без дураков, очень красив… Редкой настоящей мужской красотой.
А она-то, выслушав его объяснения насчет того, что он нашел в Джульетте, еще спрашивала себя: что Джуля нашла в нем? Ведь, кажется, у этих профессионалок очень суровые правила — ни в коем случае нельзя влюбляться в клиентов… Просто «западло» считается…
То, значит, и нашла Джульетта…
— Извините. — Он вдруг встал из-за стола. — Я, кажется, переоценил свое самообладание… Мне жаль, что мы толком не поговорили, но я хотел бы сейчас уйти… Мы можем встретиться как-нибудь еще?
— Да, да, конечно… Разумеется. — Анна торопливо достала из сумки блокнот. Какая чувствительность! Еще немного, и она, кажется, станет невольной свидетельницей скупых мужских слез.
Анна поскорей написала свой телефон, протянула листок…
— Спасибо… Если вам хоть что-то удастся узнать… Я буду… Я буду признателен.
— Да-да, конечно… — машинально согласилась Анна.
Он ушел, а Аня посидела еще… Пирожные были вкусными, и оставлять их, даже несмотря на то, что мир был таким печальным, а повод для этого чаепития просто трагическим, не хотелось…
Очевидно, имея в виду именно такие ситуации, историк Ключевский заметил: «Человек — самая большая скотина на свете…»
К тому же… Конечно, ей было неудобно за свою нечуткость… Больше того… Анна понимала, что это крайне цинично… Но она чувствовала, что потеряла к нему интерес. Его история теперь, когда Светлова утолила свое детективное любопытство, разочаровала ее. Она-то надеялась что-то из него выудить…
Но несчастная романтическая любовь — это было явно не то, что могло бы сейчас заинтересовать ее. А он явно никоим образом не был связан со столь захватившей ее цыганской версией.
И потом… Ведь органы безопасности бордельного дела его проверили. И Анна верила Дубовикову, что проверили тщательно. Тот, кто был причастен к исчезновению Джульетты, — потенциально опасен для кадрового состава «Алины». И они обязаны принять превентивные меры, пока убивать не стало для мистера Икс привычкой… Хорошие профессиональные девушки — это капитал, а посягать на капитал в условиях рыночной экономики — дело рискованное… Такое безнаказанным не оставляют.
«Как он нежно ее называет… — вдруг неожиданно кольнуло Светлову. — Джуля! Как самые близкие и родные Джульетте люди…»
Значит, все-таки любовь.
Вот и ответ на вопрос, почему он еще не отказался от квартиры… Неужели верит, что Джульетта рано или поздно объявится? Да, просто как в романе — верит и ждет, что она вернется.
Это так похоже на влюбленных — ждать на том месте, где расстались…
— Эх, елы-палы! Ну что за жизнь…
Федорыч, известный народу, обретающемуся на чердаках и в подвалах Замоскворечья, еще и под двойной своей фамилией как Федорыч-Сивый, ругаясь, пытался отцепиться от гвоздя… Эта женская синтетическая шуба, доставшаяся ему в фонде «Милосердие» в жестокой борьбе с другими претендентами на секонд-хэнд, была, в общем, очень даже неплохой. И даже грела… если выпить водки… Но вот, поди же ты, лазить в ней по чердакам — сплошное зае… извините, мученье… Уж больно, паскуда лохматая, цепляется за что ни попадя!
Наконец он отцепился, оставив на гвозде клок розового длинного синтетического ворса. Цвет-то шубы Федорыча как раз не смущал… Может, потому что уже много лет Федорычу-Сивому не доводилось видеть себя в зеркале… Не было ни возможности такой, да и как-то в голову не приходило. Хотя эта лохматая шубенция, украшавшая лет тридцать назад, в эпоху модного нейлона, плечи какой-нибудь шикарной красотки, выглядела на Федорыче преуморительно… Во-первых, была она точно в тон его сизо-розового алкоголического носа… И вкупе с жутко лохматой, нечесаной головой и маленьким ростом давала эффект этакого барабашки, «розового чуда»… Нечто среднее между мультфильмовским домовенком Кузей и отбросом общества…
Во всяком случае, когда Федорыч выползал в своем наряде из подвалов на свет божий, случайно наблюдающие это явление прохожие торопели. А потом долго оглядывались, а некоторые даже терли глаза и пытались себя ущипнуть.
Но нынче Федорычу-Сивому не нужны были подвалы, из которых его вечно гнали более могущественные конкуренты. Нынче Федорыч-Сивый нашел себе чердак.
Произошло это случайно, можно сказать, чудом. Видно, судьба сжалилась: решила не дожимать кашляющего, пропитого и вшивого Федорыча… Изгнанный из подвала и отчаявшийся найти себе на ночь приют, Федорыч забился на верхний этаж и сидел, скрючившись, привалившись к стене… С тоской ожидая, что вот-вот его заметит кто-нибудь из жильцов, поднимет вой, вызовет ментов — и его выдворят и отсюда…
(Последнее время городские власти и всевозможный торговый люд брали на учет все больше и больше укромных уголков, дававших прежде приют бездомным. Вместо обшарпанных московских домов, с отворенными настежь, описанными подъездами, возникали отреставрированные — с закрытыми крепко-накрепко стальными дверьми и электронными кодами.)
Надежда устроиться на ночь поудобнее, понадежнее таяла с каждым часом…
Внизу хлопнула дверь… Кто-то не спеша поднимался наверх… Второй этаж, выше… Ах, паскуда, неужто дойдет до последнего?!
Конечно, под крышу вряд ли кто будет подниматься без дела… А какие тут у нормального человека могут быть дела?! Но Федорыч знал, что его легко можно обнаружить и не видя — хоть с первого этажа, хоть с улицы даже… Как это происходит, он не понимал… Но его всегда обнаруживали! Знающие люди объясняли ему, что находят его по запаху. Мол, исходит от Федорыча такой сильный, застарелый, кондовый запах, что не почувствовать его может разве что мертвый…
Сам Федорыч этого запаха не ощущал и не очень этим россказням про запахи верил… Но что находили его довольно часто, когда он вовсе не ожидал, — это да, так бывало…
Вот и сейчас кто-то все поднимался и поднимался наверх…
Вздыхая и кряхтя, Федорыч повернулся, чтобы устроиться поудобнее… И вдруг почувствовал, что стена, в которую он уперся плечом, в буквальном смысле проминается…
Сначала Федорыч решил, что у него глюк — дом-то был старый, толстенный, дореволюционной постройки, ну как он, такой, мог проминаться? Видно, Сивый настолько страстно желал раствориться, стать незаметным, чтобы его хоть на ночь оставили в покое, что навязчивая идея стала воплощаться в реальность, по крайней мере, в его воспаленном воображении…
Однако глюк не проходил.
А стена, продолжая крошиться, проминалась под тяжестью его тела, как стенка картонной коробки из-под бананов, из которых Федорыч когда-то строил себе домик на свалке… Крошилась и ломалась — до тех пор, пока в стене не образовалась настоящая, довольно внушительных размеров дыра…
Все было похоже на волшебное происшествие в каморке папы Карло… И объяснялось, по-видимому, тем, что верхние этажи многих двухэтажных толстостенных дореволюционных домов наспех надстраивали в тридцатые годы, пытаясь решить квартирный вопрос. И если несущие конструкции при этом скороспелом строительстве еще и отличались некоторой прочностью, то иные менее существенные перегородки делали чуть ли не из гипсолита… И теперь от постоянно протекающей крыши такая перегородка отсырела и не выдержала неожиданного натиска… Ведь, кроме Федорыча, на запаутиненном, всегда пустынном лестничном последнем — дальше только крыша! — пролете никто не пытался проверять ее на прочность.
Разумеется, все эти сложные соображения нисколько не занимали Федорыча-Сивого. Он работал, самозабвенно расширяя образовавшуюся дыру. И вскоре уже смог протиснуться сквозь нее внутрь… В темноту пахнущего паутиной чердака, который до этого времени был для Федорыча абсолютно недосягаемым и о котором он мог только мечтать…
Темно здесь было, жуть… Если на улице за узкими чердачными окнами тьма была немного подсвечена фонарями, то здесь хоть глаз выколи… Впрочем, этот недостаток оказался явно несущественным (ну, не книжки же Сивый собирался читать!) по сравнению с другим: крыша здесь, очевидно, протекала, и чердачное помещение, в которое столь чудесным образом попал Сивый, было, мягко говоря, отсыревшим. Мечта оказалась подмоченной, в буквальном смысле…
Федорыч попробовал устроиться в каком-то укромном уголке, но плесенная сырость стала пробирать его почти сразу. Все-таки был он уже староват для таких условий. Кости сразу заныли. Что угодно, как говориться, только чтоб было сухо. И он двинулся дальше, благо двигаться было куда…
Наткнувшись на дверь с каким-то проволочным крючочком, Федорыч благополучно ее преодолел и продолжил свое путешествие по запаутиненной, пребывающей во тьме анфиладе чердачных помещений, отмечая про себя, что местность становилась все суше и, стало быть, комфортнее.
Потом была еще дверь… Впрочем, Сивый сбился со счета — у него давно уже были проблемы даже с самыми простыми арифметическими действиями. Но очевидно было, что крыша здесь уже не протекала. И надежда, что скоро станет совсем сухо и комфортно, была вполне реальной…
Так, пробираясь на ощупь между всяческого чердачного хлама, Федорыч-Сивый и зацепился в конце концов своей лохматой шубой за гвоздь… Освобождаться пришлось долго.
Эта борьба за свободу так его сморила, да и ночь уже была столь поздняя, что Федорыч решил прекратить дальнейшие исследования неизвестной местности, то есть заснуть прямо там, где стоит. Тем более что, сделав еще пару шагов, наткнулся он, больно стукнувшись коленкою, на какое-то подобие дивана… Было здесь, конечно, не жарко, как, скажем, у труб котельной, но все-таки не так сыро, холодно и промозгло, как на улице. Да и Федорыч все-таки был в своей шубе… Которую если и снимал с себя когда, то уж, конечно, не перед сном, а в конце сезона…
В общем, устроился Сивый в своей шубейке на этом невидимом во тьме ложе, свернулся калачиком и захрапел, как храпят пьяницы и простуженные — совершенно оглушительно и беспробудно…
Продрав глаза, Сивый попробовал выяснить, где он, что он и все такое… Обычно, однако, просыпаясь, приступать к таким сложным воспоминаниям он не спешил…
Понял только, что утро, потому как увидел: сквозь мутное чердачное окно прорывался дневной свет… И вдруг припомнил вчерашнее: как получилась неожиданно дыра в стене — и он попал на пустой закрытий чердак, который… Это надо! — Сивый даже задохнулся от такой удачи — чердак может стать его домом! Вспомнил, как зацепился за гвоздь, как нашел какой-то диван… Федорыч похлопал ладонью рядом с собой — и вправду матрас какой-то — вот так подфартило! Он повернулся и…
В общем, утро, которое Федорыч встретил на своем столь счастливо обретенном чердаке, оказалось необычным даже для него, повидавшего в жизни всякого…
Федорыч просто-таки оторопел: прямо рядом с ним на старом матрасе от тахты, разделяя, так сказать, ложе, лежала мертвая баба.
Да какая: в длинном платье, с цветами на груди и, в общем, наверное, когда-то даже красивая, но сейчас уж слишком мертвая.
Федорыч столкнулся с ней, повернувшись, — нос к носу — как в супружеской постели.
Тленье и распад уже вовсю поработали над ее плотью, устояли перед ними только длинные роскошные волосы…
Это был страшный разлагающийся труп, и только Федорыч со своим сверхвысокой концентрации запахом бомжа мог не почувствовать, что лежит ночь напролет с мертвецом. Точно так же его запах мог не учуять только мертвый. Тихой сапой Федорыч сполз с дивана и, натыкаясь на чердачный хлам, пополз искать выход… Нашел наконец дверь, но она была закрыта, притом крепко. Тогда, стараясь как можно дальше держаться от бабы с цветами, он проделал путь, причем крайне долгий, в обратную сторону — к дыре, которую проломил ненароком в подъезде.
Коленки у Сивого тряслись… Он даже струхнул: а вдруг дырку уже замуровали и заделали, и ну как останется он теперь тут один на один с этой страстью…
Но дыра была… Никто ее не заделал.
Федорыч протиснулся в отверстие… И только оказавшись на улице, перевел дух. Мелко крестясь и оглядываясь, он потрусил по Ордынке, подальше от треклятого дома.
Во дворе старого московского дома, где «в том числе», то есть в числе других организаций и фирм, помещался и фонд капитана Дубовикова, были выставлены пластиковые столики — в линию.
Аня с поварешкой в руке, склонившись над большой кастрюлей, разливала суп…
Дубовиков не брал денег за свою помощь, а ей хотелось как-то отблагодарить его за хлопоты… Работа, помощь в благотворительности фондом как благодарность принимались…
Разноперые личности за столом резво уминали бесплатный суп, когда во дворе неожиданно появилась ватага шумных развязных черноволосых женщин в длинных пестрых юбках с маленькими детьми на руках… Они явно рассчитывали на халявный обед.
Аня посмотрела, сколько у нее осталось в кастрюлях супа…
В это время на пороге фонда появился Вихрь.
И остановился, увидев табор.
Женщины тоже остановились…
Дубовиков не произнес ни слова. Но то ли что-то можно было прочитать в его взгляде… то ли еще какая причина… Но цыганки тут же, подобрав юбки, развернулись и заспешили прочь.
— Что это они? — удивилась Светлова.
— А вот и то они… — многозначительно закивал Сивый, — знают, видать, что он их не переносит. Вот и побежали от греха подальше…
— Не переносит?
— Да уж… Знает кошка, чье мясо съела…
— Какое мясо… какая кошка?
— Да уж… Молва-то, она впереди человека летит…
— Какая молва?..
— Ну какая, какая… Это все знают…
— Что знают-то?! — не выдержала Анна тягомотины, которую с таинственным видом разводил розовоносый Федорыч.
— Да то!
— Ты скажешь наконец или нет?
Аня покрепче ухватила поварешку, демонстрируя бомжу, что терпение у стряпухи на пределе.
— А вот и то… Сеструху-то у Олега Ивановича ведь цыганки украли.
— Цыганки?!
Анна застыла с поварешкой в руке.
— Да уж… Добрый человек Олег Иванович, милосердный. А вот этих сорок вороватых — на дух не переносит…
Молчал, как заговоренный… Хотя пьяненьким бомж страсть как любил травить всякие истории… но тут молчал. Так ему было страшно.
Только однажды, наевшись бесплатного благотворительного супа, которым кормил время от времени бездомную братию фонд капитана Дубовикова, Сивый как-то оттаял и поделился со своим соседом:
— Представляешь, баба мертвая лежит на чердаке… Недели три, не меньше, вся уже того… А вот, веришь ли, на груди живые цветы свежие… И замок на двери новый… Ну, вроде как ходит к ней кто-то, понимаешь?
— Да ладно заливать-то… — Сосед фыркнул.
— Это я, по-твоему, про бабу заливаю?!
— Ну, про бабу верю… Мало ли народу по чердакам и подвалам валяется…
— А что тогда ругаешься, что заливаю?
— То и не верю, что цветы… Хрень какая-то…
— И не хрень, тебе говорят, а цветы…
— Какие цветы-то?
— Ну… ну… — Сивый напрягся, пытаясь вспомнить хоть какие-нибудь цветы, которые доводилось ему видеть в жизни… И чтоб не на клумбе в сквере, где ночуешь, а букет… С чем бы можно было сравнить тот букет на чердаке… — Ну, как это… На Восьмое марта! — Федорыч-Сивый задумался, извлекая из тайников детской памяти какие-то смутные букеты, даренные когда-то учительнице в школе… — Да нет… Не как на Восьмое марта… Даже лучше. Вот знаешь, невесту однажды видел — свадьбу играли… И они около парка из машины вышли и конфеты всем дарили… И у нее вот такой букет!
— Дорогой, что ли?
— Жуть! Жуть, какой дорогой…
Сивый замолчал, пытаясь переделить воображаемую стоимость букета на бутылки. Но циферки скакали в пропитой слабой голове — никак не давались!
— Эх! — крякнул Сивый с досады. Не зная, как еще объяснить Вьюну, что за букет он видал…
— Точно дорогой? — Вьюн задумался.
По весне и летом его бизнесом была кража букетов с могил… И он знал, что толкануть хорошие, не увядшие, только-только положенные на могилку цветы можно, при удачном раскладе, у входа в метро — неплохо…