– Туда нельзя! – встретили его шепотом перепуганные билетеры.

Показав удостоверение, Степа попросил провести его к месту происшествия. Администратор – крупная женщина с неприветливым лицом – проводила его к сцене через зал, в котором десять минут назад он так маялся.

Занавес был открыт, два тела неподвижно лежали на первом плане сцены, отчетливо выделяясь на полу розово-лиловыми одеждами. Наметанный глаз Степана сразу заметил, что произошли изменения – убраны стол и кресла. Актеры в гриме и костюмах жались друг к дружке у кулис, не сводили потрясенных глаз с тех, кто так и остался лежать в последней мизансцене. Здесь же, у портала сцены, находились и те, кто обслуживал спектакль – рабочие в робе, гример, реквизитор, костюмеры. Все не понимали, что произошло, молча следили за работниками правоохранительных органов, которые бродили по сцене, казалось, бесцельно.

Крашенная в белый цвет и в крупных кудрях женщина что-то вполголоса рассказывала старшему опергруппы, кутаясь в вязаный жакет, хотя в театре было не холодно. Он заметил Заречного, идущего по залу, пошел навстречу, оба поздоровались за руку.

– Тут кое-что убрали со сцены, – сразу обратился Степа ко всем. – Верните на место стол и кресла.

Рабочие ринулись за кулисы, принесли мебель. Стол оказался пуст.

– Кто трогал со стола посуду? – строго спросил Степа и объяснил старшему опергруппы Микулину: – Я был на спектакле. Граждане, кто трогал посуду?..

– Я... – заблеяла пожилая женщина, испуганно мигая веками.

– Послушайте, – кисло протянул Микулин, – разве не смотрите кино? Разве не знаете, что трогать в таких случаях ничего нельзя?

– Но... понимаете... – продолжила та, – у нас выстроен поклон. Как только дают последнюю реплику – идет занавес, а мы за занавесом... тоже идем. Мы должны убрать реквизит и мебель... Это поставлено режиссером. Актеры кланяются уже на пустой сцене... Я и забрала со стола... чтобы рабочие не разбили посуду... она дорогая.

– Но актеры кланялись перед занавесом, – припомнил Степа.

– Да, сегодня, – подтвердила женщина в кудряшках. – Потому что Ушаковы не встали после... а обычно они встают и идут на поклон...

– Где она? – тихо простонал Микулин. – Посуда где?

– Принести? – и старушка живо побежала за кулисы.

– Стойте! – остановил ее Микулин. – Теперь лучше не касайтесь никаких предметов, вам понятно? (Старушка несколько раз подряд кивнула.) Граждане, никто не должен касаться предметов на сцене и за кулисами. Мда... Уфффф! А теперь просим всех покинуть сцену. Идите к себе... где обитают ваши артисты? – спросил кудряшку.

– В гримерках, – отрапортовала та.

– Вот туда и идите. Освободите место для работы.

– Мы ничего не заметили, – оправдывалась за всех кудряшка. Она была еще и маленького роста, но с внушительным бюстом. – Вернее, заметили потом, когда они не поднялись. А сначала не заметили. Я помощник режиссера, слежу за порядком на спектакле, вдруг слышу – не те реплики. А я даю команду осветителям и звукорежиссеру. Они лишь по моей команде меняют свет и музыку. Смотрю в пьесу – не то говорят, Фердинанд вообще ни слова, лежит...

– Идите, – снова приказал Микулин.

Артисты и все прочие, с опаской поглядывая на трупы, побрели за кулисы. Микулин, дождавшись, когда они освободят сцену, повернулся к Степе, указал подбородком на два тела:

– Ты ничего не заметил во время спектакля?

– Честно скажу, даже не догадался, что они на самом деле... Думал, играют. Понимаешь, они выпили лимонад с ядом. Я этого момента не видел...

– Ты же смотрел! – обалдел Микулин.

– Выслушай сначала. Я не видел, как они пили, потому что дремал. Моя Янка видела, она в машине, может рассказать подробно. Позвать?

– Зови, – махнул рукой Микулин, которому жутко не хотелось заниматься этим делом, да ничего не попишешь, придется. Ему тридцать восемь, время к пенсии несется, а за долгую службу подобные ситуации надоели. Да и сердце пошаливает без положительных эмоций. Где ж им взяться, положительным эмоциям, при такой работе?

Через пару минут Яна шла по центральному проходу, разделявшему зал на две половины, с неописуемо важным видом. Ступив на авансцену, резко затормозила перед трупами, ахнула и прикрыла рот ладошкой. Да и как тут не ахнуть?! Только что видела актеров живьем, а теперь они...

У обоих были открыты глаза, на лицах толстый слой грима, особенно у женщины, румяна, тени. Она лежала на спине, раскинув в стороны руки и опустошенно уставившись вверх. Актер покоился на боку, устремив взгляд исподлобья за кулисы. Из-за грима актеры выглядели манекенами, а не людьми, небрежно брошенными куклами. Гнетущая атмосфера, какое-то непонятное напряжение, витавшее в воздухе, да оперативники, исследующие площадку и тела двух актеров, ясно говорили: здесь, на сцене, произошло нечто страшное. Но что?

– Яна, расскажи-ка тот момент, когда они пили яд, – попросил Микулин.

– Они по-настоящему выпили яд?! – едва выговорила Яна, еще не оправившись от шока.

– Этого пока никто не знает, – промолвил Микулин, лениво прохаживаясь по авансцене. – Но оба умерли во время спектакля. Меня интересует все, что они делали до этого. Рассказывай.

– Он, – указала она глазами на актера, игравшего Фердинанда, – кинул в бокал лимонада яд...

– Как кинул? Куском? Влил? Высыпал? – забросал вопросами девушку Степа.

– Ты же сам видел... – недоуменно протянула Яна.

– Я забыл, – нашелся он.

– Он высыпал белый порошок. Бокал стоял на столе... такой большой бокал, из прозрачного стекла. Так вот Фердинанд подошел к нему и высыпал. Это было хорошо видно, мы ведь в пятом ряду сидели. Потом выпил половину. Вот так, – повернулась Яна и поднесла ко рту воображаемый бокал. – Боком к нам стоял и пил. Затем заставил выпить Луизу. Она пила медленно, красиво пила. Мне так плакать хотелось, когда она пила. А после стала умирать...

– Эй, кто-нибудь! – крикнул Микулин за кулисы. Мигом примчалась кудрявая блондинка с бюстом. Явно подслушивала, потому что так быстро примчаться можно было, только стоя вблизи сцены. – Нам нужен бокал, из которого пили артисты. Где он?

– В реквизиторском цехе у Олимпиады Яковлевны, – выпалила кудряшка.

– Проводите нас к ней. А ты, Яна, иди. Ребята, – обратился он к милиционерам, – составляйте протокол, фотографируйте, а Петрович пойдет с нами. Бокальчик надо... Ай, да там теперь пальчиков море.

Петрович – криминалист со знаком качества. Это пожилой, подвижный, умный и красноречивый человек с плешью на голове в окружении седых волос, почему-то всегда торчащих в разные стороны. Многие утверждают, что ему по силам раскрыть преступление без следователей и оперативников. Конечно, подобное утверждение не что иное, как комплимент, тем не менее знания у него колоссальные и в разных областях, но касающихся его деятельности. Он оторвался от трупов, последовал за кулисы.

– А можно с вами? – попросилась Яна.

– Нельзя, – отрезал Степа. – Жди меня в машине.

Вспыхнув, Яна ушла, как и пришла, прошествовав по залу. Кудряшка с бюстом повела Степу, Микулина и Петровича узкими и темными переходами, доверительно докладывая:

– Олимпиада Яковлевна заведует реквизиторским цехом, сегодня не ее спектакль, но вела она...

– Что значит – вела? – осведомился Степа.

– Ну, готовила все, что актерам требуется по сценарию, что они пьют или едят. У нас два реквизитора, за каждым закреплен спектакль, который они обслуживают. Так все работают: парикмахеры, одевальщицы, помрежи... то есть помощники режиссера. Прикиньте, не успеешь глазом моргнуть, а Олимпиада уже все убрала. Как метеор. У нас из-за нее постоянно накладки! Все время забирает то, что еще нужно на сцене, и уносит в цех. Домой торопится! В семьдесят лет и торчала бы дома... Мы пришли.

В небольшой комнате, заваленной всяческим хламом, или реквизитом, Олимпиада Яковлевна сидела на стуле, вытянувшись в струну. Увидев вошедших людей, дернулась, словно перед ней предстали монстры. Она действительно очень быстрая, с таким же быстрым лицом и быстрыми глазами, бегающими туда-сюда со скоростью белки в колесе.

– Так, – сказал Микулин, садясь на стул и обращаясь к Олимпиаде Яковлевне. – Ничего больше не трогали? (Она мотнула головой, мол, нет.) Вы подаете реквизит и еду актерам. В чем вы подали лимонад?

– Вот, – подскочила она и, протянув руку к столу, взяла стеклянный кувшин с лимонной жидкостью. – В этом и подала. Там еще есть напиток... Я разбавляю «Инвайт».

Микулин безнадежно закивал и посмотрел на Степу. Взгляд его означал: ты таких идиоток видел? Только что сказал не трогать, а она...

– Поставьте, – проговорил Микулин. Олимпиада Яковлевна чуть ли не бросила кувшин на стол, как бросила бы ядовитую змею. – Бери, Петрович, кувшин и бокал, снимай отпечатки, потом оформим изъятие. Так. А скажите мне, что сыпал в бокал артист, играющий... э...

– Фердинанда, – подсказал Степа.

– Сахарную пудру, – живо ответила Олимпиада Яковлевна. – Всего половину чайной ложечки. Даже меньше...

– Сахар, – повторил Микулин. – Очень хорошо. Где брал сахар ваш артист?

– Мы всегда приносим сахарную пудру ему в гримерку. У нас актерам надо все в руки давать, памяти никакой, забывают, выходят на сцену без реквизита. А потом помощники режиссера на меня докладные пишут директору.

– В чем приносите сахар?

– Бутафоры сделали коробочку, такую, маленькую... – она нервно изобразила большим и указательным пальцами величину коробочки. – По типу табакерки. В этой коробочке приносила.

– А где держал он коробочку?

– Во внутреннем кармане камзола. Я ему даю в руки, а он при мне кладет в карман. Потом актер на спектакле сыпал пудру в бокал, после прятал туда же.

– Еще вопрос, – это уже Степа взял на себя инициативу. – Где находились бокал и кувшин перед тем, как их вынесли на сцену?

– За кулисами, там стоят специальные столы. Я готовлю весь реквизит перед спектаклем, а когда происходит смена картин, выношу на сцену. Или артисты сами со стола берут, а я слежу, чтоб не забыли взять. Им все время напоминать...

– Значит, кувшин и бокал стояли за кулисами долгое время без присмотра? – уточнил Степа.

– Не долгое, – возразила Олимпиада Яковлевна. – Кувшин и бокал на подносе я приношу в конце первого акта, перед антрактом, чтобы не загромождать стол. Актеры неаккуратные люди, заденут посуду, разобьют. У нас из шести бокалов осталось два...

– Тогда я примерно могу сказать, сколько времени бокал и кувшин находились за кулисами до того, как их вынесли на сцену, – приблизительно час пятьдесят, – сообщил Микулину Степа.

– Знаете, молодой человек, – с чувством горькой обиды произнесла она, – я на театре сорок лет. На моей памяти ни один актер не умер на сцене, потому что ел или пил там. Что же мне, охранять прикажете реквизит? Простите, но реквизит находится с обеих сторон сцены, а я на две части разорваться не могу.

Старушка шмыгнула носом, а минуту спустя и вовсе расплакалась. Она чувствовала себя виноватой, как будто сама подсыпала яд. И в гадючьих глазах Катьки Кандыковой светилось: ты, старая клюшка, отравительница.

– Олимпиада Яковлевна, – обратился к реквизитору Степа, – почему вы вели спектакль? Ведь сегодня не ваша очередь.

Она бросила красноречивый взгляд в сторону помрежа, который должен был сразить наповал Катьку Кандыкову: успела доложить, мерзавка! Та одарила ее в ответ ехидной миной, сменившейся видимым торжеством, а затем все внимание переключила на главных действующих лиц – ментов.

– Это и спектакль не мой, его ведет Галочка, – оправдываясь, сказала Олимпиада Яковлевна. – Но я знаю все спектакли, это входит в мои обязанности, того же требую и от Галочки. При необходимости мы подменяем друг друга...

– Так что случилось? – настаивал на конкретном ответе Степа. – Почему вы сегодня подменили Галочку?

– Да что ж тут особенного! – всплеснула руками Олимпиада Яковлевна. – У Галочки свекровь приезжает, она отпросилась. Что тут преступного?

– Ничего, – заверил Степа.

После этого «ничего» менты задумались. Олимпиада Яковлевна, понимая, что задумчивость связана с кувшином и бокалом, сквозь горькие слезы пролепетала:

– Я этого не делала.

– Что именно? – равнодушно полюбопытствовал Микулин, даже не взглянув в ее сторону.

– Я не травила актеров, – жалобно всхлипнула Олимпиада Яковлевна. – Они на всех спектаклях пили «Инвайт» и оставались живыми...

– А кто здесь говорил об отравлении? – невесело усмехнулся Микулин. – Пока не было экспертизы и вскрытия, никто не может сказать, в результате чего наступила смерть. Так что успокойтесь.

– Да? Успокойтесь? – справедливо вознегодовала Олимпиада Яковлевна. – Мне теперь прохода не будет. Вон эта (кивок в сторону Катьки) всем разнесет, что из-за моего реквизита... актеры...

– Не разнесет, – убежденно произнес Микулин, в упор посмотрел на кудряшку с бюстом и внушительно сказал: – Запрещается разносить в интересах следствия.

Покинув убогое помещение с громким названием «реквизиторский цех», Степа и Микулин в сопровождении кудряшки направились в гримировальную комнату.