Дмитрий. Февраль, 1997
Дмитрий едва успел схватить девушку за плечо и рвануть к себе, не то она сорвалась бы вниз. Мелькнула совершенно неуместная в данной ситуации обида: вроде бы отродясь не отшатывались от него девушки, скорее наоборот – гроздьями вешались, так что стряхивать приходилось. Неужели он так поплохел с годами? Посмотрела бы, между прочим, на себя!
Внимательнее вгляделся в грязно-серое лицо, на котором слезы промыли две бледные дорожки. Волосы тоже забиты пылью и мельчайшими осколками кирпича, ветер сбил их в причудливую массу неопределенного цвета. Одежда… Бог ты мой, как же она замерзла, бедняжка! Хоть и теплый нынче декабрь, но простоять столько времени на сквозном ветру, на высоте, не понимая, жива ты вообще или уже нет… И она еще держится, не вопит, не бьется в истерике, еще способна думать, нравится или не нравится ей то лицо, которое она сейчас видит!
И тут Дмитрий понял: а ведь лица-то его она как раз не видит. Перед ней золотисто-желтая, непроницаемая поверхность, в которой, как в выпуклом зеркале из комнаты смеха, отражается ее собственное измученное лицо. Немудрено испугаться…
Чертов козырек! Дмитрий с силой сдвинул его наверх, сделал самую ослепительную улыбку:
– Ну что, так лучше?
Пойми этих женщин! Она снова отшатнулась, а поскольку цеплялась при этом за Дмитрия, они едва не свалились вместе.
– Поосторожнее попрошу, – сердито сказал Дмитрий. – Еще один такой же ваш порыв, и мы оба – фью! – вниз, со скоростью девять и восемь десятых метра в секунду!
– Откуда вы знаете, с какой скоростью мы будем падать? – недоверчиво спросила она.
– Вернее, с ускорением, – поправился Дмитрий. – С нормальным земным ускорением – джи равно девять и восемь десятых метра в секунду. В школе по физике проходили?
– Ах да, – сказала она как-то не очень уверенно. – Я просто… не ожидала.
Чего, интересно? Что он знает про ускорение? Ладно, Дмитрий не стал вдаваться в подробности, не ко времени, да и глупости вообще. Ясно одно: если ее так шатает из стороны в сторону, и речи быть не может, чтобы она смогла пройти по карнизу сама.
– Вас как зовут?
– Лёля…
– Ляля? – не понял Дмитрий.
– Лёля! Не Ляля, не Люля, а Лёля! – вдруг разъярилась она.
Лёля! Дурацкое имя, кукольное какое-то. Ладно, какая разница?
Дмитрий расстегнул страховку и, быстро опоясав девушку, щелкнул карабином: – Давайте уходить отсюда. Вы, наверное, жутко замерзли.
– Да, – кивнула Лёля. – А как уходить? Куда?
– Вон к той балке, видите? Там «станция», оттуда спокойно спустимся вниз.
– На чем? – спросила она глухо. – На фуникулере? Какая еще станция, что вы мне голову морочите?
– «Станция» – это любое место, где можно закрепить систему КСГ-1, то есть систему Кошевника, предназначенную для спасения с высоты, – спокойно пояснил Дмитрий, всматриваясь в темно-серые, почти сплошь залитые зрачком, но все равно как бы незрячие от страха и усталости глаза.
Странно, откуда взялось ощущение, будто он уже где-то видел эту самую Лёлю? Или просто прав Разумихин, говоривший, что человек, которого ты спасаешь, на какое-то время становится для тебя ближе и роднее всех в мире, в нем словно бы смыкается и его, и твоя жизнь, в эти минуты он как бы часть тебя самого? И что же это Разумихин все прав да прав! Вот ведь уверял, будто на людей успокаивающе действует подробное разъяснение всех твоих планов и обстоятельное описание снаряжения, – и в самом деле: зрачки уменьшились, в глазах появилось осмысленное выражение.
– Вон там спасательные тросы и есть такая сидушка, – продолжал Дмитрий, умалчивая о том, что сидушка представляет собой брезентовый треугольник, больше всего напоминающий подгузник какого-то гигантского младенца, и называется «косынка». – Поедете с удобствами. И хоть это мало напоминает фуникулер, но здорово похоже на подвесную канатную дорогу. Например, как в Бакуриани. Вы бывали в Бакуриани? Для горнолыжников рай земной. То есть был рай в прежние времена, а как теперь, не знаю. Вот что, слушайте, Лёля: сейчас мы с вами в три шага перейдем этот карниз, а со «станции» спуститься уже нет проблем. И вы не бойтесь, я вас страховкой обвязал, теперь при всем желании не разобьетесь!
– Да вы что? – крикнула девушка, и глаза ее опять стали безумными. – Я боюсь высоты, я больше всего на свете боюсь высоты, я не смогу, тут и курица не пройдет!
Дмитрий вздохнул. Ну, началось!
– Курица, может, и не пройдет, – кивнул так покладисто, как только мог. – Нет у нее такой жизненной задачи! А у нас есть. Я же прошел – и вы пройдете.
– Я сорвусь, упаду!
– Ну и что? А веревка страховочная? Самое страшное, что с вами произойдет, – повиснете вон под той балкой и будете дожидаться, пока я вас не втяну наверх.
– Ладно, я буду болтаться, а вы? – спросила настырная девица. – С вами что будет, если вы сорветесь?
Это было так смешно, что Дмитрию даже расхотелось снова обижаться:
– Шутите, девушка? Я все-таки альпинист, хоть и бывший.
– Нет, а все-таки? – не унималась она. – Я, если что, буду болтаться под балкой, а вы со скоростью девять и восемь десятых…
– С ускорением, – машинально поправил Дмитрий.
– Да какая разница? – жалко усмехнулась она. – Нет, я так не хочу. Это же ваша страховка, вы ее с себя сняли. Я с места не тронусь, пока вы тоже чем-нибудь не обвяжетесь!
– Теряем время, – сердито сказал Дмитрий. – Вместо того чтобы с вами лясы точить, я должен искать живых людей. Пошли по-быстрому. Я впереди, вы за мной.
Он и моргнуть не успел, а Лёля мгновенно расстегнула карабин, сдернула с себя страховку и подала ему. – Идите. Спускайтесь, ищите. Правда, что я вам тут зубы заговариваю? Идите, идите! Я с вами побыла – и немножко полегче стало. Теперь я как бы не одна останусь. Вы работайте, а за мной пусть пришлют вертолет. Ну что вы на меня смотрите, как на дуру? Я видела в кино, как людей снимали с верхнего этажа какого-то небоскреба на вертолете. Кстати, может, и там, наверху, еще кто-то спасся. Их бы тоже заодно вертолет подобрал. Нет, ну что вы так смотрите?!
Дмитрий смущенно моргнул. Почему не оставляет ощущение, будто он уже видел эти глаза?
– С небоскреба, говорите? – переспросил задумчиво. – Нет, боюсь, тех, кто мог остаться на верхних этажах, тоже придется снимать мне или другим ребятам. Вертолет, конечно, штука хорошая, но не для здесь. Высота не очень большая, так что представляете, какую пылищу он винтом поднимет? До небес! Жди потом, пока снова уляжется. Этак мы весь фронт работ потеряем. Кроме того, не поручусь, что вся эта конструкция не развалится от вибрации. Тогда и вы, и те, кто может быть сверху, погибнете наверняка. Я уж не говорю, что все это рухнет на еще не разобранный завал, и тогда у тех, кого сейчас пытаются откопать, вообще не останется ни единого шанса. Это понятно?
Лёля кивнула.
– Пойдем по карнизу?
Вздрогнула, вскинула беспомощные глаза:
– Только вы привяжитесь тоже. Вместе со мною, тут ведь хватит веревки!
Дмитрий на миг зажмурился. Интересно, замужем она или нет? Если нет еще – вот достанется кому-то счастье, будет непрестанно с мужиком пререкаться, слово за слово цеплять. А ведь корабль должен вести капитан!
– Поясняю, – сказал как мог спокойнее. – Карниз хоть и довольно надежен, а все-таки это не улица Большая Покровская. Я по нему пройду спокойно, однако, если вы оступитесь, мы сорвемся и повиснем оба. Не уверен, что мои восемьдесят кэгэ и ваши… сколько? Семьдесят два, три?
– Шестьдесят семь! – выдохнула она зло. – А рост, если вас это интересует, сто семьдесят три! Объем…
– Не уверен, значит, что мои восемьдесят и ваши шестьдесят семь веревка выдержит, – перебил Дмитрий, хотя с неохотой: во-первых, веревка рассчитана на гораздо больший груз, во-вторых, предмет разговора стал очень интересным. Но хватит тратить время на болтовню! – А если даже и так, кто нас обоих потом спасать будет? Придется отвлекаться кому-то из ребят снизу, а у них и без нас забот хватает. Доступно?
– Доступно, – опустила голову девушка. – Знаете, у меня такое ощущение, что вам жутко противно спасать меня – именно меня! Но сейчас-то вы видите, что я совершенно ни в чем не виновата, не то что в прошлый раз. Я честно не хотела идти к Свете, меня мама заставила… О господи! – Из ее глаз вдруг хлынули слезы: – А где же Света, что с ней?
Дмитрий покрепче сцепил зубы. Юра Разумихин говорил, что спасателю довольно часто приходится становиться психотерапевтом. Но что приходится чувствовать себя санитаром в отделении для буйных, речи не шло… Какой прошлый раз? Почему противно? Она заговаривается, эта Лёля?
Странно, однако, но у Дмитрия почему-то отлегло от сердца, когда он понял: девушка в этот злополучный дом попала случайно, квартира, от которой остался только порог ванной комнаты с осколками кафеля, не ее квартира, и там, под завалами, не погребена ее семья, может быть, муж… Ей и так сегодня досталось, бедняжке, чтобы оплакивать еще какую-то потерю. Хотя эта Света… Ну, кем бы Света ни была, ей Дмитрий уже вряд ли может помочь. А вот этой несчастной плачущей девочке, которая еще и пытается заботиться о ком-то, кроме себя, – может.
Опять обнял ее, не намереваясь отпускать, даже если начнет вырываться.
– Подожди плакать, ладно? – шепнул, утыкаясь в холодные, пахнущие пылью и ветром, сбившиеся пряди. – Потом, когда спустимся, будешь плакать сколько хочешь. Я сам готов тебе слезы утирать хоть всю оставшуюся жизнь. Но сейчас надо идти на «станцию». Ты воспаление легких скоро схватишь, и вообще силы кончатся, а у меня еще работы выше крыши.
Да… непорядки у Димы Майорова сегодня с русским языком. То стращал девушку, что доберется до нее, теперь вот… Чего в этом доме уже нет – так это крыши. Ветром он крыт, вот что!
– А ты на меня уже не сердишься? – прошептала Лёля, прижимаясь так, словно он был вовсе не чужим человеком, а родным братом по меньшей мере. Впрочем, Разумихин предупреждал, что для спасаемого спасатель тоже становится самым близким человеком, в нем воплощается весь мир… на какое-то время, конечно!
– Да ну, глупости, на что сердиться? – сказал Дмитрий, опять переставая хоть что-то понимать. – Со всяким может случиться.
– А ты долго тогда злился? – выдохнула Лёля ему в шею, и Дмитрий почему-то перестал чувствовать себя братом. То есть в общечеловеческом смысле – это пожалуйста, сколько угодно. Но братом конкретно вот этой девушки… Нет уж!
– Сразу перестал, – пробормотал, уже совершенно не соображая, что говорит.
– Ну хорошо. – Она со вздохом отстранилась. – Потом я у тебя еще раз попрошу прощения как следует. Ладно, я согласна идти.
Дмитрий едва не спросил – куда, поймал слово на самом кончике языка. Вот был бы прикол!
Он шел первым, велев Лёле держаться за его пояс. Риск налицо, конечно: вздрогнет, дернется – и запросто сорвет его с карниза. Но… опять же премудрый Разумихин уверял, что спасаемому легче, когда есть тактильный контакт со спасателем. Насчет обратной связи Разумихин умалчивал, однако Дмитрий подумал, что наконец-то он и сам может кое-чему научить своего многоопытного наставника. Обратная связь имела значение, и очень даже немалое!
Был острый момент, когда под Лёлиной ногой вдруг обломился осколок кирпича… К счастью, Дмитрий в это время уже стоял на балке и смог не только сохранить равновесие, но и выдернуть Лёлю с карниза прежде, чем она успела испугаться.
Сразу же велел ей сесть верхом на балку и держаться покрепче. Облегчение – это самое страшное. Рано им еще расслабляться!
– Это сидушка? – спросила Лёля, увидев «косынку», но больше ничего не говорила, только покраснела, когда Дмитрий пропустил один конец «косынки» ей под попу и запеленал, защелкнув на поясе карабин.
Дмитрий сделал отмашку Разумихину, который уже стоял наготове. Тот сразу понял и отошел чуть ли не на всю длину троса, увеличивая угол спуска и делая трассу как можно более пологой. Есть разница – падать отвесно вниз, пусть и по спасательному тросу, или спокойно съезжать по наклонной!
– А ты? – вцепилась вдруг в Дмитрия Лёля, когда он уже почти сказал: «Ну, с богом!» – Ты не спустишься?
Он нерешительно задрал голову, вглядываясь в верхние перекрытия. Вообще-то, наоборот, намеревался подняться… Хотя мало вероятности, чтобы кому-то еще так фантастически повезло, как Лёле. Наверняка людей с верхних этажей смело ударной волной… И Разумихин, словно угадав его намерение, машет снизу: спускайся, мол!
Вот поднес к лицу телефон.
– Слышь, Дима? Все в порядке? – забормотала в ухе «улитка». – Что, трудный случай? Не хотел тебя раньше отвлекать. Спускайся, нет там никого, наверху. Напротив как раз дом строят, крановщик по нашей просьбе проверил. Пусто. Как понял, прием?
– Понял, спускаюсь, – громко сказал Дмитрий, наклоняя голову, хотя ларингофон и так был под подбородком. – У меня порядок. Ловите нас там.
Разумихин опять махнул.
– Вот видишь, команда спускаться, – улыбнулся Дмитрий. – Сейчас тебя отправлю, а потом и…
– Можно как-нибудь вместе? – умоляюще шепнула Лёля. – Чтобы я за тебя держалась. А то у меня вдруг голова закружилась…
Даже под слоем пыли было видно, что ее лицо еще больше побледнело, глаза ввалились. И губы побелели. Для нее всего этого слишком много, чересчур!
– Вместе так вместе, – согласился Дмитрий. – Даже лучше, потому что у меня есть стопер, а у тебя его нет. – Он пощелкал рычагом фиксатора. – Например, тебе станет страшно на скорости, я р-раз! – и остановлюсь. Повисим немножко и дальше поедем.
Она вдруг закрыла глаза. Дмитрий окликнул, но Лёля не отвечала.
Ладно, хватит трепаться. Поехали!
На всякий случай Дмитрий надел на нее свою каску: мало ли что! Голова сразу озябла. А как же должна была замерзнуть она?!
Стопером воспользоваться не пришлось – Лёля не изъявляла желания приостановиться и «повисеть». По сути, можно было обойтись также и без «косынки» – Дмитрий держал девушку на руках. Кажется, она была в обмороке. А может, совершенно обессилела.
Внизу их принял Разумихин, сразу подбежали врач и санитары с носилками: «Скорая» первой прорвалась во двор между грудами аккуратно разрезанного железа. И пожарные, и спасатели вовсю работали бензорезами, кромсая гаражи.
Когда Лёлю положили на носилки, она вдруг открыла глаза.
– Дима, ты где? – позвала, слепо шаря вокруг руками.
Он подошел, изо всех сил пытаясь вспомнить, когда же успел назвать ей свое имя. Точно ведь не называл!
Она приподнялась, цепляясь за его плечи.
– Лежи, лежи!
– Ничего. Ты возьми свою каску, а то простудишься. Я уже ничего. Ты не знаешь, тут можно откуда-нибудь позвонить? Вдруг мама как-нибудь узнает про взрыв – она ведь с ума сойдет. И надо Светиному мужу сообщить, у них же здесь только мастерская, а живут они…
Она вдруг осеклась, уставилась расширенными глазами куда-то за спину Дмитрия. Он обернулся и досадливо качнул головой. Ч-черт, это она увидела, как укладывают в трупный мешок искореженное, изломанное тело женщины в брюках и обрывках того, что раньше было длинным толстым свитером. До чего же неудачно!
Книга с салфеточками и кружавчиками, до сих пор сиротливо валявшаяся на газоне, вдруг под порывом ветра встала дыбом, перевернулась и смешно полетела прочь, весело перебирая страницами…
– Света. Это тетя Света! – пробормотала Лёля – и безжизненно рухнула навзничь.
Разумихин выругался сквозь зубы:
– Долбаки, нельзя ей было это видеть, всех ваших матерей в бога и в душу!
Дмитрий глянул изумленно: слышать такое от своего учителя и друга ему еще не приходилось. И вдруг – словно в лицо его ударили! – понял, почему Лёля знала, как его зовут, вспомнил, где и когда видел ее… И теперь он мог спокойнее смотреть, как носилки ставят внутрь «Скорой», как та выруливает со двора, а на ее место въезжает другая машина.
Ничего. Теперь-то он ее найдет!
