Глава 3
Лидка ворвалась в столовую в тот момент, когда Сашка и Виктория уже допивали утренний кофе, и тут же обрушила на них шквал своего негодования.
— Ну почему, скажите мне, почему я обо всем узнаю последней?! — взвизгнула она со слезами на глазах и плюхнулась на свободный стул.
Благо свободных стульев в это время имелось предостаточно. Отец, Виола и Борис давно должны были уехать по делам, Сашкины друзья обычно подтягивались в их дом только к полудню, так что в столовой, кроме двух дам, больше никого и не было.
— И Вовочка тоже хорош! — плаксиво заключила Лидка. — Ни словом не обмолвился о твоем приезде!
— Лида, ты не меняешься, — улыбнулась Виктория, потом встала, подошла к двоюродной племяннице и заключила ее в объятия. — Здравствуй, дорогая!
— В этом доме мне никто ничего не говорит. Я для них — пустое место, — грустно заявила та.
— Пустое место не селят в отдельных апартаментах, — тетушка нежно погладила ее по голове, как маленькую капризную девочку. Впрочем, несмотря на свои 30 лет, Лидка по своей сущности и была таковой.
— Нет, ну почему я ничего не знала, а? — она обратила гневный взгляд на Сашку.
— Понятия не имею, — хмыкнула та. — Последнюю неделю все только и говорили о приезде Виктории.
— Вот видишь! — Лидка всхлипнула. — Всегда так. Шепчутся за спиной.
— Во вторник у нас прием. Это чтобы ты потом меня не упрекала. Я предупреждаю, — Сашка встала из-за стола.
Не то чтобы она Лидку не любила, просто старалась держаться от нее подальше. Та умела вывернуть ситуацию так, что любой человек, находящийся в ее поле зрения, нес ответственность за ее неудачи, за плохую погоду, за положение в стране, за то, что ее кто-то нечаянно толкнул на улице, словом, за все то, что на этот момент отравляло ее существование. И Сашка была не единственной, кому не очень хотелось попадаться Лидке на глаза, — все с ней общались через «не хочу». И только два человека находили с ней общий язык — Аркадий Петрович, который просто не воспринимал ее жалобы и упреки, да Виктория.
Сашка решила оставить их вдвоем, хотя и считала это несправедливым. Во-первых, Вика — ее родная тетя, а Лидке — лишь двоюродная. Во-вторых, им самим так и не удалось поговорить по душам. Вчера было не до того — слишком много посторонних. Когда все разошлись, шел уже третий час ночи, какие тут разговоры. А сегодня вот только собралась Сашка рассказать тетушке о том, чем жила последние пять лет без нее, как явилась Лидка. Вообще-то Сашка имеет законное право послать ее к чертям, выдворить из столовой, но не больно-то поговоришь в таком случае: тут же начнутся все эти Лидкины истерики, вызывание «Скорой помощи», стенания и собирание вещей, чтобы покинуть этот негостеприимный дом. Хорошо, если дело окончится только этим. Однажды Лидка даже в бассейн ходила топиться, потому что ей мороженое подали подтаявшее. Все съели какое было, а она прицепилась, мол, всем нормальное, а мне — самое плохое. С этим и понеслась к бассейну. Еле откачали. Не Лидку, разумеется, — та споткнулась по дороге, растянулась и закончила вечер, рыдая в розовых кустах. Откачивали Виолетту, у которой ухо заложило от Лидкиного крика.
Вот такой дурдом!
Сашка решила переждать в библиотеке. Просто пора хоть немного заняться английским. Не в том смысле, что учить — она превосходно знала язык, иначе не намеревалась бы поступить в Хьюстонский университет, — нужно было подбить программу местных колледжей: дочитать в конце концов Сэлинджера, кое-что посмотреть из Курта Воннегута на их родном языке. А то явишься на журналистский факультет со своими русскими представлениями о тамошних классиках литературы. Несолидно.
Библиотека располагалась в правом крыле дома, там, где находились спальня, приемная и кабинет отца. А поскольку его в такой час уже дома быть не могло, то Сашка бодрой поступью направилась по широкому коридору третьего этажа. Вообще-то ходить тут, когда отец находится в кабинете, не приветствовалось. Когда он работал, то не любил посторонних шумов, даже шаги по мягкому покрытию в коридоре его раздражали. Но теперь же его нет? Сашка даже подпрыгнула, постаравшись приземлиться с особо циничным грохотом. Никто на нее не цыкнул. Осмелев от безнаказанности, она решила вспомнить занятия в балетной академии прямо здесь, посреди коридора и, собравшись, прыгнула в пируэт. На сей раз приземление вышло неудачным: нога подвернулась, и она растянулась на полу.
В этот момент дверь отцовской спальни приоткрылась. Так, словно кто-то собрался из нее выйти, но задержался на минуту. Сашка замерла, сидя на ковре враскорячку. Из спальни послышались голоса.
— Знаешь что, Аркаша, можешь меня убеждать как угодно, но ты поступаешь нечестно! — обиженно заявила кухарка Галя.
К великому удивлению Сашки, отец, которого она считала давно отбывшим на работу, глухо ответил:
— Галюнь, я просто устал. Я не в силах сейчас начинать кампанию по твоей легализации. Просто не в силах. Отложим.
— Но это же прекрасный повод! Вся семья в сборе, даже твоя сестра. Когда, если не сейчас? Если я появлюсь с тобой на приеме…
— Да ты хоть думай, как это будет выглядеть! — с неожиданной силой взревел отец. — Удар для девчонок, удар для Вики. В конце концов, это ее праздник ты собираешься испортить!
— Испортить? — Галя повысила голос. — Испортить?! Ну еще бы — кухарку вывести в свет в бальном платье. Большего унижения и придумать нельзя! Неужели ты не понимаешь, как меня обижаешь? Я ведь человек, я женщина. — Тут повисла пауза. Вопрос остался без ответа. Тогда Галя сама ответила, тихо и грустно: — Ну конечно, ты понимаешь. Это я ничего не понимала до сих пор. Я надеялась на что-то. Вернее, я надеялась, что ты действительно сделаешь меня равной, что когда-нибудь представишь всем своим как… я идиотка.
Ее рука толкнула дверь. Сашка затравленно огляделась по сторонам в поисках укрытия. Все двери были заперты. Некоторые, наверное, даже на ключ. И тут она узрела щелочку в двери малой приемной, в той, которая обычно бывает как раз закрыта, потому что является смежной с кабинетом и в нее никто не заходит из коридора, поскольку с другой стороны к кабинету примыкает большая приемная. Наличие как большой, так и малой приемной было лишено практического смысла, так как все посетители проходили сразу в кабинет к отцу. Именно эта неожиданно открытая дверь оказалась спасением для Сашки, которая здраво рассудила, что раз уж отец скрывает свою связь с Галей, то, следовательно, ему будет неприятно узнать, что его дочь подслушала не самую приятную сцену из их романа. Она живо встала на четвереньки и поползла к приоткрытой двери.
— И знаешь что, я ведь не сдамся. Я тебе еще отомщу, — гневно заявила Галя, видимо, напоследок.
— Я тебя умоляю, — устало прокряхтел отец, — не кидайся угрозами в мой адрес. Вопрос ведь только во времени.
— Вот именно.
— И не пытайся меня шантажировать. Ты знаешь, чем такое кончается, — в его голосе не было ни тени угрозы. Только усталость и нежелание продолжать бессмысленный спор.
Сашка толкнула лбом дверь, влетела в комнату и тут же уперлась макушкой в чьи-то колени.
— Ничего себе! — это она выдохнула, когда подняла голову и посмотрела на владельца мясистых коленок. — А ты что тут делаешь?
— То же, что и ты, — прячусь! — Борис развел руками, потом испуганно прижал палец к губам.
По коридору просеменила Галя.
Спустя пять шагов она с кем-то не слишком приветливо поздоровалась. Мимо двери в маленькую приемную снова прошли, а затем послышался веселый голос Виктории:
— Вот это да! А мы с Сашкой думали, что ты уже на работе.
— Мне кажется, я простыл, — ответил Аркадий Петрович и быстро оправдал пребывание кухарки в своей спальне: — Галя принесла мне завтрак. Голова раскалывается.
Сашка удивленно посмотрела на Бориса:
— А почему так хорошо слышно?
Тот подал ей руку, чтобы она поднялась наконец с пола, и снова призвал к тишине, указав на открытые двери между комнатами.
Действительно, получалось одно пространство со спальней. Сашка отметила, что если бы ей вздумалось вползти из коридора в большую приемную, отец бы заметил ее вторжение. Она облегченно вздохнула — хорошо, что не вползла тем путем.
Тут она поднялась на ноги и осмотрелась. И удивилась, увидев в комнате еще двух людей.
— Ничего себе! — воскликнула она. — Так вы что же, все вместе прогуливаете?!
Виолетта быстро взяла ее за руку и потащила вон из приемной. За ними так же стремительно и бесшумно вышли Борис и Валерий — один из охранников отца.
Только очутившись на лестнице, Виола сочла уместным пояснить:
— Мы работали в своем крыле, потом решили зайти к отцу перед отъездом, потому что Борька увидел, как Галя понесла ему завтрак. Ну и услышали в коридоре разговор, так же как и ты.
— А вы что, ходите по дому с телохранителем? — усмехнулась Сашка, кивнув на сумрачного Валерия, которого сама называла Валерищей за внушительные размеры тела и суровый взгляд.
— Да он тоже шел к отцу отпроситься до вечера, раз тот все равно дома остался, — пожала плечами Виола. — Впрочем, чего это ты повадилась вопросы задавать?!
Она обернулась к Борису и покачала головой:
— Н-да… Неприятно. О Галином чувстве к папе нужно было бы знать пораньше. Теперь я просто и не знаю, что предпринять…
— Ну вас, — обиделась Сашка. — Устроили тут тайны мадридского двора. Спрятались от всех. Очень вы нужны кому-то!
Она вознамерилась сбежать по ступенькам, но Виола придержала ее за локоть:
— Сань! Я тебя прошу: не говори о том, что слышала. Особенно отцу.
— Борьку лучше попроси, — она вырвалась и поскакала вниз. — Он быстрее проболтается.
* * *
Папа и Галя? Папа и наша кухарка Галя!!! Я уже полчаса повторяю эту фразу, но все никак к ней не привыкну. Во-первых, потому что впервые за всю свою жизнь обнаружила, что папа не просто папа, а мужчина, которому нужна женщина. Ничего себе открытие! День явно не задался, раз с утра такие потрясения. А во-вторых, папа всегда был тонким ценителем «высокого класса». Он вино-то простое не пьет, не говоря уж о коньяке, — только такие марки, которые при написании в одну строчку не умещаются. Что уж тут о женщинах говорить. Лично я, когда задумывалась о том, что он рано или поздно все-таки присмотрит себе даму, полагала, что она будет совершенством вроде Виктории — образцом вкуса и стиля, и по происхождению не меньше, чем какая-нибудь принцесса Лихтенштейна, между прочим. И вот на тебе — кухарка Галя, от которой и духами-mo редко когда пахнет, все больше приправами, а одевается она вообще черт-те как, и руки у нее неухоженные. Господи! Тут бы глазам не поверить, но я же видела! И слышала. Ужас! Интересно, как долго продолжается их роман?
— Я думаю, года два.
Сашка вздрогнула. Ручка выпала из ее рук и клацнула о бетонную ступеньку крыльца, на котором она сидела.
— Ничего себе манеры, — она перевернула тетрадь так, чтобы Виктория не могла видеть ее записи, хотя смысла это действие никакого не имело, она уже успела прочесть их до конца.
— Прости, сама ты ведь не скажешь… — Вика села рядом и положила голову ей на плечо.
— Это не оправдание, — буркнула Сашка. — А откуда ты знаешь?
— Мой брат умеет держать в себе все, кроме личных эмоций. А Галя даже не пытается скрывать свои пылкие взгляды. Так что догадаться было нетрудно.
— Я одна такая дура, да? Все уже давно знают?
— Мы с тобой единственные существа в этом доме, не занятые от зари до зари производственными проблемами. Но ты молоденькая девочка, а я — опытная тетка, поэтому мне все стало ясно сразу, а тебе чуть позже.
— Не нам одним. Мы все вместе подслушивали, как Галя ссорилась с папой сегодня утром: я, Виола, Борька и Валерище.
— У-уу, — протянула Виктория. — Это уже серьезно. Подслушивали?
— Так вышло. Галя требовала легализовать ее на приеме в твою честь, а папа ей отказал. Но суть стала сразу ясна.
— Совсем плохо, — она выпрямилась. — Теперь за Галину жизнь я бы и гроша ломаного не дала.
Она подняла голову и долго щурилась, разглядывая перистые облака, залитые желтым солнцем.
— Намекаешь, что папа — Синяя Борода? — усмехнулась Сашка.
— В России слабое солнышко, — равнодушно заметила Виктория, — совсем не жжет.
— А я не могу без солнечных очков, — Сашка дернула ее за рукав блузки, — на что ты намекаешь?
— Намекаю? Я прямо говорю — в Техасе в это время уже печет так, что без шляпы из дома и носу не высунешь.
— Да перестань, пожалуйста. Была я в Техасе и знаю ваше солнце. Почему ты так про Галю сказала?
— Потому что она человек не вашего круга. — Виктория закрыла глаза, улыбнулась голубому небу и вытянула шею, словно подставила ему лицо для поцелуя.
— Ну и что. И почему «вашего»? Разве ты не в нашем кругу?
— Уже нет, слава богу…
— Я тебя не понимаю, — Сашка показательно пожала плечами.
— Я слышал, у вас на сегодня обширная программа? — пробасил над их головами Рябой.
— Сегодня что, все подкрадываются незаметно? — возмутилась Сашка, когда пришла в себя.
— А как я должен возвещать о своем прибытии? — усмехнулся телохранитель.
— Понятия не имею, только я чуть не умерла от разрыва сердца.
— По тебе не скажешь. Слишком румяная.
— Вот так всегда, — она обратилась к смеющейся Виктории и поняла, что искать поддержки у нее бесполезно, поэтому просто махнула на них рукой и поднялась.
Рябой галантно подал руку тетке.
— Да, я хотела кое-куда наведаться и вообще Москву посмотреть. Составишь мне компанию? — это она уже у Сашки спросила.
— Еще спрашиваешь. Я из этой тюрьмы только по большим праздникам выбираюсь. Сама города лет пять не видела, — буркнула та.
— Не стоит так преувеличивать, — опротестовал Рябой, — я тоже составлю вам компанию.
— Кто бы сомневался, — Саша отвесила ему глубокий поклон и, поднимаясь по лестнице, толкнула бедром с такой силой, чтобы он хотя бы пошатнулся.
Но Рябой не был бы Рябым, если бы не устоял на месте со скучающим выражением на роже. Только хмыкнул ей вслед:
— Не понимаю, и зачем ей нужен телохранитель?
* * *
Аркадий Петрович откинулся на подушки и закрыл глаза. И снова темнота под веками закрутилась в бешеную спираль. Путаные мысли неслись в этой черной мгле, едва задевая его сознание, превращаясь в поток несвязанных фраз. Он почувствовал легкую дурноту, словно его укачало на яхте. Его яхта — бело-сиреневая «Афродита» — тоже вспыхнула в сознании в ярких лучах желтого солнца и стремительно унеслась вдаль, оставляя за кормой легкую пену. Сколько месяцев он не ступал на ее палубу? Пять, семь, восемь? Уже не важно. Темнота, в которой он блуждал, все закручивалась и закручивалась. Он знал, что там, в середине этой бешено несущейся в глубину его мозга спирали был один-единственный вопрос — основа этого черного безумия. Единственный вопрос, которого он боялся в этой жизни. Тот, который не решался задать.
— Ты думаешь, что это конец? — донеслось из темноты.
Он хотел было ответить, но не смог. Губы его намертво слиплись.
— Спроси, — настойчиво потребовал голос.
Аркадий Петрович открыл глаза. Вернее, он попытался это сделать, но у него не вышло, потому что тьма не исчезла и в утреннем свете, который бликовал за окном, он видел все ту же черную космическую спираль.
— Ты же все время думаешь об этом, — голос был ровным и холодным. Он наполнил собой все пространство комнаты. — Ты боишься, потому что знаешь ответ.
Ему стало холодно, очень холодно. Грудь налилась тяжелой режущей болью, дыхание перехватило, словно невидимые, но сильные пальцы пережали трахею, прекратив доступ воздуха в легкие.
— Я не знаю, — из последних сил прохрипел он.
— Знаешь, — зловеще ответил голос. — Спроси.
— Нет! — прокашлял он.
— Не можешь же ты убегать вечно. Когда-нибудь тебе придется спросить. И будет слишком поздно.
— Нет! — боль сдавила ребра. Он падал в бездну черного безумия.
— Спроси!
— Не-ет! — из последних сил крикнул он, цепляясь за остатки самообладания.
И сжался, с ужасом ожидая продолжения безумия.
— Ну как знаешь, — с некоторым сожалением сдался голос.
Потом все стихло. Боль неожиданно отпустила. Так же неожиданно, как и возникла. Дышать стало легче. Аркадий Петрович открыл глаза. Яркое солнце улыбалось ему сквозь прозрачные занавески. Но оно его не радовало. Он удивился тому, что вообще-то давно уже не обращал никакого внимания на солнце, как, впрочем, и на весь остальной окружающий мир, — ему было решительно все равно, какое время года за окном. Живя среди сосен — высоких и прямых, как мачты, он не обращал внимания на запахи леса — пьянящие, особенно по утрам. Он не прислушивался к пению птиц, даже на отдыхе, когда дела теребили его меньше, он ничего этого не замечал. У него был свой мир — созданный им, огромный и искусственный, где всем этим прелестям природы не было места. У него была семья, которую он очень любил, и ее климат не зависел от того, снег за окном или июльская жара. Поэтому природа была для Аркадия Петровича безликой сферой, в которой жила его империя. Природа с ней никак не была связана и поэтому его не интересовала. И вот надо же такому случиться, он обратил внимание на солнце. Мало что обратил — понял, что оно его больше не радует. Он вдруг почувствовал себя живым существом, простым живым организмом, который находится в странной, непонятной ему зависимости от всех этих вечных вещей — солнца, ветра, запаха леса, — в зависимости от Земли. И ему стало не по себе.
— Аркадий Петрович, — робко позвали от двери.
Он вздрогнул и повернулся.
— Вам плохо?
Он пожал плечами и слабо улыбнулся секретарше:
— Почему ты здесь, Инна?
— Виола сказала, что вы весь день собираетесь работать в домашнем кабинете, — она явно не поняла вопроса. А где еще быть секретарше в рабочее время, как не рядом со своим начальником?
— Ну, да… конечно… слушай, Инна, тебе нравится солнце?
— В каком смысле? — она даже руками развела.
Ее кругленькая фигурка с раскинутыми в нерешительности руками показалась ему комичной. Он усмехнулся:
— А ты могла бы подготовить мне список моих недоброжелателей?
— Э-э… У сборщиков подписей задача более легкая. Их — миллионы.
— Ладно, — он слегка откинул одеяло, показывая, что собирается встать.
Секретарша, приняв деловой вид, ретировалась к кабинету.
— Разбери бумаги, я буду через пятнадцать минут.
Он глубоко вздохнул и спустил ноги на пушистый ковер.
