Глава 1

История эта случилась прошлым летом. Вернее, началась она задолго до того, но развязка наступила именно в эти летние дни. Перед тем как начать свой рассказ, будет не лишним остановить внимание на превосходном доме, где и получили развитие дальнейшие события. Дом этот принадлежал Аркадию Петровичу Мамонову — человеку известному в узком, но весьма высокопоставленном кругу. Если бы владелец дома пожелал, он мог бы быть известен на всю страну, а может быть, и на всю Европу, но у него были веские причины не желать этого, которые я считаю возможным опустить. В конце концов, это его дело. Итак, Аркадий Петрович Мамонов проживал в неизвестности, но отнюдь не в нищете. Он был богат, если не сказать, что очень богат.

Итак, дом Мамонова имеет три этажа и выстроен в классическом стиле конца прошлого столетия. Такие дома чаще всего можно встретить на Юге Америки. Если же обратиться к России, то дом этот имеет немалое сходство с известным особняком Пашкова, находящимся в центре Москвы.

Дом Мамонова походит на белый трехпалубный лайнер, плывущий по зеленым волнам огромного парка, переходящего в ухоженный сад английского стиля — с причудливо выстриженными кустами, живым лабиринтом, беседкой и небольшим, но весьма живописным прудом. Гостям, въехавшим в ворота и проследовавшим не менее полумили по широкой аллее, сперва открывается внушительный фасад с колоннами и парадной лестницей, ведущей сразу на второй этаж. На первом этаже дома расположены кухня и комнаты для прислуги. Поднявшись по лестнице на второй этаж сквозь тяжелые, застекленные двери, мы попадаем в большой холл, из которого на третий этаж возносится широкая лестница из белого мрамора. На верхнем этаже расположены жилые комнаты, кабинет и приемная хозяина, а также богатая библиотека, в которой, поверьте мне, среди прочих книг можно встретить и довольно редкие экземпляры, относящиеся к букинистическим ценностям. Внутренняя архитектура третьего этажа лишена изящества: длинный широкий коридор, разделенный лестницей на две неравные части, и расположенные вдоль него просторные, разной площади комнаты. Некоторые из них к тому же смежны между собой.

Второй этаж состоит из холла, слева от которого находится большой зал для приемов, а справа малая гостиная, переходящая в столовую. Да, кстати, к дому прилегает двухэтажная пристройка, делающая стройную архитектуру здания несколько утяжеленной в правой ее части. Пристройка эта имеет отдельный выход в английский сад и соединяется с коридором второго этажа основного здания дверью, которую закрыли в начале лета.

Убранство дома весьма красиво и дорого. Мебель, разумеется, вся из натурального дерева ценных пород, сделанная на заказ в Италии, как, впрочем, и зеркала, коих в доме немало. Холл украшает огромная люстра из венецианского стекла, которую доставили хозяину специальным самолетом с превеликой осторожностью. Кроме того, в доме много старинных и коллекционных вещей: китайских ваз, персидских ковров, предметов искусства, купленных на престижных аукционах, — описать все это великолепие в двух строках невозможно. А утомлять вас картинами богатого интерьера мне бы не хотелось, поскольку как бы ни был прекрасен дом, но он вовсе не главное в нашей истории. Интересны события, которые произошли в этих замечательных стенах.

Итак, я приступаю к непосредственному изложению событий. Возьму на себя смелость описывать не только факты, но и характеры участников, а также некоторые мысли и переживания последних, поскольку всех их я хорошо знаю и догадываюсь, о чем каждый мог думать в тот или иной момент.

Аркадий Петрович открыл глаза. Легкие занавески раздувались парусами от порывистого ночного ветра. Лунный свет оседал на них тонким золотым слоем. В комнате стоял аромат сосен, воздух был влажным. Где-то далеко в лесу нервно вскрикнула потревоженная птица.

Он вытер вспотевший лоб дрожащей рукой и слабо прохрипел:

— Кто здесь?

Ветер разнес этот хрип по комнате, разбросал по углам и замер, затаившись.

Еле слышный шорох показался Аркадию Петровичу громовым раскатом. Он вздрогнул и съежился под одеялом.

— Кто здесь? — прошептал он. — Кто ты?

Липкий пот тонкой струйкой скатился от виска к щеке, потом по шее, груди и леденящим холодом застыл на животе.

— Кто ты?!

Тень промелькнула так быстро, как может мелькать лишь нечто, не отягощенное плотью, и застыла черным пятном в углу, напротив большой кровати.

— Кто ты?

Ему показалось, скорее всего привиделось. Наверное, это отголосок кошмарного сна, от которого он проснулся. Или ветер. Этот несносный ветер. Иногда кажется — он тоже что-то шепчет. Но кто-то все-таки ответил:

— Скоро узнаешь…

Солнце палило будто последний раз. Откуда столь агонистическая ярость? На дворе стоял июнь, и светилу было отмерено еще месяца два как минимум. Откуда это странное желание превратить всех и вся в пепел?

Сашка закинула голову, чтобы выяснить, как там на небе. Но ничего увидеть не удалось. Даже сквозь солнцезащитные очки глаза слепило до слез.

— Ну и пекло! — Серега взял с бортика бассейна стакан с пепси, жадно глотнул и поморщился. — Уже теплая. А льда больше нет?

— Лед весь растаял, — равнодушно ответила Сашка. — За новым нужно топать в дом.

— Ну и пусть принесет кто-нибудь, — Серега по-барски махнул рукой.

«Можно подумать, его жесту есть кому повиноваться», — с неприязнью подумала она.

Сказать, что Саша не любила эти его замашки единственного сынка богатых родителей, значит, ничего не сказать. Ее от них тошнило, как подчас и от самого Сереги. Но ее выбор партнеров был крайне ограничен. В лазури бассейна плескался и громко фыркал Игорь Скупой. Как ни странно, Скупой — это не кличка, а его фамилия. Впрочем, какая разница — это была его суть, поэтому иначе как по фамилии его никто и не называл. Чуть подальше, ближе к центру и на самой глубине резвился Андрей Фокин. Нырял, как утка-нырок, его блестящая черная макушка то и дело выскакивала из воды и вновь в нее погружалась. Чего он хотел достичь этим занятием, одному ему было понятно. А может быть, и он не знал, просто перегрелся на солнце. Андрей тоже ничего интересного собой не представлял. Он был вообще полное ничто, нуль. Он ничем не интересовался, ничего не читал, никуда не ходил, да и не стремился никуда. Просто жил, как амеба. Только те хотя бы размножаются, а Андрей даже этого не делал. В общем, Серега — лучший среди них. С ним можно хоть поговорить. И он веселый. Душа их небольшой компании. Здесь, у ее бассейна, правда, еще не все собрались. Есть еще Оленька Зазулина, которая сейчас в Каннах отдыхает. Оленька — законная подруга Скупого. Она очень красивая девушка — беленькая такая, хрупкая — как кукла Барби. И одевается соответственно. Вот теперь точно все.

— А почему бы вам не поставить холодильник прямо у бассейна? — Серега прищурился. — Мы могли бы там часами сидеть. К тому же наконец появилось бы место, где мы были бы одни, потому что этот твой Рябой туда бы уже не поместился.

— Бывают очень большие холодильники, — усмехнулась Сашка.

Рябой был ее постоянным телохранителем и служил у них в семье уже почти десять лет. Он был неплохим парнем, только очень уж громоздким. Особенно неприятно было с ним в гости ходить — хозяева обычно пугались. Да и на молодежных вечеринках он выглядел нелепо. Ну а в остальном с ним можно было примириться. Сейчас он сидел в тенечке, с отрешенным видом читал книжку, но Сашка знала, что «сенсоры» его работают на все сто пятьдесят, и если в сорока метрах пробежит белка, уж он-то об этом будет знать. Как? Это его профессиональная тайна. Просто узнает, и все.

— Ты идешь купаться? — Серега оттолкнулся от края бассейна и призывно вытянул к ней руки.

Сашка отрицательно покачала головой.

— Хочешь сгореть дотла?

Она пожала плечами и, взяв большую тетрадь с ручкой, сосредоточенно уставилась на белую гладь листа.

— Ну, удачи тебе, — хмыкнул Серега, повернулся и поплыл размашистым брассом.

Сашка даже перечитывать не стала, просто перевернула страницу.

«Если я с этого начну свою автобиографию, никакие деньги не помогут мне поступить в хьюстонский «Райс». Что подумают праведные профессора? Из России на их несчастные головы свалится девушка, жаждущая самого мерзкого и непристойного распутства. Кошмар!»

— Санька!

При звуке этого голоса Сашку перекосило. Вообще-то он принадлежал ее сестре Виоле, то есть Виолетте. После гибели их матери она стала старшей женщиной в семье, и Сашка понимала, что для сестры — это в первую очередь ответственность. Наверное, именно эта треклятая ответственность превратила Виолу в монолит сдержанности, порядочности и исполнительности. Наверное, Сашка должна не просто уважать ее, но и любить до беспамятства за то, что она все-таки взвалила на себя все в семье, а ее оградила от проблем. Но что тут поделаешь, не испытывала она к ней душевного тепла. Правда, и Виола ее любовью не баловала. Во-первых, она с самого Сашкиного рождения вбила себе в голову, что младшую сестру любят больше, и постоянно ревновала к ней родителей. Во-вторых, Виола была всегда занята, поэтому редко имела возможность говорить с Сашкой по душам. Ну, и в-третьих… в-третьих, все остальное. Виола — есть Виола.

— Санька, твои друзья останутся на ужин?

Вот в этом вся Виола. Можно подумать, она не может спросить у них сама, будут они ужинать или пойдут по домам. Нет — встанет так, чтобы ее видели, и громко спросит, будто их здесь нет, а только одна Саша.

— А как насчет обеда? — Серега и не думал пасовать перед Виолой, подплыл и брызнул на нее водой из бассейна.

Виола взвизгнула, отскочила на добрый метр от бортика и оттуда уже важно оповестила:

— Этот костюм стоит три тысячи долларов. Ты хоть знаешь, что с ним будет, если на него хлорка попадет?!

— Заодно и проверим, — беззаботно хохотнул Серега, — и чего ты в таком дорогом шмотье по дому таскаешься!

— Я еду на важные переговоры, это вы тут сутками развлекаетесь. Просто зашла по пути узнать, на сколько человек заказывать ужин.

— А папа разве не должен ехать на переговоры? — удивилась Сашка.

— Папа, — сестра вздохнула. — Он, похоже, приболел. Он останется в офисе, а на переговоры послал меня.

— Ой, да ты просто светишься от гордости. Повезло же тебе! — снова хохотнул Серега.

— Твое везение не за горами. Тебя отец тоже припашет скоро, — злорадно пообещала ему Виола. — Так что будешь моим деловым партнером.

— Да я лучше утоплюсь прямо сейчас, — он действительно надолго ушел под воду.

— А что у вас на ужин? — осведомился Скупой.

— О! — Виола закатила глаза. — На ужин у нас Виктория прямо из Техаса.

— Круто! — шутка на него не произвела должного впечатления. — А кроме?

— Праздничный ужин по случаю возвращения на родину сестры хозяина дома, можешь себе представить?

— Не продолжай, мы принимаем приглашение, — за всех ответил Скупой и закончил разговор, перевернувшись на спину и поплыв в другой конец бассейна.

— Вообще-то я никого не приглашала, — растерянно развела руками Виола. — Значит, три дополнительных парня с неуемным аппетитом. Беспредел! — она с надеждой покосилась на темное пятно под водой — Серегину голову, потом перевела взгляд на Сашку. — Как думаешь, он действительно решил утопиться? Может, нам рассчитывать на присутствие только двоих?

— Не надейся! — Серега тут же вынырнул. — Мне плевать на ваш ужин. Но Викторию я просто обожаю!

— Очень жаль, — буркнула Виола и пошла в дом по асфальтовой дорожке, обрамленной розовыми кустами.

— Эй! Захвати льда! — крикнул ей вслед Серега.

Сашка расхохоталась, представив себе, каким пунцовым от злости стало лицо сестры от столь вопиющей наглости ее приятеля.

Рябой, не поднимая глаз от книги, тоже сдержанно ухмыльнулся и покачал головой.

Сашка снова перевернула лист и недовольно уставилась на плещущихся в бассейне друзей.

«Зачем профессорам в «Райсе» знать что-то о моей маме? На фиг им это нужно?! Конечно, судьба девочки, выросшей без матери, их растрогает… Напишу, пожалуй, проще, без подробностей: «В семь лет лишилась матери». Этого им достаточно».

— Сашка, что это твоя сестра плела насчет болезни отца? — Серега выскочил из воды и растянулся на бортике, подставив солнцу мокрый живот. — Он же никогда у вас не болеет. Мой папаша называет его «Титаником». Говорит: он такой же могучий, огромный и несокрушимый. И если уж пойдет ко дну, то потопит вместе с собой полстраны.

— Очень лестное сравнение, особенно если учесть, что «Титаник» все-таки потонул.

Александра отложила блокнот в сторону. Все равно ничего путного не написать, пока то и дело отвлекают. Может, попросить сделать работу за нее? Хорошо бы… Привязаться к Лидке, например, она как-никак писательница. Ей настрочить — пара пустяков. Хотя… стиль у нее, конечно. Было время, когда она писала папе всяческие речи, но потом опустилась до «мыльных романов». Сдает один в два месяца и слог свой так испоганила всеми этими «его упругая плоть требовала наслаждения» или «ее глаза наполнились грустью», что, пожалуй, лучше к ней с автобиографией даже не подходить. А то она создаст «нечто» в своем неподражаемом стиле — профессора из «Райса» слезами зальются. Не от восторга, разумеется, а от нездорового гомерического хохота.

«Кстати, нужно сказать повару о Лидке, а то ее все время забывают включить в число приглашенных. А та неизменно впадает в жуткую обиду и сидит с надутым видом, что совсем не способствует благостному настроению за столом. Ее все начинают жалеть, а потом все заканчивается порицаниями в адрес несчастной Виолы, которая начинает буйно оправдываться — словом, нужно напомнить повару о Лидке, иначе праздник будет испорчен».

А о писательнице все забывали регулярно. Но не по причине пакостного к ней отношения, а потому, что она поселилась в их доме столь обособленно, что действительно трудно понять, присутствует она или нет. Лидка появилась у них в конце весны, после того как разошлась с мужем — Николаем Балуевым. Приехала она к отцу вся в слезах, долго терзала его своими жалобами на неудавшуюся семейную жизнь. Хотя обильный поток стенаний никак не соизмерялся с временным отрезком ее семейной жизни. Она замуж-то вышла всего полгода назад за известного эстрадного певца, который оказался «форменным негодяем»: пил, курил анашу, по девкам таскался, засматривался даже на «мальчиков непристойного поведения», приторговывал оружием, связался с бандитами, продал ядерную установку китайским экстремистам… Когда он все это успел натворить, история умалчивает. Еще зимой он был прямо-таки ангелом во плоти.

Но как бы там ни было, отец пожалел двоюродную племянницу и пригласил в собственный дом, дабы она подлечила израненную душу. А Балуева на всякий случай с эстрады убрали, чтобы глаза не мозолил. Переселение Лидки в их дом было сродни первому въезду французского посольства в Москву — она притащила из своей городской квартиры все, от чего не смогла отказаться. Отказаться она не смогла от многого. Начиная с косметических тампонов и заканчивая живописным полотном художника Дюралева, без которого, по ее заявлению, она не могла плодотворно работать. Чем помогала ей эта бездарная мазня, которая скорее могла напугать, чем вдохновить, никто так и не понял, но картину повесили, несмотря на то что кошмар этот имел немалые размеры.

Кроме того, после развода несчастной жене досталась главная ценность рухнувшего союза — директор Балуева — Вован Паршин. Он как раз и был тем самым «мальчиком непристойного поведения», что почему-то совершенно не смутило Лидку. Она вцепилась в него мертвой хваткой, перевоплотила в своего литературного агента и, разумеется, притащила с собой. Таким образом, для Лидки, ее литературного агента и всего остального скарба пришлось высвободить часть дома, ту самую с отдельной дверью в сад, в которой раньше обитали Виола с мужем. Сестра стиснула зубы, но смирилась — благо дом большой и места всем хватило.

А Лидка ушла в уединение: она жила по своему, только ей известному распорядку, иногда запиралась и никого к себе не пускала, иногда вообще уезжала в Москву денька на два, — словом, то, что о ней всегда забывали, имело вполне объяснимые причины. Когда столько народу в доме, лучше маячить на глазах, а то рано или поздно не позовут ужинать. И вовсе не по подлости душевной хозяев.

— Ты думаешь, Виктория изменилась? — мечтательно спросил Серега и перевернулся на живот, подставив солнцу шоколадную спину.

Цвет его загара был потрясающим.

— Не особо, — хмыкнула Сашка и улыбнулась.

Викторию она обожала. Ее все обожали. В ней было все, что только могло восхищать, поражать, шокировать до обморока. С мужчинами при ее появлении в обществе чаще происходило последнее, ну или близкое к тому. Во всяком случае, если уж она почтила собрание своим присутствием, то собрание падало к ее ногам безоговорочно. Она была богиней от рождения. Сашка, глядя на нее, всегда удивлялась, как одни и те же родители могли произвести на свет такого обыкновенного мужчину, как ее отец, и такую уникальную женщину, каковой была Виктория. Конечно, черты их лица имели некоторую схожесть, но и только.

Саша запомнила Викторию такой, какой та появлялась на торжествах и приемах, которые устраивал ее отец. Однажды она явилась в черном длинном платье с глубоким вырезом на спине — вот этот образ и запал Сашке на всю жизнь. Виктория была воплощением грациозности — каждое ее движение, каждый поворот головы был исполнен женственности и изысканной утонченности. Она была будто из конца XVIII века. Взмах ее руки походил на взмах лебединого крыла. Ее огромные черные глаза — глубокие и влажные — хранили чуть скрытую задумчивостью печаль, даже когда она весело смеялась.

Она неизменно держала в тонких пальцах сигарету в длинном дамском мундштуке, которая источала легкий аромат. Виктория была очень красива: тонка, нежна и, на удивление, при такой внешности умна и талантлива. Она была искусствоведом, и для своих молодых лет уже весьма известным. В основном она занималась сюрреализмом в живописи. Специализировалась на творчестве Сальвадора Дали в период его союза с группой французских сюрреалистов. Контактировала с западными искусствоведами, часто бывала в Париже и Мадриде. Слишком часто для тех лет. Теперь она работает в крупном американском журнале, является консультантом по европейскому искусству и имеет свой раздел, где в основном пишет про интерьерные новинки.

То, что молодая перспективная Виктория так уронила свою честь искусствоведа, спустившись на низменный обывательский уровень, было вторым ударом для семьи. Первый удар она нанесла родным за год до того, выйдя замуж за ничем не примечательного фермера из штата Техас. Впрочем, фермер оказался не таким уж заурядным — все-таки он не крупный рогатый скот разводил и не картошку выращивал, а содержал ферму племенных жеребцов. Но для Аркадия Петровича — брата Виктории — он так и остался фермером. Мамонов был в ярости и почти два года не разговаривал с сестрой. Та заняла выжидательную позицию.

И не зря — спустя время Аркадий Петрович сильно затосковал и сам поехал в гости, прихватив с собой обеих дочерей для моральной поддержки. Детям и муж тетушки, и ее образ жизни очень понравились. Сэм оказался вполне приличным парнем, симпатичным к тому же. Он крепко стоял на ногах, курил дорогие сигары и вкладывал капиталы в акции перспективных компаний. Словом, был довольно зажиточным американцем. Не миллионером, но все-таки богатым.

Виктория при нем осталась прежней Викторией. Ну, может быть, слегка сменила стиль, стала чуть проще. Словно с нее слетел налет изысканности. Для Аркадия Петровича этого было вполне достаточно, чтобы возненавидеть своего заокеанского деверя. Он его, конечно, признал, но без восторга. Под конец визита, который длился два с половиной дня, он почтил его своим рукопожатием. И не более того. Прощался он с ним все равно сквозь зубы. Так что вполне понятно, почему Сэм не поехал к нему в гости. Он сослался на болезнь какого-то жеребца-трехлетки, которого во что бы то ни стало нужно вылечить до его премьерных бегов. Виктория вынуждена была лететь в Россию одна.

Ее здесь все очень ждали. Вся семья без исключения. Даже Виолин муж, который, по мнению Александры, должен был испытывать некоторую неловкость. Борис, муж сестры, — раньше был преданным и не таким уж бесперспективным поклонником Виктории. Последний год перед своим бегством она будто окончательно остановила на нем свой выбор, но что-то у них не сложилось. Хотя что могло случиться… В общем-то, все сходились во мнении, что Борис Виктории подходит как никто: и экстерьером, и прочим. Что касается внешности, то он был высок, строен. Был до недавнего времени, но теперь довольно прилично распух, особенно в нижней части, и уже не производил впечатления поджарого интеллектуала, а скорее походил на интеллектуала с пухлой задницей, что гораздо менее эстетично. Но в тот год он все еще был хорош собой. Тогда у него даже не намечалось той прогрессирующей лысины, которая теперь захватила весь его затылок. Черты лица Бориса и сейчас остаются привлекательными, хотя определить природу этой привлекательности просто невозможно. Казалось бы, ничего привлекательного нет ни в небольших серых глазах, ни в крупном с мясистым кончиком носе, ни в прямой линии рта, выдающей упертость характера, ни в подбородке, разве что ямочка, разделяющая его на две половинки. Может быть, это и есть изюминка его лица, которая так нравится женщинам.

Так вот, после того как Виктория покинула Россию, Борис как-то уж слишком быстро переключился на Виолетту. А с какой стати той понадобился «б.у.» жених, Сашка так и не поняла. При сестре он сильно изменился, уже через год превратившись в какое-то недоразумение во плоти. Теперь у него все из рук валилось, ни на что он не был по-настоящему годен, все, за что ни брался, портил. Один раз попытался гвоздь в стену вбить, так размозжил себе молотком палец. К тому же он был старше Виолы на целых 15 лет! И все-таки она приняла его скоропалительное предложение. Может быть, тут сыграл роль возраст. Все-таки Виоле было уже почти тридцать, а достойного мужчины на горизонте так и не появилось. В общем, они поженились.

Борис быстро продвинулся по служебной лестнице, благо работал на Аркадия Петровича, и через год стал его левой рукой. Не правой, слава богу, правой была Виола. Отец присутствие Бориса терпел, потому что он ему не мешал. При наличии столь умной, работоспособной и исполнительной дочери он мог быть спокоен за свое дело, даже если в нем по недоразумению оказался Борис. Виола справилась бы с сотней Борисов, так что он один погоды не делал.

Раньше Виктория могла часами описывать всевозможные достоинства Бориса. И ее рассказы походили на правду. Он и говорил красиво, и мысли излагал умные, и начитан был, и на рояле играл неплохо, и пел даже. Порой Виктория садилась за рояль, он вставал рядом, и они пели дуэтом — было забавно. А теперь… теперь у Бориса осталось одно, хоть и спорное, достоинство (многие считали его вопиющим недостатком) — это патологическая наивная честность. Он всегда говорил только правду. Похоже, врать он не решался, потому что не умел этого делать и боялся запутаться в собственной лжи. Поэтому Бориса почти никогда не брали на деловые переговоры. А если и брали, то только для солидности, и приказывали молчать.