Все гости сели в маленький голубой автобус и укатили в соседнее село. Последнее, что запомнила Эмма, это были размалеванные рожи ряженых, одетых невестой и женихом, которые мелькали за стеклами автобусных окон… И сразу стало тихо. Эмма осталась в доме одна. Какая-то женщина, имени которой она тоже не знала, перед тем, как взгромоздиться в автобус, сказала ей, чтобы она перемыла в доме полы. «Ведро и тряпки найдешь в чулане…»

И она принялась мыть полы. Подоткнув свое черное, в розовый цветочек, шелковое платьице, надела найденные здесь же, в чулане, резиновые большие боты, налила в ведро горячей воды, сыпанула туда стирального порошка и принялась за работу. Она мыла полы с каким-то отчаянием, думая о том, что никогда больше и ни за что не приедет в эту деревню и что вообще постарается жить так, чтобы не встречаться с этими людьми… В комнатах стоял тошнотворный селедочный запах, еще пахло луком и чем-то прокисшим… Отжав тряпку, Эмма вытерла руки о грязное полотенце, найденное за узкой металлической кроватью в темной комнате, подошла к окну и распахнула его, чтобы проветрить дом, но, увидев горящий на солнце оранжевый лес, замерла, испытывая неизъяснимое блаженство… Ее разгоряченное лицо освежал прохладный ветерок, где-то скрипела калитка… Эта сияющая красота осеннего леса и ярко-синего неба ослепила ее… И как же все это великолепие не вязалось с людьми, которые жили в окружении этой красоты… Этот большой и бестолковый дом со старой мебелью, пыльными зеркалами, неровным полом и облупленными подоконниками…

И вдруг она увидела ЕГО. Он стоял прямо напротив нее, за забором, и снова, как тогда за столом, смотрел на нее… Она смутилась и отошла от окна. Значит, он не поехал с остальными гостями. Эмма домыла полы, вышла, звеня ведром, на крыльцо и, накинув на плечи широкий шарф («чтоб не простыть»), стала мыть залепленные грязью ступеньки крыльца… Вода была черная и чуть ли не жирная от грязи, воду приходилось часто менять. Спина ныла, в ушах стоял звон… Последнее, что она помнила, это старый умывальник с куском земляничного мыла и ее собственные руки, густо намыленные, но все еще грязные от половой тряпки…

Она пришла в себя в лесу. Было холодно, так холодно, что, казалось, ей уже никогда не согреться. Она сидела на траве, вернее, на том самом шарфе, который раньше был накинут на плечи… Где-то над головой шумела листва, золотая и оранжевая листва берез, кленов… Неподалеку от Эммы находилась машина, красные «Жигули», рядом стоял Юрий Александрович и курил.

Эмма вскочила на ноги, но голова ее закружилась, и она снова упала на траву… Одернула задравшееся платье.

– Как я здесь оказалась? – прошептала она, смертельно испугавшись и пытаясь понять по выражению лица своего дяди, что же здесь произошло. – Меня тошнит, мне плохо…

– Ничего особенного… Просто ты мыла крыльцо, утомилась, наверно, и упала в обморок… Я привез тебя сюда… А теперь ты надышалась свежим воздухом, и тебе станет легче…

Юрий Александрович был высоким крупным мужчиной лет тридцати семи, со светлыми прямыми волосами, тщательно зачесанными назад. Высокий чистый лоб, серые глаза, плотно сжатые светлые, словно обветренные губы, гладко выбритые щеки…

– Ну, давай-ка, поднимайся… – Он подошел к ней и, не сводя с нее глаз, взял ее за руку и рывком поднял с травы. – Вот и хорошо… Как себя чувствуешь?

– Не знаю… словно меня разбавили водой…

– Ты случайно не БОЛЬНА?

Она пожала плечами. В голове по-прежнему стоял какой-то звон.

– Пойдем, я отвезу тебя обратно… А то спохватятся, будут нас разыскивать…

Он обнял ее и подвел к машине. Она села, машина тронулась…

А вечером, когда она с остальными женщинами мылась в бане, обнаружила в складках белья желтые и красные мелкие листья… А на одной ноге, повыше колена, большой фиолетовый синяк.

– Где это тебя так угораздило? – спросила ее одна из женщин, красная, распаренная, отвратительная в своей откровенной и страшной наготе и пахнувшая дрожжевым тестом.

– Она полы везде мыла, ударилась, наверно, да, Эммочка? Наталья, и чего это ты вздумала так назвать дочку? Имя-то больно уж странное… – отозвалась другая женщина с верхней полки, обращаясь к матери Эммы…