Глава 8

Таня не вернулась, да и глупо было бы ожидать ее, легкокрылую бабочку, ночью, когда именно в это время ей и положено «работать», услаждая шестидесятилетнего «папика» – Юру, пообещавшего купить ей дубленку… Какой наив, честное слово! Неужели она действительно верит мужчинам?

Ночью я несколько раз просыпалась – за окном шумел дождь, всполохи молний бросали в окно голубые электрические пятна, высвечивая сюрреалистичные картинки: ожившее старое кресло, скрестившее руки-подлокотники над животом поролоновой мягкости, зеркало, которое вдруг принялось гримасничать, корча мне ехидные рожи и отражая вместе с тем меня же – бестелесное прозрачное привидение, забившееся в угол дивана на фоне фиолетовых, словно комья гигантских лепестков ириса, простыней…

Зато утром после грозы в распахнутое ветром окно ворвался необычайно свежий, соленый от моря и сладкий от запаха мокрых роз во дворе воздух. Он соединился с ярким солнечным светом и за каких-нибудь несколько минут выветрил из моей головы весь ночной сор, состоящий из сомнений, страхов и волнений… И мне не было уже дела ни до Тани Журавлевой, которая всю ночь продавалась полузнакомому мужчине, ни до Елены Пунш, которую до сих пор продолжал любить странной любовью Варнава, ни до Изольды, ни до кого.

Я лежала, раскинув руки, и смотрела в потолок, следила за игрой солнечных зайчиков, мечтая о том, как сейчас встану, сварю себе кофе, позавтракаю и отправлюсь на пляж – смотреть на ставшее спокойным, хотя наверняка и помутневшее море…

И вдруг этот настойчивый звонок в дверь. Это Таня. Явилась – не запылилась. Пришла поплакаться в жилетку, сейчас начнет рассказывать о том, как прошла ночь, какой скотиной оказался ее клиент, как обманул ее, как сделал больно, как не заплатил… А потом еще потребует, чтобы я сварила ей кофе и приготовила бутерброды.

Мне не хотелось вставать, да к тому же я вдруг вспомнила, что у Тани, такой же квартиросъемщицы, как я, должен быть свой ключ. Вот и пусть сама открывает…

Внезапно звонки прекратились, и снова наступила благостная тишина, МОЯ тишина… Вероятно, Таня потеряла ключ. И я, притворившись отсутствующей и не в силах преодолеть желание досадить своей своенравной и легкомысленной соседке, замерла, ожидая, когда она окончательно поймет, что меня нет дома, и пойдет к хозяину за ключами… Ну и пусть! Нечего ключи терять…

Прошло полчаса, и снова раздались звонки в дверь. Конечно, я не выдержала и пошла открывать. Уверенная в том, что это Таня, я сразу же распахнула дверь и была удивлена и даже испугана, когда увидела перед собой маленького человечка в идеально сшитом светлом костюме. Он смотрел на меня узенькими, как щелочки, но довольно-таки добрыми глазами, словно изучая меня, и это вместо того, чтобы для начала хотя бы представиться или объяснить причину своего внезапного визита.

– Кто вы? – спросила я, готовая в любой момент захлопнуть дверь перед его носом.

– Меня зовут Юрий…

– А фамилия?

– Вы всегда спрашиваете у всех фамилию?

– Всегда.

– Ну что ж, извольте. Лебедев. Я приятель вашей подружки Тани, и мне надо с вами поговорить. Я не вооружен, не грабитель, мне от вас ничего не нужно, поэтому не бойтесь меня…

– Где Таня? Что с ней?

– Она уже уехала, но перед этим дала мне ваш адрес…

– Как так уехала? Куда уехала?

– Домой, к себе в Ростов. Во всяком случае, она мне так сказала. Хотя она могла уже передумать… – Он усмехнулся и пожал плечами.

– А как же ее вещи? – Я оглянулась, чтобы убедиться в том, что ее чемодан до сих пор находится здесь, в квартире, в прихожей, и что Таня не могла вот так просто, не предупредив меня, уехать к себе в Ростов…

– Она сказала, что купит себе новый чемодан… А вещей там, повторю ее слова, «на три рубля». Что касается оплаты за квартиру, то деньги уплачены вперед и навряд ли хозяин будет иметь к ней какие-нибудь претензии…

– А платье? Она забрала мое платье! – вдруг вспомнила я, и при мысли о том, что меня обманули, обокрали, рассердилась всерьез.

– Собственно, из-за платья-то я к вам и пришел… – С этими словами он протянул мне пластиковый пакет, раскрыл его, и оттуда показалось тоже белое, но совершенно незнакомое мне платье.

– Но это не мое платье!

– Я знаю, но мне пришлось купить его взамен вашего, потому что Таня, как мне кажется, не вернет вам его – уж больно оно ей понравилось.

Я смотрела на него со злостью, словно это он украл у меня платье, а не Таня. Юра! Лилипут! Безусловно, я тогда была несправедлива к нему, а ведь, по правде говоря, он, обладая столь маленьким ростом, производил впечатление нормального, полноценного мужчины. В нем было все мужское: и умное серьезное лицо, и голос, правда, слегка высоковатый, но все равно мужской, приятный… Но главное, что уже спустя пару минут у меня исчез страх перед этим незнакомым мне человеком, настолько обаятельным он вдруг показался мне и симпатичным. Он сказал, что у него ко мне есть разговор, и я впустила его – поверила его словам.

– Вас ведь зовут Валентина? – спросил он, когда я предложила ему пройти в комнату и сесть в кресло.

– Да.

– Вы не могли бы мне рассказать, откуда у вас это платье?

Я молча смотрела на него, не зная, что и ответить. Меньше всего я была готова дать ответ именно на этот вопрос. Но он прозвучал, и мой странный посетитель ждал ответа…

– У вас только одно платье или несколько? – Юра говорил более чем серьезно, словно и его платья эти волновали не меньше, чем меня. Он и напугал меня этими вопросами, и одновременно заинтриговал, потому что сейчас мне могла представиться возможность узнать о них поподробнее… Он явно знал о платьях больше меня и даже Варнавы. Он мог быть знаком с Пунш!

– Чемодан с платьями я нашла случайно в квартире одного своего знакомого… Он продал эту квартиру, все вещи вывез, а чемодан оставил, не счел нужным забрать…

– Он говорил вам, кому принадлежит этот чемодан?

– Да, конечно… Его девушке. Его бывшей девушке, – покраснев, уточнила я.

– А как ее зовут?

– Этого я вам сказать не могу, потому что вижу вас в первый раз… И вообще, я не понимаю, почему вас заинтересовали эти платья?

– Эти платья мне очень хорошо знакомы. Дело в том, что сшиты они еще моей матерью… для одной девушки… Но это было очень давно, вы себе даже представить не можете, насколько давно…

– Интересно… И вы хотели бы забрать их у меня?

– Ничего подобного. Просто я увидел Таню в этом платье и вспомнил другую девушку, которая носила его прежде… Понимаете, воспоминания нахлынули на меня, и я уже не мог воспринимать Таню как заурядную ростовскую шлюху…

Я поразилась его откровенности, но промолчала – не стала комментировать это довольно-таки грубое, хотя и верное определение.

– Вы увидели в ней ТУ девушку?

– Вот именно. Дело в том, что эти платья обладают одной особенностью… Мало того, что женщина в них преображается, становится более женственной, изящной, стройной, так эти платья, в сочетании с определенным ростом той, что их надела, могут сделать похожими двух на первый взгляд совершенно непохожих женщин. Мне это могло пригодиться в моей работе, если бы потребовалась дублерша, но… не пригодилось…

– И что же это была за работа?

– Это теперь уже неважно. Тем более что я и так рассказал вам довольно много…

– Вы совершенно ничего мне не рассказали. Так что вы от меня хотите?

– Если честно, то я хотел бы, чтобы вы сейчас надели на себя одно из этих платьев и посидели вот здесь, в этом кресле… Хотя это все будет таким же самообманом, каким я занимался с вашей приятельницей… – Он устало потер глаза и тяжело вздохнул. – Мне будет приятно вспомнить ее, как ни странно…

– Таня мне не приятельница, я с ней едва знакома, – попыталась я откреститься от дружбы с Таней и в результате предстала перед Юрой в еще худшем свете – чистоплюйкой. – Мы просто снимаем вдвоем эту квартиру. Я познакомилась с ней случайно, на улице…

– Да все понятно, вам не нужно оправдываться. А что касается самообмана, так это мой грех, и я разделил его вместе с Таней… Хотел реанимации прежних чувств, и не самых низменных, заметьте… А получилось как-то все гадко, пошло…

– Вы говорите загадками и пугаете меня.

– Я любил девушку, для которой моя мать сшила эти платья, разве не понятно? А за время, которое ваша Таня провела со мной, играя роль моей прежней возлюбленной, я хорошо ей заплатил…

– Купили ей дубленку?..

– Купил, раз обещал… И денег дал. Но утром, когда я попытался поговорить с ней как с нормальным человеком, понял, что ее уже не исправить. Если даже она сделает вид, что решила уехать домой, спустя некоторое время ее запросто можно будет встретить где-нибудь на побережье в ресторане… Но не мне ее судить.

– Ну все? Поговорили? Повспоминали? И хватит! – Мне все это уже порядком надоело, тем более что и у меня самой голова разламывалась от собственных проблем, так что мне было не до Юры с его ностальгическо-эротическими чувствами, которые почему-то начали меня раздражать. – Значит, так. Надевать эти платья для вас я не буду ни за какие коврижки, а потому предлагаю вам уйти. Я устала и хочу спать.

– Я уйду, но прежде хочу вас предупредить. Женщина, которая носила эти платья ДО вас, не та, за кого себя выдает, это раз… Она очень опасна, это два. Она может использовать вас в своих целях, подставив вас вместо себя, это три. Советую вам оставить этот чемодан, хотя лучше было бы его вовсе сжечь, и уехать отсюда куда-нибудь подальше… Вы сами откуда?

– Есть один город на Волге…

– Вот и уезжайте домой, пока с вами ничего не случилось… У нас здесь неспокойно, произошло несколько убийств… – И тут вдруг он поднял глаза и внимательно посмотрел на меня: – Если бы я не видел ЕЕ, то мог бы предположить, что это ваших рук дело… Вы похожи. Самую малость. Но это не вы.

Он и предположить не мог, насколько я испугалась, когда он вот так пристально заглянул мне в глаза: ведь я подумала, что он знает что-то о кейсе с деньгами… Но нет, пронесло!..

– Хорошо. Спасибо за предупреждение, но когда мне уезжать, я решу сама… Кстати, а вы, случайно, не знакомы с Пунш?

Юра, который к тому времени уже направлялся к выходу, вдруг остановился, словно этим словом я выстрелила ему в спину. Медленно повернулся и снова посмотрел на меня своим тяжелым, загадочным взглядом:

– А вы?

– Я – нет, но хотела бы посмотреть на нее хоть одним глазком… Ведь это ее платья, это она была любовницей моего парня… Вот так-то вот, – прорвало меня. – И платья эти – ее…

– Платья, может, и ее, – тихо ответил мне Юра, – да только никакая это не Пунш… Елена Пунш умерла. В девяносто четвертом году. От воспаления легких.

– Умерла? Дудки! Я была на этом кладбище в С.!

– Вы сказали в С.? – Глаза его заблестели. – Так вы из С.?

– Да, я была там и видела ее могилу. Но все это – липа, для отвода глаз, потому что Пунш встречалась с моим парнем, я же говорю, и кинула его, она ограбила его, заставив подписать доверенность… Пунш – преступница, и вы знакомы с ней, иначе не пришли бы сюда.

Когда я произносила последние слова, Юры уже не было, а меня после его визита еще почти целый час лихорадило. Я так и не поняла, зачем он приходил и принес мне это платье… Окончательно запутавшись, я, чтобы немного прийти в себя, отправилась на кухню, сварила кофе и, позавтракав, снова улеглась на диван. Включила телевизор и вся растворилась в потоке информации…

Постепенно, под его ровное воркование, я стала засыпать, думая о том, что дикторы даже о трагедиях в Чечне говорят спокойным, умиротворенным тоном. Пожалуй, только это меня и раздражало. Когда телевизионщики в столице подсчитывают, сколько зрителей смотрят сейчас ту или иную передачу, определяя рейтинг, им и в голову, наверное, не приходит, что многие включают телевизор исключительно ради того, чтобы использовать его как фон для сна.

Я бы и заснула, если бы не почувствовала какой-то звуковой дискомфорт – открыла глаза и поняла, что диктор-то не привычный, не московский, а сочинский, потому что передавали новости, исключительно касающиеся Краснодарского края, упоминая знакомые мне до боли названия: Туапсе, Мамедова Щель, Голубая Дача, Лазаревское…

Речь шла о преступлениях, совершенных за последние пару недель на побережье Черного моря: убийства крупных бизнесменов, уважаемых людей… И тут же снова упомянули Лазаревское: журналист с большим и пушистым микрофоном у рта говорил о произошедшем этой ночью трагическом событии; невнятно – из-за того, что звук был приглушен, а вставать, чтобы взять с кресла пульт, мне было лень, – прозвучали слова: «парк» и «аттракционы»…

Я села на постели и уставилась на экран: мне показалось, что в толпе отдыхающих, собравшихся в парке Лазаревского (я сразу узнала это место), прямо возле колеса обозрения я увидела Екатерину Ивановну Смоленскую, теткину приятельницу, следователя Генеральной прокуратуры из Москвы; не помню, как дотянулась до пульта и сделала звук громче, но мне удалось хорошенько расслышать лишь конец репортажа с места события, из которого я поняла, что произошел либо несчастный случай, либо убийство – буквально час назад с колеса обозрения выбросилась или была сброшена девушка. Журналист обращался ко всем, кто видел «эту девушку» (в это время на экране появилось нечеткое изображение фотографии лица уже мертвой девушки, при виде которого меня забила нервная дрожь), с просьбой позвонить по следующим телефонам…

Я кинулась в сумку за ручкой и записной книжкой и успела записать лишь один номер.

Таня. Эх, Таня, Таня! Дрожащими руками я держала в руках записную книжку, и номер телефона, по которому мне надлежало позвонить, расплывался перед моими глазами из-за слез…

Я достала из-под ее кровати чемодан, в котором обнаружила старый железнодорожный билет на имя Журавлевой с вложенным в него листком, содержащим ее паспортные данные: Журавлева Татьяна Васильевна, 1979 года рождения. Ей было всего-то двадцать лет.

Таня, Таня…

Разложив на диване все платья Пунш, я долго, очень долго разглядывала их, пытаясь понять причину, по которой со всеми, кто их надевает, происходят страшные, трагические события.

Единственное, что я сумела определить, это то, что платья были СТАРЫЕ, то есть сшитые много лет назад, потому что ткани были хоть и разные, но такие, каких сегодня в магазинах не встретишь. Кроме того, их шил, судя по всему, профессионал высокого класса, потому что строчки были безукоризненно ровными, и пользовался он (или она) только крепкими шелковыми нитками. Одна деталь вызывала недоумение: все швы были двойными, словно для прочности, для того, чтобы платья прослужили как можно дольше.

Кроме того, ярким свидетельством того, что платья были сшиты давно, являлись кнопки и крючки, пришитые вручную нитками в тон платьям. Так вот эти нитки, если подпороть кнопку или крючок, были снаружи выгоревшими, а изнутри оставались более темными. «И только белое платье, – подумала я, – теперь уже никогда не смогу рассмотреть, потому что в нем уехала Таня и в нем же нашла свою смерть…»

А туфли? Я вдруг вспомнила, что на ней были парчовые туфельки, маленькие, изящные, на тоненькой шпильке и сшитые явно на заказ. Где они теперь? В морге?

Я разрыдалась, представив, как какие-то чужие люди рыскали по траве возле колеса обозрения, чтобы найти в радиусе чуть ли не пятисот метров от неподвижного тела какие-нибудь улики, имеющие отношение к трагедии. Возможно, что нашли и туфли и упаковали их в целлофановый пакет, рядом с другими вещественными доказательствами…

Надо было что-то делать, что-то предпринимать или хотя бы позвонить по телефону, чтобы сообщить, что погибшую девушку зовут Таней и фамилия ее Журавлева, что ей всего-то было двадцать лет…

Но, с другой стороны, имела ли я право заявляться в милицию и рассказывать им про Таню, если и у самой рыльце было, что называется, в пушку? Ведь в камере хранения здесь, в Адлере, лежала сумка с огромной суммой денег, из-за которой скорее всего и был расстрелян целый дом и убит цыган в Свином тупике, и я была свидетельницей этого кровавого преступления, но скрылась, прихватив денежки с собой. Кроме того, я, по сути, украла вещи, принадлежащие Елене Пунш, любовнице Варнавы. Ведь я же ничего, абсолютно ничего не выяснила для себя относительно этих заколдованных платьев, из-за которых вокруг меня умирают, точнее, погибают насильственной смертью молодые девушки. Я была уверена, что эти платья являются ключом к разгадке многих преступлений и чуть ли не убийственным паролем, причем в самом прямом смысле этого слова.

Хотя, с другой стороны, ну что такого могло таиться в этих платьях? И зачем, к примеру, было шить КОПИЮ желтого платья с черным кантом из современной ткани, твила, платья, которое демонстрировала мне моя тетка Изольда, платья, которое сняли с трупа девушки, разбившейся в С. на Набережной?

Платья-убийцы, платья – визитные карточки, платья-мишени?

Но ведь именно благодаря желтому, НАСТОЯЩЕМУ платью Пунш я получила от цыгана кейс с деньгами. И если учитывать то обстоятельство, что в НОВОМ желтом платье, то есть подделке, девушку убили, а в настоящем – «подарили» кучу денег, то разве нельзя предположить, что уж во всяком случае цыган НЕ ИМЕЛ НИКАКОГО ОТНОШЕНИЯ К УБИЙСТВУ? Ведь девушку убили раньше, чем он отдал мне деньги. Значит, девушками в этих платьях занимаются как минимум двое преступников, а то и преступная группа.

Не надо обладать большим умом, чтобы понять, что Елена Пунш или та, которая выдает себя за покойную и надевает время от времени ее платья, является авторитетом среди преступников и либо имеет право пользоваться теми деньгами, которые были в кейсе цыгана, либо ей было поручено ПЕРЕПРАВИТЬ кейс в другое, только ей известное место. (Хотя лично мне, оказавшейся, по сути, самой настоящей мошенницей, больше нравился первый вариант: а что, если это ЕЕ ДОЛЯ?!)

И разве эти бандиты с автоматами, расстрелявшие жителей дома в Свином тупике вместе с цыганом, не сослужили мне хорошую службу, взяв ответственность за пропажу кейса на себя? Если принять во внимание, что они появились на своих ревущих машинах почти сразу после передачи мне этих денег, то человек, пославший бандитов на разборку или за деньгами, знал об их существовании и, возможно, тоже имел право на свою долю. Расстреляв цыгана и остальных, кто был в доме, они не нашли кейс и вернулись к хозяину несолоно хлебавши.

Рассуждая подобным образом, я нарисовала небольшую и примитивную схему происхождения кейса с деньгами и далее, по сюжету, его продвижения в пространстве.

Первое, что пришло мне в голову, когда я начала рисовать свой нехитрый чертеж, было то, что деньги эти добыты преступным путем усилиями двух криминальных кланов. Причем представителем одного из них являлась Елена Пунш (я решила все-таки оставить это имя за ней, пока не подтвердится существование или смерть НАСТОЯЩЕЙ, той, что похоронена (или не похоронена) на Воскресенском кладбище), а представителем другого клана – тот самый человек, Хозяин, пославший в Свиной тупик своих людей за долей.

Но всех переубивали, денег не нашли, что будет дальше? И кому придет в голову, что кейс отдали в руки какой-то случайной прохожей, сильно смахивавшей на Елену Пунш, причем только потому, что на ней оказалось ее желтое платье?..

И не Хозяин ли, прежде чем пускать кровь жителям Свиного тупика, убил девушку в желтом платье на Набережной, думая, что это и есть Пунш? Да это наверняка и была Пунш, раз ее опознал на снимке Варнава, после чего хлопнулся в обморок…

Я стала припоминать слова, которые мне говорил перед своей гибелью цыган. Короткие фразы, которым я прежде не придала значения, теперь оживали и обретали смысл, наводили на новые мысли и должны были помочь понять, что же связывало Пунш с обитателями дома в Свином тупике. «Опаздываешь». Значит, Пунш ждали. Но кто? И если устали, то, выходит, она должна была приехать откуда-то намного раньше, чуть ли не на две недели! Он ведь сказал мне: «Дура, я же за тебя переживаю. Две недели назад на Набережной нашли женский труп. Платье – НУ ПРЯМО КАК У ТЕБЯ». И еще: «Думал, что ЕГО работа. Ты о нем что-нибудь слышала ТАМ?»

Как мне раньше не вспомнились эти слова? Пунш опоздала примерно на две недели, значит, деньги, приготовленные для нее в кейсе, предполагалось переправить куда-то раньше… Ну не могла я тогда поверить, что этот кейс – доля Пунш.

Дальше. Он сказал: «Я сделал все, как ты просила. Все остается в силе… Только в следующий раз не опаздывай – я думал, что больше не увижу тебя».

Или вот: «Я знаю, почему ты злишься, но ждать осталось совсем немного. Катя и Роза (КАТЯ и РОЗА! Кто они?) прилетели еще три дня назад. Они хорошие девочки».

Потом он говорил что-то про очки и стал приставать ко мне, полез под платье. Это означало, что они с Пунш были в близких отношениях. Но, учитывая то, каким тоном Пунш (то есть перепуганная насмерть я сама, перевоплотившись в сорвиголову Пунш) разговаривала с цыганом, ему льстила эта связь, больше того, он мог СЛУЖИТЬ этой невероятной женщине! Иначе навряд ли он стал бы терпеть мои выходки.

А Блюмер! Как же я забыла про Блюмера?! Я ведь сама спросила его про Блюмера, на что он мне ответил: «Можешь не переживать, с ним все в полном порядке – молчит…»

А когда я спросила про Варнаву, он не ответил ничего. Вернее, сначала произнес что-то вроде «Как договаривались», а потом добавил, что все остается в силе.

И наконец: «Ты зайдешь или тебе принести сюда?» Так можно спрашивать, если Пунш уже неоднократно заходила в дом, но случалось и такое, что кейсы с деньгами ей выносили, что называется, на блюдечке…

Я не понимала, кого подразумевал цыган, когда спрашивал, слышала ли она, Пунш, о НЕМ ТАМ? О ком? О Хозяине, от которого они, быть может, скрыли деньги? А он ждал-ждал полмесяца, да и решил взять свою долю сам… И где это ТАМ? Откуда она приехала?

Жаль, конечно, что я сейчас была не в С., ведь я обладала бесценной информацией и о цыгане, и о Блюмере, и о Пунш, но это расследование развивалось теперь под четким руководством Изольды, а уж она-то сумеет распутать змеиный клубок, выпутается сама и поможет Варнаве. Хотя я понимала, что теперь только тетка могла помочь и МНЕ вернуться домой, а потом обеспечить мою безопасность. Тем более – чего уж там! – я и не торопилась рассказывать ей ничего ни о деньгах, ни о том, что увидела в Свином тупике в тот день… Зачем? И как вообще можно вот так легкомысленно поступить со свалившимся тебе на голову счастьем в образе чудесных банковских знаков, отдав их следователю прокуратуры, своей же тетке, которая к тому же еще и отбила у тебя парня?

Я просто вернусь к Изольде, попрошу у нее прощения за свой идиотский поступок, поплачусь ей в жилетку и поклянусь больше не терять голову… Вот только даст ли она мне ответную клятву, что свою собственную, совсем недавно потерянную на подушке рядом с такой же головой своего, а точнее, моего любовника, голову она поставит на место и выбросит из сердца красавца Варнаву? Или они будут продолжать заниматься любовью на моих глазах, если вообще еще не поженились?!

Вот это обстоятельство и препятствовало принятию окончательного решения: возвращаться мне домой, в С., или нет.

Я не знала, что мне делать. Совершенно запуталась в своих проблемах. И только желание увидеть Варнаву, хотя бы несколько минут побыть рядом с ним или – невероятное блаженство! – прикоснуться к нему, толкало меня в спину и заставляло подумать о возвращении домой.

Не давало покоя и чувство долга по отношению к теперь уже покойной Тане… Разве не по моей, пусть и косвенной, вине она погибла в Лазаревском? Ведь она была в «моем» платье… И какую роль в этом мог сыграть Юра?

Вспомнив о Юре, я вдруг подумала, что он мне приснился – настолько неожиданно он пришел и ушел, оставив в душе лишь тяжелый и вязкий туман, имя которому страх…

Навряд ли он причастен к смерти Тани, иначе бы не пришел ко мне и не рассказал о ней, да и платье бы не привозил, кто его просил об этом?

Во всяком случае, о Юре у меня осталось самое хорошее впечатление: ну знает человек что-то, о чем не может рассказать первому встречному, но ведь приехал же ко мне, предупредил…

Существовала еще одна версия, связанная с платьем. А что, если кто-то здесь, в Адлере, видел меня в… Стоп, меня еще никто не успел здесь увидеть в платьях Пунш, потому что после того, что произошло в Свином тупике, я надела на себя старое выгоревшее льняное платье и соломенную шляпу, превратившись в пугало. В них и прилетела в Адлер…

В платьях Пунш видели только Таню! Сначала в красном роскошном платьице на пляже, в кафе, где официант и принес ей записку от этого Юры, черт бы его побрал! А потом в белом платье «от Пунш» она поехала на свидание с ним в Лазаревское…

У меня разболелась голова. И немудрено: ведь Таня могла им рассказать, что платья эти – и красное и белое – не ее, а какой-то Валентины, которая живет в Адлере по такому-то адресу… Ведь дала же она мой адрес Юре, так почему бы ей не назвать его тем, кто, вероятно, имеет отношение к кейсу?

От этой простой и ясной мысли меня бросило в пот, я вскочила и стала собираться как сумасшедшая. Побросав в сумку все необходимое, я уже хотела выбежать из квартиры, но услышала резкие, словно уколы в зубной нерв, звонки… Звонили, не прекращая, очень долго… Кто-то пришел по мою душу, кто-то хочет увидеть меня, услышать меня, убить меня…

Вжавшись в угол, я замерла, слушая, как трещит выламываемая кем-то входная дверь…

Они не успели договорить, как на почту ворвалась женщина и, кинувшись к одному из окошек, за которым работали женщины-операторы междугородной связи, крикнула:

– Там.. в парке, где аттракционы, девушку сбросили с колеса обозрения… Все туда побежали!.. – И, выпалив все на едином дыхании, выбежала, махнув кому-то невидимому в пространстве рукой, словно без нее там, в парке, нечего и делать…

– Господи, да что же это за такое? Виталий, пойдем, может, это имеет какое-то отношение и к нашему делу… Ох уж мне эти курорты и отдыхающие, бизнесмены и эта несносная жара…

Казалось, все население Лазаревского, но на самом деле лишь бездельники отдыхающие, охочие до всякого рода зрелищ, бросилось в парк поглазеть на происшествие.

– Знаешь, людей здесь так много, что они напоминают мне полчища тараканов, – не выпуская руку Скворцова, пробормотала Смоленская, продираясь сквозь толпу на набережной, спешащую в сторону парка, и чувствуя, что еще немного, и сердце ее не выдержит духоты, невыносимой влажности, такого невероятного скопления людей. Пот заливал ей глаза, сердце ухало в груди, грозя в любую минуту остановиться или застрять где-то в горле. – Старость – не радость…

– Да брось ты, Екатерина Ивановна, уже пришли. – Виталий остановился первым и придержал Смоленскую, приобнял ее и прижал к себе: – Отдышись… Видишь, оцепление?

Возле колеса обозрения милиционеры едва расчистили площадку и проезд для милицейских и санитарных машин. В тот момент, когда Смоленская с Виталием пробрались к ближайшему милиционеру, толпа расступилась, и санитары в белых халатах пронесли мимо них носилки с телом, прикрытым простыней.

– Подождите минутку! – Смоленская предъявила появившимся откуда-то людям в штатском – явно следователям и операм, приехавшим на место преступления, – свое удостоверение и попросила открыть лицо погибшей.

Внимательно изучив ее документы, человек, представившийся следователем Сочинской прокуратуры, сам приподнял край простыни.

С минуту посмотрев на белое, с разбитым носом и содранной кожей на правой скуле лицо девушки, Смоленская чуть заметно вздохнула и, прошептав: «Слава богу, не она», – отошла в сторону.

Кто-то в толпе упал в обморок, и врач, полненький невысокий человечек с круглыми «чеховскими» очками на крупном армянском носу, поспешил оказать помощь.

– Точно, не она, – сказал, вытирая пот с лица, Скворцов.

– А ты кого имел в виду?

– А ты?

– Вообще-то я подумала о Валентине…

Ворвавшись в комнату с пистолетом в руке, но увидев спрятавшуюся за креслом девушку, Смоленская поняла, что никакая опасность ей не грозит, и спрятала оружие.

– Спасибо, можете идти. – Она сделала знак, и Коля Рябинин, вызвавшийся ей помочь открыть дверь квартиры, исчез.

– Вы уж извините, девушка, что мы вот так к вам врываемся, но вы сами виноваты – долго не открывали…

Валентина разлепила веки и замотала головой: вот уж кого она действительно не ожидала здесь встретить, так это Смоленскую!..

– Господи, Екатерина Ивановна… Глазам своим не верю…

– Валя? Ты? – Смоленская обняла припавшую к ее груди рыдающую Валентину и принялась гладить по голове. – Ну все, все, успокойся…

Валя не прекращая твердила, что ее собираются убить, бормотала что-то о Тане, Блюмере и платьях…

– Выпей воды, успокойся, с тобой же невозможно разговаривать.

Глотнув воды, Валентина рассказала ей про Таню – про ее богатого любовника Юру, который должен был увезти ее в Лазаревское и обещал впоследствии купить ей дубленку…

– Я говорила ей, что эта поездка добром не кончится…

– Как фамилия твоей соседки?

– Журавлева! Вот и документы ее… Она погибла в Лазаревском, я только что видела репортаж по телевизору! Скажите, это из-за платья?.. Вы что-нибудь об этом знаете?

– Так, значит, твоя соседка и есть Таня Журавлева? – удивилась такому совпадению Смоленская, которая сначала никак не могла взять в толк, откуда Валентине известна фамилия Журавлевой. – Валя, успокойся же, говорю… Твоя Таня Журавлева не погибла. Ты имеешь в виду девушку, которая бросилась с колеса обозрения?

– Ну да!

– Ее уже опознали – она из местных, наркоманка, проститутка… решила немного полетать. Выбрось все это из головы и угости меня кофе или соком, а то пить ужасно хочется… Жара…

– Так это не Таня? Что же это я – обозналась?

Валентине потребовалось какое-то время, чтобы свыкнуться с этой мыслью и хотя бы немного успокойся.

– Господи, прямо гора с плеч… Подождите, дайте-ка мне на вас посмотреть… Просто не верю, что это вы! Но как вы меня нашли?

Этого вопроса Смоленская ждала, но говорить правду не собиралась – не хотела раньше времени раскрывать карты. Сразу после того, как с Виталием Скворцовым они стали свидетелями трагедии, разыгравшейся в парке Лазаревского, Екатерина поехала в Адлер – искать Валентину. Сердце ей подсказывало, что девушке что-то угрожает, тем более что она связалась с парнем, имеющим непосредственное отношение к Пунш. Разыскать Валентину Смоленской помогли адлерские ребята-оперативники, к которым она обратилась за помощью. Достаточно хорошо осведомленные практически обо всех, кто сдавал в городе жилье отдыхающим, они вывели ее на хозяина квартиры, которую тот сдал девушке по имени Валентина, чей паспорт он тотчас и предъявил. Каково же было удивление Смоленской, когда, проходя по главной площади Адлера, мимо фотографа, зазывающего прохожих сняться на фоне пальмы в обнимку с обезьянкой, она увидела фотографию Изольдиной племянницы, сделанную, как выяснилось, буквально на днях. Словоохотливый фотограф, обрадованный уже тем, что на него обратили внимание, услышав, что девушку, чей снимок украшал его стенд, разыскивает ее родная тетя (как представилась Смоленская), тотчас подсказал, где ее можно найти, и даже выдал информацию о том, что квартиру она снимает не одна, а с подружкой.

– Как я тебя нашла? Элементарно. То есть, конечно, совершенно случайно. Просто надо поменьше фотографироваться… Твоя фотография красуется на центральной площади Адлера, на стенде у одного из фотографов, который и помог тебе снять эту квартирку…

– Точно! Вот это да! Постойте, но ведь я могла быть где угодно, не только в Адлере…

– Во всяком случае, из С. ты вылетела именно в Адлер. А еще Изольда сказала, что ты лентяйка и навряд ли тебе захочется путешествовать в переполненной электричке по побережью…

– Это верно, она меня знает. Хотя мне уже и Адлер, и пляж, и даже море порядком надоели…

– А что ты говорила про платье?

– Я?.. Про платье? Когда?

– Первое, о чем ты спросила меня, когда думала, что твоя Таня погибла, было: это из-за платья?

– Да нет, ничего особенного… Просто я ей дала свое, – густо покраснела Валентина, – а оно слишком открытое, провоцирующее. Вот я и подумала, что если бы Таня была в другом платье, то на нее бы, может, и не обратили внимания и никуда не пригласили… – Она и сама не знала, что говорит. От стыда и вранья язык и вовсе заплетался.

– Понятно. Ты боишься за нее? Тебе показалось, что это она выпала из колеса обозрения? Успокойся. Я тебе уже сказала, что это не она, это местная девушка. Просто такое иногда бывает: видишь именно то, что больше всего боишься увидеть. Вот и ты: увидела на экране совершенно незнакомое лицо, а тебе показалось, что это Таня… Ты волнуешься за нее, переживаешь, вот и результат… К тому же, как мне кажется, ты нервничаешь еще и по другому поводу.

– По какому еще поводу?

– Платья. Что это за платья и откуда они у тебя?

О платьях ей рассказала Изольда, но Смоленская хотела услышать эту историю из уст самой Валентины.

– Я их не крала, а просто забрала их из квартиры Варнавы… Я же знала, что он там больше не живет, что его предали, обокрали, выбросили на улицу… Не пропадать же вещам… – Лицо Валентины стало красным, словно июньская вишня. – А про Варнаву…

– Про Варнаву я уже слышала от твоей тети. Ты мне лучше скажи, дорогуша, как это ты могла вот так запросто исчезнуть из города, удрать от тетки, даже не оставив ей записку? Ты что думаешь, если она работает следователем, то у нее нервы железные? Ты себе представить не можешь, в каком состоянии она сейчас находится, разыскивает тебя, между прочим, вот и меня попросила…

Здесь она, конечно, слукавила, но сочла, что эта ложь пойдет только на пользу. Изольда и предположить не могла, что Смоленской удастся так быстро разыскать на побережье ее племянницу-беглянку.

– Вы меня держите за дурочку? – обиделась Валентина. – Хотите сказать, что оказались здесь из-за меня? Да вы же наверняка приехали сюда из-за этих убийств. Все только и говорят о них.

– Откуда тебе это известно? Местное телевидение? Оперативно сработали, ничего не скажешь… Но об этом потом. Ты мне скажи лучше, телефон работает?

– Работает. Хозяин разрешил звонить хоть на край света – паспорт взял и пятьсот рублей, вроде залога…

– Маловато для такого разрешения…

Екатерина Ивановна придвинула к себе телефон и стала набирать номер.

– Вы куда? В С.? Доложить обо мне?

Валентина чувствовала себя крайне неуютно: ей больше всего не хотелось сейчас говорить с Изольдой. Но разве Екатерине Ивановне это объяснишь, тем более что она-то хотела как лучше?! Что она знает об их отношениях с теткой и о причине, заставившей Валентину вот так неожиданно сорваться с места и прилететь на юг?! Да ничего!

Им удалось связаться с С. лишь минут через сорок.

– Изольда? Это я, Катя Смоленская. Звоню тебе из Адлера. Чтобы не томить, сообщаю сразу, что Валентина твоя сидит рядом со мной, жива и здорова, чего и тебе желает. Я уж не стану вас мирить, вы достаточно взрослые люди, просто хотела тебя успокоить… Сами потом разберетесь…

– Смоленская, спасибо тебе, – голос Изольды от волнения стал хриплым. – У меня нет слов… Как там она?

– Говорю же – нормально. Немного загорела, выглядит прекрасно. Давай сначала о делах, а потом вы уже с ней поворкуете.. Значит, так. Сначала я о своем. Здесь, на побережье, совершено несколько убийств, и везде, ты понимаешь, практически везде фигурирует одна и та же особа, похожая на твою Пунш… Поскольку у меня не было возможности поискать Пунш в Москве, я подумала, может, тебе хоть что-нибудь о ней известно? Что там с могилой? Не выяснили, кто там захоронен? И какое отношение ко всему этому имеет Варнава? Я очень переживаю за Валентину, по-моему, она вляпалась по уши… Так что там с Варнавой?

– Варнава – это целая эпопея, – донесся до Смоленской далекий и встревоженный голос Изольды. – Пунш что-то над ним сотворила, то ли загипнотизировала, то ли еще что, и этот парень подписал генеральную доверенность на адвоката Блюмера, который продал подчистую все его имущество, всю недвижимость, представляешь? А самого Блюмера нашли мертвым… Он задушен, но как-то очень странно…

– Задушен? – Смоленская повернулась к Валентине и, пробормотав скороговоркой, что Блюмера задушили, снова обратилась в слух: – Вот-вот, и здесь почти все задушены, а один зарезан… Ты знаешь, Изольдочка, здесь такая жара, пекло, душно, а людям не живется спокойно, не плавается в море… Я уверена, что все убийства связаны с ограблениями. Я тебя прошу, если услышишь что-нибудь о Пунш, позвони по этому телефону, – она продиктовала домашний телефон Николая Рябинина, – мне передадут.

– Сегодня я получила разрешение на эксгумацию трупа Пунш, так что скоро появится хоть какая-то информация…

– Ты не могла бы переслать в Сочи, в прокуратуру, качественное изображение… портрет Пунш. Только повторяю: качественный, крупным планом, в подробностях и лучше всего в цвете.

– Да где же я тебе возьму в цвете? У меня лишь снимок с кладбища, который опознал Варнава. Больше, извини, ничем не располагаю. Постараюсь выслать…

– Ну хорошо, а что с той девушкой, которую выбросили из окна гостиницы? Или она сама выбросилась, как здесь одна наркоманка…

– Это не Пунш. Просто была в платье, похожем на пуншевское… Это не телефонный разговор, конечно, но я скажу тебе, что погибшую девушку звали Вера Холодкова; она любила одного человека, который ушел от нее к Пунш. Холодкова заказала себе точно такое же платье, как было у той, чтобы то ли удивить, то ли напугать парня, который ей изменил. Но, судя по всему, надев это платье, она подписала себе смертный приговор.

– Ты хочешь сказать, что их перепутали и вместо Пунш убили Холодкову?

– Пока что другой версии у нас нет…

– Ничего себе… А что Варнава? Он должен быстрее нас с тобой найти Пунш, которая его ограбила…

– Как же, найдет он ее… Что-то с ней нечисто, чувствую сердцем… Смоленская, спасибо тебе за Валентину, мне просто не верится, что она там, с тобой… Ты не могла бы передать ей трубочку?..

Смоленская все время разговора не сводила глаз с притихшей и плачущей Валентины, понимая, что вот так, насильно, их все равно не помиришь, но трубку все же протянула.

– Да, – прошептала, глотая слезы, Валентина. – Я слушаю…

– Ты ничего не хочешь мне сказать? – спросила после паузы Изольда и замерла, чувствуя за собой вину и, очевидно, не совсем представляя себе, что может последовать за ее вопросом: бросит Валентина трубку или попытается при Смоленской продолжать вести себя вежливо.

– Хочу. Извини меня, пожалуйста. – Валентина говорила через силу. – Я скоро вернусь, за меня не беспокойся…

– А я поручила Варнаве найти тебя…

– Я не знаю никакого Варнаву.

– Понятно, – глухо отозвалась Изольда. – Мама прислала тебе письмо и деньги… Она приедет в сентябре и, наверное, заберет тебя с собой. Так что все не так уж плохо… – Голос ее дрогнул, и вновь возникла небольшая напряженная пауза. – Возвращайся, я тебя прошу… Не вешай трубку, передай ее Екатерине Ивановне…

После разговора с Катей Изольда какое-то время не могла прийти в себя: нашлась Валентина, это просто чудо какое-то, это замечательно, что говорить, но как могла Пунш быть связана с убийствами на побережье?

Подумала так и сразу же упрекнула себя за то, что информация о нашедшейся племяннице волнует ее меньше, чем Пунш. Или все-таки где-то в глубине души она была уверена в том, что с Валентиной ничего не произойдет, что она вполне самостоятельный и взрослый человек, который сам, без посторонней помощи, научился перемещаться в пространстве, причем ни перед кем не отчитываясь… Да и с какой стати, действительно, ведь ей уже двадцать три года и она очень скоро будет как две капли воды походить и внешне и характером на свою мамашу? А если это так и Валентина неосознанно пройдет весь путь Нелли, устраивавшей все свои дела преимущественно в постели, то стоит ли вообще из-за нее переживать?

Так успокаивая себя, она позвонила Варнаве, который пока еще, до отъезда в Адлер на поиски Валентины, оставался в ее квартире.

Но телефон был занят.

– Девушка, когда ближайший рейс в Адлер? – позвонила Изольда в справочную аэропорта и тут же услышала:

– Через два часа.

Возможно, Варнава сейчас улаживает какие-то мелкие финансовые дела, добывает деньги, чтобы начать исполнять свою часть уговора и лететь на юг.

Следовательно, Изольде нужно заняться СВОЕЙ частью, то есть Блюмером и прочими, кто ограбил господина Мещанинова. А ведь у нее и без него работы по горло! Иван! Ох как он ей сейчас нужен! А Варнава пусть летит, пусть ищет ветра в поле, все равно не найдет… Главное, чтобы он хотя бы на время исчез из города, чтобы у нее появилась возможность привести в порядок свои чувства…

Изольда подошла к зеркалу и взглянула на свое отражение. Безусловно, визит в парикмахерскую не прошел даром: внешне она помолодела… Но как быть с душой?

В который уже раз испытав боль от щемящего чувства вины при мысли о том, что она совершила преступление, отдавшись внезапному чувству к Варнаве и предав таким образом Валентину, Изольда вышла из кабинета, чуть ли не сгорбившись под тяжестью вновь навалившихся на нее комплексов. Именно контраст ее изменившейся внешности, сделавшей ее как бы ближе к Варнаве, к его молодости и необузданности, превратил ее из красивой и уверенной в себе женщины, которую она только что видела в зеркале, в бесполое, да к тому же еще и раненое существо, обреченное на одиночество и страдания.

Ей бы остаться в кабинете, прийти в себя, заняться работой, но связной, позвонивший ей еще утром, больше не позвонит, поэтому встречу с Иваном перенести уже невозможно. Значит, надо идти. Стиснуть зубы и в таком неприглядном виде (ей в тот момент казалось, что душа ее просвечивает сквозь тело и любой, кто сейчас окажется рядом, увидит на ней, на ее постаревшей прозрачной плоти глубокие морщины) появиться перед НИМ.

Иван…

Ее вдруг охватило чувство, что они не виделись тысячу лет.