Глава 8
Она опоздала на полчаса и искренне обрадовалась, когда в половине восьмого увидела стоящую на крыльце библиотеки одинокую фигурку Наташи Зимы. Накрапывал мерзкий холодный дождь, и порывы ветра трепали скромный клетчатый шарф девушки. В такую погоду мало кто согласится простоять лишние тридцать минут в ожидании неизвестно чего или кого…
– Замерзла? – Юля даже приобняла ее в каком-то душевном порыве, радуясь встрече с нормальным человеком, каким для нее явилась эта скромная библиотекарша, особенно в контрасте с животным по имени Юра. – Извини… Это ничего, что я на «ты»?
– Да н-ничего, – смущенно пробормотала Наташа, кутая лицо в шарф и заикаясь от холода. – Я почему-то была уверена, что вы придете.
– Сейчас мы спустимся к набережной, там есть одно маленькое кафе, в котором ты отогреешься, а уж я, чтобы ты окончательно простила меня за мое опоздание, угощу тебя горячей грибной лапшой и курицей, идет?
– Да что вы, не надо, кафе сейчас такие дорогие, я не могу так…
– Никакие возражения не принимаются.
Они прошагали пару кварталов вниз, к Волге, откуда открывался вид на ярко освещенный огнями мост и побелевшую от легкого снега набережную, и зашли в подвальчик старинного особняка с претенциозной вывеской «Белая лошадь».
– Раньше я думала, что здесь кормят кониной, раз «Белая лошадь», а оказалось, что нет… – Юля таким нелепым образом пыталась как-то развеселить, растормошить смущенную и скованную непривычной обстановкой Наташу. – Ты не робей и не переживай, у меня достаточно денег, чтобы расплатиться за ужин. На посетителей тоже не обращай внимания, публика нейтральная, обычная, в основном влюбленные парочки, бандитов здесь нет.
– А по-моему, нормальным людям, честно зарабатывающим себе на жизнь, в таких местах нечего делать. И как бы хорошо я ни работала, как бы ни старалась, я бы все равно в своей библиотеке не заработала денег на ужин в «Белой лошади». Вот как уволят меня, пойду сюда мыть посуду, – грустно добавила Наташа, с любопытством, к которому примешивалось восхищение перед незнакомой ей и такой недоступной жизнью, рассматривая висевшее на стене центрального зальчика большое, сплетенное из толстых шерстяных ниток цветное панно с вышитой на нем белой лошадью на фоне оранжевых и коричневых пятен, очевидно изображающих закат. – Здесь так тепло и красиво.
– Брось, еще не все потеряно, тебя же еще не сократили… Хотя я бы на твоем месте на всякий случай подстраховалась и попыталась найти себе работу… Мало ли что. Давай сядем вот сюда, под пальму, в уголок… А вон и официант к нам направляется…
За ужином Наташа оттаяла и даже похорошела. От скучной библиотечной мышки осталась лишь серенькая кофточка, лицо же словно отогрелось, порозовело, а глаза заблестели сытостью и удовольствием.
– Марина Бродягина – человек сложный, одновременно сильный и слабый, – начала она. – Вот и понимайте, как хотите. Марина всегда знала, что ей нужно от жизни. Ей ничего не стоило окончить школу с золотой медалью, она уверенно переходила из класса в класс, прекрасно понимая, на что может рассчитывать в дальнейшем…
– А именно?
– Она знала, что поступит в университет без блата и денег, она была уверена в себе. Кроме того, не надо забывать, что она была очень красива. И хотя красота ее была специфична, сексуальна и мужчины сходили по ней с ума, Марина первое время держалась, искала себе мужа и собиралась нормально выйти замуж, нарожать детей, но потом с ней что-то произошло… Она покатилась вниз, да так быстро и неожиданно, что мы, когда с ней встречались, не могли толком поговорить: ее мобильный разрывался от звонков…
– Вы с ней встречались? Но зачем? Что вас связывало?
– Мы – подруги, вот и все. Я знаю, о чем вы только что подумали. Так оно и есть: Марина выбрала меня в подруги, потому что я некрасивая и никогда не могла бы стать ее соперницей. Но даже будь я посимпатичнее, я все равно бы не смогла составить ей конкуренцию, настолько она была хороша и умна… С другой стороны, ей же надо было с кем-то делиться. Для человека с ее характером…
– А какой у нее был характер?
– Она блефовала. Всю жизнь. Делала вид, что ни в ком не нуждается.
– Понятно. Прости, я перебила тебя…
– Так вот, для человека с ее характером просто необходима была жилетка вроде меня. Она рассказывала мне о своей жизни невероятные, чудовищные вещи. Мне, неискушенной в области секса, слышать подробности ее интимной жизни было, с одной стороны, жутко интересно, но с другой – дико!
– Но в чем заключалась причина того, что она так покатилась вниз?.. Ведь такое количество мужчин, неразборчивость и прочее…
– Причина? Кирилл. Он был ее первым мужчиной. Но когда она с ним встретилась, он еще не был священником.
– А кем же?
– Никем. Он приехал неизвестно откуда и поселился в гостинице неподалеку от ее дома. Они и познакомились-то на улице, он привел ее к себе в номер, и все.
– А потом?
– Она ничего о нем не знала и не хотела знать. Ее не интересовало, откуда у него деньги, кто он, чем занимается, она словно сошла с ума от любви… Забросила учебу в университете, проводила дни и ночи у него в номере, а позже он снял ей квартиру, и вот тогда-то все и началось…
– А что началось?
– Он стал куда-то пропадать, к нему приходили какие-то люди, приносили книги, еще он просил Марину брать книги в нашей библиотеке… Создавалось впечатление, что он или ученый, или человек, к чему-то весьма серьезно готовящийся. Он постоянно что-то печатал на компьютере и вскоре перестал обращать внимание на Марину. Она в отместку переспала с одним из преподавателей университета, который помог ей перейти на другой курс, за что получила от Кирилла пощечину.
– А как же он узнал?
– А она сама рассказала ему и даже показала следы на теле…
– И что же было потом?
– А потом он стал священником в Троицком соборе, но продолжал встречаться с Мариной. Связь свою с ней он сначала тщательно скрывал, а потом предложил ей работать у него в доме в качестве кухарки. С ней случилась истерика. Она поняла, что он не любит ее и никогда не любил, а уж когда он женился на Тамаре – женщине немолодой, но основательной, которая хоть и не смогла родить ему детей, но все равно прочно вошла в его жизнь и стала ему настоящей подругой, – Марина пошла по рукам. Ей было уже все равно, с кем лечь в постель. Больше того, если раньше она делала это просто так, от тоски, то потом стала брать за это деньги, а уж потом и вовсе…
– Что значит «вовсе»?
– Она сказала, что ей нравится проводить время с мужчинами и что деньги ее теперь не интересуют.
– Деньги ей стал давать отец Кирилл? Но за что? Я слышала, он покупал ей драгоценности.
– Он основал свой фонд, у него действительно появилось много денег, якобы на восстановление церквей в Поволжье, но мало кто тогда мог предположить, что отец Кирилл занимается политикой! И если раньше он своими речами настраивал определенным образом толпу за или против того или иного кандидата в депутаты, я уж не говорю о губернаторах, то позже он открыто выставлял себя чуть ли не мессией, вы понимаете?
– Мания величия?
– Навряд ли. Думаю, это скорее методичное и неспешное выполнение чьего-то грандиозного плана, в жерновах которого погиб не только он сам, но и погубил Марину…
– Снова не поняла.
– Его убили по политическим мотивам – кому-то он перешел дорогу, это ясно? А что касается Марины, то она либо что-то знала, за что и поплатилась, либо попыталась кого-то шантажировать. Ведь в последнее время она встречалась не только со своим шефом – Шалым Андреем Викторовичем, но и с… Берестовым…
– Это я уже слышала. Но не слишком ли много любовников у одной женщины?
– Она мне как-то сказала по телефону, когда ей было особенно плохо, что жизнь представляется ей ярко освещенной парковой аллеей, заканчивающейся глубоким омутом со зловонной черной водой, и что она сделает все возможное и невозможное, чтобы не оказаться на обочине этой аллеи, это раз, и чтобы как можно дольше понежиться в лучах теплого солнышка… Да, она так и сказала: «солнышка»…
– Из твоего рассказа выходит, что все беды Марины начались с отца Кирилла. Но ее мать сказала мне, что он навещал ее, что приходил…
– Все правильно, они встречались, но Марине было мало этого. Она хотела, чтобы он всегда был рядом с ней. Она ненавидела Тамару и считала, что в том, что Кирилл стал известным чуть ли не на весь мир человеком, заслуга ее, Маринина, а Тамара лишь греется в лучах его славы…
– А как ты думаешь, зачем ему было читать или изучать философские труды, да еще и на языке оригинала? Он что, действительно знал несколько языков?
– Насколько я поняла, да. Но помимо этих классических трудов его интересовали книги по ораторскому искусству, я даже спрашивала Марину, не посещает ли он известные в городе курсы ораторского искусства Валентины Левашовой, на что услышала загадочное: он, мол, проходил такие курсы, и в таком месте, что мне и не снилось, и что этими книгами он интересуется исключительно в целях изучения души русского человека.
– Вот прямо так и сказала?
– Именно. Обычно в этом смысле употребляют слово «менталитет», но отец Кирилл тем и был хорош для простого народа, что никогда в своих выступлениях не употреблял иностранных модных словечек, принципиально используя русские, всем понятные слова.
– Странно, но у меня какое-то непонятное неприятие этого человека. Безусловно, он был умен и образован, но все же вокруг него до сих пор, как мне кажется, клубится непонятный, опиумный, какой-то словно наркотический туман… Может, он был обыкновенным гипнотизером?
– Это было бы слишком просто, – ответила Наташа.
Юля была с ней согласна. Она посмотрела на часы: почти девять. Наташа же, поймав ее взгляд, засобиралась:
– Мне уже пора. Поздно, темно, страшно будет возвращаться домой, у нас там такое неприятное место – пустырь и ни одного фонаря…
– Это я во всем виновата… Послушай, Наташа, с кем ты живешь?
– Вообще-то ни с кем, у меня только кот.
– А где же твои родители?
– Мама в деревне с теткой живет, у них там огороды, грибы, корова, натуральное хозяйство, одним словом. А отца я не знаю.
– Поедем со мной, переночуешь у одной моей знакомой… Понимаешь, у нее депрессия, поэтому не обращай на нее внимания.
– Как это? У человека депрессия, а вы приглашаете меня… Не понимаю.
– Ей важно, чтобы в доме были люди, чтобы она не чувствовала себя одинокой.
Юля, глядя на эту милую, скромную девушку, вдруг представила себе, как было бы хорошо, если бы вместо себя она оставляла в квартире душевнобольной Аперманис Наташу, а сама тем временем вплотную занималась расследованием убийства Бродягиной, не боясь, что ее подопечная расторгнет с ней договор и потребует обратно аванс. Понятное дело, что в последние дни она мало уделяла ей внимания (хотя за те деньги, которые она получила, ей полагалось бы чуть ли не держать Риту за руку). Хотя, с другой стороны, она же ее предупреждала… Вариант тем более казался реальным, что Наташе угрожало сокращение, а потому подзаработать немного денег ничегонеделаньем ей бы не помешало. Да и когда деньги вообще кому мешали? Другое дело, где ей взять время на то, чтобы караулить Аперманис? Разве что попросить отпуск за свой счет? Но какой нормальный человек в период ожидаемого сокращения решится на столь абсурдный поступок? Ей, напротив, нужно выслуживаться, заискивать перед своим начальством… Какая же все это мерзость!
– Ладно, я согласна. Вы просто не были у меня во дворе и не видели, насколько там на самом деле все жутко и опасно. На лестничной клетке прямо рядом с моей квартирой собираются наркоманы, а один постоянно ходит с большущей собакой, ротвейлером, кажется…
– Вот и замечательно. А когда у вас решится вопрос с сокращением?
– Скоро. На днях. А что, у вас есть что-нибудь для меня на примете?
– Это я смогу сказать тоже на днях, и во многом это будет зависеть от той девушки, к которой мы сейчас поедем…
* * *
Едва они переступили порог квартиры, как Аперманис набросилась на Юлю с упреками, она говорила что-то насчет телефонных звонков, которые мешают ей уснуть и постоянно напоминают о пережитых кошмарах. Юля сделала знак Наташе, чтобы та не обращала на нее внимания, но Рита разошлась не на шутку.
– Где ты бродишь? Я ничего не знаю, ты меня ни во что не посвящаешь, обманываешь, оставляешь одну…
– Теперь нас будет трое, – прервала поток ее слов Юля, представляя Наташу. – Вот, знакомься – Наташа Зима. Успокойся и не кричи, все-таки мы не одни…
– Мы, кажется, знакомы… – пробормотала испуганно Наташа, но ее никто не услышал.
Юля старалась вести себя так, словно уже давно привыкла к подобному, хотя ее подмывало схватить Аперманис за плечи, потрясти хорошенько, чтобы выбить из ее головы всю дурь и выяснить, кто же она такая на самом деле и зачем приехала в С.? И еще: какое отношение она имеет к настоящей Аперманис?!
Но так же, как в прошлый раз и как много-много раз, когда она пыталась это сделать, интуиция не позволила ей учинить допрос прямо здесь и сейчас. Аперманис – больной человек. С этим надо считаться.
– Так кто мне звонил? – задала она Рите вполне конкретный вопрос, сопровождая Наташу в комнату и усаживая ее в кресло. Чувство неловкости за свою ненормальную клиентку переросло в чуть ли не родительское нежное чувство к Зиме, которая смотрела на Риту широко раскрытыми глазами, борясь с желанием броситься к двери и уйти из непонятной ей квартиры со странной обитательницей, смахивающей на настоящую истеричку. Возможно, что в тот момент, когда Рита выступала больше и громче всего, Наташа уже пожалела, что променяла на нее общество родных подъездных наркоманов со страшной (кстати, запрещенной, кажется, в Англии) собакой…
– Леша Чайкин. Он сказал, что у него к тебе важное дело и что он ждет твоего звонка, а если ты не позвонишь, то он сам приедет сюда. Оказывается, он знает этот адрес… Это ты ему дала?
– Я же сказала: успокойся.
– Я приготовила рыбный суп, – вдруг ни с того ни с сего, довольно меланхолично, словно и не было ее вульгарных выпадов в сторону заявившихся столь поздно гостей, сказала Аперманис и произвела жест рукой, зовя их за собой на кухню. – Ладно, я вас прощаю. Пойдемте ужинать, а то мне одной что-то не хочется…
– Я же говорила, – успела шепнуть Юля Наташе, когда они на мгновение остались одни в комнате. – Она не в себе, но не опасная…
От еды они, естественно, отказались, поскольку им хватило ужина в «Белой лошади», но составить компанию оголодавшей Рите согласились. Хотя уже спустя пару минут Юля, вспомнив про Чайкина, отлучилась «на минутку» из кухни, чтобы позвонить.
Она приблизительно представляла себе, какую сенсацию приготовил ей Чайкин. Ну конечно, сейчас он напросится к ней в гости с единственной целью – рассказать о том, что он узнал сутки назад (не раньше, иначе бы он сделал все возможное, чтобы помешать ее свиданию с Португаловым!), что фотограф – гей. Так ей и надо. Нечего было распускаться до такой степени, чтобы не отличить нормального мужчину от «голубого».
После того как Юля с Наташей пришли сюда и услышали нападки Аперманис, настроение, которое и так висело на волоске и зависело от каких-то внутренних, запрятанных далеко в памяти и душе запасов прежнего счастья, и вовсе испортилось. И что может быть хуже и несвоевременнее сейчас, чем разговор с Чайкиным на тему ее женской близорукости и – чего уж там – неразборчивости! Быть может, поэтому Юля, оказавшись в прихожей, рядом с телефоном, все еще не решалась подойти к нему и взять трубку. Но тут звонок – резкий и громкий – заставил ее вздрогнуть. Звонили в дверь. Настойчиво, почти нахально, словно не понимая, что никто звонившему тотчас открыть не сумеет, ведь до двери еще надо дойти, посмотреть в «глазок» и убедиться в том, что припозднившийся визитер вообще имеет право ломиться сюда… Однако этот оглушительный звонок словно парализовал всю квартиру – Рита с Наташей выбежали из кухни и теперь стояли посреди прихожей в ожидании, что же предпримет Юля.
– Да открывай! Я не понимаю, кто бы это мог быть?! – Аперманис всю трясло, она побледнела.
«Крымов? Объявился, узнал, где я, и пришел за мной…»
Понимая, что эти мысли – сладкий мед, которым пытаются отбить вкус и горечь смертельного яда, Юля подошла к двери и, заглянув в «глазок», чтобы не впустить случайного, если не опасного человека, к своему разочарованию, увидела Чайкина.
– Леша, ты спятил? – Она готова была разрыдаться: настолько явственно на одно короткое мгновение она успела поверить в нарисовавшуюся в ее воображении картинку. Крымов с букетом цветов, прямо с дождя, пахучий и мокрый, счастливый в предвкушении их встречи, бросается к ней и сжимает в объятиях…
– Значит, так. Во-первых, – Леша, со взъерошенными мокрыми волосами и розовым, в капельках дождя лицом, уткнулся красным носом Юле в плечо (после чего запах спиртного дал понять, что он мертвецки пьян). – Повторяю, во-первых, я не могу разговаривать с тобой в этой квартире, поскольку я незнаком с ее хозяйкой, а во-вторых, ты должна сейчас же пойти ко мне.
– Зачем? Пусти меня…
Но Леша крепко держал ее за руку и тянул за собой.
– Мне надо тебе кое-что показать, но я не могу, – он перешел на шепот, – понимаешь ты или нет, я не могу разговаривать ОБ ЭТОМ здесь, в незнакомом месте. Пойдем ко мне, и я тебе все покажу. Может, конечно, я ошибаюсь или вообще сошел с ума, но ты-то здравомыслящий человек, а потому скажешь мне, кто есть кто… И еще, – он многозначительно поднял указательный палец кверху и сделал театральную пошловатую паузу, как бы стремясь этим привлечь внимание Юли к себе, – я хотел сказать тебе, что ты в последнее время ведешь себя крайне легкомысленно…
Ему все же удалось вытащить ее на лестничную клетку и закрыть дверь перед носом находящихся в немом оцепенении Наташи и Риты.
– Слушай, Земцова, по-моему, ты сошла с ума…
– Леша, что с тобой? Ты опять принялся за старое? Ты же пьян!
– Я-то не принялся, а вот что стало с тобой и кто над тобой так поработал, что ты превратилась в бесчувственное животное…
Она ударила его по лицу. Нечаянно, как будто ее рука сама за нее все решила и совершила это движение помимо ее воли и чувств.
– Да бей меня, сколько тебе будет угодно. Но я тебе все же скажу. Ты ищешь наших ребят или нет?
– Я стараюсь…
– Хватит врать, Земцова. Ты приклеилась к какой-то странной клиентке, дерешь, вероятно, с нее деньги и делаешь вид, что ищешь Крымова и Шубина… Я понимаю, у тебя свои счеты с Надей, но найди хотя бы Женьку!
– Прекрати меня оскорблять! Кто тебе дал право?
– Я!
Он за руку все тащил и тащил ее вниз по лестнице, пока она не вырвалась:
– Все! Хватит! С меня довольно. Поговорим завтра, если тебе действительно есть что сказать… И вообще, – она, секунду тому назад услышавшая какой-то странный звук, как будто разорвалась ткань, пощупала платье под мышкой и, обнаружив порвавшуюся по шву пройму, разозлилась не на шутку: – Платье порвал… чужое, между прочим…
Еще ей показалось, что под платьем, на спине, у нее оборвалось что-то из белья, кусок ли кружева сорочки, не выдержавший резких движений, или оторвалась тонкая эластичная бретелька бюстгальтера, царапнув маленькой пластиковой деталькой ее под лопаткой…
– Да нет уж, дорогуша, сейчас ты оденешься потеплее и поедешь ко мне. Больше я здесь, – он обвел помутневшим взглядом зеленые обшарпанные стены подъезда, – не скажу ни слова…
Понимая, что он от нее не отвяжется и что ей все равно придется выслушать его, Юля поднялась в квартиру и, объяснив в двух словах, что ей надо проводить «пьяного приятеля» домой, и извинившись перед Наташей, почти выбежала, словно боясь, что Аперманис и здесь навяжет ей свою волю и не позволит поступить так, как ей хочется.
К Чайкину они ехали на такси. В машине Леша молчал, словно и не он только что кричал на нее в подъезде, осыпая упреками, словно обманутый муж.
Они поднялись, Леша тотчас ринулся в ванную комнату и вышел оттуда почти трезвый, с еще более мокрой головой.
– Послушай, Чайкин, ты что, хочешь простыть и умереть? В городе не так много патологоанатомов, чтобы заменить тебя на твоем посту. У тебя есть фен?
– Есть, Надин, – печально ответил Чайкин, покоряясь Юле и позволяя ей делать с ним все, что угодно. В частности, сушить его волосы феном.
После того как фен был выключен и в квартире наступила тишина, Юля уселась перед Лешей и выжидательно посмотрела на него в упор. С вызовом. Сейчас, сейчас он расскажет ей про Португалова…
– Ну?
– Скажи мне – только честно, – ты занимаешься исчезновением ребят?
– Я же ответила – пытаюсь, стараюсь, но я ведь одна…
– Ты хотя бы приблизительно знаешь, какого числа они исчезли?
– Корнилов говорит, будто экспертизой установлено, что хозяева коттеджа, то есть Крымовы, ужинали числа семнадцатого-восемнадцатого, следовательно, где-то в этих числах они и пропали…
– А вы проверяли, не выехала ли эта бригада, черт бы их побрал, куда-нибудь по железной дороге или не улетели ли они на самолете к черту на рога? Хотя бы такую простую работу вы провели?
– Корнилов бы мне сказал…
– Земцова! Что ты такое говоришь?! Вы же их не ищете! Весь город только и говорит о том, что нашли сгоревшую машину Крымова, а в ней женские туфли… Ты хочешь знать, чьи это туфли?
– Я могу только догадываться… Но ведь их размер совпадает с размером ноги его… жены, Нади Щукиной…
– Да я сам звонил сегодня Корнилову, он сказал мне, что туфли опознала мать Бродягиной… Это ЕЕ туфли, Марины Бродягиной. Тебе это тоже ни о чем не говорит?
– Туфли могут быть похожи… – У Юли из глаз полились слезы стыда и отчаяния. Но она даже на минуту почувствовала себя счастливой от того, что ее отчитывает все же Чайкин – свой человек, а не эта дура Аперманис… – Я не хочу верить, что это убийство как-то связано с Крымовым… Что ты хотел мне показать?
– Сейчас покажу… Но только ты должна внимательно посмотреть ЭТО… – Он вставил видеокассету в магнитофон и стал перематывать пленку назад. – Сейчас…
– Мне кажется, я знаю, что ты хочешь мне показать…
– Как? – Лицо его осветилось улыбкой, словно надеждой. – Ты сама ВИДЕЛА ЭТО?
– Я знаю, что Португалов – гей…
– Что? Что ты сказала? – Он резко нажал на кнопку пульта «стоп» и с выражением ужаса посмотрел на Юлю: – Ты окончательно свихнулась, Земцова, тебя, похоже, ничего, кроме секса, не интересует… Это Харыбин так поработал над тобой?
– А разве не сексуальные игры Португалова с мужчинами ты собирался мне прокрутить?
– Мне что, больше делать нечего, как пялиться на гомиков? – возмущению Чайкина не было предела. – И какой он, к черту, гомик, если всем известно, что он бабник?! Можешь спросить кого угодно…
Юля рассказала ему в двух словах о своей встрече с «клиентом» по имени Юра.
– Он врет. Ты отказала ему, вот этот Юра и приревновал тебя к Португалову. И никакой он не сутенер. Поверь мне. Я наводил справки о нем, прежде чем принять решение не вмешиваться в твою личную жизнь и не мешать твоей встрече с ним… Мне рассказывали о нем такое… Словом, он очень искушенный в любви мужчина, хотя и одинокий. Я подумал, что свидание с ним придаст тебе сил… Я не буду тебя спрашивать… Хотя и так все ясно: женщина, удовлетворенная мужчиной, навряд ли после свидания с ним поверила бы в то, что он «голубой». Следовательно, у вас c ним ничего не было. И напрасно. Может, после этого кровь забурлила бы в твоем худосочном теле, глядишь, и голова бы заработала…
– Опять хамишь? Расскажи лучше, зачем ты меня привез к себе? Что такого особенного ты собираешься мне показать?
– Ничего особенного. Просто смотри внимательно, и все. Подожди, сейчас поставлю на самое начало… Вот так… Это обычные телевизионные новости. Вот смотри репортажи, слушай, а потом мне скажешь, если что-то покажется тебе… Все. Молчу. Смотри.
На экране появилась известная девушка-диктор, и Юля, уставшая, с головной болью, начавшейся еще там, в подъезде, где ее отчитывал Чайкин, ничего не понимая, стала смотреть и слушать программу «Новости». Все шло как обычно до тех пор, пока корреспондент из какого-то французского городка с названием, которое Юля не расслышала, не начал рассказывать о Жан-Жаке Руссо. Показали статую этого великого французского философа, его музей, и вдруг в кадр попало лицо, при виде которого Юля схватилась за голову и замотала ею, как если бы увидела привидение…
– Этого не может быть… Все, она пропала! Она появится еще?
– Нет, я увидел ее еще вчера утром и подумал, что мне показалось, а потом сообразил, что в два часа наверняка этот сюжет повторят, вот и записал… Я искал тебя, постоянно тебе звонил, и эта твоя знакомая, кстати, довольно вежливо мне отвечала, что тебя нет. Создавалось впечатление, что она как будто переживает из-за того, что мы с тобой не можем встретиться…
– Да, я была занята, – последние слова Юля пропустила мимо ушей, – а Рита – ее не поймешь. Перемотай еще раз…
Чайкин перемотал и снова включил этот же репортаж. Больше того, они даже поставили на паузу, остановили кадр, когда на экране появилось знакомое до боли и так неприлично для сегодняшнего дня сияющее лицо, и сошлись во мнении, что ошибки быть не может: да, камера оператора, снимающего сюжет о расположенном в окрестностях Парижа городке Монморанси, известном своим знаменитым музеем Руссо, поймала зазевавшуюся, потерявшую бдительность, счастливую, ничего не видящую и увлеченную окружающей ее красотой… Надю Щукину!
– Чайкин, как ты мог?
– Что? Что я мог? Говорю же: я искал тебя почти два дня!
– Я не о том. Как ты мог выбрать себе в жены такую стерву? И что вы все в ней находите? А Крымов?.. Крымов тоже женился на ней… И она счастлива! Она сейчас во Франции, отдыхает себе, бродит по музеям, пьет со своим муженьком красное вино, объедается сыром, а мы тут страдаем и думаем, что их уже нет на свете! Разве такое вообще возможно?
– Мы можем ошибаться.
– Да это же она! Я бы узнала ее из тысячи! Ее мимика, улыбка, складочки вокруг губ… Это Надя, Надя Щукина. Можно, я покажу эту пленку Корнилову?
– Нет. Возможно, это ошибка, а Корнилову только этого и надо – никого не искать.
– Может, ты и прав. Но что же тогда делать мне?
– Я думаю, что тебе надо лететь в Париж и искать их там.
– И Шубина?
– А почему бы и нет.
– Но Игорь-то… Он не смог бы так вот, не предупредив…
– А ему и предупреждать-то было некого. Это Надя могла бы предупредить меня о своем отъезде, потому что, говоря по совести, мы с ней время от времени встречались. Крымов – тот вообще сам себе голова и не обязан ни перед кем отчитываться…
– Даже перед Корниловым?
– Именно. У них, как я понимаю, слишком сложные финансовые отношения. А уж про Игорька Шубина я вообще молчу: он один как перст, тебя нет, так зачем ему кому-то докладывать о том, что он куда-то едет. Да и вообще, я не уверен, что он с ними. Скорее всего Крымов просто-напросто решил устроить себе отпуск, поэтому и отказался от дела Бродягиной. Они уехали за границу отдыхать, чего тут непонятного? Игорь вообще может быть в другой стране, если не в наших Кижах или в Петербурге…
– Да, ты был прав, когда говорил, что у меня что-то не в порядке с головой. И я не понимаю, почему мы с Корниловым не проверили информацию, касающуюся возможного их перемещения… Непростительная близорукость. Я была словно в тумане, занималась делом этой Аперманис, которая вовсе не Аперманис…
Юля, договаривая последнюю фразу, уже все про себя придумала: деньги, которые заплатила ей Рита, она разделит с Наташей, которую будет умолять остаться вместо себя хотя бы недельку присматривать за «больной». Кроме того, существовали деньги, которые ей заплатила авансом Бродягина-старшая. Их она разделит с Корниловым, которому придется после этого более интенсивно заниматься делом Марины… А когда она вернется, то завершит расследование.
Юля выбежала от Чайкина, чувствуя себя опьяневшей, расслабленной и дурной, нехорошей, стыдной. Ей не хватало воздуха: как могла она вот так откровенно признаться Чайкину в своей ненависти к Щукиной и так беззастенчиво выказать ему свою бабскую зависть, переполнявшую ее при виде счастливой Щукиной…
Думая об этом и страшно сожалея о случившемся, она остановила такси и просила отвезти себя на проспект Ленина.
Выйдя из машины, она, на подкашивающихся от волнения ногах, подошла к знакомым дверям и застыла перед прозрачной, ярко освещенной стеклянной витриной фотоателье. Затем принялась колотить в запертую дверь.
* * *
Аркадий хоть и впустил ее, но держался с ней весьма холодно и настороженно. Очевидно, он еще не знал, зачем она пришла и, главное, как прошло свидание с «клиентом», которого ей устроили при его косвенном участии.
– Аркадий, я не собираюсь ни в чем тебя обвинять, если даже ты и являешься хозяином этого воздушного борделя… – начала она, стараясь не глядеть ему в глаза и чувствуя, как силы оставляют ее. Она пока что еще не могла признаться ему, что пришла сюда лишь потому, что больше ей и податься-то некуда. К Аперманис, где все уже спали, ей не хотелось возвращаться, оставаться у Чайкина означало всю ночь провести в разговорах о возможном пребывании крымовской компании на Французской Ривьере… Оставался только Португалов.
– Почему «воздушного» борделя? – Он достал сигарету и закурил. Бледное и красивое лицо его выглядело уставшим, а печальные глаза тоже, казалось, избегали ее прямого взгляда.
– Да потому, что девушки встречаются с мужчинами где придется, потому что нет квартиры или гостиницы, словом, это не публичный дом, а нечто еще более неудобное во всех смыслах…
– Судя по всему, тебе уже позвонили и ты с кем-то встречалась.
– Правильно. Но тебе ли не знать, с кем именно я встречалась? Разве не ты являешься тем единственным хозяином, выдающим себя за обыкновенного фотографа, другими словами – разве ты не сутенер?
– Наверное, ты познакомилась с Глобусом.
– Это еще кто?
– Юрий Игоревич Гольцев, которого все в городе знают как Глобуса. У нас с ним старые счеты, он терпеть меня не может и считает, что я – «голубой». Это он тебя снял?
– Его звали Юрой, он был уже немолод, очень крупный мужчина, сначала вел себя довольно прилично и даже пытался философствовать, а потом, когда я отказалась обслужить его прямо на улице, в каком-то тупике, грязно выругался. Мерзкий тип…
– А ты не боялась?
– Боялась.
– Значит, я правильно сделал, что больше никому не показывал твою фотографию…
– Ничего не понимаю.
– Да что же тут непонятного?! – раздраженно воскликнул Аркадий и заметался по мастерской. – Мне позвонили и поблагодарили за твою фотографию. Желающих познакомиться с тобой оказалось больше чем достаточно. А поскольку я не верил в то, что ты таким вот идиотским – прости уж мою откровенность! – способом сможешь узнать что-нибудь новое о Марине Бродягиной, то решил тебя оградить от этих мужчин. Мужчины – они и есть мужчины. И я страшно переживал, когда узнал, что тебе назначили встречу.
– Но как ты об этом узнал? Тебе что, кто-то докладывает об этом?
– Все очень просто. Эта служба тем и хороша, что практически вся держится на телефонных звонках и операторах, а поскольку почти все операторши – мои бывшие модельки, то мне ничего не стоило навести справки, касающиеся того или иного номера девушки…
– Я тоже шла под номером? И каким же образом ты оградил меня от потенциальных клиентов?
– Позвонил одной девушке и рассказал, что ты вернулась ко мне и сказала, что передумала, что встретишься только с одним мужчиной, и все… Этого оказалось достаточным – там тоже работают неглупые люди, которым не нужны осложнения.
– Так, значит, ты не… гей?
– Нет, меня зовут Аркадий. Хочешь чаю?
– Хочу. У меня сегодня был жаркий денек. Я смертельно устала. А завтра мне предстоит еще более сложный день… Скажи, почему ты не смотришь мне в глаза? Ты хочешь мне что-то сказать?
Португалов подошел к ней и взял ее лицо в свои ладони:
– Послушай, я не знал, что твой муж работает в этой КОНТОРЕ…
– Харыбин? Он что-нибудь узнал?
– Да он был здесь! Он угрожал разнести мою мастерскую, орал на меня, как психопат…
– Не обращай на него внимания. Я ушла от него, и он знает, что я к нему не вернусь. А бесится так потому, что ему, очевидно, стало известно о том, что я снялась в обнаженном виде для сомнительных целей. Это страдает не он, а его самолюбие. Но мое самолюбие тоже пострадало еще там, в Москве, когда он встречался со своими любовницами… А ты ничего не бойся, ты здесь ни при чем… Кстати, я же могу ему позвонить, он наверняка сейчас дома…
И она, вспомнив, что Харыбин еще в городе и скорее всего находится сейчас в своей квартире, в той самой, куда еще год тому назад приводил ее, Юлю, где и убедил ее стать его женой, решила ему позвонить. Трубку долго не брали. И тут ей на глаза попал клочок бумаги, записка, затесавшаяся на столе среди разбросанных испорченных снимков: «Паша, позвони…»
Но трубку взяли. Юля узнала голос и вся внутренне напряглась.
– Харыбин, это ты? – решила она подстраховаться на всякий случай.
– Да, я. Кто это, неужели ты, Юлечка? Ты хочешь меня видеть? Ты звонишь от Португалова?
«У него же телефон с определителем номера!»
– Тебя не должно интересовать, от кого я звоню. Разве не достаточно того, что я вообще набрала твой номер? Значит, так, не трогай Аркадия, он здесь ни при чем, я сфотографировалась у него лишь для того, чтобы хоть как-нибудь продвинуться с делом Бродягиной. Надеюсь, тебе не надо объяснять, кто это такая и какое отношение она имеет к нашему общему знакомому?
– А это смотря кого ты имеешь в виду.
– Я имею в виду Крымова. И если я, Харыбин, узнаю, что в том, что произошло с ним, виноват ты, то…
– То что, птичка, ты мне сделаешь? И перестань разговаривать со мной в таком тоне. Это не я, а ты бросила меня, ничего не объясняя, улетела из Москвы… Я не трогал твоего Крымова и сам бы отдал многое, чтобы только узнать, где он.
– Это еще зачем?
– Думаю, что он влип в дело, которым занимаюсь я, вот и все. Но привязывать его к какому-либо делу – забота Корнилова, этого бездельника, но уж никак не твоя. Ты видела, что сделали с его агентством? Ты знаешь о том, что его машину нашли сгоревшей?..
– Я многое чего знаю… – Юля вдруг почувствовала себя смертельно уставшей и, не считая нужным что-либо объяснять, положила трубку и повернулась к стоящему неподалеку от нее Португалову с выражением невероятной тоски на лице. – Извини, что воспользовалась тобой. И твоим телефоном. Можно, я у тебя переночую?
– Конечно, можно. Тем более что я уже постелил.
– У тебя есть горячая вода? Сделаем так. Я встану голышом в тот таз, в котором мылась прошлый раз, а ты будешь поливать меня тихонько теплой водой из чайника, а можно просто выжимать на меня губку… – Она едва говорила и почти спала, когда стягивала с себя черное платье Аперманис.
– У тебя сережка упала… – Португалов бросился поднимать что-то с пола, в то время как Юля машинально пальцами пощупала мочки своих ушей: серьги были на месте. – Что это?
Аркадий держал в руках нечто маленькое, совсем крошечное, черного цвета и металлическое в сочетании с пластиком.
– И проводки торчат из шва… – Аркадий был не так утомлен, как Юля, а потому не поленился вывернуть платье наизнанку и продемонстрировать находящейся в какой-то прострации Юле и тончайшие, как нити, провода, и нечто наподобие едва заметных, прикрепленных к ним наушников.
– Вот черт, это подслушивающее устройство… А я-то думала, что никому в этом городе нет до меня дела… – И тут она вспомнила, как в подъезде, во время разговора с Чайкиным, в момент, когда она произвела резкое движение, вырываясь из его цепких и злых рук, у нее порвалось платье, а вместе с ним что-то еще… Очевидно, это и были тонкие проводки, ведущие к мозгу подслушивающего устройства, расположенному где-то внутри платья. «Платья Аперманис».
– Ты еще не передумала мыться? – услышала она голос Аркадия, показавшийся ей неприлично интимным, и устало улыбнулась:
– Нет, не передумала… Неси горячую воду. А с этим чертовым платьем я разберусь утром… Главное, господин Португалов, что эти проводки порвались ДО ВСТРЕЧИ С ЛЕШЕЙ, до того, как он мне показал скульптуру Жан-Жака Руссо, следовательно, тот, кто знал каждый мой шаг, пропустил самое главное… И еще – запрись хорошенько на все замки, мало ли…
