Глава 5

Прошло уже пять дней, а Владимир Борисович Мельник все еще знакомился с делами оперативного учета, которые велись его новыми подчиненными. Часть дел он уже вернул, остальные держал пока у себя, периодически вызывая то одного, то другого сотрудника для дачи объяснений. Дошла очередь и до Короткова.

– Юрий Викторович, я ознакомился с вашими материалами по делу об убийстве на Павелецком вокзале. Там, конечно, много недоработок и явной халтуры, но сейчас мы не будем на этом останавливаться. Качество работы вашего отдела будет предметом специального обсуждения, я об этом всех предупреждал. Сейчас речь идет только об этом несчастном Мамонтове. В материалах дела действительно нет ничего, что позволило бы утверждать: Мамонтов был вашим источником. Но в нем нет и ничего опровергающего этот тезис. Как же мне прикажете понимать публикацию в газете?

– Владимир Борисович, я просил вашего разрешения на встречу с журналистом, подготовившим материал, но вы мне запретили.

– И правильно запретил. Сначала я должен был сам убедиться в вашей искренности. Надеюсь, вы мой запрет не нарушили?

Коротков усмехнулся. Если бы в сутках было семьдесят два часа, он бы мог плевать на запреты начальника с высокой колокольни. Но поскольку часов этих было все-таки только двадцать четыре, то в них нужно было успеть уложить выполнение хотя бы того, что начальник поручал и за что строго спрашивал. А о том, чтобы успеть сделать то, что начальник делать запретил, и мечтать нечего. При Колобке-Гордееве оперативники сами планировали время и последовательность действий, при Мельнике же был введен новый порядок, согласно которому каждый сотрудник должен был утром подать начальнику план работы на день. Начальник план утверждал и вечером ждал доклада об исполнении по каждому пункту. И где только он этих глупостей набрался! Ведь сам, кажется, из оперативников вырос. А такое впечатление, что в розыске никогда не работал и не знает, как трудно сыщику заранее распределять свое время.

– Запланируйте на завтра встречу с этим Баглюком, и пусть он вам даст объяснения, откуда взялась информация о вашем сотрудничестве с Мамонтовым.

– Товарищ полковник, никаких объяснений он мне не даст, вы сами это прекрасно понимаете. Он и не обязан ничего мне объяснять, у нас свобода прессы. Объяснений от него может потребовать только суд, если мы обратимся с иском к газете о защите чести и достоинства. Ну и его журналистское начальство, само собой. А больше никто. Если вы позволите мне хотя бы минимальную предварительную разработку Баглюка…

– Хорошо, – перебил его Барин. – Только не увлекайтесь чрезмерно, время идет. Мы не можем позволять газетчикам думать, что им все сойдет с рук и что они могут безнаказанно поливать нас грязью. Было бы очень кстати, если бы Баглюк оказался в чем-нибудь замешан. Тогда можно нанести ответный удар, не вступая с ним в контакт. Наберите на него побольше компрматериалов, а я, со своей стороны, найду человека с бойким пером, который напишет разгромное опровержение и протолкнет его в печать. Скажу вам больше, Коротков: я вполне допускаю, что вы продолжаете меня обманывать насчет Мамонтова. Мне все-таки кажется, что он состоял у вас на связи, но пусть это останется на вашей совести. Сегодня задача номер один – пресечь на корню использование непонятно как добытой информации для расшифровки нашей агентуры. Сами у себя мы потом как-нибудь разберемся и выясним, каким образом сведения о Мамонтове попали в прессу, а вот у журналистов надо раз и навсегда отбить охоту публиковать такую информацию. Вам задание понятно?

– Понятно, Владимир Борисович.

– Тогда завтра утром жду вас с планом мероприятий. Пока я не посмотрю план и не завизирую его, ничего не предпринимайте, ни одного шага. Уж не знаю, к каким принципам работы приучал вас Гордеев, но только вижу я, что ничего хорошего из этих принципов не выходит. Извольте теперь перестраиваться и начинать работать по моим принципам.

Коротков вышел из кабинета начальника и по сложившейся давно привычке отправился не к себе, а к Анастасии. Они были очень дружны уже много лет, и Юра просто не представлял себе, как это можно, получив «новую вводную», не поделиться в первую очередь с Каменской.

– Ася, наш Барин наконец созрел и решил объявить войну прессе, – заявил он прямо с порога.

– Долго же он зрел, – неодобрительно откликнулась Настя. – У общественности уже почти сложилось впечатление, что он забыл о статье и о том, что должен как хороший начальник отстаивать честь мундира.

– Ну, он настоящий русский Барин, долго запрягает, зато потом гонит – не поспеешь следом. Завтра утром я должен представить ему план мероприятий по разработке Баглюка. Не хило, да?

– А он что же, заранее уверен, что за журналистом что-то есть? Зачем его разрабатывать?

– В этом есть смысл. Ведь наша задача в чем? Выяснить в первую очередь, откуда он получил эту идиотскую дезу про Мамонтова. А Баглюк…

– Погоди, Юрик, – Настя болезненно поморщилась и потерла переносицу. – Ты абсолютно уверен, что это была деза? Мамонтов не был твоим источником, но как ты можешь быть уверен, что он не работал с кем-то другим?

– Да потому, что он за помощью ко мне побежал, а не к своему куратору! Был бы он у кого-то на связи, разве стал бы он мне звонить? Кто я ему? Сват-брат? Я – опер, который работал Мамонтова по делу об убийстве на вокзале, не более того. И вынужден был признать, что улик на него нет. Поэтому следователь его отпустил. Мамонтов прекрасно знал, что я уверен в его виновности или по крайней мере причастности, я от него этого и не скрывал. И по идее он должен был бы шарахаться от меня, как черт от ладана. Если уж он позвонил мне, значит, никого больше у него нет.

– Разумно, – согласилась она. – Если только он не сделал этого под чьим-то нажимом. Представь себе, что кто-то затеял игру против тебя. Причем игру жестокую, заранее обрекая несчастного парня на смерть. Тебя фактически вытащили к трупу. То есть ты, как нормальный опер, не дождавшись Мамонтова, должен был поехать к нему, чтобы выяснить, что происходит. Ты и поехал. А там тебя ждало красивое и еще не остывшее место преступления. И твое счастье, что ты туда не сунулся. А то бы отмывался потом до второго пришествия.

– Да я и так отмываюсь. Барин все равно мне не верит, считает, что это я где-то маху дал и Мамонтова подставил. И при всем том я не понимаю, что это за лажа в статье про диктофонную запись. Наши газеты, конечно, черт знает что себе позволяют, но не до такой же степени! Все-таки скандалы с непроверенной информацией были, и судебные процессы были. Не верю я, что в редакции пропустили материал Баглюка, не убедившись, что под ним есть фактологическая основа. Значит, какая-то запись была. Может, Мамонтов мне из-за нее звонил?

– Может. Слушай, сделай доброе дело, принеси водички, а? – Настя протянула Короткову пустой графин. – Ваш мальчиковый туалет ближе.

– Лентяйка, – проворчал он, беря графин. – За это нальешь мне кофею и печеньица дашь, того, вкусного, которое у тебя вчера было.

– Так то вчера, – рассмеялась Настя. – У меня его уже растащили. Я тебе конфету дам. Не торгуйся, иди.

Через полчаса, когда они выпили по две чашки кофе и прикончили коробку конфет, подаренную Насте кем-то на Рождество, заглянул Миша Доценко. Он, как и все остальные, должен был в конце дня отчитываться перед Мельником о выполнении плана работы на день.

– Иду на очередное свидание с Лазаревой, – сообщил он. – Мельник считает, что мы двигаемся в правильном направлении. Даже похвалил за то, что так быстро ее установили.

– Он уже уверен, что мы вышли «в цвет»? – удивилась Настя.

И было чему удивляться. Виктор Алексеевич Гордеев всегда сомневался, сомневался до самого конца, фактически до приговора суда. А иногда и после него. Может быть, оттого, что проработал в розыске раза в два дольше, чем их новый начальник, и повидал на своем веку соответственно раза в два больше ошибок, допущенных оперативниками и следователями. Колобок был ярым приверженцем отмены смертной казни. Каждый раз, когда он узнавал, что обнаружен истинный виновник преступления, по обвинению в котором уже кого-то посадили, а случалось, что и расстреляли, он терял покой. «Представляю, каково сейчас сыщику, который нашел улики против этого невиновного, – говорил он. – Не дай бог мне или кому-то из вас оказаться на его месте. До самой смерти себе не простите, век будете мучиться». Ну что ж, Барин моложе, более уверен в себе. Может, это и неплохо.

– Какое Лазарева производит впечатление? – спросила она.

– Сложное, – Доценко мягко улыбнулся. – Она очень неглупая девушка, правда, малообразованная, но природный ум, несомненно, есть. И в общении довольно приятная. Но нервы у нее не в порядке, это совершенно точно. Плохо владеет собой. И знаете… – он замялся, – она действительно какая-то романтичная. Я обратил внимание на то, как она одевается. То есть теперь-то понятно, что она одевается в расчете на свидание со мной. Но в первый день, когда я с ней только познакомился, она никуда вечером не собиралась, а выглядела на все сто. Такое впечатление, что она двадцать четыре часа в сутки ждет своего прекрасного принца. Очень ухоженная, холеная, серьги в ушах, маникюр.

– Да, маникюр, – задумчиво пробормотала Настя. – Маникюр нам никак не подходит. С тех пор, как вы мне об этом в первый раз сказали, я все голову ломаю. Все пытаюсь что-то вспомнить… Есть! Вспомнила. – Она облегченно улыбнулась. – Надо же, два дня мучаюсь. Теперь вспомнила. Я в какой-то газете читала рекламное объявление о том, что теперь оказывают новые виды косметических услуг, правда, дорогущие до помрачения рассудка. При помощи специальных приборов быстро наращивают волосы и ногти. Мишенька, бегите к своей неуравновешенной девице, а я постараюсь найти эту рекламу, посмотрю, где проделывают такие фокусы, и попробую выяснить, не числится ли Лазарева среди их клиенток. Если она действительно обращалась к ним после даты обнаружения последнего трупа, то можно считать, что мы молодцы.

Когда за Доценко закрылась дверь, Настя посидела минутку, уставясь невидящими глазами в окно, и негромко добавила:

– А если окажется, что Лазарева к ним не обращалась, тогда все напрасно. Это не она. Знаешь, Юра, оказывается, наука может утешать. Я тут прочитала одну любопытную статью, правда, не знаю, насколько достоверно то, что в ней написано. Якобы существует связь между датой рождения серийного убийцы и датами совершения им преступлений. Серия преступлений – это реализация некоторой программы, заданной от рождения. Программа, как ты понимаешь, должна быть выполнена. Так природа задумала. И программа эта защищена от внешних воздействий. Понимаешь, что это означает?

– Ни черта не понимаю, – пожал плечами Коротков. – Больно мудрено.

– Ничего не мудрено, ты просто соображать ленишься. Если программа защищена от внешних воздействий, то никто не может повлиять на серийного убийцу. То есть его невозможно установить и найти, пока программа не будет выполнена полностью. Его невозможно испугать, убедить или еще каким-то способом удержать от осуществления задуманного. Если мы не ошиблись с Лазаревой, то можно разрабатывать ее не торопясь, она уже никого больше не убьет.

– Конечно, куда ей, – усмехнулся Юра, – с ней же Мишка целыми вечерами гуляет и до дому провожает, пережидая типичное для убийцы время – двадцать три часа.

– Да нет же, не в этом дело. Она больше не будет убивать, потому что программа закончилась. Если бы программа еще действовала, мы бы Лазареву не вычислили.

– Да ну тебя, Аська, – рассердился Коротков. – Неужели ты всерьез в эту муру веришь? Делать тебе нечего, мозги только засоряешь. Помоги лучше план по Баглюку составить.

– Угу, ты за один графин воды будешь теперь меня эксплуатировать целую неделю. Ладно, давай займемся планом.

В вагоне метро было относительно малолюдно, никто не дышал в затылок и не пихал в бок локтем, и Насте даже удалось сесть в уголке. Достав из сумки сборник научных статей в невзрачной бумажной обложке, она снова вернулась к той публикации, которая вызвала неприкрытый скепсис Короткова. На основе изучения серийных убийств ученые делали вывод о том, что чем моложе преступник, тем выше частота криминальных эпизодов. Семь убийств за две недели. Вполне можно говорить о том, что маньяк достаточно молод. И с этой точки зрения двадцатидевятилетняя Анна Лазарева подходит как нельзя лучше. Но есть и другая зависимость: чем старше преступник, тем в большем диапазоне варьируется возраст жертв. У семи потерпевших разброс по возрасту большой, от двадцати семи до сорока девяти лет, и это некоторым образом ставит под сомнение выбор Лазаревой в качестве подозреваемой, преступник должен быть постарше. Надо готовить другие рабочие версии, если окажется, что с баскетболисткой они промахнулись. И одновременно найти возможность встретиться с теми, кто вел научные разработки по серийным убийствам. Может быть, они подскажут…

– …просьба освободить вагоны. Уважаемые пассажиры, при выходе из поезда не забывайте свои вещи. О вещах, оставленных другими пассажирами, сообщайте дежурному по станции.

Настя очнулась и выскочила из вагона. Напоминание о вещах, оставленных другими пассажирами, показалось ей сегодня особенно зловещим. Жизнь давно перестала быть простой и понятной. Раньше она твердо знала: не приводи в дом случайных знакомых и не ходи к ним в гости, не вступай в сомнительные денежные отношения, не имей дела с пьяными, и это поможет тебе уберечься от неприятностей. А теперь от правильного, или, как говорят американцы, безопасного, поведения мало что зависит. В метро или наземном транспорте может взорваться бомба. При переходе улицы на зеленый свет тебя может сбить ошалевший от собственной крутизны пьяный или наглотавшийся таблеток идиот на иномарке. Конечно, маньяки были всегда, и сто лет назад, и пятьсот, и защиты от них не было. Тем они и страшны, что их жертвой может оказаться кто угодно, как бы правильно и «безопасно» себя человек ни вел. Но все-таки одно дело, когда только маньяки, и совсем другое, когда еще и бомбы, и лихачи, и террористы, взрывающие целые дома и захватывающие больницы. Никогда не знаешь, где завтра окажешься и будешь ли жив к вечеру следующего дня. Ты боишься планировать, рассчитывать, и от этого теряешь ощущение перспективы собственной жизни. Ты перестаешь видеть будущее и погружаешься с головой в настоящее, стараясь выжать из него все, что можно, потому что настоящее по крайней мере есть уже сейчас, а будущее еще неизвестно, будет ли.

К вечеру внезапно потеплело, и, поднявшись из метро на улицу, Настя оказалась по щиколотку в грязном месиве подтаявшего снега. Настроение, и без того подавленное с тех пор, как ушел Гордеев, испортилось окончательно, ей захотелось как можно скорее оказаться дома, и она сделала то, что вообще-то делала крайне редко, только при совсем уж особых обстоятельствах: поймала машину. Водитель оказался разговорчивым дядечкой и всю дорогу рта не закрывал, хорошо еще, что ответных реплик не требовал. Настя с трудом вытерпела несколько минут этой пытки, сунула ему десятитысячную бумажку и с облегчением вышла из машины возле своего дома.

Квартира была тихой и пустой, Лешка в Америке, никто ее не ждал. Она вяло побродила по комнате, решая, то ли поужинать, то ли сразу принять душ и лечь в постель. Голод давал о себе знать, но готовить еду было лень. В конце концов Настя приняла компромиссное решение: залезть в горячую ванну с книжкой, а дальше посмотреть, как организм отреагирует. Если чувство голода притупится и уснет, то и слава богу, тогда она с чистой совестью уляжется под теплое одеяло. Если же есть захочется еще больше, тогда, так и быть, она что-нибудь себе изобразит из имеющегося в холодильнике.

Процесс приготовления к водной процедуре ее отвлек, нужно было подобрать подходящую книгу, притащить в ванную телефон, найти флакон с пенящейся жидкостью. Настя залезла в горячую ароматно пахнущую воду, вытянула ноги и блаженно прикрыла глаза, чувствуя, как уходит озноб, сопровождающий ее постоянно на протяжении всего осенне-зимнего сезона. Она уже протянула руку, чтобы взять книгу, как зазвонил телефон. Конечно, это была ее мать, Надежда Ростиславовна, и конечно, с традиционным вопросом:

– Что ты ела?

– Я только что вошла, – соврала Настя, – сейчас буду ужинать.

– Опять бутерброд с колбасой? – вздохнула мать.

– Сосиски с гречкой.

Это повторялось ежедневно, точнее, ежевечерне. Прекрасно зная свою дочь, Надежда Ростиславовна могла бы предположить, что та все равно правды не скажет, если это огорчит мать. Но тем не менее продолжала каждый вечер, стоило только Алексею улететь в командировку, звонить с одними и теми же вопросами, получая одни и те же ответы, в которых варьировался только гарнир, а сосиски планомерно чередовались с магазинными замороженными бифштексами.

Следующий звонок раздался, когда Насте удалось прочесть страниц пять из любовно выбранной книги. Коля Селуянов разыскивал Короткова, и поскольку не нашел его ни на работе, ни дома, счел нужным поинтересоваться у Насти, не знает ли она, куда Юрка подевался. Еще через две страницы телефон затренькал с укороченными интервалами – межгород. Голос мужа звучал так громко и отчетливо, словно он находился здесь же, рядом с ней, в ванной.

– Ты, конечно, ничего не ела, – начал он без долгих предисловий.

– А тебя, конечно, зовут Надеждой Ростиславовной, – передразнила его Настя. – Я уже получила от нее вливание на эту тему. И почему вы все считаете, что самое главное в жизни – поесть? Давай лучше поговорим о приятном.

– Давай, – покладисто отозвался Леша. – Я нашел твои туфли в дырочку и купил целых две пары, про запас.

– Спасибо, солнышко, ты меня порадовал.

Да, туфли – это удачно. Три года назад Настя купила такие туфли, когда была в Италии, и потом волосы на себе рвала от досады, что привезла только одну пару. Они были сделаны из мягчайшей кожи, имели потрясающе удобную колодку, и в них было так же легко и комфортно, как в тапочках. Ноги не уставали и даже если отекали в жаркие летние дни, то края этих замечательных туфелек не врезались в тело. При этом они были на каблучке и выглядели более чем прилично. Настя, до этого обычно ходившая в спортивной обуви, за два года износила свои волшебные башмачки до состояния драных лохмотьев и теперь страдала от перспективы снова влезать в кроссовки, в которых летом будет, прямо скажем, тяжеловато. Но, к сожалению, ни в чем, кроме кроссовок, она ходить не могла. Только в этих туфельках. А в Россию их почему-то не ввозили.

Не прошло и полминуты с того момента, как она закончила разговор с мужем, и телефон снова подал голос. И опять интервал между звонками был чуть короче, чем при внутригородской связи. Наверняка Леша забыл что-то сказать.

– Да, солнышко, – проворковала она, сняв трубку.

В ответ Настя услышала смущенное покашливание.

– Добрый вечер, Анастасия Павловна.

Она вздрогнула. Этот голос она никак не ожидала услышать. Неужели опять в ее жизни начинаются проблемы?

– Здравствуйте, Анатолий Владимирович, – осторожно ответила она.

– Вы меня узнали?

– Конечно, у меня хороший слух.

– С Новым годом вас и с Рождеством.

– Спасибо, и вас.

Повисло неловкое молчание. Сердце у Насти заколотилось, она ждала от этого звонка чего угодно, но только не радостных известий.

– Анастасия Павловна, я, собственно, звоню… С Эдуардом Петровичем не все благополучно.

– Что с ним?

– Рак. Слава богу, врачи надеются, что операбельный. Завтра мы везем его в Москву, в клинике нас уже ждут. Будут делать операцию.

– Он очень плох?

– Ну… Объективно – не очень. Он самостоятельно двигается, продолжает заниматься делами. Но вы же знаете Эда, он всегда был на ногах, всегда был бодр и энергичен. И тот факт, что он теперь мало ходит и быстро устает, для него настоящая катастрофа. Есть люди, для которых это норма, они в таком состоянии живут годами, десятилетиями, а Эд считает, что жизнь кончена.

– Я могу чем-то помочь?

– Спасибо, Анастасия Павловна, ничего не нужно, уже все сделано. Я только подумал, что перед операцией Эдуард Петрович, наверное, захочет с вами переговорить, и хотел просить вас не подавать виду, что все плохо, если вам покажется, что он сильно сдал. Знаете, он как ребенок, готов у первого встречного спрашивать, есть ли надежда. И верит всему, что слышит в ответ.

– Почему вы думаете, что он захочет поговорить со мной?

– Я знаю. Он очень тепло к вам относится.

– Мы не общались с ним больше года, – заметила Настя. – Он, наверное, уже и забыл обо мне.

– Вы не правы, он вас помнит и очень хорошо о вас отзывается. А не звонит потому, что не хочет создавать вам проблемы. Но перед операцией он наверняка будет вам звонить, может быть, даже попросит приехать к нему в клинику. Вы не откажете ему?

– Разумеется, нет. Я приеду, если он попросит.

Денисов. Могущественный финансист, купивший и положивший в свой карман целый город вместе с администрацией и всей правоохранительной системой, богатый, как Крез. Человек, для которого нет ничего невозможного. Дважды Настя оказывала ему помощь, один раз и она обратилась к нему. Денисов ей помог, заплатив за это жизнью собственного сына. Отношения у них были сложными. Эдуард Петрович никогда не просил ее сделать что-то в обход закона, оба раза речь шла только о том, чтобы помочь в раскрытии преступления и найти убийц. Но Настя Каменская, проработавшая в уголовном розыске не один год, понимала, что полагаться на безусловную порядочность крутого мафиози она вряд ли имеет право. Конечно, хотелось бы надеяться, что Эд Бургундский, как называли его приближенные, не станет злоупотреблять их знакомством и пытаться втянуть ее в какую-нибудь грязь. Но дать голову на отсечение она не могла.

А теперь Денисов болен. Оказывается, он не все может. Есть вещи, против которых бессильны все его несчитаные деньги и многочисленные связи.

Насте показалось, что вода в ванне стала совсем холодной. Включила горячую воду, но это не помогло, и она поняла, что нервничает. Ее снова зазнобило. А так славно все начиналось! Пенная ванна, хорошая книга, разговор с Алексеем…

Она встала под душ, чтобы смыть мыло, не испытывая от своей любимой процедуры ни малейшего удовольствия. Никогда не знаешь, где тебя беда подстережет. Взрыв, террорист, маньяк. Или неизлечимая болезнь. Жаль Денисова. А имеет ли она право его жалеть? Имеет, решила Настя. Каковы бы ни были его взаимоотношения с законом. Любой человек достоин сочувствия, когда его настигает беда. Особенно такая.

Закутавшись в халат, она отправилась на кухню и неожиданно ощутила прилив энтузиазма в части ужина. Это был тот редчайший случай, когда ей не хотелось просто сидеть и думать. Ей нужно отвлечься, и ради этого Настя готова была даже на кулинарные подвиги. В морозильнике нашелся пакет цветной капусты, как раз то, что надо. Высыпав содержимое на сковородку, она принялась за поиски какого-нибудь зачерствевшего куска белого хлеба, чтобы при помощи обыкновенной терки превратить его в панировку. Поиски увенчались успехом, поскольку предусмотрительный Чистяков специально выкладывал недоеденные куски батонов на стоящий на подоконнике поднос, чтобы они там сушились в ожидании лучшей участи. Участь подоспела. Но надежды Настины не оправдались, работа по превращению черствого хлеба в сухари оказалась монотонной и совершенно нетворческой, и в голову снова полезли грустные мысли о непредсказуемости жизни и коварстве судьбы.

– Кто она? – требовательно спросила Ольга.

– Женщина, – спокойно ответил Доценко.

Он давно уже перестал реагировать на сцены ревности, которые закатывали его подружки. Миша был привлекательным парнем, девушки его любили, а поскольку свою «единственную» он пока еще не встретил, то расставался с дамами легко, особенно с такими, которые не желали считаться со спецификой службы в уголовном розыске. Ольга была его нынешней пассией и негодовала по поводу того, что Михаил уже который вечер подряд не уделяет ей внимания. Не то что должного, а вообще никакого. Не звонит и домой приходит за полночь.

– Ты давно с ней знаком? – продолжала она допрос.

– Не очень.

– Кто она такая?

– А тебе не все равно? – ответил он вопросом на вопрос. – Как будто если она дворник – это одно дело, а если кинозвезда – совсем другое.

– Ты что, решил меня бросить?

– Пока нет. Но если ты будешь мешать мне работать, брошу обязательно. Оля, я смертельно устал и хочу спать, давай закончим, ладно?

Девушка в гневе бросила трубку. Миша улыбнулся и вернулся к прерванному ужину. Его заботливая мама, ложась в больницу, попросила своих многочисленных приятельниц, живших по соседству, не бросать сына без присмотра и даже оставила им ключ от квартиры, поэтому Мишу каждый вечер ждал обильный ужин – плод коллективных усилий милых пенсионерок. В тот день, когда здесь была Анна, в холодильнике тоже стояли принесенные еще днем кастрюльки, баночки и пакетики с жареными отбивными, салатами и пирожками, и Доценко надеялся только на то, что гостья туда заглядывать не станет и «купится» на его легенду о холостяцком ужине.

Во время ежедневных свиданий с Лазаревой Михаил вел беседы, из которых узнавал характер и образ мыслей бывшей спортсменки. Заодно и старался прощупать ее алиби на время совершения семи убийств. Получалась у него полная чересполосица. С одной стороны, Аня была физически очень сильной и вполне могла быстро и практически без шума задушить и женщину, и не особенно крупного мужчину. С другой стороны, у нее длинные ногти, что противоречит заключениям экспертов. Правда, Каменская обещала связаться с косметическим салоном и узнать, не прибегала ли Лазарева к искусственному наращиванию ногтей. С одной стороны, Анна мало походила на сумасшедшую, в ее высказываниях не было ничего такого, что могло бы свидетельствовать о больной психике, о навязчивых идеях или раздвоении личности. Но, с другой стороны, она была чрезмерно нервной особой, легко выходила из себя, у нее часто случались перепады настроения, причем перепады эти не были связаны ни с какими внешними событиями. Вроде никто ее не обидел, не оскорбил, не расстроил, ничего плохого не случилось, а она вялая, грустная, в себе замкнется и разговаривать не хочет. Или наоборот, на ровном месте вдруг становится радостно-возбужденной, без конца болтает, шутит, хохочет, слова вставить не дает. Михаила это утомляло, ему было трудно общаться с Анной, тем более что она настойчиво форсировала события, вынуждая его перед расставанием подолгу стоять в подъезде и целоваться. Целовалась она хорошо, но поскольку девушка Мише не нравилась, это затяжное прощание превращалось для него в пытку. Она явно недоумевала, почему он больше не приглашает ее к себе домой, и постоянно намекала на свою готовность провести еще один кулинарный эксперимент, поскольку, согласно теории самого же Доценко, результат должен быть совершенно ошеломляющим.

Никакого «ошеломления» Мише не хотелось. Ему хотелось, чтобы все побыстрее прояснилось и он мог больше не встречаться с навязчивой особой, мечтающей о страстной любви и замужестве. Одной из задач, поставленных Каменской, было выяснение, не подвергалась ли Анна Лазарева в детстве насилию, а конкретнее – нападению вечером в пустом подъезде. Опыт показывает, что серийные убийцы выбирают свои жертвы не абы как. Жертва должна отвечать определенным «требованиям», например, быть похожей на кого-то, или быть одетой соответствующим образом, или иметь определенный род занятий и так далее. Первое, что делают при появлении серийного убийцы, – тщательно анализируют все сведения, касающиеся потерпевших, в попытках смоделировать «образ жертвы», чтобы понять, почему этот образ именно такой, и уже от этого двигаться к моделированию личности преступника. По делу о семи задушенных «образ жертвы» никак не вырисовывался. Три женщины и четверо мужчин такого разного возраста и совсем разной внешности. Но всех их объединяли время, место и способ убийства. Поэтому была выдвинута версия о том, что именно эти признаки являются ведущими, главными для убийцы. Ему все равно, кого убить, но важно, чтобы это случилось непременно вечером в подъезде жилого дома. И убивать не ножом, не пулей, а именно душить. Такая мания могла бы появиться у человека, в детстве подвергшегося нападению в аналогичных обстоятельствах. Сначала у ребенка возникает непреодолимый (и вполне, надо сказать, естественный) страх перед пустым подъездом, особенно вечером. А потом, с годами и под влиянием различных процессов, происходящих в психике, может сформироваться столь же непреодолимое стремление самому сделать то, чего столько лет боялся. И этим убить свой страх.

Потому-то Каменская и велела Мише постараться узнать, не случалось ли чего-то подобного с Лазаревой в детстве. Настя, со своей стороны, собиралась поднять все многолетней давности материалы о нападениях на детей и подростков и посмотреть, не мелькнет ли в списке потерпевших фамилия Анны.

Доценко крутился, как уж на сковородке, подбираясь к интересующему его вопросу с разных сторон, но пока ничего интересного у своей новой знакомой узнать не сумел. Ни разговоры о тягостных воспоминаниях детства, ни попытки порассуждать о Фрейде и психоанализе ни к чему не привели.

Михаил чувствовал себя неловко, он видел, что Анна всерьез рассматривает его, красивого рослого неженатого «журналиста», знающего толк в любовных романах, как кандидата в мужья, хотя, видит бог, никаких надежд он ей не подавал, о любви не говорил, в постель не тащил и вообще вел себя до неприличия целомудренно. Но такой уж была Аня Лазарева, не зря его предупреждала осведомленная дама из Федерации баскетбола. Девушка горячо верила во все, во что сама хотела верить, раздувая огонь из мельчайшего повода, даже мнимого. И Доценко с нетерпением ждал той благословенной минуты, когда сможет больше не приезжать к семи часам на «Профсоюзную».

Парыгин тревожился все больше и больше. Уже несколько дней он наблюдает за этим сыщиком с Петровки, Доценко, и ничего не проясняется. Парень мотается по всему городу, по вечерам встречается с продавщицей газет, уродливой дылдой с длинным красным от мороза носом (и чего он в ней нашел, интересно?), и ни разу за все время рядом с ним не появился никто из тех, кто приходил к Парыгину домой. На всякий случай Евгений оставил Доценко на полдня в покое и проследил за другим сыскарем, вместе с которым Михаил как-то выходил с работы. Может быть, Доценко работает с кем-то вместе, и с той троицей встречается не он сам, а его напарник. Но и это мероприятие результата не дало. Никто из троих в обозримом пространстве не мелькал.

Его грызла не только тревога за самого себя, но и проблема денег для Лолиты. Деньги надо достать во что бы то ни стало, потому что ситуация не может до бесконечности существовать в том виде, как она есть сегодня. Лолита и племянник не живут дома, парень в школу не ходит, хорошо хоть Лола на работе отпуск за свой счет оформила. Не дело это. Не зря же говорится, что нет ничего более постоянного, чем временное. Из-за того, что на нем повисли родственники, Евгений, во-первых, потерял жилье, которое мог бы использовать как место встречи или даже место выполнения заказа (и такое бывало), а во-вторых, потерял свободу передвижения. Случись нужда, он не сможет теперь надолго уехать из Москвы, потому что должен заботиться о Лолите и маленьком Сереже. Им нельзя выходить из дому, и даже по телефону разговаривать он им запретил, поэтому сам остался для них единственной связью с внешним миром, не говоря уж о покупке продуктов. Нет, ситуацию надо каким-то образом брать в свои руки и приводить к логическому завершению.

Парыгину, опытному профессиональному убийце, даже в голову не приходило использовать свое мастерство для того, чтобы отвязаться от кредиторов покойного брата. Долги надо отдавать, это было непреложно. И кредиторы не виноваты в том, что кто-то оказался им должен. Они одолжили человеку денег, поверили честному слову, даже в залог ничего не взяли. За что же их убивать? Лучше дождаться, когда кому-то понадобится кого-нибудь убить, получить заказ, выполнить его, взять причитающийся «гонорар» и отдать долг брата. Вот так будет честно. А убивать тех, кто требует возврата денег с процентами, и требует вполне справедливо, непорядочно. Это была странная, на посторонний взгляд, логика, но самому Парыгину она казалась нормальной. Убийство убийству рознь, считал он. Убить человека, выполняя оплачиваемую работу, это совсем не то же самое, что лишить жизни человека, с которым не можешь договориться полюбовно и снять конфликт. Второе – стыдно и недостойно настоящего мужчины. Первое – вполне допустимо.

Газеты Евгений читал редко, новости предпочитал узнавать из телевизионных информационных выпусков. Он любил смотреть телевизор, автоматически включал его, как только переступал порог дома, любовно изучал журнал «ТВ Парк», заранее присматривая передачи и фильмы, которые надо не пропустить, даже отмечал их в программе синим маркером. Газеты же покупал только для чтения в дороге или на случай длительного ожидания. Сегодня утром, бреясь перед зеркалом, Парыгин подумал, что, пожалуй, пора уже постричься. «Проводив» Доценко в семь вечера до «Профсоюзной» и убедившись, что тот снова уходит вместе со своей красноносой дылдой, он решил, что вечер ничего интересного уже не сулит, и со спокойной душой направился в парикмахерскую. И вот там-то, сидя в очереди к мастеру, он и взял со столика в холле газеты, вероятно, оставленные несколько дней назад забывчивыми посетителями…

– Мужик, ты уснул, что ли? – раздался прямо над ухом веселый голос. – Твоя очередь. Или пропускаешь?

– Нет-нет, я иду, – встрепенулся Парыгин, сунул газету в карман куртки и направился в зал.

Надо же, он так погрузился в свои мысли, что и не заметил, как очередь подошла. Толстая тетка-парикмахер щелкала ножницами где-то в районе его затылка, а Евгений сидел, прикрыв глаза и стараясь привести мысли в порядок. Какая странная статья! Некий парень, которого потом находят убитым, признается в совершении убийства полтора года назад. Все бы ничего, но эта пугающая фраза про магнитофонную запись… А спустя несколько дней к нему, Парыгину, приходят какие-то бугаи и тоже пытаются сделать запись его признания в убийстве. Как все похоже! Что же это значит? Если верить статье, паренек этот был стукачом, работал на ментов, они же его и спалили, допустили утечку информации, а криминальная структура, с которой был связан мальчишка, этого, натурально, терпеть не стала и неверного заткнула навсегда. Ладно, допустим, парень действительно был агентом Петровки. Но он-то, Евгений Парыгин, ни у кого на связи не состоит и информацию никому не дает. Таким образом, менты его спалить не могли. Почему же к нему тоже пришли?

Потому и пришли. Его первоначальная догадка оказалась правильной. Милиция взялась за расчистку завалов, пытаясь довести до раскрытия хоть какие-то из «висяков». Видно, начальство там у них поменялось, всем хвосты накручивает. Изобрели, суки, универсальный способ, ходят по всем фигурантам и пытаются выколотить из них признание, опираясь на силу и эффект неожиданности. После преступления столько времени прошло, человек уж и успокоился давным-давно, решил, что нелегкая пронесла, ангел уберег, а тут – нате, пожалуйста. Мало кто устоит и сохранит хладнокровие. Мальчишка, как его там, Мамонтов Никита, дал слабину. С Парыгиным-то у них этот номер не прошел, не на того нарвались, но со многими другими получится наверняка. Опытных и психологически закаленных исполнителей сейчас мало осталось, все больше молодняк необстрелянный, сразу слюни пустят и язык развяжут. Такие, конечно, берут дешевле, за гроши работают, но и качество у них соответствующее. Вот и результат.

Значит, все-таки менты. Уже легче, поскольку объяснимо. Главное, не заказчики, с ними Евгению не совладать. То есть совладать-то можно, не вопрос, но при этом есть риск засветиться, а ведь его главной охранной грамотой все эти годы была тщательно сохраняемая анонимность. Никто из заказчиков не знал его настоящего имени, только псевдоним и способ связи, сложный и защищенный от «засветки».

Теперь надо бы выяснить, только ли одного Парыгина они пытались трясти по убийству гражданина Шепелева, или по всем хромым с битыми рожами прошлись. Придется еще повисеть «на хвосте» у черноглазого красавчика Доценко.

Заплатив за стрижку и выйдя из парикмахерской, Евгений решил, что от газет, пожалуй, есть польза. Надо бы повнимательнее их просмотреть. Сейчас криминальной хроникой пробавляются все издания, народ любит почитать о чужой смерти и порадоваться, что это не с ними случилось. Глядишь, и еще чего интересного можно вычитать и сделать выводы. Ничего не случится, если один день не присматривать за милиционером, а посвятить время изучению прессы. Проще всего сделать это в заводской библиотеке, там лежат подшивки полутора десятков газет, но соваться на работу небезопасно. Если его ищут, то пасут и возле дома, где он прописан, и возле завода. Придется топать в районную библиотеку, но это ничего, она довольно далеко от его улицы, и уж там-то Парыгина точно искать не станут.

Профессионального убийцу нашли в библиотеке, где он изучал периодическую печать. Обхохочешься!

– Я ознакомился с вашими аналитическими материалами. Они написаны на хорошем уровне и содержат много полезной информации. Продолжайте эту линию работы. Будете, как и при Гордееве, ежемесячно представлять мне справки, – сказал Мельник, возвращая Насте толстую папку. – Теперь доложите мне, что вы собираетесь сегодня сделать по делу о серийном убийце.

– Идет разработка бывшей баскетболистки Лазаревой. Одновременно я изучаю старые материалы о нападениях на детей и подростков в подъездах в вечернее время.

– Вы имеете в виду нераскрытые преступления? – уточнил Мельник. – Полагаете, что преступник, оставшись непойманным, со временем переключился на взрослых?

– Нет, я полагаю, что он в свое время мог стать жертвой такого нападения. Поэтому я смотрю все материалы, и о раскрытых преступлениях тоже.

Барин несколько секунд помолчал, потом одобрительно кивнул.

– Хорошая версия. Очень хорошая. Вы ищете среди потерпевших девочку Аню Лазареву?

– Совершенно верно. А заодно и составляю список таких потерпевших, чтобы проверить каждого.

– Зачем? – удивился начальник. – Лазарева вызывает у вас сомнения? Насколько я понял из вчерашнего доклада Доценко, сомнений быть не должно. Неуравновешенная особа с явно несложившейся судьбой, неудачлива в личной жизни. И алиби у нее нет. Чего же вам еще?

– Меня смущает ее маникюр. Если верить экспертам, следы от ногтей есть только на шее у первого из семи задушенных. У всех остальных таких следов нет. Получается, что убийца после первого эпизода остригал ногти. Прошло не так много времени, а у Лазаревой ногти длинные, их надо месяца три отращивать.

Мельник нахмурился, пожевал губами.

– Может, накладные? – предположил он. – Я слышал, такие бывают.

– Нет, Миша проверял. Ногти у нее свои, натуральные. Но есть другой момент. Я сегодня собираюсь навестить косметический салон, где за два часа наращивают ногти любой длины.

– Отлично! – почему-то обрадовался Мельник. – Вы – молодец, Анастасия Павловна. Мне бы и в голову не пришло такое. Надо же, как далеко наука шагнула вперед! Скоро и волосы наращивать научатся.

– Уже, – коротко ответила Настя. – В том же самом салоне, если верить рекламе. Я могу идти?

– Идите. Вечером доложите мне о результатах.

Она пошла к себе одеваться, чтобы ехать в салон. Вроде он мужик ничего, Мельник этот, не придирается особо, на похвалу не скупится, не хамит. Может, зря она его невзлюбила? А то, что цепляется к планированию и отчетности, так это стиль руководства такой. Пришел из управленческого аппарата, а там свои порядки. У каждого на столе толстая, специально отпечатанная в типографии «Рабочая тетрадь», в которой день расписан по часам, и заполнение этой тетради регулярно проверяет начальство. Во всяком случае, предполагается, что проверяет. Точно такие же тетради лежат и на столах многих сотрудников ГУВД.

В конце концов, смешно и глупо не любить человека только за то, что он – не Гордеев. Колобок – один на свете, другого такого нет, так что же теперь всех людей не любить из-за этого?

Настя Каменская изо всех сил старалась быть объективной, но, к своему стыду, сознавала, что получается у нее это не очень-то успешно.

Ей долго пришлось искать косметический салон с воздушным названием «Лесная нимфа». Он спрятался в многочисленных кривых переулках в районе Цветного бульвара в старинном четырехэтажном особняке, занимая весь второй этаж. На Настю долго не обращали внимания: цены в этом салоне были такие, что по ее одежде сразу видно – не клиентка. Наконец девица, сидящая за высокой конторкой, соизволила перевести на нее туманный взор.

– Слушаю вас, – без энтузиазма пропела она.

– Я насчет наращивания ногтей, – сказала Настя. – У вас оказывают такую услугу?

– Пожалуйста, – девица открыла журнал. – Так, до начала февраля все занято. Будете записываться?

– Пока нет. Я еще подумаю. Хочу только узнать. Одна моя знакомая сказала, что приводила у вас руки в порядок и осталась очень довольна. Но я боюсь, что эта процедура наносит вред тканям. С кем бы мне поговорить, чтобы узнать поподробнее?

– Это абсолютно безвредно, – безапелляционно заявила девица за конторкой.

– И все-таки мне хотелось бы самой разобраться, – твердо сказала Настя. – Кто у вас занимается этой процедурой?

Девица сняла телефонную трубку.

– Галя, можешь подойти? Да, сюда. Ага, давай.

Через несколько минут появилась красивая статная женщина лет сорока в очках и с бриллиантами в ушах.

– Галя, проконсультируй женщину насчет ногтей.

Дама в очках окинула Настю быстрым взглядом и внезапно улыбнулась. Улыбка у нее была хорошая, без снисходительности, свойственной обеспеченным дамам, когда они смотрят на простушек. Видимо, она неплохо разбиралась в людях, и Настина невзрачность и непритязательность в одежде ее не обманули.

– Пройдемте ко мне, – приветливо сказала она. – Сюда, пожалуйста.

Следом за ней Настя прошла в маленький кабинетик, где не было никакой аппаратуры, только стол и три кресла, одно для хозяйки и два для посетителей.

– Присаживайтесь, – предложила она. – И куртку снимайте, у нас тут тепло. Так что вы хотели узнать?

– Я хотела спросить, не наносит ли процедура быстрого наращивания вред тканям.

– Вы журналистка?

– Нет, с чего вы взяли? – удивилась Настя. – Я не журналистка.

– А я было подумала, что вы собрались написать о нас критическую статью. Разве нет?

Галина снова улыбнулась, но на этот раз улыбка ее была холодной и настороженной.

– Да что вы, я для себя узнаю…

– Неправда. У вас прекрасные ногти. И вам совершенно не нужна эта процедура. Неужели вы думаете, что я ничего не вижу? Я ведь профессионал как-никак.

Настя рассмеялась и машинально посмотрела на свои руки. Да, оплошала малость, ногти длинные и ухоженные. Надо было хоть остричь их перед приходом сюда…

– Вы правы. Мне процедура не нужна. Но я даю вам честное слово, что я не журналистка и статью делать не собираюсь.

– Тогда в чем дело? Налоговая полиция?

– Милиция. Дело в том, что мне нужно выяснить, не прибегала ли к вашим услугам одна женщина. Вот и все.

– Вы могли спросить у той девушки, которая с вами разговаривала. У нее в журнале все записано.

– Но вы же паспорт не спрашиваете, – возразила Настя. – Мало ли какую фамилию вам назовут. Тем более что я не знаю имени этой женщины. А если я буду описывать ее внешность, это мало поможет, в вашем салоне очень много клиенток, и девушка в холле всех не упомнит. Поэтому я хотела поговорить именно с вами.

– Хорошо. Как она выглядит?

– Очень высокая.

– И все? – удивилась Галина. – Больше никаких примет?

– Это самая главная примета. Женщина, которая меня интересует, – не просто высокая. Она очень высокая. Как баскетболистка.

– Ах, Аня? – тут же откликнулась Галина. – Вы Анечку имеете в виду?

– Я не знаю, как ее зовут, – снова солгала Настя, чтобы не совершить оплошность еще раз. – Дело в том, что мы проверяем алиби одного преступника, который уверяет, что в определенное время был на этой улице, сидел в машине. Подтвердить этого никто не может, в машине он был один, но он уверяет, что видел очень высокую женщину, которая бросалась в глаза своим ростом и которая входила в ваш салон. Вот я и хочу выяснить, действительно ли в указанное время такая женщина к вам приходила. Значит, вы хорошо ее знаете?

– Она постоянно у нас бывает.

– Именно у вас, – уточнила Настя.

– Нет, Анечка ко многим специалистам ходит. Очень следит за собой, знаете ли. Педикюр, массажи, чистки, маски, процедуры для укрепления волос. И ко мне ходит. У нее ногти слоятся и часто ломаются, а она любит, чтобы руки были в порядке.

– Когда она была у вас в последний раз?

– Сейчас посмотрю.

Галина достала из стола пухлую тетрадь и принялась листать.

– Вот, – она провела пальцем по строчке, – Лазарева, двадцать шестое декабря. Вас именно этот день интересует?

– Да, именно этот. Спасибо. Я передам следователю, что подозреваемый действительно мог видеть на этой улице в интересующее нас время очень высокую женщину. Может быть, он захочет допросить вас и занести эти сведения в протокол. Тогда вам придется подъехать к нему. И журнал свой захватите обязательно, ладно?

Галине все это явно не нравилось. Лицо ее стало как будто тверже, губы поджались, на подбородке обозначилась ямочка. Упоминание о журнале, куда записывались клиентки, снова навело ее на мысли о налоговой полиции и всяческих проверках. Кажется, она не поверила в Настину байку о чьем-то алиби и продолжала думать о суммах, не выплаченных государству. Да и бог с ней, пусть думает что угодно, лишь бы не поняла, что объект интереса – сама Лазарева, а то ведь еще предупредит ее, ума хватит.

– Скажите, – Галина помялась, – а этот человек в машине… Он из мафии, да?

– С чего вы взяли? – неподдельно изумилась Настя.

– Ну… я подумала… знаете, быть свидетелем, когда речь идет о мафии, небезопасно. Мне бы не хотелось…

– Не волнуйтесь, – быстро успокоила ее Настя. – Если наш подозреваемый действительно в момент совершения преступления находился здесь, в районе Цветного бульвара, то он невиновен. Ваши показания будут в его пользу и ничего, кроме благодарности, с его стороны не вызовут.

– Тогда конечно, – кивнула Галина. – Если нужно, я подъеду, куда скажете.

Выйдя из салона, Настя не спеша направилась в сторону метро. Что ж, Аня Лазарева, плохи твои дела. В последние дни Миша Доценко усиленно занимался тем, что опрашивал жителей домов, расположенных поблизости от места убийств, пытаясь выяснить, не видел ли кто-нибудь в те дни в районе двадцати трех часов очень высокую молодую женщину. Пока успеха он не добился, но в таких делах нужно иметь терпение, крайне редко случается, что нужные свидетели отыскиваются с первой же попытки. А уж если такие люди найдутся, то можно не сомневаться: Мишаня сумеет помочь им вспомнить все мелочи вплоть до деталей одежды и цвета губной помады. В этом деле он был большим специалистом.