НЕЖНОСТЬ
В доме плачет ребенок.
Я не должна его искать, пока не вымоюсь. Засовываю коробку в полку с обувью и, перескакивая через ступеньки, — на второй этаж. Мыться!
У ванны сидит мальчик Коля в той же позе, в какой я его первый раз увидела, только теперь он в гипсе, взгляд по-прежнему обезумевший, нога вытянута вперед, руками закрывается от ужаса, вползающего в ванну, и этот ходячий ужас — я.
Мне некогда выяснять, от кого он прячется на этот раз, сколько трупов вывалилось из шкафов, сколько странных сантехников или электриков бегало за ним с бензопилой и паяльником, чтобы выпытать самую главную тайну — где коробка с сушеными фугу.
Маленький плачет.
Сбросив пижаму на пол, влезаю в ванну и открываю краны.
Взгляд Коли становится более осмысленным. Он приподнимается, протягивает руку и неуверенно трогает меня за мокрое бедро кончиками пальцев. Да живая я, живая…
Поверил. Настолько, что встал и взял большое полотенце. Обхватил меня, вытащил из ванны, поставил на пол, прижал к себе и стучит ладонями по спине, промокая. Мои переполненные груди упираются ему как раз в живот. Спасибо, Коля.
Иду на крик.
— Сначала он кричал от голода, и я вызвал “Службу спасения”. Пришел милиционер, хотел взорвать сейф гранатой. Пришлось сказать ему код, и он поменял пистолеты…
Я беру маленького, он в сильной истерике и не реагирует на мои руки. Молоко из груди капает на его лицо, я пытаюсь засунуть сосок в рот, а он извивается и кричит, крик переходит в визг.
— Что с ним?
— Я же тебе говорю, милиционер этот поменял пистолеты…
— Начни с конца.
— Я заварил смесь, как было написано на упаковке, а соски не было… Бутылочек полно, а сосок на них нет. Я искал, искал, и все остыло. Может быть, он плачет, потому что поел холодное? Я его с ложки кормил… С ложки еще быстрей остывает.
— Где ты взял смеси?
— Их принес другой милиционер и заставил расписаться.
— Расписался?
— Он настаивал! Но я предупредил, что еще несовершеннолетний.
— Принеси градусник.
— Градусник?..
— Я видела один в кухонном столе.
Пока Коли нет, я издаю нутром гудение, отдаленно напоминающее завывание ветра в скале.
Ребенок меня не услышал, скорее всего он затих, потому что почувствовал, как сгустился от гула воздух рядом и в стенах дома отозвались яичные пустоты.
— Ты слышала? — появился Коля с градусником и испуганной девочкой, цеплявшейся за край его рубашки навыпуск. — Кто-то жутко воет, это к покойнику, да?
Я положила маленького на пеленку, смазала ртутный кончик градусника слюной и стала раздражать им крошечное отверстие попки.
Помогло. После долгого пука из него с бульканьем вылилась желтая жижа.
— Полегчало? А теперь давай я тебя покормлю, ладно?
Ложусь рядом с ребенком на огромную супружескую кровать, я — голая, в одном полотенце, закат просочился сквозь стекло и лег рядом с нами оранжевыми квадратиками на шелк покрывала, ребенок сосет, останавливаясь, чтобы подавить всхлипом судорогу обиды и ужаса перед одиночеством, в которое он опять попал, девочка смотрит с восторгом обожания, большой мальчик убрал грязную пеленку и сел в ногах, я чувствую его тепло ступнями, мне так холодно…
Вероятно, я заснула. И маленький заснул, вынимаю сосок у него изо рта и говорю Коле:
— Спасибо.
— За что? — он пожимает плечами.
— За одеяло, за то, что укрыл, что не шарахаешься от меня глазами.
— А оно вкусное? — вдруг спрашивает Коля.
— Не знаю…
— Ты что, никогда не пробовала свое молоко?
— Нет, а надо?
— А можно мне попробовать? — спрашивает он плохо двигающимися губами.
— Можно. Только не кусайся.
Я поворачиваюсь к маленькому мальчику спиной, а большой укладывается на боку рядом, он устраивается головой у самой моей груди и так осторожно прикладывается к соску, что я не слышу губ, а только влажное тепло. Я благодарна Коле за боязнь прикосновений (маленький сосет куда сильней), за робкие глотки, за расслабленность рук и закрытые глаза. Закат подполз по кровати поближе, через сосок из меня выходят недоплаканные на свалке слезы вместе с горячими песчинками звезд.
Девочка Сюша смеется. Сидит на ковре, смотрит на нас и заливается смехом.
Мыс Колей отшатываемся друг от друга. Наверное, со стороны это действительно смешно — большой мальчик, сосущий грудь и поджавший ноги, чтобы они не свешивались с кровати, на одной — гипс… Сюша хохочет, Коля тоже с трудом сохраняет серьезность.
— Есть хочу, — говорю я шепотом.
Мы все спускаемся в кухню.
Коля, естественно, первым делом включил миксер, Сюша сидит у меня на коленках, а маленький лежит на полу в корзине для белья.
— У-у-у! — гудит Сюша и трогает мои губы пальцем. Она меня разгадала. Она поняла, что это я гудела недавно.
— Нельзя, — говорю я шепотом. — Коля испугается.
Сюша находит глазами Колю, осматривает всю его длинную фигуру, потом недоверчиво косится на меня.
Миксер включен. Пока он шумит, я напрягаю пресс и стараюсь гудеть как можно тише. Коля подходит к окну, осматривается и выключает миксер.
— Слышала? Опять кто-то воет.
— Это воет месть каменщиков.
— Это собака во дворе или ветер в трубе.
— Нет. Это яичные ловушки в кладке.
— Скажи! — вдруг отчетливо говорит Сюша.
— Слышала? Она разговаривает! — радуется Коля.
— Скажи сказку!
— Сказку? — опешила я, потом поняла. — Ах да… Яичные ловушки. Если ты хочешь построить себе хороший дом, сначала найди хорошее место, а потом — хорошего каменщика. И после работы не скупись на оплату. Потому что настоящий каменщик всегда — недоверчив и, пока кладет камень, обязательно сделает несколько ловушек. Для этого он возьмет куриное яйцо, продырявит его с одной стороны, вот так… Можно дырочку побольше. Пей, Сюша. Не хочешь? Тогда не получится сказки. Выпей яйцо, а то каменщик не устроит ловушку. Ну вот и молодец. Он эту скорлупу высушит и положит в пустое место внутри кладки, а для сквознячка не замажет дыру целиком…
— И ты разговариваешь! — Коля присел на корточки рядом и потрогал меня за коленку.
— Да. Я удачно съездила на свалку и там смогла заплакать. Теперь буду говорить безостановочно и есть все подряд.
— А потом? — теребит меня Сюша.
— А потом он должен рассчитать, как пойманный ветер будет гулять внутри кладки, и в нужных местах оставить еще несколько незамурованных целиком пустых скорлупок. И вот дом построен, и хозяин должен платить, и если он добрый человек и сделает все по справедливости, то каменщик скажет, что забыл кое-что в доме, вернется и замажет маленькую щель, в которую может попасть ветер. А если хозяин скряга, то каменщик возьмет, что ему дали, и сразу уйдет. И в первую же ветреную ночь хозяин услышит жуткий гул, ему будет казаться, что это гудят стены, воет собака перед покойником или кто-то проводит отращенным ногтем по натянутой струне. Вот так.
Я напрягаюсь, создаю в себе гудящий вакуум и показываю Сюше, как и где нужно держать скорлупу, чтобы та поймала мой гул изнутри.
— Прекратите! — Коля вскакивает и зажимает уши.
— В кладке этого дома лежит по меньшей мере три яичных ловушки ветра, — авторитетно заявляю я.
— Пока ты не загудела, никаких подобных звуков не было!
Он надел фартук. В фартуке и семейных трусах Коля неотразим.
— Конечно, не было. Потому что я своим гулом заставляю эти скорлупки вибрировать.
— Откуда ты пришла? — тыча в меня ножом для чистки картофеля, тихо спрашивает он.
— О… Я пришла издалека, я поехала топиться на речку, а там женщина на мосту попросила мою одежду. Я разделась, прыгнула, а под водой плавал покойник с перерезанным горлом и чемоданчиком в руке. Я взяла чемоданчик и стала тонуть, а меня спасли. В чемоданчике был адрес на конверте с фотографией и деньги. Я поехала по этому адресу, и вот — я здесь.
— Ты прыгнула топиться, а вместо этого ограбила под водой мертвеца? — уточняет Коля.
— Это нельзя назвать ограблением, потому что он сам вор. Допустим, он украл чемодан у красивой женщины в поезде, а она бросилась за ним, драка, нож…
— А ты ехала в том же поезде и все видела? — задумывается Коля.
— Я ехала топиться, вышла на перрон из электрички, увидела стоящий поезд…
— Нет, подожди, мне почему-то кажется, что ты и есть та самая женщина с чемоданом, ты встретилась с воришкой, он тебе понравился, и ты…
— И я стала заниматься с ним любовью прямо на стоянке поезда, он прижал меня лицом к стеклу…
— То есть он был сзади, — уточняет Коля. — Ты даже его не видела?
— Нет, я видела его перед этим мельком, в коридоре или при посадке, я должна была обратить на него внимание, что-то вроде — не разминуться в тесном коридоре и при этом вдохнуть запах его одеколона и тела, как отраву.
— А потом: “У вас не найдется ножа?” — и знакомый запах.
— Нет, только не ножа. Нож для него — это оружие, всегда с собой, он не будет спрашивать нож, — перебиваю я Колю. — Он спросит: “Какая сейчас будет станция?”
— Ты что, проводница, что ли?
— Да, не годится..Что же он спросит?
— Не он, ты! — радостно тычет в меня ножом Коля. — Ты пошла на выход, дверь его купе открыта…
— До остановки поезда — несколько минут, — подхватываю я. — Я прошу закурить, он даже не встает. Показывает жестом на столик, чтобы сама взяла. Он ухоженный, утонченный и наглый!
— Ты идешь к столику, опять — этот запах! Ты наклоняешься, чтобы взять сигареты…
— “Голуаз” или “Мальборо”!
— “Голуаз”. И он встает… Его руки на твоей спине, на попке…
— Я открываю свой чемодан, чтобы взять вазелин!..
— Вазелин? Зачем?
Очнувшись, мы смотрим друг на друга с полнейшим неузнаванием. Сюша, открыв рот и затаив дыхание, ждет продолжения.
— Эта дрянь издевается над нами! — не выдержал Петя.
Дежурный выжидательно посмотрел на Поспелова.
В фургоне стойкий запах бензина и мокрой одежды — дождь играл сегодня с ярким солнцем в прятки, на лице следователя капли пота, он вытирает их огромным платком не первой свежести, подбирает с бумажной тарелки остаток бутерброда и зажевывает его, уставившись глазами в одну точку — на медленно вращающийся диск в аппаратуре. В наушниках он смешон.
Петя предлагает провести арест “этой дряни Моны Кукулевской” за убийство: два часа назад из Оки достали труп неопознанного мужчины с перерезанным горлом. Поспелов на его слова не реагирует, он ковыряется ногтем мизинца в зубе. Дежурный хотел было на ощупь подобрать недоеденный бутерброд, не нашел его и закинул бумажную тарелку под стул.
