Какое-то время машины еще ползли по Пидмонт-авеню… мимо Десятой улицы… выше по склону… мимо Пятнадцатой… Но потом остановились, запнулись, замерли, увязли как в трясине, влипли в асфальт без всякой надежды сдвинуться… оба ряда, и правый, и левый… все четыре полосы. Ни туда, ни сюда. По всей Пидмонт-авеню — никакого движения. Нет и не предвидится. Вдруг как летчики из кабин истребителей, в сумерки субботнего вечера начали выскакивать чернокожие парни и девушки. Они так и сыпались: из машин с откидным верхом, из мощных авто, из «джипов», «эксплореров», «универсалов», из спортивных автомобильчиков хищного вида, из пикапов, машин с прицепами-домами, автомобилей с задней дверцей, «ниссанов максима», «хонд аккорд», «БМВ» и даже из простеньких «седанов».

Роджер Белл по прозвищу Белый, — а именно оно, это давнее прозвище, которое приклеилось к нему еще с Морхауса, вдруг всплыло в голове, — Роджер Белый обалдело таращился в лобовое стекло своего «лексуса». Прямо перед ним, на соседней полосе слева, из окна пассажирского сиденья кричаще-красного «шевроле камаро» показалась ножка в голубой джинсовой штанине модного, сильно потертого вида. Ножка девушки — маленькая, карамельного цвета, обутая в сандалию из пары ремешков. Мгновением позже показалась вторая ножка, затем бедра, плоский, открытый живот, узенький топ, плечи и длинные, волнистые черные волосы с изумительным рыжеватым отливом. Вот она, юность! Девушка даже не потрудилась открыть дверцу — перекатилась из окна «камаро», как прыгун в высоту перекатывается через планку.

Едва коснувшись асфальта, девушка принялась танцевать, выбрасывая локти, раскачивая прелестными узкими бедрами, двигая плечами и встряхивая шикарными волосами.

«Двигай булками!»

Рэпперский припев грохотал из «камаро» с такой силой, что даже сквозь поднятые стекла «лексуса» Роджер Белый отчетливо слышал непристойное причмокивание, сопровождавшее каждое слово.

— гортанным голосом пел, проговаривал речитативом, монотонно бубнил или как там еще это называется, Доктор Рэммер Док-Док, исполнитель в стиле рэп, если его вообще можно назвать исполнителем.

пела группа, больше напоминавшая сброд сексуально озабоченных наркоманов. Только такой человек, как Роджер Белый, мог наивно предположить, будто озабоченных наркоманов хватит на то, чтобы собраться, да еще и спеть хором. Однако Доктора Рэммера Док-Дока он действительно узнал — тот был так популярен, что даже юрисконсульт сорока двух лет, ведущий самый что ни на есть добропорядочный образ жизни, не мог не слышать его. Сам Роджер предпочитал Малера и Стравинского; он бы с удовольствием специализировался в Морхаусе по истории музыки, да только такая специализация вряд ли сгодилась бы чернокожему выпускнику колледжа для поступления на юридический факультет. Все это пронеслось в голове Роджера Белого за долю секунды.

Каждый раз, когда сброд наркоманов тянул свое «бу-у-улка-ми», девушка развязно подмахивала бедрами. Она была великолепна. Джинсы сидели на ней так низко, а узенький топ так высоко, что Роджер запросто мог рассмотреть светло-карамельный живот с проколотым пупком, похожим на любопытный глазик. Девушка была не темнее, чем Роджер; он тут же распознал этот тип — голубая кровь, хоть и одета девица вызывающе. У нее на лбу написано, что она из обеспеченной черной семьи. Родители наверняка типичные представители верхушки чернокожего среднего класса девяностых, живут в Шарлотт или в Роли, а может, в Вашингтоне или даже в Балтиморе. Достаточно посмотреть на золотые браслеты на запястьях — не одна сотня долларов. А эти распрямленные в мягкие волны волосы — прическа «Boute-en-train», что по-французски значит «заводила», в кругленькую сумму обошлась, жена делает такую же. Милашка… виляет своим задиком… небось, учится в Университете Хауарда, или в Чапел-Хилл, или в Вирджинском… состоит в обществе студенток «Тета пси». Уж эти чернокожие парни и девицы из окрестных университетов! Каждый год, во время апрельских каникул они наводняют Атланту, устраивая Фрикник, вечеринку черных. Съезжаются тысячами — как раз теперь их машины стоят на Пидмонт-авеню, в самой северной части Атланты, исконно белых районах, — высыпают на улицы, в парки, в торговые комплексы, оккупируют центр, улицы делового Бакхеда, блокируют даже скоростные трассы, сходя с ума под луной, которая в это время принимает цвет шоколада, шокируют белую Атланту, загоняя ее по домам, где та отсиживается все три дня, глазея на свое будущее. Однако для черных студентов, вытанцовывающих сейчас перед его «лексусом», понаехать в Атланту все равно что для белых ринуться на пляжи Форт-Лаудердейла, Дайтона, Канкуна или где там те проводят теперь свои каникулы. Только черных пляжи не прельщают. Они стремятся… на улицы Атланты. Атланта — их город, «Черный маяк», как назвал его мэр, где семьдесят процентов — черные. Мэр тоже из черных (между прочим, Роджер и Уэсли Доббс Джордан вместе учились в Морхаусе и состояли в одном студенческом обществе, «Омега дзета дзета»), как и двенадцать из девятнадцати членов городского совета, а также начальник полиции, начальник пожарной службы, почти весь аппарат госслужащих — собственно, вся власть. И белая Атланта истерично, взахлеб трубила об этом Фрикнике, который в белых газетах почему-то писали через «к» вместо «с» на конце, забывая, что слово произошло не от придуманного белыми «bitnik», с этим уничижительным суффиксом «nik», а от вполне нейтрального «picnic». Белая Атланта вопила о том, что черная тусовка орет, грубит, дерзит, беспутствует, что студенты надираются дешевым спиртным, забрасывают улицы мусором, мочатся на газоны горожан (белых!), толкутся на улицах, в магазинах, из-за чего продавцы (белые!) терпят убытки в миллионы долларов. Устраивают такой гвалт, что даже мешают робким брачным играм гиппопотамов в зоосаде парка Гранта. Подумать только, брачным играм гиппопотамов!

Иными словами, эти черные вконец обнаглели — бесятся совсем как белые студенты. Вот белая Атланта и кипела от возмущения, выдвигая против чернокожих студентов какие угодно обвинения, кроме главного: «Эти черные повсюду, они хозяйничают в наших, белых районах, а мы не можем их остановить!»

Со стороны водительского сиденья «камаро» выскочил толстый, неповоротливый парень. Позади «камаро» почти вплотную стоял «эклипс» с укороченной хвостовой частью. Парень оперся рукой о крыло багажника «камаро» и — вот она, молодость! — легко перемахнул между машинами, приземлившись прямо перед девушкой. Едва только его ноги коснулись асфальта, как он тоже задвигался в ритме.

«Двигай булками!»

Парень оказался высоким, чуть темнее девушки. Но ненамного — вполне мог бы пройти «тест бумажного пакета», как выражаются здесь, в «Черном маяке»: если кожа не темнее коричневого бумажного пакета из бакалеи, чернокожий парень или девушка вправе рассчитывать на членство в Черном братстве. На парне была бейсболка задом наперед, в ухе — золотая серьга, как у пирата. Оранжевая футболка огромных размеров обвисала, короткие рукава доставали аж до локтей, а ворот болтался у самых ключиц. Футболка доходила до середины бедра, закрывая мешковатые, обрезанные покороче джинсы, с ширинкой едва не у колен. На ногах — громадные черные кроссовки-«Франкенштейны», с хлопающими белыми язычками. Типичный видок парня из черного гетто. Однако Роджер Белый, в костюме из тонкой шерстяной материи в узкую белую полоску, в полосатой, бело-голубой рубашке с жестким, со вставками воротничком, в темно-синем шелковом галстуке, не поверил этим дешевым шмоткам — парень хоть и рослый, но с жирком и, судя по всему, жизнь его явно удалась. Ни стальных мускулов с ремнями-сухожилиями, ни настороженного взгляда пацана из гетто. Зато — «шевроле камаро»; наверняка обошлась папаше тысяч в двадцать. Скорее всего, парню светит наследство в виде старейшего основанного чернокожим банка или страховой компании где-нибудь в Мемфисе или Бирмингеме, а может, в Ричмонде… Роджер Белый глянул на номерные знаки — Кентукки? — значит, в Луисвиле. И вот теперь наш луисвильский «президент в утробе», уже студент, прикатил на три дня в Атланту, чтобы позажигать на Фрикнике, побузить и вообще почувствовать себя настоящим черным, полноправным членом братства.

Роджер Белый посмотрел вперед, назад, влево — всюду резвились беззаботные чернокожие парни и девицы. Они высыпали на мостовую Пидмонт-авеню и танцевали между машинами, перекрикиваясь и швыряясь банками из-под пива, громко ударявшими по асфальту, они виляли в такт музыке своими юными задами прямо напротив белого квартала, Энсли-парка, и сходили с ума под шоколадной луной. В этот субботний вечер самый воздух Атланты задохнулся хип-хоповыми ритмами, гулко разносившимися из стереосистем тысячи машин:

«Двигай булками!»

Роджер глянул на часы: «Вот черт! Пять минут восьмого!» А в половине он должен быть в Бакхеде, на Хэбершем-роуд, где сроду не бывал. Роджер выехал с приличным запасом времени, зная, что на улицах полно черных студентов и пробки чудовищные, однако теперь оказался заперт посреди импровизированной вечеринки на Пидмонт-авеню. Ему стало не по себе. Роджер никому бы не признался, даже жене, что одна лишь мысль об опоздании, в особенности, на важную встречу с белыми, для него невыносима. А встретиться предстояло с Баком Макнаттером, футбольным тренером Технологического, знаменитостью Атланты, человеком, с которым он, Роджер, даже не знаком — тот сам позвонил ему и попросил о встрече, не желая вдаваться в подробности по телефону. Так что не может он, Роджер, опоздать к такому человеку! Не может, и все тут! Пусть с его стороны это и трусость, но такой уж он человек. Как-то раз Роджеру довелось представлять интересы корпорации «Мо Тэк»; на переговорах речь шла о стадионе для «Атлантских Питонов». Он стоял в конференц-зале Пичтри-центра, среди белых адвокатов и управленцев; все ждали Рассела Таббса. Роджер хорошо знал Расса, этого адвоката из черных — Расе представлял интересы городских властей. Один внушительных размеров бизнесмен с багровым лицом, настоящий выходец из джорджийской глубинки, разговаривал с другим бизнесменом под стать себе; ни тот, ни другой и не подозревали, что Роджер стоит у них за спиной и все слышит. И один сказал: «Когда, черт возьми, заявится этот Таббс?» А второй виртуозно, как это умеют в Джорджии, изобразил речь чернокожего: «Ну… это… я не знаю, по правде сказать. Адвокат Таббс, он это… живет в поясе ЦВ». ЦВ… Цветного Времени… В общем-то, избитая шутка — Роджер Белый и сам не раз вспоминал ее в компании с другими чернокожими. Но услышать такое от этих белых поборников прошлого… Он готов был придушить борова на месте. Но не придушил ведь, нет… молча проглотил… Дав себе слово никогда-никогда не опаздывать на встречи. Особенно с белыми. И не опаздывал до сегодняшнего дня, пока не застрял в гуще черных студентов, затеявших посреди дороги танцы, которые бог весть когда закончатся.

Отчаявшись, Роджер Белый глянул на возможный путь к спасению — тротуар. «Лексус» стоял в крайнем правом ряду, совсем рядом — свернуть бы на тротуар, а там добраться до Десятой улицы. Тротуар шел параллельно набережной, огороженной решеткой с простыми каменными опорами; решетка тянулась вдоль взбиравшейся на холм Пидмонт-авеню. Сама набережная походила на скалу с ровной площадкой, на которой вдруг неожиданно возникала возвышенность, — бугор между Пидмонт-авеню и Пидмонтским парком. Прямо над стеной виднелось невысокое здание, напоминавшее Роджеру горнолыжную базу в Северной Каролине. На террасе собралась группа белых, разодетых в пух и прах. Они стояли и смотрели на веселящуюся черную молодежь.

«Двигай булками!»

Роджер вгляделся в лица обладателей смокингов и вечерних платьев — ничего похожего на улыбки. Да ведь это «Пидмонтский ездовой клуб»! Теперь Роджер узнал здание, святую святых белого истэблишмента Атланты. Он легко представил себе, как эти «шишки» давно уже договорились собраться; им и в голову не пришло, что субботний вечер совпадет со студенческим нашествием. Сбывался самый жуткий кошмар белых — оказаться посреди разгульной черной тусовки! С одной стороны прямо перед клубом из машин выпрыгивали чернокожие парни и девчонки, оттягиваясь под Доктора Рэммера Док-Дока. С другой стороны, в Пидмонтском парке, тысячи таких же чернокожих отрывались под еще одного рэппера, Джи Джи Гуд Пистонза. И куда бы белые ни повернулись, всюду бесновались толпы черной молодежи, свободной от страха и условностей.

Отлично! Прямо-таки ирония судьбы: «черная» пробка посреди пробки на Пидмонт-авеню! И это прямо перед «Пидмонтским ездовым клубом»! Ездовым! Клуб основали в 1887-м году, всего через двадцать лет после Гражданской войны; элита Атланты, само собой, белая элита начала собираться по выходным на месте сегодняшнего Пидмонтского парка, похваляясь своими роскошными приобретениями: легкими экипажами, фаэтонами, ландо, колясками с откидным верхом, большими каретами со сделанными на заказ кузовами и упряжью, с умопомрачительно дорогами лошадьми… Тогда-то и было приобретено это здание; его все расширяли, пока оно не вытянулось, став бесформенным. Именно на него и смотрел Роджер. Еще совсем недавно вход в клуб был заказан любому черному, если только он не метрдотель, официант, повар, портье или парковщик. Однако недавно на стене клуба кое-что нацарапали, и в заведении задумались о приеме чернокожих. Даже Роджер получил такое предложение — через одного юриста по имени Бадди Ли Уизерспун, любителя плотских утех. Если, конечно, понял того правильно. Вот насколько «белым» его считают. Даже сами белые! Ну и пусть катятся подальше… черта с два он появится у них, черта с два будет расхаживать среди белых физиономий, на которые теперь смотрит снизу вверх… Да ни за что на свете, пускай хоть на коленях умоляют. Нет, черт возьми! Он выйдет из «лексуса» к этой черной тусовке и, потрясая кулаками в сторону террасы, выкрикнет: «Эй, вы, хотите иметь свой клуб? Прямо здесь, на перекрестке Пидмонт-авеню и Пятнадцатой? Хотите устраивать элитные вечеринки? А этого не хотите?! Смотрите-смотрите! „БМВ“, „гео“, „неоны“, „эклипсы“, „хаммеры“, „камри“, „эльдорадо“ — машины на миллионы долларов, машины, за рулями которых черная американская молодежь, миллиарды вольтов возбужденной энергии, они трясут своими черными задницами прямо в ваши бледные, дрожащие лица! Смотрите на меня, слушайте! Потому что сейчас я…»

Но тут у Роджера кончился запал — он понял, что ничего не скажет и не сделает. Даже из машины не выйдет. Через двадцать пять минут он должен быть в Бакхеде, у тренера Бака Макнаттера. А Бак Макнаттер — белый, да еще какой.

На секунду Роджер Белый возненавидел себя — такое с ним случалось. Может, он и в самом деле белый… белый, а не черный… Его отец, Роджер Мэйкпис Белл, пастор церкви Согласия, назвал сына Роджером Альстромом Беллом Вторым, в честь историка религии Сидни Альстрома, перед чьим умом преклонялся. Отец полагал, что дополнение «Второй» — самое подобающее обозначение для сына, имя и фамилия которого совпадают с именем и фамилией отца. Поэтому когда он, Роджер, был еще мальчишкой и жил с родителями в Вайн-Сити и Угольных Высотах, многочисленная родня, а за ней и остальные стали звать его Роджер Второй, как будто у него было двойное имя, вроде Бадди Ли. В семидесятые Роджер поступил в Морхаус и сокурсники переделали совершенно безобидное Роджер Белл Второй в Роджер Белл Белый, а там и просто в Роджер Белый. Прозвали, как припечатали. Роджер Белый поступил в Морхаус, эту жемчужину четырех черных колледжей Университетского центра Атланты, с весьма незавидным багажом — все его взгляды на политику, а также духовные и культурные ценности, отношение к собственности, манера одеваться и держать себя сложились под влиянием отца, ярого поборника идей Букера Т. Вашингтона . В 1895-м Букер Вашингтон заявил о своих взглядах прямо здесь, в Пидмонтском парке, на Выставке хлопковых штатов, произнеся речь «Компромисс Атланты», в которой сказал, что чернокожие прежде всего должны добиваться экономического благосостояния, а не политического или социального равенства с белыми. Увы, конец семидесятых был тем самым временем — и сильнее всего это ощущалось в Морхаусе, самом элитном черном колледже во всей Америке, кузнице хваленых морхаусцев — когда черный либо поддерживал «Пантер», Конгресс расового равенства, Студенческий координационный совет за ненасилие, Черную освободительную армию , этих Рэпа, Стокли, Хьюи, Элдриджа , либо, что называется, выпадал из обоймы. Мартина Лютера Кинга черной Атланты застрелили совсем недавно, еще и десяти лет не прошло, так что с градуализмом, гандизмом и прочими «измами» было покончено. И если черный был сторонником Букера Вашингтона, он не просто выпадал из обоймы. С таким же успехом он мог размахивать транспарантом с именами Лестера Мэддокса, Джорджа Уоллеса или Юджина Талмиджа . А впрочем, к черту все это! Букер Вашингтон ведь отнюдь не был дядей Томом! И никогда не раболепствовал перед белыми! Даже не требовал расовой интеграции! Он говорил, что черный никогда не придется по нраву белому, никогда! Белый никогда не обойдется с черным по справедливости, а если и обойдется, то сделает это корысти ради! Белый готов признать черного равным себе, только если этот черный добьется невероятного успеха, сделает умопомрачительную карьеру, станет знаменитостью в своем кругу. Тогда он, белый, будет стремиться всеми правдами и неправдами завязать с ним партнерские отношения! Но в Морхаусе, а тем более в студенческом обществе «Омега дзета дзета» об этом и слышать не хотели! Там ратовали за противостояние белой элите, за вооруженные стычки с копами, которые Черное братство устраивало в шестидесятые. Что-что, Букер Вашингтон? Сокурсники тогда дали ему прозвище Роджер Белый; прошло лет тридцать, а он все никак не отделается от него.

Впрочем, может, они и правы… Роджер глянул через лобовое стекло на «Пидмонтский ездовой клуб». Его так и подмывало выскочить из машины и, потрясая кулаками, заявить о рождении новой эпохи, но он разрывался на две части. С одной стороны, он гордился этой молодежью на дороге, черными братьями и сестрами, которые решительно заявили свои права на улицы Атланты, на абсолютно все улицы, сделав это точно с такой же безудержной страстью, как и белые студенты. Однако в то же время внутренний голос шептал: «Если вы, ребята, разъезжаете на „БМВ“, „камаро“, „гео“, „хаммерах“, — (а впереди, машины через четыре-пять, как раз стоял „хаммер“, один из этих монстров), — неужели вы не можете додуматься до чего-нибудь более достойного, показать настоящий класс?»

Роджер повернулся еще раз глянуть на уличные танцы чернокожей девицы…

«Ничего себе!»

Он глазам своим не поверил: девица отплясывала на крыше авто, причем, совершенно свободно, как будто это был танцпол на крыше какого-нибудь «Спортсмен-клуба» в центре города. К неуклюжему бойфренду девицы прибавилась целая толпа парней, этих питомцев колледжей, jeunesse doree черной Америки, в прикидах шпаны из гетто; они прыгали вокруг девицы как сумасшедшие, скалились и вопили: «Давай сними! Давай сними! Давай сними!»

«Двигай булками!»

А эта красивая, изящная штучка, дочка богатеньких родителей, забавлялась: виляя задом и выпячивая груди, она распаляла толпу. Она трогала молнию на джинсах — вот-вот расстегнет — и похотливо улыбалась.

«Давай сними! Давай сними! Давай сними!»

Вокруг «камаро» бесновались парней тридцать, заведенные, они сходили с ума от нетерпения. Кое-кто совал девице деньги. Она смотрела на них сладострастно и в то же время презрительно, продолжая помахивать бедрами.

У Роджера Белого бешено колотилось сердце: он и боялся возможных последствий этой выходки, и… почувствовал толчок в штанах — нечасто увидишь такое возбуждающее зрелище… Роджер и боялся, что сейчас она… и в то же время хотел…

Вдруг эта Цирцея, эта золотистая дочь преуспевающей четы современных чернокожих, вытянула руку, показывая вверх, и усмехнулась.

Одурманенные парни, оглушенные и изумленные, повернули головы. Теперь все они, не исключая и толстого, неуклюжего наследника луисвильской компании, смотрели вверх, послушные воле Цирцеи. Сверху, с террасы «Пидмонтского ездового клуба», на них пялились белые. Черные парни и девчонки, все, сколько их было на улице, захохотали и заулюлюкали.

«Двигай булками!»

Повернувшись в сторону клуба, они принялись извиваться посреди моря сияющих дорогих машин, виляя бедрами и выбрасывая вперед локти, а на крыше «камаро» отплясывала под рэп чернокожая красотка, повелительница всей этой толпы. Знают ли они, что перед ними «Пидмонтский ездовой клуб», слышали ли вообще о таком? «Да откуда, — решил Роджер Белый. — Просто увидели горстку обескураженных белых в вечерних костюмах». Уличный танец обернулся насмешкой: «Хотите узнать, что такое Фрикник? Так мы покажем! Смотрите, как мы отрываемся! Смотрите, какие мы классные! А вам, развалинам, слабо?»

загрохотала из «Камаро» очередная рэпперская песня.

С каждым «шок» черная красотка на крыше «камаро» поддавала бедрами в одну сторону, с каждым «у-у-у!» — в другую. Тут же все начали повторять за ней, хохоча над белыми, которые стояли на террасе точно громом пораженные.

Вдруг толстый парень, будущий наследник компании, перестал танцевать, развернулся и встал напротив дверцы автомобиля, возле переднего пассажирского сиденья «камаро». Что это он затеял? Видимо, черной красотке тоже стало любопытно — она перестала танцевать и глянула вниз, на парня. Парень стоял так близко к машине, что видна была только его спина — казалось, он возится с ширинкой джинсов. У Роджера Белого мелькнула страшная догадка — неужели он сделает это… прямо посреди Пидмонт-авеню? Парень полез под длинную, широкую футболку, взялся за пояс джинсов и рывком сдернул их вместе с трусами до колен, наклонившись и выставив огромную, жирную голую задницу.

Черная красотка взвизгнула от восторга и захохотала. Парни и девчонки по всей улице завизжали и загоготали.

«Голая жопа!»

«Голая жопа!»

Парень показал задницу самому «Пидмонтскому ездовому клубу»!

Роджер Белый, запертый в своем шикарном «лексусе», облаченный в сшитый на заказ костюм за две тысячи восемьсот долларов, в рубашку за сто двадцать пять и в шелковый галстук, ужаснулся. Ему так и хотелось крикнуть: «Братья! Сестры! Неужели ради этого вы стали jeunesse doree черной Америки? Неужели ради этого сравнялись с белыми в образовании и карьере? Неужели ради этого ваши родители с таким трудом зарабатывали деньги? Неужели ради этого отправили вас в колледжи? Чтобы вы, братья, поступали вот так? Напяливали на себя обноски, хрюкали и визжали, как свиньи, превращали свою прекрасную сестру в уличную девку? А вы, сестры… почему вы позволяете такое? Вы, подлинные цветки африканской Америки… почему разрешаете братьям превращать себя в шаблонных девиц из видеоклипов, скачущих под хип-хоп? Почему миритесь с таким неуважением к женщине? Почему не просите, не требуете для себя любви, восхищения, уважения, которое заслуживаете? Братья и сестры, прислушайтесь к моим…»

И в то же время ниже пояса в нем бурлили совсем другие чувства. Глубоко внутри он испытал… возбуждение. Эти братья и сестры, такие юные, свободные, ничем не скованные и опьяняюще бесстрашные, у порога самого «Пидмонтского ездового клуба»…

«Ох, Господи, Господи, что же это?..» «О, шоколадная Мекка!»

Движение каким-то чудом возобновилось, парни и девицы быстро попрыгали в свои авто, и машины снова поползли по Пидмонт-авеню. Однако это ничуть не испортило веселья — черная красотка успела посмеяться над этими важными индюками в смокингах. Она скользнула на сиденье «камаро» рядом с довольным толстяком, виновником всеобщего хохота, как раз вовремя — когда рассосавшаяся, наконец, пробка положила веселью конец.

У Роджера Белого все еще колотилось сердце — от страха перед возможными последствиями этой выходки и от возбуждения, которое заставило его, примерного семьянина и гражданина, взглянуть на себя совсем другими глазами. Однако он справился с эмоциями и, отделившись от общего потока, свернул на Монингсайд-драйв.

Роджер помчал к Ленокс-роуд, затем в северную часть города, делая большую петлю вокруг Ленокс-сквер, наверняка наводненной черной молодежью. И на приличной скорости въехал на Хэбершем-роуд, что около Уэст-Пэйсес-Ферри; он опаздывал всего на одиннадцать минут.

«Вот это да! Вот так местечко!» Уже смеркалось, но было еще довольно светло, чтобы разглядеть улицу. Воистину Технологический устроил тренеру Макнаттеру королевский прием. Недавно учрежденный «Стингерс-клуб», в котором собрались горячие поклонники футбола из бывших студентов института, присовокупил к обычной ставке футбольного тренера солидную надбавку в восемьсот семьдесят пять тысяч долларов в год и переманил великого Макнаттера из Алабамского университета. В качестве же довеска к надбавке клуб пообещал тренеру дом в Бакхеде, причем совершенно бесплатно. Да не просто в Бакхеде, а на Хэбершем-роуд — в лучшей части района. Лужайки здесь высились как огромные зеленые груди, и на каждой такой «груди» стояло по дому столь внушительных размеров, что иначе как особняками их и не назовешь… Повсюду росли высокие деревья… настоящий девственный лес, а не выращенные саженцы. Густые кусты самшита были так идеально подстрижены, что при одном взгляде на них мерещился долетавший издалека лязг секаторов. Но вот заросли кизила… они были выше всяких похвал. В этом году весна в Джорджии припозднилась, и цветки кизила только-только распустились, красуясь во всем своем великолепии. В сумеречную пору, прямо как сейчас, виднелись четкие бордюры белых цветков, тянувшиеся от одной зеленой «груди» к другой, от одного особняка к другому, от владения к владению — словно некое божество украсило самый воздух этого восхитительного места, отмечая обитателей Бакхеда как избранных помазанников своих. И эти наделенные правом белые цепко держались за все, что только могла предложить им Атланта. В юго-западной части города, в Каскадных высотах и Ниски-лейк. где жил Роджер Белый, а также другие преуспевающие черные — юристы, банкиры, управляющие страховыми компаниями, — тоже имелись большие дома, некоторые даже с колоннами… и широкие газоны, и кусты кизила… Однако все это было не то. В Ниски-лейк не увидишь такие огромные лужайки-«груди», да и кизил вроде как цветет победнее, не то, что эти райские кущи.

Роджер Белый повел «лексус» по подъездной аллее, поднимавшейся к огромной лужайке Макнаттера. Сквозь заросли цветущего кизила дом напоминал особняк наподобие тех, что встречаются во французской провинции; из высоких окон верхнего и нижнего этажей лился мягкий свет. На макушке холма дорога, обсаженная мышиным гиацинтом, лихо заворачивала прямо перед парадным входом. Роджер Белый припарковался неподалеку. Пока он шел к дверям, ему вспоминались всякие истории. Про черных, которых задерживала не только полиция, но и частные патрули района… всего лишь за то, что те осмеливались ступить ногой на эту священную землю, граничившую с неприкосновенной улицей белых — Уэст-Пэйсес-Ферри.

На звонок открыл сам Макнаттер. Роджер Белый никогда раньше не встречался с тренером, но тут же узнал его. Лицо тренера успело примелькаться на телевидении и в прессе. Это был настоящий южанин, белый спортсмен, которому перевалило за сорок, любитель колбасного фарша и темного пива; лицо у него было гладким, и вид он имел довольно упитанный. Широкая шея, вздымавшаяся над воротником желтой рубашки-поло, надетой под голубой пиджак, казалась накрепко припаянной к плечам. Макнаттер представлялся огромным цельным куском мяса, с ног до головы. Копна волос необычного серебристо-блондинистого цвета, уложенных мелкими пружинистыми волнами, открытым текстом говорила о том, что эта красота обошлась почти в сотню долларов, не меньше. Прическа была уложена идеально — волосинка к волосинке. На фоне широкого, гладкого лица и шеи глаза и рот казались невероятно маленькими, однако они прямо-таки засветились радостью при виде юрисконсульта Роджера Белла, этого черного, прибывшего субботним вечером в сорок две минуты восьмого.

— Мистер Белл! Рад вас видеть! — воскликнул тренер. И сунул Роджеру свою огромную руку. — Я — Бак Макнаттер.

Роджер Белый протянул свою руку, и она целиком утонула в ладони тренера, от чьего крепкого пожатия которого он болезненно поморщился.

— Очень, очень благодарен вам, что пожертвовали своим временем и приехали! Особенно, — у Макнаттера это прозвучало как «собенно», — в субботу вечером!

— Ну что вы, что вы… — запротестовал Роджер Белый.

Макнаттер из кожи вон лез, выражая свою признательность, и Роджер даже не стал извиняться за опоздание на двадцать минут.

— Да вы проходите, проходите! — засуетился тренер. И через плечо: — Эй, Вэл, к нам пришли!

Вэл оказалась блондинкой. И моложе тридцати, если Роджер что-либо смыслил в женском возрасте. Все в ней, особенно манера сдвигать при смехе брови к переносице, намекало на шаловливые заигрывания. Она вышла из боковой комнаты, всем своим видом выражая ту же невероятную радость, что и ее муж.

— Вечер добрый! — прямо-таки пропела она.

— Мистер Белл, познакомьтесь, это моя жена, Вэл!

Они с Вэл пожали друг другу руки. Окруженный морем лихорадочных улыбок, Роджер и сам вынужден был улыбаться в ответ. Хотя прекрасно понимал, что все это значит — в Атланте ему частенько приходилось встречать таких, как Макнаттер. Тренер — типичный белый южанин, из Миссисипи. А в Миссисипи дела обстоят даже хуже, чем в Джорджии — там живут самые что ни на есть белые, из самой что ни на есть глубинки. Однако Макнаттер решил для себя, что раз уж приходится иметь дело с ниггером, вернее всего — притвориться цивилизованным и обращаться с тем, как с равным. (Что, конечно же, полностью подтверждает теорию Букера Вашингтона.)

— Мистер Белл, пройдемте в библиотеку, — пригласил Роджера Макнаттер.

Улыбка тут же слетела с его упитанной физиономии. Более того, сама физиономия сделалась какой-то несчастной. Видно, он хотел перейти к тому самому делу, ради которого, собственно, и позвал юрисконсульта Белла в особняк на Хэбершем-роуд.

— Может, выпьете чего-нибудь? — спросила молоденькая миссис Макнаттер. Она произнесла фразу с таким воодушевлением, что на долю секунды улыбка блондинки показалась Роджеру призывной, он даже не сразу сообразил, о чем та спросила.

— Э-э… нет. Нет, спасибо, — наконец нашелся он.

— Уверены? Ну, тогда не буду вам мешать. Библиотека была обита темными панелями — может, красное дерево, а может, орех, и серебряных кубков, призовых наград и стеклянных статуэток на полках стояло гораздо больше, чем книг. Из-за темного дерева, приглушенного света и блеска спортивных трофеев Роджер Белый не сразу заметил, что на мягком кожаном диване кто-то сидит. Длинные ноги широко расставлены, расслабленные руки лежат на сиденье дивана. Темнокожий бритоголовый парень с молочно-белыми белками глаз смотрел тяжелым, угрюмым взглядом. Роджер Белый сразу узнал парня — личность куда более известную, чем Макнаттер. Перед ним была знаменитая на всю Америку футбольная звезда Технологического — защитник Фарик Фэнон, которого в прессе и на телевидении окрестили Бомбардиром. Парень был из местных, гордость Блаффа, самого бедного района Атланты — он вырос в одном из кварталов Инглиш-авеню. Даже при таком неярком свете физическая мощь сидящего развалясь парня бросалась в глаза. На нем была черная рубашка-поло с красными полосками на воротнике, распахнутая у горла и открывавшая крепкую, мускулистую шею. На шее красовалась золотая цепь, такая толстая, что ею вполне можно было бы вытащить забуксовавший в красной глине пикап; запястье охватывали массивные золотые часы «ролекс», отделанные бриллиантами. На плечах, у локтей и колен выступали твердые мускулы и сухожилия настоящего парня из гетто; взгляд — враждебный, настороженный. Слишком длинная рубашка спускалась на непомерно широкие джинсы черного цвета, собиравшиеся гармошкой над черными «Франкенштейнами», такими же, как у того толстяка из «камаро». В мочках ушей, казавшихся слишком маленькими для такого огромного парня, было по крошечному «гвоздику», сиявшему, как бриллиант. Гвоздики вполне могли быть бриллиантами, а могли и обыкновенными стразами, однако Роджер Белый совсем не удивился бы, окажись все же стекляшки у этого парня настоящими.

— Мистер Белл, — произнес Макнаттер. — Познакомьтесь с Фариком Фэноном.

Фарик Бомбардир даже не шевельнулся. Помедлив, он едва заметно кивнул Роджеру и чуть скривил губы, как бы говоря: «Ну, приехал ты. И что с того?»

Макнаттер сердито посмотрел на парня и, стиснув зубы, беззвучно, одними губами приказал: «Встань!» Потом еще раз, дернув подбородком: «Встань!»

Бомбардир, уставившись на тренера, состроил гримасу, как бы говоря: «Заколебал уже со своими хорошими манерами».

Медленно, изображая неимоверно уставшего от жизни человека, Бомбардир поднялся с дивана. Даже согнув ногу и сутулясь, он возвышался над Роджером Белым. Роджер протянул руку; Бомбардир вяло пожал ее, всем своим видом выражая страшную скуку.

— Фарик играет за нашу сборную, — пояснил тренер.

— Да-да, я знаю, — ответил Роджер, улыбаясь и глядя парню прямо в глаза в надежде установить хоть какой-то контакт с этим «трудным случаем». — Уверен, вся Атланта знает. Я, как и все, слежу за вашей игрой.

Фэнон ничего не ответил. Только недоверчиво покосился на Роджера, как бы говоря: «Ну, а мне что с того, что какому-то хмырю в костюмчике есть до меня дело?»

Повисла неловкая тишина, которую нарушил Макнаттер:

— Мистер Белл, я попросил вас приехать потому, что у нашего Фарика неприятности. У меня неприятности. У Технологического неприятности. Это произошло вчера вечером, на вечеринке. Фарика обвиняют… его обвиняют в изнасиловании. Изнасиловании во время свидания, вроде того. Фарик божится, что не совершал ничего такого, но положение у него хуже некуда. А значит, и у меня. И, следовательно, у Технологического.

Бомбардир отвернулся и снова презрительно скривил губы. На этот раз вышла прямо ухмылка.

Во взгляде Макнаттера сверкнуло неодобрение. Довольно уже с него этой невозмутимости крутого пацана из гетто.

— Ладно, Фарик… Скажи мистеру Беллу, кто она!

Бомбардир вяло, едва слышно:

— Да… девчонка какая-то… белая… в Технологическом учится…

— Какая-то белая девчонка! — возмутился Макнаттер. — Имя этой «какой-то белой девчонки»? Как ее зовут?

— Ну… не знаю…

— Черта с два ты не знаешь! — прорычал Макнаттер. Потом повернулся к Роджеру. — Я скажу вам, мистер Белл, кто она такая. Ее зовут Элизабет Армхольстер. Дочка Инмана Армхольстера, вот кто она!

— Шутите?! — вырвалось у Роджера; он слишком поздно сообразил, что это не тот ответ, который должен исходить от юрисконсульта высокой квалификации.

— Нет, не шучу, — ответил Макнаттер, — и Армхольстер возьмет Фарика за это самое… И Технологический возьмет… А там настанет и моя очередь.

Инман Армхольстер. Входит в первую пятерку белой элиты Атланты. Любой мало-мальски стоящий бизнес в городе завязан на нем. Армхольстер — это старинные семейства Атланты, это «Пидмонтский ездовой клуб», это богатство Креза. Армхольстер вполне мог оказаться среди стоявших на той террасе, а если его и не было, то уж приглашение от клуба он точно получил. Инман Армхольстер, Инман Армхольстер…

Роджер Белый посмотрел сначала на Макнаттера, потом на Фарика Фэнона. В голове у него роились самые разные вопросы, но в первую очередь он подумал вот о чем: «Почему Макнаттер, эта белая туша, позвонил ему, Роджеру?» Он ведь не работает с уголовными делами и не специалист по обвинениям в сексуальных домогательствах. Даже с судебными тяжбами не связан. Его сфера — корпоративное право, точнее, контрактное. Инман Армхольстер ведь не денег захочет. Он возжаждет крови.

Роджер Белый снова глянул на молодого спортсмена, отгородившегося щитом дерзкой невозмутимости, напялившего на себя нелепые тряпки из гетто, нацепившего блестящие побрякушки. Футбольная знаменитость. Роджеру Белому еще не доводилось видеть их так близко. Однако сейчас перед ним стоял самый отвратительный экземпляр испорченного чернокожего парня. Пользующийся шумным успехом футболист, наемный игрок, который вообразил, что все ему должны. Либо деньги, либо секс. И столько, сколько он пожелает, тогда, когда пожелает. Сам же он, что бы там ни случилось, всегда выйдет сухим из воды. Вот он, кодекс наемника! Насилуй, грабь, удирай с добычей! Да чтобы ни перед кем не отвечать! И этот молокосос закадрил дочку Инмана Армхольстера. Интересно, подозревает Бомбардир или нет (хотя умом парень явно не блещет), что стал динамитной шашкой, которая вот-вот рванет.

«О, шоколадная Мекка!..»