Глава 11
Тяжелый, бухающий звук бас-гитары, многократно усиленный мощной аппаратурой, вырывался из-под пальцев негра-музыканта и вызывал у Натальи тревожное ощущение надвигающегося апокалипсиса, словно всадники с косами в руках, на вороных конях и в черных, накинутых на голые черепа балахонах, надвигались на разогретую публику.
Наконец под возбужденный рев зала на сцену выбежала худощавая, небольшого роста певица на высоченных шпильках и в легком блестящем платье, лишь слегка прикрывавшем ее стройную фигуру. Окинув зал игривым взглядом, она приветствовала публику на ломаном русском языке:
— Здраствьюй, Москва!
Раздался гром аплодисментов. Не обращая на них внимания, певица подбежала к рослому бас-гитаристу и что-то прокричала ему на ухо, вызвав в ответ приступ смеха. Затем, похлопав себя левой ладонью по правому предплечью, она спровоцировала толпу на продолжение аплодисментов и с явно выраженным немецким акцентом затянула свою знаменитую «Мадемуазель шансон блюз».
Сибирский депутат чуть не подпрыгнул от восторга.
Наталья вовсе не разделяла энтузиазма своего спутника, так как французская дива ей совершенно не нравилась. Вела она себя на сцене высокомерно и слегка развязно, демонстрируя зрителям из передних рядов свое нижнее белье.
Справедливости ради Наталья отметила, что белье было дорогим и эффектным. Но зато песни отдавали нафталином — давно набившие оскомину старые хиты и ничего нового.
Наталья выглядела не намного скромнее певицы — на ней было трикотажное платье, которое кричаще подчеркивало несомненные достоинства ее фигуры. Депутат Баранов, увидев девушку у входа в Манеж, где они договорились встретиться перед концертом, не поверил своим глазам.
— У вас, Наташа, просто дар перевоплощения, — не скрывая восхищения, заметил он.
— А вы ожидали, что я приду на концерт в скучном деловом костюме, с блокнотом и диктофоном в руках? — пошутила она. — Посмотрите, сколько вокруг роскошных дам.
— Нет, Наташа, равных вам здесь нет. Вы — особенная. Я вас едва узнал… Где ваши очки? Наталья смущенно улыбнулась.
— Сегодня я решила прибегнуть к контактным линзам.
— Очки вам тоже к лицу…
Патрисию Каас долго не отпускали со сцены. Ей пришлось дважды повторять на бис старинный цыганский романс «Очи черные», который певица исполняла на русском, забавно коверкая слова, что вызывало умиление публики.
Но вот концерт закончился. В зале загорелся свет, и Наталья со спутником направилась к выходу. Люди шумно переговаривались, выплескивая по большей части восторг и восхищение французской певицей. Баранов тоже пребывал в возбужденном состоянии.
— В прошлом году Патрисия приезжала к нам в Томск. Я был на ее выступлении в ночном клубе. Какая женщина! А какие манеры, как она держится на сцене… Я уже не говорю про голос.
«В ночном клубе в Томске? — с удивлением отметила Наталья. — Ее сибирские бандиты приглашали, что ли?»
— А после концерта был банкет, — продолжал Баранов. — Мы сидели с ней за одним столом. Она пила только шампанское, но потом мы с ребятами уговорили ее отведать нашей сибирской водки. Как ее развезло!..
«Интересно, кто это — „мы“?» — подумала Наталья.
И вдруг она увидела Рэма Сердюкова. Ее обманутый воздыхатель продвигался между рядами кресел с полненькой невысокого роста женщиной с дурацкой химзавивкой на голове. Нетрудно было догадаться, что чиновник пришел на концерт вместе с законной супругой.
Толпа неумолимо несла Наталью вперед, и она почти с ужасом осознала, что через пару десятков шагов должна неминуемо столкнуться с Сердюковым лицом к лицу. Надо было срочно что-то предпринимать.
— Как здорово! — Наталья закатила глаза в наигранном восхищении и недолго думая бросилась на шею своему спутнику:
— Большое спасибо, Сергей Тимофеевич! Я так рада, так рада?
Еще бы не радоваться: она оказалась спиной к Сердюкову.
— Большое спасибо!
Наталья чмокнула обалдевшего Баранова в щеку и этим вынудила его остановиться. Недовольно ворча, люди стали обходить неожиданно возникшее на пути препятствие. Баранов же обхватил Наталью чуть пониже талии и привлек к себе.
— Наташенька, — горячо зашептал он, — поедемте, умоляю, ко мне! У меня совершенно пустая квартира. В холодильнике шампанское, икра… Мы прекрасно проведем вечер, там и обсудим все наши дела.
«Чертов Сердюков со своей Сердючкой, чтоб ты Провалился!» — выругалась про себя Наталья.
Выждав еще какое-то время, она вежливо высвободилась из объятий Баранова и, смущенно опустив глаза, стала извиняться, одергивая платье:
— Вы знаете, Сергей Тимофеевич, я сегодня не в форме.
— Что значит «не в форме»? — удивился Баранов. Наталья усилием воли заставила себя покраснеть.
— Понимаете, у женщин бывают…
— Я понял, — расстроился Баранов, — критические дни.
— Вот именно. — Наталья вздохнула с облегчением. — Я бы рада, но вы понимаете…
— Ну что ж — Баранову очень не хотелось спускаться с неба на землю. — Но тогда мы можем просто где-нибудь посидеть, пообщаться, — произнес он без особого энтузиазма.
— А вот это — отличная идея! — обрадовалась Наталья.
Баранов с такой гордостью расписывал приспособления, которыми был оснащен костюм терминатора, установленный за стеклом в ресторане «Планета Голливуд», как будто он и есть Шварценеггер и снимался в знаменитом блокбастере. В эту дорогую забегаловку депутат привел Наталью сам — она предоставила ему право выбирать.
Наталья не была в восторге от этого заведения с его стандартной кухней и тривиальным набором напитков, да и американское кино, широко представленное у нас, не вызывало у нее особых симпатий. А уж тем более боевики с участием владельцев сети ресторанов — Шварценеггером, Сталлоне и, пусть с небольшими оговорками, Брюсом Уиллисом. Но поскольку пополнять их карманы собирался Баранов, а не она, Наталья решила не перечить.
Они заказали гамбургеры, куриные крылышки гриль, салаты, кока-колу, а из спиртного — виски «Бурбон». Ко всему этому Баранов, не удержавшись, по традиционной русской привычке смешивать напитки (водка без пива — деньги на ветер!), не удержавшись, заказал себе еще и бутылку «Будвайзера».
В зале громко и навязчиво звучала музыка в исполнении американской кантри-группы «Маверикс», что. вовсе не способствовало спокойной беседе.
— Поговорим о моих депутатских делах? — предложил Баранов, запив виски пивом и слегка захмелев. Наталья поморщилась:
— Сегодня такой прекрасный вечер… Мне совсем не хочется думать о работе. Просто расскажите о себе.
Баранову ее предложение понравилось — Наталья давно заметила, что себя он любит больше всего на свете. Впрочем, то же самое она могла сказать о многих.
— Что вам поведать на этот раз? — задумчиво произнес ее собеседник. — Я и так уже многое рассказал.
— Еще про Сибирь.
— Вам не надоело?
— Нисколечко. Наоборот, все больше интересно.
— Действительно, об этом можно рассказывать до бесконечности. Мы, сибиряки, люди особенные. Как и австралийцы, мы почти все — потомки каторжников. Вас это не пугает?
— Ничуть, — отозвалась Наталья.
— И вы совершенно правы. Посмотрите на Австралию. Процветающая страна, одно из самых развитых государств в мире. Вот и мы, сибиряки, имеем возможность и должны построить свое процветающее государство. Вы поймите, ведь каторжане привыкли жить все вместе, в одном бараке. Вот и у нас единое, можно сказать, братство. В Сибири очень высоко ценится дружба, взаимопомощь. Примеров — множество. Вот взять хотя бы меня. Я — политик, депутат Госдумы. — Баранов без малейшего намека на самоиронию воздел вверх указательный палец. — А кто я был до этого? Простой советский служащий. Мог бы я без помощи многих и многих людей добиться такого высокого положения? Куда там! Вы представляете, — он хихикнул, — меня в Москву отправляли, можно сказать, всем миром. Как раньше из деревни в город. Кто-то давал деньги на мою предвыборную кампанию, кто-то занимался агитацией, другие предоставляли транспорт, чтобы я мог добраться до избирателей. Они, конечно же, делали все это абсолютно бескорыстно, из соображений все той же взаимопомощи. Да, я живу в Москве, но, честно вам признаюсь, Наташа, москвичом себя не чувствую. Продолжаю оставаться сибиряком.
Ко мне очень часто приезжают в гости земляки, и я помогаю им чем могу: кого-то куда-то устроить, кому-то решить кое-какие дела…
«Вот оно, начинается, — промелькнуло у Натальи в голове. — Это уже интересно. Надо тебе помочь разоткровенничаться». Она достала из сумочки пачку французских сигарет «Шевиньон».
Увидев у нее необычные для женщин сигареты, Баранов заинтересованно протянул руку:
— Позвольте взглянуть. Никогда таких не видел. — Он повертел в руках коричневую пачку с изображением летчика в кожаном шлеме и воскликнул с детской непосредственностью:
— Ой, какой самолетик! А можно мне попробовать?
— Пожалуйста, сколько угодно, — снисходительно разрешила Наталья.
Баранов извлек из пачки сигарету, в которой к табаку была густо примешана марихуана, прикурил и глубоко затянулся.
— Какой необычный вкус у этих сигарет, — подивился он. — И вы такие курите? Обычно дамы предпочитают что-нибудь послабее.
— Я, Сергей Тимофеевич, люблю все стильное, а «Шевиньон», можно сказать, культовые сигареты. Они — почти литературный герой, как «Голуаз» у Кортасара.
— Не читал, — пожал плечами Баранов.
Вместо ответа Наталья едва заметно шевельнула бровями.
Депутат докурил сигарету, потушил окурок в тарелке из-под салата, чокнулся с Натальей рюмкой виски, залпом осушил ее и запил «Бурбон» пивом.
Наталья приметила в его глазах первый лихорадочный блеск. «Не стесняйся, сибиряк…» — мысленно подзадорила она.
Словно услышав ее просьбу, Баранов оглянулся по сторонам, пригнулся к столу и заговорил громким шепотом:
— Да я их всех вот где держу… — Он показал плотно сжатый кулак. — У меня все схвачено. Они думают, что купили меня, синева беспорточная, думают, что теперь могут пользоваться мной, как шлюхой в борделе… Э нет! — Он хохотнул, резко откинулся на спинку стула, но тут же снова пригнулся к столу. — Они все на крючке у агента Козыря!
— Кого-кого? Козыря? — Наталья непонимающе посмотрела на собеседника.
— А!.. — пьяно заулыбался Баранов, помахивая указательным пальцем у нее перед носом. — Это — секрет. Это — мой большой секрет, — пропел он на манер детской песенки. Тут же лицо его стало абсолютно серьезным. — Но от вас, Наташа, у меня никаких секретов. Я вам доверяю целиком и полностью.
Язык его заплетался все больше. Он без спроса вытряхнул из пачки еще одну сигарету, прикурил и стал жадно затягиваться наркотическим дымом.
«Не много ли будет?» — Наталья посмотрела на него с опаской.
— Козырь — это я! — с гордостью объявил Баранов.
— Почему именно Козырь? — поинтересовалась Мазурова.
— Как почему? — захихикал собеседник. — Ведь я депутат Госдумы. Я — козырный.
Виски с пивом в смеси с наркотиком не способствует контролю над собой, а потому он перешел на свой нормальный язык.
— Вот они только собираются ко мне завтра приехать, а кому надо — об этом уже знают. Сечешь поляну?
— Кто собирается приехать? — как бы невзначай поинтересовалась Наталья.
— Лепило и его кодла. И этого героинщика с собой тащат. Он, правда, соскочил с иглы, но все равно — паук, псих ненормальный. У него, в натуре, крыша давно съехала.
У Натальи екнуло сердце. Когда-то ей тоже довелось испробовать на себе действие героина и вовремя соскочить с иглы, но сумасшедшей при этом она себя не считала.
Баранов глубоко затянулся, и внезапно глаза его остекленели, надолго уставились в одну точку. Наталья, чтобы он не обжег пальцы, осторожно вынула у него из руки дымящийся окурок и погасила его.
Ей стало ясно, что агент Козырь, он же депутат Госдумы и лидер новой фракции Сергей Тимофеевич Баранов, пришел в состояние полного ступора и сегодня вечером ей уже ничем полезен быть не сможет. Она сунула руку в сумочку, висевшую у нее на плече, остановила включенный миниатюрный диктофон и выдернула штекер выносного микрофона, который был закреплен у нее под платьем. После этого она отлепила пластырь, осторожно сняла микрофон, смотала провод и вместе с сигаретами спрятала в сумочку.
Взмахом руки она подозвала официанта (счет был с лихвой оплачен заранее) и попросила вызвать такси.
Когда Наталья приехала домой, она чувствовала смертельную усталость. В Жулебине, где жил Баранов, ей пришлось чуть ли не на себе тащить бедолагу, пребывавшего в состоянии почти полной прострации. Он едва передвигал ноги и периодически нес полную околесицу.
Из его слов следовало, что все сибирские медведи являются членами организованных преступных группировок, а «контора» ведет слежку за ними, устанавливая подслушивающую аппаратуру в берлогах. В этой героической деятельности агент Козырь отводил себе ведущую роль — если бы не он, вся Сибирь уже давно оказалась бы под тяжелой медвежьей пятой.
Втолкнув наконец депутата-агента в его скромную двухкомнатную квартирку, она еще час добиралась и попала домой, когда на дворе была глухая ночь.
Наталья чувствовала себя словно выжатый лимон — была полностью опустошена. Приняла душ и уже хотела завалиться спать, как раздался долгий, настойчивый звонок в дверь. Она настолько устала, что, казалось, у нее нет сил даже шевельнуть рукой, но звонки продолжались и продолжались.
Проклиная все на свете, она встала и поплелась в прихожую. Припав к дверному «глазку», увидела на лестничной площадке Федора Михайлюка. Вероятно, он услышал шорох в квартире и поэтому уже колотил в дверь кулаком.
— Хорошо-хорошо, — с тяжелым вздохом сказала Мазурова, открывая замок.
Михайлюк влетел в квартиру, едва не сбив ее с ног.
— Что случилось, дядя Федор? Пожар? — демонстративно зевая, спросила она.
— Я тебе не дядя Федор, и тут не Простоквашино, сучка! — рявкнул Михайлюк. — Свои шуточки можешь засунуть себе в задницу. Ты почему службу заваливаешь?
— Я к тебе, дядя Федор, на службу не нанималась. Если и делаю что-то вынужденно, — ледяным тоном заявила Наталья, — то это не дает тебе права вытирать об меня ноги.
— Где клиент, которого ты должна была привезти на хазу? Мы прождали три часа, я чуть не опух без курева.
— Клиент в полной отключке, — устало произнесла Наталья. — Он наглотался «ерша», а потом пыхнул пару косяков, которые ты мне подсунул.
— Твою мать! — выругался бывший сотрудник утро. — Леня, как всегда, с «травой» переборщил. Я же говорил ему — много не сыпать. Да и Баран, похоже, хлипким оказался.
— А чего ты ждал от него?
— Вы должны были лечь в постель, и уже завтра у нас был бы компромат на руках, а послезавтра мы бы пилили бабки. Ты своими куриными мозгами должна была соображать, что делаешь. Зачем столько косяков подсунула?
— Я не подсунула, он сам взял. Кто ж знал, что ему понравится.
— Ладно, первый блин всегда комом, — со злостью сплюнул на ковер Михайлюк.
— Можно не пачкать пол?
— Короче, так, подследственная, завтра вызвонишь клиента и затащишь его на хазу. Никакие «но» не принимаются.
— А если у меня менструация? — поинтересовалась Наталья в доходчивой для него форме.
— Исполнишь все в устной форме, — гоготнул Михайлюк.
Наталью передернуло.
— А теперь, дядя Федор, послушай меня, — сквозь плотно сжатые губы процедила она. — Планы меняются.
Михайлюк вытаращил глаза:
— Как это меняются? Да что ты несешь?
— Не гони волну. — Наталья достала из сумочки диктофон и протянула его Михайлюку. — Вот, послушай.
— Что это?
— Компромат на твоего лоха. И компромат этот гораздо круче, чем твоя долбаная видеокассета с порнушкой.
— Ну-ка, ну-ка… — Михайлюк, немного успокоившись, плюхнулся на диван.
— Включай, я не знаю, где тут какие кнопки.
Прослушав запись, он оттаял окончательно.
— Ты, Мазурова, блин, даешь, — расхохотался он, похлопывая себя ладонями по ляжкам. — Вот это разводка! Высший пилотаж! Нет, брательник мой все-таки молоток, правильную дозу травки запихал. Это ж какие бабки можно теперь с лоха стрясти! Да, эта кассетка ему дорого обойдется. Тут разговор короткий — кошелек или жизнь. Без вариантов… Ну, по такому поводу можно и расслабиться. Давай-ка, где там у тебя косячок?
Наталья швырнула ему на колени всю пачку.
— Но-но, ты поласковей, — почти добродушно произнес Михайлюк, доставая сигарету. — А выпить у тебя есть что-нибудь? Косяк неплохо водочкой разбавить…
— Я не пью без нужды, — облокачиваясь на подоконник, с равнодушным видом сказала Наталья. — И спиртного в доме не держу.
— Это ты зря. Сейчас бы водочки накатить не помешало. — Сделав подряд несколько глубоких затяжек, он с блаженным видом откинул голову на спинку.
Наталья продолжала стоять у окна. Пола халата отверулась, слегка обнажив колено. Михайлюк вдруг выпрямился и тяжелым, неподвижным взглядом уставился на нее. Наталья резко запахнула халат и отвернулась.
— А ты ничего, Мазурова, — похотливо улыбаясь, произнес Михайлюк.
Докурив сигарету, он поднялся и шагнул к ней. Его намерения были столь очевидны, что Наталья пожалела: эх, нет у нее в руках пистолета. Сейчас она без колебаний бы нажала на спуск и влепила пулю между его свинячьих глаз.
— Не переживай, Мазурова, сорвалось в одном месте — обломится в другом.
Чего добру пропадать? — Он похабно засмеялся, протягивая к ней руки. — Давай перепихнемся.
— Убери лапы, скотина! — с ненавистью прошипела она.
— Но-но, не изображай из себя недотрогу. Я-то знаю, какой ты была десять лет назад: со всеми наркоманами переспала в Калининграде.
— Ублюдок! — крикнула Наталья и замахнулась, чтобы дать ему пощечину.
Но Михайлюк ловко перехватил руку и, больно сжав запястье, отвел ее вниз. Другой рукой он сорвал с ее плеча халат и неожиданно замер, уставившись остекленевшим взглядом на татуировку.
— Завязала, что ли? — спросил он, увидев вытравленную паутину вокруг изображения паука.
— А ты думал, я наркотиками интересуюсь?
— А чего паучка-то не вывела, Черная вдова? — хохотнул Михайлюк, обдав ее ядовитым дыханием.
— Не твое собачье дело!
Последние его слова привели ее в ярость. Наталья воспользовалась заминкой и изо всех сил саданула ему коленом между ног.
Михайлюк переломился пополам, схватился руками за причинное место и завыл:
— Сука!.. Да я тебя сейчас по стенке размажу!..
— Не размажешь! — набравшись смелости, выкрикнула она. — Без меня ты никогда из дерьма не выберешься, так и будешь всю жизнь чужую баранку крутить и гнуть спину на богатого жлоба! А теперь слушай дальше, — не давая ему опомниться, продолжала Наталья. — Еще хоть раз пальцем меня коснешься — лучше в тюрьму пойду, чем буду работать на такую гниду, как ты. Понятно?
Михайлюк отступил на шаг и, болезненно корчась, выговорил:
— Чтоб ты сдохла, падла…
— Если я сдохну, ты окажешься под забором, как последний бомж.
Федор не ожидал такого яростного отпора и растерялся.
— А теперь — пошел вон! — дрожащим от возбуждения голосом приказала она.
Михайлюк поплелся к двери, как побитая собака. На пороге он оглянулся и бросил на нее полный ненависти взгляд, после чего харкнул на пол и вышел на лестничную площадку, громко хлопнув дверью.
— Кобель вонючий… — процедила Наталья ему вслед.
Оставшись одна, она медленно сползла по стене на пол, зажмурилась и, больше не в силах сдержаться, сдавленно застонала. Воспоминания обжигающей волной затуманили ее взор. Наталья прижала колени к подбородку, обхватила плечи руками и, яростно сжав зубы, беззвучно зарыдала…
В тот давний роковой день после инцидента с Лялей Наталья домой не вернулась. А через пару недель она оказалась в Риге в компании немолодого уже, длинноволосого и бородатого хиппи по имени Юра. Это именно он пристрастил ее к наркотикам и ввел в местную психоделическую тусовку. Там Наталью уважали: всего семнадцать лет, а уже умудрилась тетку грохнуть! Тогда на лице у нее и появилась «мушка» — наколка в виде маленького крестика, знак киллерской «доблести». Впрочем, обстоятельств этого Наталья толком не помнила и даже не знала, кто выколол татуировку. Затем появилась еще одна — паучиха в паутине, отличительный знак наркомана. Жизнь ее тогда была одним сплошным кайфом: чьи-то квартиры и дачи, маковая соломка, гашиш, дискотеки, бары и подвалы, беспорядочный секс, музыка Джимми Хендрикса, «Дорз» и «Нирваны», а также ночи в жарких безветренных дюнах на берегу холодного моря.
Михайлюк узнал о том, что она попала в притон наркоманов, только когда Наташа исчезла из Калининграда, от задержанного по другому делу.
В одну из таких ночей она познакомилась возле костра с Модрисом.
Он был сыном большой шишки из транспортного порта. Жили шикарно: кроме роскошной квартиры в центре Риги, имели загородний дом в Вецаки, на берегу взморья — довоенный немецкий особняк, доставшийся в наследство от деда, офицера НКВД, потомственного латышского стрелка. У Модриса было все, чтобы стать типичным, как тогда называли, мажором, но он выбрал другой путь… Возможно, из-за генов матери-художницы, носившей скандинавское имя Инга. Инга работала с янтарем, кожей, медью и дорогими породами дерева, была известна в республике и материально не зависела от богатого мужа.
Наталья и Модрис полюбили друг друга. Год, который они провели вместе, стал для Натальи самым светлым временем ее юности. Но чувства их все же оказались слабей страсти к наркотикам.
Они жили как муж и жена. Даже Инга была против этого. Она жалела Наталью, но считала, что сыну нужна «девушка из приличной семьи». Отец же Модриса просто презирал ее. Самоуверенный и хамоватый чинуша, дома он почти не появлялся, делами семейными не интересовался, считая, что с лихвой покрывает этот недостаток большими деньгами, которые зарабатывал. Он даже не подозревал, что его сын — наркоман. Наталью он только оскорблял и выгонял из дому, поэтому ей с Модрисом приходилось часто сбегать к кому-нибудь из друзей. А однажды, неожиданно появившись средь бела дня, когда Наталья случайно оказалась дома одна, он так рассвирепел, что набросился на нее, избил и изнасиловал. И вышвырнул после этого из квартиры…
С тех пор Наталья ненавидела богатых папиков.
Модрис был в шоке. Он даже собирался убить отца, и Наталье еле удалось отговорить его.
Они сбежали в Вецаки и остались там. Стояла холодная дождливая осень. В один из промозглых штормовых вечеров, сидя перед дымящим сырыми дровами камином, Модрис с Натальей впервые попробовали героин…
Роковой укол она сделала ему сама. В тот день Модриса сильно ломало. Он то бился в истерике, то ненадолго забывался в ознобе, но даже в бреду умолял о помощи. Наталья собрала последние силы и отправилась на электричке в Ригу. Она простояла полтора часа в телефонной будке, пока ей удалось договориться взять денег в долг и встретиться с торговцам наркотой. Вернулась она чуть живая — у самой начинался абстинентный кризис. Сначала она ввела наркотик Модрису, потом укололась сама.
То ли дилер не успел разбавить чистый героин, то ли наркотик был «лучше» обычного, то ли в лихорадке Наталья что-то перепутала, но доза оказалась слишком велика…
Инга обнаружила их совершенно случайно. Вызвала «Скорую». Так Наталья очутилась в больнице.
Модриса спасти не удалось.
Пожилой врач-нарколог проявил к Наталье почти отеческую заботу. Он выслушал ее исповедь и объяснил, что бог ей дал, возможно, последний шанс.
Посоветовал уехать куда-нибудь подальше, в незнакомый город, и начать новую жизнь, наложив на наркотики полное табу. Он же дал и денег на билет.
Именно смерть Модриса явилась тем шоком, который вывел Наталью из наркотического угара, заставил завязать. Отцу покойного скандал вокруг собственной персоны был ни к чему, и он решил не поднимать шумиху, не вмешивать милицию. Так Наталья без особых трудностей оказалась в Москве…
«Черная вдова!» — прошептала Мазурова, выходя из оцепенения, и болезненная самоуничижительная улыбка искривила ее губы.
