22

Главный потер виски, грустно оглядел тяжелое бронзовое пресс-папье, выполненное в виде уменьшенного варианта распространенной некогда статуи вождя мирового пролетариата с вытянутой вперед рукой, потом перекинул усталый взгляд на следователя Терещенко и промычал:

— Голова от всей этой чехарды раскалывается. У меня репетиция через десять минут начинается, премьера — через полторы недели, а вы не только убийцу не нашли, но еще и вваливаетесь ко мне в кабинет — единственное место, где я могу побыть один и подумать. И не просто вваливаетесь, а пристаете с вопросами, — отчитывал он Вадима беззлобно и как-то вяло, совсем без эмоций.

— Вваливаемся, чтобы вы помогли нам разобраться в ситуации. Может быть, поняв, что происходит в вашем театре, мы наконец сподобимся поймать убийцу, — Вадим был воплощенная вежливость.

— Я сам не понимаю, что происходит в театре, — махнул рукой режиссер, — и никто никогда не поймет. А вы тем более. Это же театр!

— Знаете, — Терещенко хитро прищурился, — года два назад мне пришлось участвовать в расследовании дела о контрабанде наркотиков. Так мы с ребятами там разобрались по полной программе.

— В контрабанде наркотиков сейчас любой школьник разберется, — главный смерил его недоверчивым взглядом, словно сомневался в том, что следователь вообще когда-либо посещал школу.

— Так ведь я не сказал основного — контрабандисты эти были цирковыми жонглерами. И работали мы с ними в цирке. Такие изворотливые оказались — перевозили героин в булавах, ну, в таких штуковинах, которые в воздух по нескольку штук швыряют, — Вадим вполне профессионально изобразил руками манипуляции жонглера. — Так мы в этом цирке торчали два месяца. Столько всего навидались. И неразделенную любовь карлика к дрессировщице кошек, и многочисленные попытки устранения соперников путем подпиливания страховочного троса, и мошенничество фокусника, который обжуливал коллег в преферанс — те его потом чуть в клетку с тигром не засунули, хорошо я поблизости оказался — не позволил… — он мечтательно улыбнулся, видимо, предавшись воспоминаниям о своем героическом прошлом.

Алена нетерпеливо поерзала на стуле и вздохнула — вообще-то, главный не желал ее присутствия в своем кабинете во время разговора со следователем, да и в другое время скорее всего тоже не пожелал бы. Но Вадим настоял, сославшись на то, что она активно способствует расследованию убийств и что обсуждение не попадет на страницы журнала «Оберег», впрочем, как и вообще в печать. Главный согласился со скрипом, а поэтому до сего момента Алена сидела тихо как мышь, даже дышала через раз. Но прошло уже полчаса, а разговор так и не преодолел барьер режиссерского недоверия к следственному отделу.

— Ну, то цирк, — наконец изрек главный, — у нас нет ни карликов, ни тигров…

— У вас есть те же закулисные интриги, — Вадим решил дожать упрямого режиссера. — На этом этапе уже понятно, что убийца — из числа ваших подопечных. Но чтобы разобраться, зачем он убивает, мы должны общими усилиями вычислить мотивы его поступков. Например, что случилось, когда вы вместо Ганина и Клязьминой взяли на главные роли в «Гамлете» Журавлева и Лисицыну?

— Журавлев отлично сыграл бы, — в голосе главного отчетливо послышался металл. — Он был талантлив и целеустремлен. К тому же старше Ильи, пусть ненамного, но, как актер, он был более зрелым. Ганин тоже неплох. К тому же он свой… Разумеется, кое-кто начал роптать. Видите ли, вся штука в том, что я ставлю спектакль в своем театре, а поэтому из соображений, так сказать, этикета просто обязан приглашать на роли своих актеров. Я попытался взять человека со стороны, и вот что из этого вышло. Теперь я уже и не пытаюсь ангажировать на Офелию кого-нибудь из другого театра, нам и так достаточно трагедий. Лина была недурна в этой роли. А вот Мария, если быть честным, с самого начала не тянула — ну не ее это. Она не шекспировская актриса — как бы мы Шекспира ни ставили, с песнями или классически, все одно — она не для этой роли. А поэтому она и ушла так красиво — чувствовала, что не доигрывает. Рита, как ни странно, совсем другое дело. Стоило мне только увидеть ее, как я сразу понял — она сможет. И вот еще! — он улыбнулся. — Ваш, наш убийца не дурак. Он чувствует спектакль. Ему нельзя отказать в режиссерском видении. По крайней мере, с его помощью мне удалось наконец добиться замечательного актерского состава.

— То есть вы уже сознательно позволяете ему руководить собой? — Терещенко тоже улыбнулся.

— Во-первых, молодой человек, я никогда никому не позволю навязать мне то, что сам не хотел бы воплотить в жизнь. А во-вторых, главный режиссер театра — первый заложник. Это только в прессе представляют его, как Карабаса Барабаса, который манипулирует актерами, словно марионетками, — тут он бросил хмурый взгляд в сторону Алены. — Согласен, что в своей студии, в ГИТИСе, я действительно король маленького государства — я учу студентов, они меня беспрекословно слушаются. Но театр — это совсем другое дело. Тут работают люди с уже состоявшейся актерской судьбой и со всем набором тех прелестей, которые обычно сопутствуют развитому таланту: честолюбие, тщеславие, мнительность, амбициозность, снобизм, цинизм, да что там перечислять. Представьте себе королевство, где каждый подданный ставит под сомнение правильность действий короля. В театре я не король, здесь я «Титаник», лавирующий между айсбергами. Одно неосторожное движение — и, пожалуйста, получите, как говорится. Разумеется, я не стану приписывать себе всю вину за появление в нашем театре убийцы, но мое решение пригласить в постановку Журавлева сыграло здесь роковую роль. По крайней мере, мой недипломатический поступок расколол труппу, посеял смуту, а при такой обстановке, что в государстве, что в маленьком, отдельно взятом театре, всегда создается благодатная почва для тирана. Вот его-то мы и получили.

Алена, у которой к тому моменту уже голова раскалывалась от витавших по кабинету эпических сравнений с лайнерами и айсбергами, с королями и тиранами, дослушала пламенное выступление в полнейшей прострации. Она задолго до финала поняла, что ничего толкового главный не скажет, а поэтому потеряла к его излияниям всякий интерес.

— Хорошо! — Вадим хлопнул глазами, видимо, разгоняя сон. — Давайте по порядку…

«Будет ли мой поступок расценен как верх бестактности, если я встану и удалюсь? — с тоской подумала Алена. — А может, главный только вздохнет с облегчением? Но, с другой стороны, бросать Терещенко одного рядом с этим велеречивым гением — совершенно бесчеловечно!»

— Что вы можете сказать про Людомирова?

— Леша Людомиров? — главный почесал переносицу. — Вы и его подозреваете?

— Я никого не подозреваю, — Вадим пытался стать дипломатом, — я хочу знать об атмосфере в театре.

— Да нет теперь в театре никакой атмосферы, в смысле того, что вы подразумеваете под словом «атмосфера». Интриги и склоки сведены к нулю. По крайней мере, все те, что касались постановки «Гамлета». У нас было противостояние Ганина и Журавлева, а также Лисицыной и Клязьминой. С уходом Клязьминой рухнул последний бастион. Остался один Илья, но он мирный парень, он никогда ни с кем не враждует. Он признанный лидер, а интригуют только в том случае, когда лидерство не всем доказано. Теперь у нас тишь и благодать. Слава богу, что вам не удалось доказать вину Ганина и он снова в строю. Иначе я и не знаю, что делал бы в связи с предстоящей премьерой. А Людомиров? Людомиров — из молодых, да ранних. Очень талантливый мальчик. Я на него делаю большую ставку. Не пройдет и двух лет, как о нем заговорят. Он мой ученик. Вообще почти вся молодежь в театре — из двух моих последних выпусков ГИТИСа. Ну да сейчас не об этом.

— А Рита Тушина? — неожиданно вклинилась в разговор Алена.

Мужчины обернулись к ней с таким видом, словно она ляпнула непристойность. «Ну да, конечно! — с неприязнью подумала она. — Как посмела влезть в серьезное обсуждение? Со своими-то куриными мозгами!»

— Тушина? — повторил режиссер. — Она не моя. Я уезжал, ну вы знаете, три года назад — ставил «Чайку» в Берлинском театре. Тут хозяйничал Пантелеев — теперь он… в общем, не важно… История довольно запутанная, я обычно со Щукинским училищем не связываюсь, но Рита училась как раз в мастерской Пантелеева, он ее и взял в труппу. А когда я вернулся, ее уже ввели в несколько спектаклей — роли так себе, но должен же кто-нибудь их играть. Я не стал противиться — оставил ее. И, как видите, не прогадал, — с достоинством закончил главный.

Алена знала историю противостояния главного и некоего режиссера Пантелеева, который тоже был режиссером этого театра, разумеется, вторым. Но вдрызг разругался с шефом по причинам, о которых оба до сих пор умалчивают. Одним словом, Пантелеева сначала сманили в другой столичный театр, потом он организовал свой, был очень моден в Москве, и в конце концов слава его перешагнула за пределы Родины, вслед за ней он и укатил в Париж.

Но история этих взаимоотношений никак не связана с нынешним Гамлетом, который скорее всего и знать о ней не знает.

— Как он меня утомил! — признался Вадим, когда они покинули кабинет главного. — Не понимаю я нашего Гамлета. На его месте я бы первым шлепнул режиссера.

— Это еще раз доказывает, что убийца не сумасшедший, он болеет душой за спектакль и хорошо понимает, что без этого режиссера ничего не состоится, каким бы занудливым и противным он ни был, — назидательно заметила Алена.

— Вторым бы в моем списке, будь я убийцей, стояло бы твое имя…

— Ничего себе влюбленный голубок! — возмутилась она, тут же наградив его легким подзатыльником.

— Нет, правда. Наш Гамлет либо идиот, либо действительно маньяк, потерявший чувство реальности. Ежедневно перед его глазами мелькает отчаянная журналистка, которая, понятно, всей душой участвует в расследовании. Она демонстративно таскается в театр, выведывает все секреты, слишком тесно сотрудничает со следователем. Но даже и это не все! Она ведь совсем недавно поймала совершенно неуловимого убийцу. И об этом тоже все знают! Кроме того, ты кричишь на всех углах, что докопаешься до сути и тому подобное! Не-ет! — хохотнул Вадим. — Наш убийца — полный кретин!

— Ты не в курсе, чего это у меня коленки подкосились? — слабым голосом поинтересовалась Алена, понимая, что он прав, как никогда.

— А отсюда, моя дорогая, следует вывод! — «Какой бездушный тип! Никак не прореагировал на мои коленки!» — Либо наш Гамлет чертовски уверен в себе и имеет наглость тебя не бояться, либо он не хочет тебя убивать из соображений, известных только ему одному.

— И голова что-то закружилась… — Алена прижала руку ко лбу — в последней надежде, что ее нервозное состояние будет все-таки замечено.

— Ты не знаешь, почему я опять начинаю подозревать Ганина? — Вадим обернулся и все-таки удостоил ее взглядом. В этот раз Алена могла записать балл в свою пользу. Он осекся. В глазах мелькнуло сострадание, моментально сменившееся тревогой. — Ты очень бледная. Тебе плохо?

— Ну что ты! — слабо улыбнулась она. — Я чувствую себя превосходно. Подумаешь, ерунда какая — меня опять собираются убить.

— Я же только предполагал… Нет, извини, конечно, — он потупил взгляд. — Я идиот.

— Да нет… Ты все правильно предполагал, — несмотря на собственные страдания, ей стало его жалко. — А что, если мне действительно начать раздавать намеки: мол, я догадываюсь, кто убийца, и тому подобное? А ты опять установишь за мной слежку, подключишь этих — людей в черном…

Впрочем, идея ей и самой не слишком-то нравилась. Чего же было ожидать от влюбленного следователя! Он, как и положено (и к великому ее моральному удовлетворению), схватил ее за плечи и, с силой встряхнув, заорал прямо в лицо:

— Забудь об этом! Надо же, что может прийти в голову! Хватит! Не нужны нам эти дурацкие эксперименты! Я слишком люблю тебя и не позволю тебе так рисковать!

— Опять следственный эксперимент проводите? — усмехнулся проходящий мимо Ганин.

— Ага, — еле слышно подтвердила Алена, для которой запутанное дело об убийствах в этот миг отступило на задний план.

— Ты меня поняла? — Вадим снова встряхнул ее.

— Ага, — точно так же ответила она ему и улыбнулась. На этот раз счастливо.

Тетка Тая повертела в руках костюм Офелии, который актриса должна была надеть в первом акте, и горестно вздохнула:

— Третий раз перешивать. Но на Риту эти штаны не ушить, они все равно будут болтаться на ней, как на вешалке. Когда же эта текучка прекратится?

— Текучка… — задумчиво повторила за ней Алена.

— Ну да! Нужно спросить главного, последняя ли кандидатура на Офелию, а то, если я все-таки ушью костюм, следующего раза он не выдержит. Это же замша. Тут каждая дырочка видна.

— Офелия… — с тем же задором повторила Алена.

— Да что с тобой?! — удивилась родственница. — Почему такой туманный взгляд?

— А ведь главный так и не признался Вадиму, что на него надавил Аристарх Нелюбов. Ну, чтобы он заменил Ганина на Журавлева, а Клязьмину на Лисицыну.

— Признается он! — фыркнула тетка. — Не на того напали. Что вы хотите, чтобы главный режиссер театра рассказал всем, что подчинился чужой воле?! Да для него это самое что ни на есть унизительное поражение, — она сдвинула брови. — И чего ты копаешься не в своем деле? Таскаешься за следователем, как попенок за попом. Написала бы благородную статью, посвященную памяти Александра Журавлева, восторженно отозвалась бы о репетициях спектакля и занялась бы другими делами.

— Я учу тебя шить? — тут же возмутилась Алена.

— Не думай, что сыскной пыл повысит твой рейтинг в глазах Терещенко. Мужчины любят женщин, а не детективов.

— С чего это ты взяла, что я с головой погрузилась в расследование, только чтобы покорить суровое сердце милиционера? — излишне нервозно усмехнулась Алена.

— А еще для чего? Тут и думать нечего, это же видно.

— Да? — на сей раз вполне искренне поразилась Алена. — Но я просто пытаюсь защитить Илью Ганина.

— У него достаточно средств, чтобы оплатить хорошего адвоката. И не мечтай, что можешь стать Илье более полезна.

— Слушай! — Алена даже подалась вперед. — Ты заговорила о деньгах. Вам ведь зарплату переводили на карточки, да?

— Не могу понять, почему это вызывает у тебя такой эмоциональный подъем, — опешила родственница. — Тем более что эти карточки отменили, когда нашу многострадальную Родину поразил кризис.

— Но ведь в бухгалтерии должны храниться договора с банком каждого сотрудника театра? — не унималась Алена, чувствуя, как загорелись кончики ее пальцев — хороший знак, предвестник удачи.

— Ну если они где и хранятся, то, разумеется, в бухгалтерии, — пожала плечами тетка Тая. — А ты так и не объяснила, почему тебя вдруг заинтересовали наши благополучно вымершие пластиковые кормильцы?

— Вот скажи, какая строка договора показалась тебе абсолютно абсурдной? Ну, ты еще мне рассказывала, помнишь?

— Абсурдной? Да мне весь этот договор казался лишенным всякого смысла. Какой мне прок от карточки, если я все равно снимаю с нее деньги один раз в месяц, а оставшиеся дни боюсь ее потерять? И еще этот код дурацкий, я все время его забывала…

— Ну? — нетерпеливо подтолкнула ее мыслительный процесс племянница. — Что было бы, если бы ты действительно забыла код или потеряла карточку?

— Ревела бы, наверное. Ведь ее восстановление стоит ровно столько, сколько я получаю за месяц.

— Ну, ты проревелась бы. А дальше? — Алена поерзала на стуле, ловя себя на мысли, что хорошо бы треснуть тетке чем-нибудь по голове, чтобы она наконец догадалась, в каком направлении нужно вспоминать.

— А потом? — та вдруг усмехнулась. — Ах, да! Я должна была бы позвонить в банк и, изображая резидента во вражеской стране, назвать код, по которому работник банка догадался бы, что я — это я и мои права на утерянную карту вполне законны.

— И какой у тебя код?

— Не поверишь — девичья фамилия матери. Я полдня вспоминала. Да что там вспоминала, я ведь ее и не знала толком. Когда я родилась, мама уже носила фамилию отца.

— Вот! — торжественно изрекла Алена и поднялась. — А бухгалтерия ваша еще работает?

— Ты что, хочешь навести справки о своем генеалогическом древе? — удивилась тетка. — Я тебе и так скажу, не нужно ходить в бухгалтерию.

— О своей бабушке по маминой линии я уже наслышана. Меня интересует совсем другой человек. — Алена вдруг притормозила и, повернувшись к тетке, хитро прищурилась: — Так что у тебя с подполковником Вячеславом Ивановичем?

— Не твоего ума дело, — невежливо ответила тетка и с усиленным вниманием принялась рассматривать костюм Офелии, демонстративно причмокивая и качая головой.

Алена знала эти фокусы, поэтому уперлась руками в бока и спокойно принялась ждать продолжения.

— Мы слишком далеки, — как бы между прочим заметила тетка, — слишком долго не виделись. У нас появилась масса привычек, а годы уже не оставляют нам надежды смириться с этими новыми чертами в характере другого.

— И все? — разочарованно протянула племянница.

— Я ненавижу лошадиные виды спорта, а он каждый вечер бегает. Просто мания какая-то. «Убегаю, — говорит, — от инфаркта». Вот я с ним пару раз пробежалась и поняла, что стара для спортивного романа. Да и вообще, много чего по мелочам. Он весь в работе: там застрелили кого-то, там зарезали. Как придет в гости, как начнет рассказывать о своем трудовом дне, так мне все время кажется, что настал час Армагеддона — сплошные разбойные нападения. Я и на улицу теперь с опаской выхожу.

— Словом, ты не романтик, — подытожила Алена.

— Куда уж мне! — вздохнула тетка Тая.

— А может быть…

Дверь распахнулась, и перед ними предстала зареванная Настя.

— Театральная атмосфера дурно влияет на тебя, — Алена очень удивилась. Настя не только никогда не плакала, непробиваемое спокойствие было ее второй натурой. Понятно, что Алене было от чего застыть на месте и захлопать глазами при виде всхлипывающей подруги.

— Все! — крикнула Настена с отчаянной злостью. — Я расстаюсь с Коржиком!

— Эпидемия! — прошептала Алена и покосилась на тетку. — Вы что, сговорились?

— Брось свои дурацкие шуточки! — взвыла Настя и, упав на диван, дала волю своему горю. Оно хлынуло из глаз обильными потоками слез.

— Ну, что с вами произошло? — Алена, почувствовав болезненный приступ угрызения совести, опустилась рядом и тронула ее за плечо.

— Ох! — Настя вытерла лицо ладонями, вернее, она думала, что вытерла. На самом деле только размазала тушь по щекам. — Он меня раздражает. Не могу терпеть. Ну все не так! Думала, я его люблю, а теперь получается — ненавижу!

— А что он?

— А он говорит, что правильно ты меня обозвала вчера стервой. И как это он раньше не разглядел во мне чудовище?! — она язвительно передразнила Коржика.

— Я же в шутку… — приступ угрызения совести сменился у Алены не менее сильным приступом раскаяния.

— А он понял всерьез. Зануда паршивая! Да ну его! — Настя махнула рукой. — Сегодня же перееду назад к родителям. Поможешь перевезти вещи?

— Разумеется, помогу, — горячо заверила ее Алена, скорее из-за все еще буйного чувства вины перед подругой. Зачем она вообще принялась вчера шутить с Коржиком? Могла бы просто выставить вон, когда он пришел жаловаться.

— Никуда не нужно переезжать! — категорично заявила тетка Тая и села по другую сторону от Насти. — Ну-ка расскажи, в чем суть конфликта?

— Во всем, — заверила ее та и судорожно всхлипнула. — Суть в том, что я влюбилась не в того человека!

— Мы все влюбляемся не в того и не в тот момент, — спокойно проговорила тетка, — а тот, кто нам нужен, как-то не встречается. Потому что таких в природе не существует.

— Ну, это все я уже проходила с Корнелией, — тоскливо протянула Алена. — Кстати, она не далее как вчера публично отреклась от своих принципов и ушла от мужа.

— И ты давай иди, куда шла, — довольно решительно погнала ее родственница. — Еще нам тут не хватало утверждений, что лучше быть одинокой!

— Но я ведь не рыдаю! — упрямо заявила Алена.

— Давай, давай, топай! — тетка указала ей на дверь. — Лучше немного порыдать в молодости, чем потом всю оставшуюся жизнь тоскливо выть на луну.

— Не дождешься! — Алена все-таки покинула костюмерную, оставив подругу в добрых руках тетки Таи, ни на секунду не сомневаясь, что та не только успокоит, но и направит девушку на истинный путь. Только вот верна ли ее истина?

Впрочем, времени размышлять о теткином подходе к жизни у нее не было. Алена понеслась со всех ног к вестибюлю, где полчаса назад оставила Терещенко в компании двух гардеробщиц и дворника Палыча, с которыми тот собирался «побеседовать в неформальной обстановке». С этого момента у вешалок, с которых, как известно, и начинается театр, ничего не изменилось. Правда, к прочим прибавился еще и Лелик. Алена тихо спустилась по широкой мраморной лестнице, прислушиваясь к разговору.

— Я те говорю, — хрипло уверял Вадима охранник, — мое дело сидеть в дежурке. На хрена бы я шлялся по коридорам! Да и вообще, мне эта Клязьмина не уперлась, в натуре, чтобы я за ней бегал!

— Я же не спрашиваю, бегал ты за актрисой или не бегал, — следователь изо всех сил старался быть терпеливым, — я тебя спросил, не проходил ли здесь кто-нибудь подозрительный? Или, может быть, незнакомый?

— Незнакомый? — усмехнулся Лелик. — Да я уже каждого человечка в этом гребаном театре в лицо знаю!

— А Ганин? Илья Ганин не проходил?

— Не-ет, — Лелик задумался. — Да вообще никто не проходил.

— И никто ничего подозрительного не видел? — Терещенко обратился к остальным.

Бабушки-гардеробщицы только заохали. Палыч смущенно крякнул.

— Ну? — Вадим тронул его за рукав ватника.

— Да я это, пошел в каморку…

— Зачем?

— Да это… там у меня…

— Бутылка там у него заныкана, — ворчливо ответила за Палыча гардеробщица.

— Так, пошли вы, значит, за бутылкой…

— Ну да, — подтвердил тот и поспешно продолжил, чтобы не акцентировать внимание следствия на своем позорном пристрастии к алкоголю, — мне в каморку нужно через задний двор идти, там, где технические ворота. Смотрю из дверей, тех, что в коридор за сценой ведут, отец Гиви выходит. Увидел меня, удивился даже почему-то. Вроде как не должен я тут находиться, — Палыч важно хлюпнул носом.

— Может, он испугался? — попытался помочь дворнику Вадим.

— Как же, испугается он! — вздохнула гардеробщица. — Он только и может, что настроение людям поганить! Иду вчера, а он как крикнет на ухо: «Раскаяние великое!» — и шасть в служебный коридор. Я едва заснула ночью.

— А в каком часу это было? — оживился следователь.

— Заснула-то, может, в полночь… — задумалась старушка. — Нет, может, и позже даже. Я ж говорю, напугал меня бес этот.

— Гуру святой! — сурово взревел Лелик.

Никто не решился с ним спорить.

— Да нет, я про отца Гиви, — в голосе Терещенко послышалось глухое отчаяние. — Когда вы его встретили?

— Валь, мы чай-то попили уже, кажется? — спросила гардеробщица у коллеги. Та неопределенно хмыкнула. — Ну так где-то в три, может, в четыре…

— А вы когда встретили отца Гиви? — обратился он к Палычу.

— Ну… темнеть начало. Наверное, тоже часу в четвертом…

— И больше никто из вас никого не видел?

— Да нет… — разом ответили присутствующие. — Рабочие носились по коридорам, как угорелые. Что-то там у них не ладилось, в зале, кажется…

Алене стало жаль Вадима, она прибавила ходу и решительно направилась к беседующим. Увидев ее, следователь прямо-таки по-детски просиял и, с облегчением покинув опрашиваемых, ринулся ей навстречу.

— Слушай, у меня к тебе дело, — без предисловий начала она.

— Хорошее или такое же занудное, как то, которым я только что занимался? — он улыбнулся и, обняв ее, повел вверх по лестнице.

— Ты меня недооцениваешь. Идем в бухгалтерию.

— Не удивлюсь, если нас утвердили штатными сотрудниками театра и собираются выплатить первый гонорар, — хохотнул он. — Мы тут уже совсем свои люди.

— На это не надейся. Помнишь мое де жа вю в «Сатириконе»?

— Опять? — Вадим нахмурился.

Алена решила не обращать никакого внимания на его мимику. Главное, что она признала себя гениальной девушкой. А он поймет и оценит это потом!

— Сегодня, приближаясь к театру, я вдруг сообразила, отчего у меня возникло это чувство.

— Отчего? — он легонько поцеловал ее в висок.

— Я заметила в техническом дворе молодого человека, которого, несомненно, видела в театре и раньше, а когда встретилась с ним в «Сатириконе», то сразу не поняла, откуда я его знаю. Мы ведь с ним незнакомы. Мне даже неизвестно, как его зовут. Но сильно подозреваю, что его имя — Василий.

— Имя действительно подозрительное. Так и слышится криминал, — Вадим снова коснулся губами ее виска.

— Смейся, смейся! Посмотрим, как ты запоешь, когда мы придем в бухгалтерию, — злорадно ответила она.

Люся Боргус — сотрудница театральной бухгалтерии — слегка поколебалась, принимая решение отдать документы в руки следствия в отсутствие старшего, но потом авторитет закона взял верх над опасением получить нагоняй, и она, вытащив из обшарпанного шкафа пластиковую папку, вручила ее Терещенко.

— Только смотрите здесь, — предупредила Люся, косясь на дверь.

Вадим лениво раскрыл папку и непонимающе уставился на Алену:

— Чего мы ищем?

Она принялась быстро перебирать подшитые договора на использование кредитных карт «Мост-банка» сотрудниками театра. Договоров было много, и все они были подшиты без всякого порядка, поэтому, пока она нашла нужный, Терещенко уже успел позеленеть от нетерпения.

— Ну? — наконец не выдержал он.

— Как фамилия убитого в «Сатириконе»? — она улыбнулась, вчитываясь в строчку в самом низу листа.

— Бусинский, — раздраженно ответил Вадим, — и если ты объяснишь…

— Считай, что уже объяснила, — она ткнула пальцем в ту самую строчку, где согласно правилам заполнения подобных договоров слово было прописано большими печатными буквами. Вернее, не слово, а фамилия — Бусинская.

— Это что, жена? — он нагнулся ниже, словно, читая, боялся ошибиться.

— Нет, это код. Кодом владельца пластиковой карточки часто является девичья фамилия его матери. Когда я оформляла свою карту, то мне предложили именно этот вариант. Тогда он меня страшно рассмешил…

— Подожди, а чей это договор?

Она перевернула лист и ткнула пальцем в верхнюю строчку, где тоже большими печатными буквами была написана фамилия Ляхин.

— Ну-ка, молодой человек, объясните следствию, зачем вы зарезали дядюшку? — Вадим с отеческой нежностью посмотрел на Василия Ляхина.

Тот смущенно потупил взор. Алена тихонько сидела в углу директорского кабинета, в котором и проходил оперативный допрос. Бегать за парнем по путаным техническим коридорам не пришлось. Задержание выглядело буднично и совершенно неинтересно. С подачи Терещенко, Люся Боргус позвонила Настене на вахту и попросила разыскать Ляхина и передать ему, что его ждут в бухгалтерии. Расчет был точным — уж куда-куда, а в эту контору любой нормальный человек спешит явиться по первому зову. Ляхин так и сделал. Он вошел в бухгалтерию спустя десять минут и даже не рыпнулся, когда Терещенко заломил ему руки за спину — видимо, не понял, что попался. А когда понял, сопротивляться было бесполезно — на него уже нацепили наручники. Вообще-то оперативный допрос проходил вяло, проще сказать, никак не проходил, поскольку говорил только Вадим, а Ляхин с самого начала упрямо молчал. Алена рассматривала Василия, пытаясь отыскать в его внешности хотя бы намек на преступную сущность, но тщетно — он был ангелом во плоти, по крайней мере с виду. Такой тип мужской красоты обычно называют приторно-сладким, и нравится он, как правило, женщинам с богатым прошлым, накладными ресницами и ярко-красной помадой на губах. Алена ни тем, ни другим не грешила, поэтому Василий ей и не особенно нравился, хотя она призналась себе, что если бы была художницей и ей понадобился бы натурщик для какого-нибудь романтического этюда — о Ляхине она подумала бы в первую очередь. Кроме весьма привлекательного лица — с аккуратными чертами и чистой, мягкой кожей, — он был высок, строен и хорошо сложен. Свои светло-русые, словно выгоревшие на солнце, кудри он состриг почти до корней, но и в таком смехотворном состоянии волосы умудрялись завиваться аккуратными колечками — словно у античных статуй. В общем, красив был Василий Ляхин, как ни крути, и совершенно не похож на жестокого убийцу, способного зарезать собственного дядю. И тем не менее вел он себя странно для человека, который в столь юном возрасте попал под подозрение в убийстве и беседует по этому поводу со следователем. Не похоже было, чтобы Ляхин трясся от страха, не похоже было, что он хотя бы волновался, — наоборот, вел себя вызывающе спокойно. «Это поколение NEXT, — подумала Алена, — они теперь все такие! Никаких авторитетов, полная свобода, полная отключка от реальности. Он действительно мог убить дядю и вообще забыть об этом факте, потому что взрослый человек в его шкале ценностей вряд ли поднялся выше таракана». И если ее Ляхин только удивлял, то Вадима, похоже, просто бесила надменная невозмутимость парня. Он сурово взглянул на Василия, когда тот в очередной раз проигнорировал его вопрос.

— Значит, так! — грозно прорычал Терещенко. — Чистосердечное признание, как известно, смягчает вину. Либо ты колешься, как сухое березовое полено, либо свежий воздух московских улиц станет для тебя самым радостным воспоминанием.

Ляхин криво усмехнулся на это и, одарив Вадима отсутствующим взглядом, наконец разомкнул уста:

— Выражаясь вашим профессиональным языком, не берите меня на понт.

По всей видимости, пламенные речи следователя не произвели на него должного эффекта. Парень остался совершенно спокоен. Зато Терещенко аж подпрыгнул, но, сдержавшись, не заорал (чего Алена, собственно, от него и ожидала).

— Это не мой профессиональный язык, милый, — вкрадчиво поправил Вадим допрашиваемого, — это твой, в будущем.

— Послушайте, — Ляхин снова опустил глаза, — чего вы тут скачете передо мной? Во-первых, вам хорошо известно, что я не убивал собственного дядю. Во-вторых, даже если бы я и убил, то у вас на руках нет никаких доказательств, потому что, если бы они были, вы бы меня приперли ими к стенке. А вы же не припираете? Так чего вам от меня нужно? Чтобы я пал на колени, залился слезой и взвыл: дяденька следователь, убийца я, убийца?!

Терещенко замер на месте так неожиданно, словно его поразил неизвестный науке столбняк, приводящий к мгновенному окоченению всего организма.

— Все, что вы можете предъявить мне, это заверение вашей подруги, будто бы она видела меня в «Сатириконе» в тот вечер, когда убили моего дядю.

— А квартира, которая досталась вам в наследство? — попыталась помочь Вадиму Алена.

— И что? Я должен от нее отказаться, чтобы снять с себя подозрение? — он перевел на нее равнодушный взгляд. — Вы лично считаете, что квартира — повод для племянника, у которого, кроме дяди и бабушки, вообще нет никого на свете, убивать этих людей?

— А почему вы всем говорили, что ваш дядя скончался от сердечного приступа? — Вадим вернулся к жизни и взял следствие в свои руки. Но ненадолго.

Ляхин отпустил ему очередную порцию презрения и процедил:

— Чтобы избежать этой вот сцены. Я же не идиот. Когда милиция не может отыскать настоящего преступника, хватают всех мало-мальски подозрительных. А разве не подозрителен тип, у которого этот самый убийца только что зарезал родного дядю?

Заявление повергло Терещенко в длительную кому.

— Какой странный парень, — потом признался он, уже топая по пустынному коридору. — Никогда не встречал ничего подобного. Такое ощущение, что он знает все правила следствия и точно уверен, что никто ему ничего не может сделать.

— Но ты действительно не смог, — пожала плечами Алена. — Тебе же пришлось его отпустить.

— Еще бы! — Вадим даже побледнел от обиды. — Весь театр сбежался его выгораживать. Да Ганина никто так не защищал, как этого «бедного мальчика», — он передразнил ноющий голос Натальи Прощенко, которая умоляла за Ляхина, как за родного сына.

— Наверное, потому что он сирота…

— Я еще разберусь в этом сиротстве! — сурово пообещал Терещенко. — Родители погибли в автокатастрофе, дядю зарезали — какое фатальное невезение!

— Не будь циником, — она положила ему руку на плечо. — Такое иногда случается.

— Да, но не дважды за столь короткий срок. И мне не нравится поведение этого Ляхина. Мне не нравится атмосфера в театре. Мне вообще все в этом деле не нравится! Два месяца копаемся с этими чертовыми убийствами и ни на шаг не продвинулись к разгадке. Я чувствую, что тут все виноваты и все покрывают друг друга. Какое-то белое братство, чтоб его!

— Белое братство?! — Алена замерла на секунду. Что-то легкое коснулось ее сознания. — Белое братство, — повторила она, растягивая слова.

— Вот именно! Белое или скорее желтое братство — братство сумасшедших! Прикрыть бы всю эту театральную лавочку! — зло процедил Вадим.

— Попахивает диктатурой, не находишь? — усмехнулась Алена по инерции, потому что голова ее в этот момент была загружена переработкой совсем другой информации.

— Плевать, чем это пахнет. Сегодня же поставлю вопрос перед Горынычем о частичном закрытии театра.

— Как ты это себе представляешь?

— Пока никак, — он растерялся.

— Мне кажется, что убийств больше не будет, — неожиданно и уверенно изрекла Алена, чем совершенно деморализовала Вадима.

Он тихо выдохнул:

— Почему?

— Видишь ли…

Объяснить ему она не успела. В глубине коридора послышались дикие вопли Людомирова, возня и нарастающий гул. Вскоре показалась толпа, еще недавно так рьяно выступающая в защиту Ляхина, — актеры в костюмах, рабочие в замусоленных комбинезонах, сотрудницы бухгалтерии. Замыкали процессию гуру с Палычем — их подозрительно качало из стороны в сторону. В центре толпы Борик с Леликом под руки тащили брыкающегося Людомирова. Приблизившись к Алене и Вадиму вплотную, процессия остановилась.

— Принимай товар! — гордо произнес Борик и толкнул своего пленника к следователю. Тот едва удержался на ногах и, очутившись на свободе, затравленно оглянулся на охранников.

— Вы, ребята, совсем спятили?!

— В чем дело? — строго спросил Вадим.

— Да вы что, не понимаете, что меня подставили?! — заорал на него актер, как-то сразу же утратив свою привычную манеру превращать все в шуточку. — Я что, похож на идиота?!

— А на кого же еще! — невозмутимо парировал Лелик. — Только идиот хранит в кармане улики.

— О, нет! — Людомиров устало вздохнул и повернулся к Терещенко. — Хоть вы им объясните.

— А теперь по порядку, — распорядился Вадим и указал на Борика: — Говори!

— Ну, пока вы там орали друг на друга, как мартовские коты, мы с Бориком решили еще раз пройтись по полям боевой славы…

— Попросил бы попонятнее и без литературных оборотов, — невежливо прервал его следователь. — Если не можешь рассказать толком, лучше молчи!

— Значит, пока все защищали этого сопляка, — Лелик ткнул пальцем в Ляхина, который нервно переминался с ноги на ногу, держась поближе к Наталье Прощенко, — мы решили перевернуть пятую гримерную, ту, в которую так и не заглядывали. А чего в нее заглядывать — там вроде бы обосновались совсем посторонние парни — зеленые актеры, типа вот этого шутника, — он снова толкнул в спину Людомирова. — Зашли. Борик сразу шасть к его столу, открыл ящики, а один — нижний — на замке. Но с Бориком ведь спорить бесполезно, он в детстве на медвежатника шел по проторенной дорожке — для него сейф открыть, что два пальца… — тут Лелик зарделся целомудренным румянцем, промямлив: «Простите» — и продолжил уже увереннее: — В общем, открывает Борик ящик, а там вот эта книжонка и вот этот пакетик, — он потряс в воздухе своими находками.

Разговоры стихли. Все уставились на книгу, на потрепанной обложке которой толстыми буквами было написано название — «Гамлет».

Терещенко взял у него книгу, перелистал.

— Ну и что из того?! — попытался оправдать себя Людомиров. — Я же сразу признался, что мы шутили.

— Да не в шутке дело, — грустно изрек Вадим и покачал головой. — Я, конечно, плохо знаю творчество Шекспира, но эту фразу легко найду. С детства она мне знакома, вот… А тут ее как раз и нет, — он продемонстрировал тот лист книги, где начальные строки известного монолога Гамлета отсутствовали по причине того, что их просто вырезали из него ножницами. — Вот тут, — Вадим ткнул пальцем в зияющую дыру и продекламировал нараспев:

— Быть или не быть, вот в чем вопрос…

— Да мы же резали все подряд! — заорал на него Людомиров. — Вы что, серьезно подозреваете меня?

— Странно, что именно эта часть текста попала на несчастного дядю нашего общего любимца, — следователь покосился на Ляхина, который старался не смотреть в его сторону. А тут и вовсе надулся, теснее прижавшись к своей покровительнице.

— И вот еще, — Вадим снова полистал страницы и, найдя нужную, удовлетворенно хмыкнул: — Вот замечательная фраза могильщика тоже отсутствует. А что он там передал Марии Клязьминой? «Правильно ли ее хоронить по-христиански…», не так ли?

— Да ну, это же… — Людомиров оглядел коллег в поисках сочувствия. — Да я-то здесь при чем! Я в этот ящик два года не заглядывал — с тех пор, как замок заклинило!

Все продолжали настороженно молчать. «Где главный?» — спросил кто-то испуганным шепотом, кажется, Рита Тушина.

— Хватит гундеть! — Лелик возложил тяжелую лапищу на плечо Людомирова. — А это что? Райская пыльца? — он сунул ему под нос небольшой пакетик с белым порошком.

— Почем я знаю! — буркнул тот.

— Сдается мне, что это та самая дрянь, которую ты, паскуда, в водку всыпал! — без обиняков заявил Лелик.

— Попрошу без оскорблений! — Терещенко взял у него пакетик и, развязав узел, сунул в него палец, потом профессионально произвел оперативную экспертизу белого порошка, то есть попросту сунул палец с порошком в рот.

— Ну, силен! — восхитился Борик, расплывшись в идиотской улыбке. — А если бы этот гад хранил в столе цианистый калий?

— У цианистого калия особый запах, — пояснил Вадим, морщась и отплевываясь, — а это какое-то лекарство. Впрочем, у нас есть замечательная служба, которая с радостью определит, что это такое.

— Что опять за бардак?! — взревел главный, быстро приближаясь по коридору. — Не театр, а филиал сыскного агентства! Что опять стряслось?!

— Опять стряслось кошмарное недоразумение, — пояснил Вадим, — по этой причине мы забираем одного из сотрудников вашего театра для дальнейших разъяснений.

— Да?! — неестественно легко взревел режиссер. — Кого, позвольте полюбопытствовать?!

— Да ради бога, — щедро откликнулся на его просьбу Терещенко, — господина Людомирова.

Тут загудела вся толпа:

— Это неправильно!

— Неужели не понятно, что его подставили?!

— Лешка не имеет к этому никакого отношения!

— С ума посходили совсем!

— Как теперь репетировать?!

Вадим поднял руки вверх, призывая всех к вниманию:

— Тихо! Ти-хо! Никто не собирается сажать Людомирова в следственный изолятор. Я должен выяснить кое-какие обстоятельства. К вечернему спектаклю он уже явится в театр. Разумеется, если соблаговолит дать подписку о невыезде.

— В общем, по-хорошему с вами не сладить! — почему-то оскорбился главный. — Имейте в виду, я поеду вместе с вами и еще позвоню адвокатам. И я вам обещаю: эти крючкотворы от вашей Петровки не оставят камня на камне!

Он резко развернулся и решительно направился в свой кабинет, видимо, на полном серьезе вознамерившись вызвать целый батальон адвокатов.

— Так, — протянул Вадим, оглядывая остальных, когда шаги главного затихли и воцарилось молчание, — кто-нибудь еще хочет что-либо добавить?

— Она! — уверенно прозвучало с задних рядов. Передние расступились, впуская в центр образовавшегося полукруга отца Гиви. Он величественно направился к Алене и, застыв в двух шагах от нее, протянул к ней руки. — Она все знает. Она может сказать!

— Я?! — сдавленно пискнула Алена, чувствуя, как бьется о ребра ее сердце.

— Она все видела! Она скоро поймет!

— Да ничего я такого не видела! — возмутилась Алена, краснея под сверлящим взглядом его черных глаз. — Что я видела?

Но гуру не удостоил ее ответом. Он повернулся и так же величественно ушел в народ.

— Вы, — крикнул ему вдогонку Вадим, — тоже поедете с нами! — он взял Людомирова под локоть и повел по коридору. Тот больше не сопротивлялся.

Все двинулись провожать их, обсуждая нелепые претензии Борика с Леликом на звание детективов.

— Алена! — неожиданно весело крикнул Людомиров. — Шарапов! Не жизнь, так хоть честь мою спаси!