Глава 8

Оказавшись за плотно закрытой на все три замка дверью, она облегченно вздохнула, признавшись себе, что разговор с соседом дался ей нелегко. Похоже, они разошлись с обоюдным чувством, что отдубасили друг дружку от души. «Теперь он уж точно зол на меня и скорее всего ожидает, что я побегу к следователю на него кляузничать! Надо было быть с ним поосторожнее. Еще неизвестно, а вдруг он причастен к убийству жены? А если причастен, то вполне вероятно, что и меня может пришить как лишнего свидетеля!»

Столь нерадостная мысль не придала ей уверенности. Коленки ее предательски дрогнули, и она инстинктивно схватилась за дверную ручку, подергала ее, дабы проверить, хорошо ли закрыта дверь. «Если снова явится ко мне, ни за что не пущу!» — решила Алена, почувствовав некоторое облегчение. Генка и раньше Алене не нравился. Она считала его скользким, хамоватым типом и никак не могла понять, почему Лялька связалась с ним. Ведь крутились вокруг нее как минимум три надежных жениха. Так нет же — вышла замуж за этого нищего аспирантика, у которого и прописки-то московской не было. Лялька работала, как лошадь-тяжеловоз, — с утра в лицее, потом репетиторство до самой ночи, а он сначала кандидатский минимум пытался сдать — не вышло, потом бросил и устроился в институт Склифосовского хирургом.

Неизвестно, каким он был врачом, но мужем оказался совсем никудышным. Все ему не нравилось, вечно он ворчал, занудничал, изводил придирками не только собственную жену, но и всех, кто попадался под руку, причем в выражениях не стеснялся. По его мнению, все вокруг должны ходить перед ним на цыпочках, кланяться в ножки и исполнять его желания. Разумеется, никому, кроме Ляльки, и в голову не приходило потакать прихотям Харитонова, поэтому с его физиономии никогда не сходило хмурое выражение, даже в те редкие моменты, когда он пытался улыбаться. Всегда казалось, что он не доволен собственной жизнью, однако и менять ее не собирается, только другим отравлял существование, словно в отместку.

Иногда он напивался в одиночестве, иногда исчезал на двое суток. Потом являлся, к великому счастью жены, абсолютно трезвым, объяснял, что был у друзей и оттуда его срочно вызвали в больницу. Всегда одни и те же отговорки. Лялька верила, рассказывала, что у него тяжелая и ответственная работа, что напиваться ему просто необходимо, чтобы снять стресс, да и веселиться он давно разучился, так как постоянно видит чужие страдания.

Алена в эти сказки не верила. В конце концов для себя она сделала вывод, что из предложенных перед загсом руки и сердца Ляльке не досталось ни того, ни другого. Одни неприятности выпали на ее долю после свадьбы. Денег муж в дом не носил, хотя тратить любил, поэтому постоянно тиранил жену, мол, позвони родителям — папа у тебя теперь бизнесмен, средства имеет, пусть и нам отстегивает. Папа и отстегивал, только Генке всегда было мало — то он куртку себе не ту купил, нужно другую, а то хирургу стыдно одеваться черт знает во что, то в долги влез.

Кстати, Лялькин отец, который при встрече с Аленой всегда жаловался ей на несносного Лялькиного мужа, удивлялся, почему это дочь никогда не может ответить, куда уходят финансы и что за странные долги у ее мужа. Лялька действительно не вникала в Генкины дела. Да что там не вникала, она и пикнуть-то против него не решалась — боялась нарушить неустойчивую семейную идиллию.

Скорее всего это именно Генка довел свою жену до решения сняться в рекламе. Она надеялась смягчить его нрав, подарив ему машину. Поступок, на взгляд Алены, идиотский — как сама попытка заработать деньги таким путем, так и намерение ими распорядиться, а особенно — пустые мечты, будто бы покупка машины даст положительные результаты. Скорее всего Генка принял бы автомобиль как должное, да еще и ворчал бы: мол, почему такая дешевая, почему папочка не добавил, чтобы купить ему новенькую иномарку. По крайней мере, брюзжать по поводу и без повода он бы не прекратил, это точно.

Впрочем, Алена не задумывалась над тем, как там живут ее соседи. Если бы не Лялькин отец, который иногда зубами скрипел от злости на зятя, и если бы не слезы Ляльки, которые та неуемно лила в последнюю неделю своей жизни, она бы вообще не стала размышлять по поводу этого Харитонова. У нее своих проблем хватало. Ну сталкивалась она с этим мерзким типом в подъезде, а больше-то она с ним никаких дел не имела.

А думать о Генке, о Ляльке и вообще о ситуации в их семье она начала не по своей воле — за пять дней до смерти соседка встретила ее на лестничной площадке в слезах. Причин для слез было больше чем достаточно — весь двор на нее ополчился за эти чертовы прокладки. Мальчишки, так те от возможности излить свой подростковый гнев на мир просто с ума посходили — прямо прохода ей не давали, подъезд весь измалевали красной краской, соответствующими надписями и все такое. Бабушки у подъезда провожали излишне громкими высказываниями, мол, вон она, которая… Пошла, бесстыдница. И это еще не все — в магазине, в транспорте и просто на улице от нее сторонились с такой откровенной брезгливостью, будто бы она по меньшей мере прокаженная на последней стадии болезни. Тогда Алена предложила ей кардинально изменить внешность. Они вместе целый вечер размышляли, как это сделать. Тогда-то Лялька и рассказала, между делом разумеется, что муж ее, и без того вечно недовольный всем и вся, теперь уж совсем осатанел; и про машину рассказала, и про то, что вообще не знает, как теперь жить. А спустя дня два вообще начали происходить странные вещи — с работы Ляльку почему-то уволили, деньги начала занимать — снова попросила у родителей, заходила и к Алене, говорила, что скоро этот кошмар с рекламой должен закончиться, но каким образом не раскрывала.

Алена тогда еще неудачно пошутила, мол, что ты собираешься каждому в доме взятку дать, чтобы не осуждали? Та только хитро подмигнула. Алена даже порадовалась, что соседка начала в себя приходить — румянец на щеках появился, и вообще какая-то решимость в глазах. Генка накануне снова домой не явился, Лялька, опять же к слову пришлось, мимоходом посетовала, что вот-де в семье несчастье, а муж в отсутствии. Алена ей посоветовала задуматься, так ли уж ей нужен такой муж, на что Лялька сделала круглые глаза: «Ты что?!» Впрочем, потом опять хитренько улыбнулась. По крайней мере, выглядела она не слишком расстроенной.

«Раз женщина живет с таким козлом, — подумала тогда Алена, — значит, это ее устраивает, как бы она на свою жизнь не жаловалась. А посему пусть сами разбираются. Может, за закрытыми дверями у них складывается некая идиллия, которая непонятна другим, в том числе и мне». И только сейчас все события, предшествовавшие Лялькиному убийству, показались ей крайне подозрительными.

Например, для каких целей та деньги пыталась занять? Где шлялся Генка и почему супруги скандалили в ту трагическую ночь? С какой стати муж, явившийся после длительного загула, вдруг решил уйти от жены навсегда — ведь, по всем статьям, он должен был прощения просить. И вообще, где он гулял? Почему, например, сегодня он так выпытывал у нее, знает ли она что-нибудь, не рассказала ли следователю лишнее? Может быть, решил, что Лялька успела перед смертью рассказать Алене нечто такое, что бросает на него подозрение? А что такого может всплыть на свет?! Что, по его мнению, она знает? Что, в конце концов, он скрывает? А может, это он убил Ляльку?

У Алены перехватило дыхание, она потерла шею и тряхнула головой, обругав себя дурой. Хотя… хотя сказал же он ей на похоронах о каком-то грехе, который будет лежать на его плечах до самой смерти… Грустно так сказал, но, с другой стороны, такие фразы шутливым тоном не произносят. Она еще раз обругала себя дурой и, чтобы не развивать пагубные мысли, пошла в гостиную к телефону. «Одно дело быть козлом, даже полным козлом, другое — убить собственную жену, — напоследок сказала она себе. — А может быть, Генка и не козел вовсе. Может, я к нему отношусь с предубеждением! Зачем Генке убивать Ляльку? Бред какой-то, придет же в голову! И вообще, думать о Харитонове — занятие для следователя Терещенко».

При воспоминании о следователе ее губы непроизвольно расплылись в улыбке. Терещенко — просто душка, похож на крутого мужика с обложки журнала. Ему бы пиджачок от «Хьюго Босс» да темные очки, как у парней из фильма «Люди в черном», — цены бы ему не было! Правда, под столь приятной внешностью может скрываться какой-нибудь идиот типа пресловутого майора Пронина. «Нет, не может!» — она быстро отмела эту версию, слишком уж обходительно он себя вел, слишком интеллигентно выспрашивал, слишком понимающим казался. Майоры Пронины так не умеют.

«Хорошо бы встретиться с Терещенко в неформальной обстановке, — мечтательно подумала Алена, — в компании, например, или даже в магазине. Влюбилась бы в него с первого взгляда!» Но теперь о любви и речи быть не могло. В ее мечты об идеальном мужчине, в которого хочется влюбиться без оглядки, как-то не вписывалось, что он явится к ней под утро в образе следователя, чтобы сообщить об убийстве в соседней квартире. Это плохое начало для романа, вернее — это финал романа. Кроме того, как всякая нормальная россиянка, Алена видела своим избранником милиционера в последнюю очередь. После милиционеров в шкале популярности у нее шли разве что конченые алкоголики да еще звезды эстрады и кино. (Вот бы всем этим «звездным» поклонницам поработать в журнале «Оберег»!) Таким образом, как ни хорош собой этот следователь Терещенко, Алене пришлось признать, что как мужчина он для нее потерян.

Чтобы не углубляться в грустные размышления о том, как было бы хорошо, если бы… она решила уйти с головой в работу. Поэтому подсела к телефону с явным намерением выйти на Ингу, используя современные средства связи. Найти номер телефона Инги из Электростали в записной книжке Харитоновых оказалось плевым делом — он находился на странице с буковкой «и». Запись была сделана аккуратным Лялькиным почерком: Инга с пометкой «Тендер» и пятизначный номер с кодом города.

«Тендер» — что-то легкое промелькнуло в ее голове, что-то похожее на строчку из популярной песенки, которую она слышала совсем недавно. Странно, и где она могла ее слышать? Да и какую песню? «Не отвлекаться!» — приказало жаждущее деятельности подсознание. Она потыкала пальцем в кнопки телефона, но, видимо, удача отвернулась от нее — Инга не отвечала. Она упрямо набирала номер еще и еще раз и наконец сдалась. «Вот тебе и затворница! А Лялька уверяла, что она дома сидит целыми днями. Может, у нее уже жизнь наладилась? В конце концов, сколько можно травить человека, даже всем городом? Ведь надоест же когда-нибудь!» Хотя этому доводу Алена почему-то не поверила.

Устав от бессмысленной возни с диском телефона, она бросила трубку на рычаг, решив, что свет клином на сегодняшнем вечере не сошелся. Рано или поздно Инга явится домой, и тогда она непременно с ней переговорит. Не сейчас, так завтра. Алена встала, раскинув руки в стороны, с наслаждением потянулась, попутно размышляя, не испить ли чайку. Но так ничего и не решила — раздался звонок в дверь.

Она застыла на месте. Звонок повторился. Сердце ее ухнуло к полу с характерным скоростным завыванием. «Точно, Генка! Не все узнал, явился прояснить интересующие его подробности!» — мелькнуло в одуревшей от страха голове. Она испуганно посмотрела на часы, прикидывая, сколько минут раздумывала о соседе, об убийстве, о следователе, сколько потратила на звонок, и мог ли Генка прийти к убеждению, что нужно избавляться от неприятного соседства. Выходило, что времени у него для столь судьбоносного решения было предостаточно — минут сорок. Стрелки показывали половину девятого.

«Самое время для идеального убийства», — почему-то решила она, хотя точно знала — все идеальные убийства совершаются много позже. В дверь позвонили еще раз. «Генка знает, что я дома, он будет звонить, пока я не открою. А если не открою, испугается еще больше!» Воображение моментально нарисовало точечки сузившихся зрачков в его мутных от злости глазах. «Нужно открыть! — уговаривала она себя. — Открыть, но в квартиру не впускать!» Она взяла записную книжку и обреченно поплелась в прихожую. «Все! Завтра же перебираюсь к тетке!» Последней ее мыслью было — как же не хочется умирать, пока еще не написана статья… Борисыч взбесится.

Именно воспоминания о статье и придали ей странной решимости — статья об Иваре Скрипке?! Нет уж, лучше смерть! Она посмотрела в «глазок», разве что для порядка, и сразу же успокоилась. Умирать! Какая чушь! Придет же такое в голову! На лестничной площадке топтался кто-то на Генку совершенно непохожий. Во всяком случае, волосы у него были очень светлые, а у Харитонова темные. Больше ничего разглядеть не удалось.

— Кто там? — тихо спросила она.

— Следователь Терещенко.

— Ну знаете ли! — Алена и не пыталась скрыть свою сумасшедшую радость. Она быстро откупорила замки и распахнула дверь.

Следователь улыбался, показывая свои ровные зубы.

— Вообще-то я надеялся застать вашего соседа, — несколько смущенно объяснил он, — поговорить с ним в неформальной обстановке, но… — Он развел руками.

— Он был совсем недавно.

Она никак не могла подавить в себе приступ безумного счастья, хотя и сознавала, что ее цветущая физиономия по меньшей мере нелепа. Но, во-первых, она готова была кинуться на шею непрошеному гостю просто потому, что он не Генка. А во-вторых, разве преступление, что она рада еще раз пообщаться с приятным парнем, пусть и следователем?

— Он сейчас здесь не живет, — не к месту оживленно защебетала она. — Хотя, согласитесь, понять его можно.

Терещенко кивнул, изобразив мимолетное огорчение, но тут же снова приветливо улыбнулся:

— Ну, не было бы счастья, так несчастье помогло. Я ведь и с вами хотел поговорить. Звонил, даже повестку присылал, только дома вы редко бываете, да и в почтовый ящик, наверное, не заглядываете.

— Не заглядываю. С тех пор, как его мальчишки подожгли.

— А газеты?

— Газеты можно у любого метро купить.

— А письма?

— Теперь существует такая штука — электронная почта называется. По ней я и переписываюсь.

— Вот они — плоды прогресса, — усмехнулся он. — Пора, значит, и повестки по электронной почте рассылать.

— Ой! — спохватилась Алена. — Заходите! Вы же не собираетесь меня через порог допрашивать?

— Спасибо. — Он сделал шаг вперед и, очевидно, по профессиональной привычке, быстро, но внимательно оглядел прихожую.

«Следователь», — с непонятной тоской подумала она и закрыла дверь.

— Я собиралась пить чай, составите мне компанию?

Он вдруг смутился, что явно не соответствовало его положению, и пожал плечами.

— Ну вот, — это ее окончательно развеселило, — где вы предпочитаете вести допрос — на кухне или в гостиной?

— Да почему же вы все настаиваете на допросе, — даже возмутился он, — а если говорить за чашкой чая, то лучше на кухне, — тут он снова улыбнулся, — а то я непременно залью вам ковер или кресло. Мама меня иначе как «свинтусом» не зовет. Говорит, когда рожала, не сообразила, что в год Свиньи дело было… Вот теперь и пожинает плоды.

— Тогда, конечно, на кухне! — решила хозяйка.

Нет, Терещенко определенно милашка. Алена почувствовала себя совсем уверенно. Пристойный молодой человек, да еще и застенчивый к тому же, — это просто находка. На кухне она усадила его за стол, включила чайник и села напротив, сложив руки на коленях, как школьница. Ей еще не доводилось вот так общаться с настоящим следователем, поэтому она немного нервничала.

Он, видимо, тоже, хотя совершенно неясно почему.

Она почувствовала, как на нее предательски нахлынула волна какой-то непонятной материнской нежности к следователю. Очень захотелось его накормить, только вот нечем — холодильник, как всегда, пуст. «Жаль, что я не первоклассная хозяйка, да какая там первоклассная! Я вообще не хозяйка!» Она вздохнула и решила, что раз уж ужина нет, то ее долг хотя бы поддержать разговор:

— Итак, с чего начнем?

Он тоже вздохнул:

— В ту ночь вы были одна?

— Вообще-то, да. А что вы хотите этим сказать? — Она даже покраснела. Ничего себе, парень смущается, а такие вопросы задает!

— Да ничего я не хочу сказать. — И тут он покраснел. — Просто хочу выяснить, был ли еще свидетель.

Алена подавила в себе праведный гнев:

— Я живу одна! Раньше я жила с родителями, но потом отца назначили пресс-атташе при российском посольстве в Вене. Мама, разумеется, с ним поехала, а я тогда на пятый курс университета переходила, жалко было бросать. В общем, меня скрепя сердце оставили. Теперь то я к ним, то они ко мне, но по большей части общаемся посредством электронной почты. — Алена тараторила без умолку, попутно разливая чай, выставляя на стол вазочки с печеньем и конфетами и с неприязнью к себе сознавая, что действительно ведет себя как мамаша, этакая курица-наседка.

Он кивал, но пока ничего не записывал. Видимо, ее болтовня не представляла для следствия существенного интереса.

— А сейчас вы на каком курсе? — Ему все-таки удалось вклиниться в секундную паузу.

— Ну, вы мне льстите! Я уже второй год работаю.

Терещенко снова понимающе кивнул, взял чашку, подул и изготовился насладиться угощением.

— Я журналистка.

Тут он неестественно дернулся, потом замер и медленно опустил чашку на стол.

— Здорово!

По его виду нельзя было сказать, что известие его страшно обрадовало.

— Отчего же такая нелюбовь к прессе?! — праведно возмутилась Алена.

— Почему же нелюбовь, — он заставил себя улыбнуться. — Просто, понимаете… о ходе следствия нельзя писать. Это может навредить делу… — Он старался казаться внушительным, но, заметив ее ухмылочку, совсем по-мальчишески воскликнул: — Ну надо же так вляпаться! Главная свидетельница — и журналистка! В дурном сне не приснится!

— Э-эй! — Она помахала рукой. — Я же не в «Московском комсомольце» работаю. Жареные факты — не моя специализация. Успокойтесь, пожалуйста. Я редактор «звездного отдела» в солидном журнале «Оберег». Пишу о всяких знаменитостях, и если бы даже захотела написать о вашем убийстве, все равно у меня бы эту статью не взяли. Да и писать пока не о чем.

— Вы меня успокоили, — он приложил ладонь к груди, где под пиджаком непременно должно было стучать сердце. Потом снова взял чашку и поднес ее к губам.

— А почему вы думаете, что убийца — Генка Харитонов?

На сей раз при конвульсиях он расплескал треть чашки на салфетку.

— Ой, — она испуганно прикрыла рот рукой, только теперь осознав свою оплошность.

Но было поздно, Терещенко уставился на нее круглыми от удивления глазами:

— Я думаю?!

— Ну, я-то так не думаю, — пожала она плечами с видимым безразличием.

— А что вы думаете?

— Я ничего не думаю. Это вы его на допросы таскаете.

— Я так понимаю, что вы с ним уже пообщались. — Терещенко перестал улыбаться — наоборот, его лицо стало до предела серьезным, даже строгим, отчего Алену мелко заколотило.

— Сегодня столкнулись на лестничной площадке. Он очень нервничает.

— А кроме того, что он нервничает, что еще вы можете о нем сказать?

Она пожала плечами:

— Противный тип. Я бы за такого замуж не пошла.

— Это почему же? — Похоже, он уже пришел в себя, даже улыбаться начал.

— Ну… — она задумалась на мгновение. — Во-первых, он не герой моего романа. Да и вообще, кроме Ляльки, которой почему-то крышу снесло, вряд ли найдется женщина, способная испытывать к Генке нежные чувства. Он из разряда тех людей, которых называют занудами. И этим все сказано.

Терещенко что-то чиркнул в своем блокноте и снова внимательно посмотрел на нее. Так внимательно, что у Алены дыхание перехватило. Ей вдруг показалось, что сейчас он откроется ей в чувствах или еще что-то в таком роде, но вместо этого он всего лишь спросил:

— Они ладили между собой?

— Ах, они… Харитоновы… — разочарованно протянула она, понимая, что почему-то начинает раздражаться.

— Ну да, Харитоновы, — постарался подбодрить ее следователь. — Как, на ваш взгляд?

Дополнительный вопрос ее совершенно не подбодрил, наоборот, разозлил еще больше. Она не могла ответить, почему этот диалог вызывает в ней бурю негативных эмоций и ощущение разбившихся надежд. Что, собственно, она ожидала от следователя, явившегося к ней, чтобы побеседовать, пусть и в неформальной обстановке? Если она решила, что он в нее влюбился в ту ночь, когда приехал на место убийства Ляльки, то она полная дура. В конце концов, что, у него больше забот нет, что ли?!

«Если ты о нем думаешь больше, чем нужно, это еще не значит, что и он делает то же самое!» — попыталась вразумить себя Алена, но злость на Терещенко не проходила. На Терещенко, а заодно и на весь мир. «Точно пора лечиться!» — последняя здравая мысль не подняла настроения, и она раздраженно ответила:

— Да какое там ладили! Мне кажется, что Генка женился на Ляльке по расчету — он не москвич, а у нее отдельная двухкомнатная квартира, папа у нее с недавних пор стал неплохо зарабатывать, ну и Лялька тоже как-никак деньги в дом приносила. Что еще нужно мужику? Кто скажет, что он плохо устроился?

— Н-да… — он погрустнел, — у вас странный взгляд на жизнь.

— Разумеется! — Она почувствовала, как что-то колет ее в самое сердце. Наверное, совесть. Но тем не менее она закончила мысль, ради которой и подставила Генку. — Все мужики одинаковые: говорят о чувствах, а сами думают, как бы получше в этой жизни приспособиться.

— Не все же альфонсы, — как-то неуверенно хмыкнул Терещенко.

— Не альфонсы, так бабники, — отрезала Алена, с горечью понимая, что теперь всяческие надежды на хотя бы дружбу с красавчиком-следователем рухнули.

— И вы решили, что я подозреваю Харитонова в убийстве собственной жены, исходя из тех же постулатов? — неприязненно усмехнулся он.

К этому моменту Алена окончательно раскаялась и даже успела пожалеть Генку. Ну и чего она на него взъелась?! Ведь он же ни при чем. Она сама виновата в том, что понадеялась, будто бы Терещенко ни с того ни с сего воспылает к ней романтическими чувствами. Глупо, кстати, понадеялась! Теперь она выглядит в его глазах корыстной особой или, по меньшей мере, взбалмошной истеричкой.

— Ладно, — вздохнула она, — я ничего не имею против Генки. У него нет поводов для убийства. По крайней мере, я не вижу таких. Гнусный характер — это ведь еще не причина убивать любимую жену, когда прожил с ней всего два года! Надоесть она ему не успела… еще. Да и не собирался он с ней расставаться.

— А ссора накануне убийства, вы же сами говорили?

— Подумаешь, ссора! Они и раньше ссорились, он уходил дня на два, потом возвращался.

— А кто мог знать про то, что деньги в квартире?

— Понятия не имею. Лялька наверняка никому из посторонних не рассказывала. А подруг у нее не было. Так, приятельницы в лицее. Но с работы ее попросили, я думаю, что с этими приятельницами она больше не общалась. Родители, наверное, знали, Генка опять же. Кстати, она ведь занимала деньги!

— Да?! — Он снова написал что-то в блокноте, и Алена порадовалась, что хоть эта дополнительная информация слегка реабилитирует ее в глазах следователя.

— Да, — с энтузиазмом продолжила она. — У меня хотела занять, но я могла взять деньги из банка только в понедельник, а она пришла ко мне вечером в пятницу. Она сказала, что в понедельник будет поздно, деньги ей нужны в воскресенье.

— А зачем ей деньги, она сказала?

— Нет, она очень неопределенно хмыкнула, правда, намекнула, что якобы рекламный кошмар скоро прекратится.

— Странно… — Он сунул ручку в рот и в задумчивости уставился на нее.

— Вот и я говорю — странно!

— Удалось ей деньги занять?

— Не знаю. Больше я с ней не общалась.

— Вы же были с ней приятельницами?

— Можно и так сказать.

— Почему же, когда услыхали скандал возле их квартиры, не вышли посмотреть, что происходит?

Теперь Алена имела все основания обидеться. Она даже покраснела от возмущения:

— Уж не знаю, за кого вы меня принимаете, но я не имею обыкновения влезать в чужие семейные разборки. Если ссора выходит за рамки квартиры, по-моему, неприятно продолжать ее на глазах у любопытствующих соседей. И долг каждого нормального человека в такой ситуации — оставаться в стороне.

Он явно смутился и перевел разговор в другое русло:

— Так вы не знаете, зачем вашей соседке нужны были деньги?

— Я думаю, что на машину. Она хотела машину купить, может быть, не хватало.

— Она хотела? Для себя?

— Нет, что вы! — хохотнула Алена. — Она хотела сделать мужу подарок. Сюрприз, так сказать.

— А она понимала в машинах?

— Лялька?! В машинах?! Да она «Москвич» от «Жигулей» не отличала. У Костика спрашивала, какая лучше.

— А кто такой Костик?

— Костик? — Алена замялась, почувствовав себя клубком, который вот-вот начнут раскручивать. Она прекрасно знала правила этой игры — если сказал «а», то «б» из тебя непременно вытянут. Теперь придется рассказать и о Бунине, хотя это уже совсем лишнее для следовательских ушей. — Константин мой приятель. Он заходит в гости. Вот недели две назад зашел, и Лялька зашла за чем-то, за подборкой «Оберега», по-моему. Ну, ее в последнее время увлек наш «семейный» раздел, где всякие психологи, сексологи и прочие изгаляются на тему супружеских отношений. Тогда ее рекламный ролик на экранах еще не появился. Лялька призналась, что хочет купить мужу автомобиль сюрпризом, а поскольку Костя за рулем уже лет десять и других знакомых, которые знали бы о машинах так же хорошо, как он, у нее нет, то попросила его посоветовать. Ну, он сказал тогда, что «Жигули» не в пример лучше «Москвича», и пообещал помочь выбрать.

— И больше он с ней не общался?

— Нет. Если бы общался — он бы рассказал. Мы все время шутили, что Лялька своему мужу такое в подарок преподнесет, что он не обрадуется. Купит какую-нибудь рухлядь втридорога, ну и все такое.

— Константин Бунин… кто он? — Терещенко записал что-то в блокнот. Алена прокляла себя в этот момент. Если даже Бунин никакого отношения к убийству Ляльки не имел, то ее-то он точно шлепнет. Еще бы — так подставить человека! Да он сроду никаких отношений с милицией не имел. Теперь вот, по вине ее длинного языка, непременно заимеет!

— Кто бы он ни был, Лялька со своими тремя тысячами его не интересовала, — отчеканила она.

— А все-таки?

— Он работает в рекламном агентстве. Организовывает презентации, фестивали и прочие мероприятия под спонсорство. Словом, сводит спонсоров и нуждающихся в них людей. Вполне законно, между прочим. Он за неделю больше зарабатывает, так что убивать за две с половиной тысячи не стал бы.

— За три.

— Взяли-то только две с половиной.

— Чувствую, что общение с Харитоновым прошло очень конструктивно. А почему вы чай не пьете? — Он вдруг улыбнулся и взял из вазочки шоколадную конфету.

— Что-то расхотелось, — буркнула Алена. Милашкой он ей больше не казался.

— Тогда давайте поговорим о Геннадии Харитонове.

— Да что о нем говорить, — она совсем скисла. — Я и так уже всех с потрохами сдала.

— Странное у вас отношение к милиции. Можно подумать, вы полжизни за решеткой провели. Между прочим, со мной даже рецидивисты откровеннее держатся. — Взгляд его просто лучился доброжелательностью.

— Не сомневаюсь. — Ей было не до его взглядов. Она уже видела разъяренную физиономию Бунина.

— Ну хорошо, — Терещенко встал и развел руками, будто бы извиняясь за причиненные неудобства, — не стану вам больше надоедать.

Алена поспешила проводить его в прихожую. Там он еще раз обернулся:

— Если все-таки придет что-нибудь в голову, позвоните. — Он покопался в нагрудном кармане пиджака и, выудив из него визитку, вручил ей. — Кстати, не знаете, почему вдруг Ольга Харитонова заинтересовалась «семейным» разделом вашего журнала?

— Понятия не имею. Должен же человек чем-нибудь интересоваться. Может, она надеялась Генку перевоспитать…

— А в журнале «Оберег» рассказывают, как это сделать? — усмехнулся Терещенко.

— Да есть у нас одна деятельница — посмотрит мелодраму какую-нибудь, потом сюжет перекатает, сделает поправки на нашу действительность и выдает за письмо читательницы. Чего только не переписывала уже — она у нас любительница видео. Даже «Красотку» умудрилась втиснуть в свою колонку. Кто не знает, почему-то принимают за чистую монету, мол, чего в жизни не бывает.

— Вот как, значит, журналисты работают.

— Не все, конечно. — Она нахмурилась и решительно открыла дверь. — Идите ради бога, а то я себя уже сексотом чувствую.