Орел. Мужчина-воин. В еде, в одежде, в привязанностях совершенно неприхотлив. Пользуется тем, что попадается. Легко расстается с любыми увлечениями ради основного – войны. Мужчина этого типа может долго и терпеливо ждать востребования своих основных качеств, он может жить нормальной скучной жизнью и обзавестись семьей (для семьи выбираются только Утешительницы), занимать самое примитивное положение в обществе и в силу своего немногословия и внутреннего благородства не создавать впечатления ждущего. Те же, кому придется пользоваться услугами Орла-воина, могут положиться на него во всем. Никто из воинов-Муравьев, Лисов, Волков или Воронов не достигает совершенства Орла в умении воевать. Для расслабления, временных утех и военной дружбы выбираются Плакальщицы. Орел позволяет собой командовать в случае, если желающий иметь Орла в подчинении превзойдет его способности и умения хотя бы в чем-то (лучше стреляет или плавает, переносит боль, может зашить самому себе рану так, чтобы не занести инфекцию, и так далее). Энергетически – донор. В сексуальных играх особого смысла не видит, они должны максимально полно и быстро удовлетворить потребности отдыхающего воина в половых нуждах. И для Плакальщиц и для Утешительниц любые интересы и привязанности к Орлам противопоказаны. К первым Орлы относятся либо как к проституткам, либо как к воинам, а вторых бросают не задумываясь, как только прозвучит армейская труба.

Все случилось совершенно неожиданно для Хрустова. Они поднялись вдвоем по грязной лестнице. Вера за всю дорогу не проронила ни слова и не удивилась, что Хрустов, не спрашивая адреса, привез ее домой. У двери в квартиру она судорожно копалась в карманах плаща. Хрустов смотрел сбоку на тонкий профиль, на отливающие шелком волосы, зачесанные за уши и собранные сзади в хвостик. Ключ нашелся, но в замок не попадал. Хрустов подумал, что нервничающие женщины всегда заводят его, отнял ключ, прикоснувшись к холодной дрожащей руке, открыл дверь и даже сделал было приглашающий жест, чтобы пропустить Веру вперед, но она, побледнев до синевы, закатила глаза и свалилась на его руку в обмороке.

Затащил женщину в коридор, захлопнул дверь, толкнув ее ногой, подержал, прижимая к себе неподвижное тело, и отнес Веру в комнату в огромное кресло. Туфли сняты, нашатырь не найден, паспорт лежит в выдвижном ящике письменного стола, судя по мусору и грязному белью в ванной, она живет одна. Прошло уже минут десять, а женщина не подает признаков жизни. Хрустов набрал в рот воды из-под крана, подошел к Вере и поднял ее упавшую голову за подбородок. Посмотрел на удлиненное спокойное лицо, проглотил в два глотка воду и в каком-то странном беспамятстве захватил ее губы своими. Он не помнит точно, когда она задышала быстрей – но все еще не открывая глаз – и обхватила его за шею руками: когда он поднял ее и прижал к себе или когда отнес на кровать в смежную комнату. Хрустов быстро стаскивал пиджак, стоя над женщиной на коленях, снял кобуру и расстегивал рубашку, а она все не открывала глаз, кусала губы и быстро дышала. Когда он прикоснулся к пуговицам на ее блузке, глаза вдруг распахнулись с такой силой, словно кто-то невидимый схватил и потянул сзади за волосы. Рукой Вера зажала себе рот и замычала, вскочив. Хрустов лег на спину и слушал, как ее тошнит в ванной. Через пять минут он сел, вздохнул и подошел к скорчившейся над раковиной женщине.

– Раздевайся.

– Прошу вас, не надо, я… Э-э-а-а!..

На голубой эмали раковины сгусток слюны и желчи.

– Раздевайся, я тебе помогу, – Хрустов открыл кран с холодной водой и приготовил душ.

– Я не понимаю, я давно не ела, я не могу остановиться, боже-э-э-а-а!..

Он расстегнул «молнию» на юбке и стащил ее вниз вместе с трусиками. Не обращая внимания на сопротивляющиеся руки, расстегнул и снял блузку. Рвотные потуги уже превратились в конвульсии, когда он поднял ее и поставил в ванну. Взял душ и направил на голову. Вера взвизгнула и присела на корточки, обхватив колени руками. Он смотрел на длинный изгиб позвоночника. Переход боковых линий спины в ягодицы вылеплен просто гениально.

– Хватит, ну хватит! – Женщина подняла руки и закрыла ладонями голову. Мокрые ее волосы стали почти черными, а ведь он отметил еще в квартире Сусанны Ли отблеск темной меди на гладком шелке. Опять же веснушки. Хрустов выключил воду и кивнул, стараясь не смотреть долго на низ живота, когда она выпрямилась: ну ясно, рыжая.

– Прошло? – Он развернул полотенце.

– Спасибо. Извините меня, я…

– Это бывает. Это нервное, как тик.

– Спасибо. Можете выйти, я оденусь?

Конечно, он может выйти. Вот только обольет голову холодной водой. Нет, у него нет тика, но ей действительно лучше одеться.

Она вышла из ванной и еще раз двадцать сказала «спасибо», пока переодевалась за дверцей шкафа, пока пыталась поставить чайник на кухне, собрать рассыпавшийся по полу чай, потом осколки сахарницы. Хрустов загрустил, застегнул рубашку на все пуговицы, подтянул галстук и уже надевал наплечную кобуру, глядя в окно, когда почувствовал на плечах ее руки. Ничего не изменилось в его лице, просто руки, задержавшись на секунду, начали отстегивать кобуру, оттягивать галстук, нащупывать пуговицы. На шестой – он почему-то стал считать – он услышал, как женщина проводит пальцами по ремням кобуры, он напрягся и прижал ее ладонь локтем, когда маленькая рука близко подобралась к оружию. Развернувшись, Хрустов понял, что оружие ее мало интересует – глаза были полузакрыты, голова опущена, лицо спрятано за мокрыми волосами. Он взял ее на руки и осторожно укладывал на кровать, когда зазвонил телефон. Хрустов встал и смотрел на трезвонивший аппарат, застегивая рубашку. Он показал жестом взять трубку, но Вера покачала головой – не хочет. Она пришла в себя и растерянно оправляла халат. Тогда Хрустов снял трубку, послушал натужное далекое дыхание и почти неслышное – выдохом – «Вера!», поднес телефон к кровати и насильно заставил ее взять трубку.

Она услышала голос Су – лицо ее изменилось. Хрустов смотрел, как привычным жестом заправляются волосы за уши, как легкая полуулыбка сменяется изумлением, а потом так знакомой ему по лицам других людей гримасой страха. «Не-е-ет», – простонала Вера в трубку и упала навзничь. Хрустов еще не почувствовал беспокойства, только не понимал, почему звонит девочка, а не Корневич, а Вера уже обещала приехать, уговаривала успокоиться и просто сесть и ждать. Затем она сняла халат, не обращая на него внимания, повторяя в трубку «да… да… да!», потом, выбросив вещи из ящиков на пол, выбрала нижнее белье и, уходя в ванную, отодвинула Хрустова в сторону, словно мешающий предмет.

– Что это было? – поинтересовался Хрустов, схватив ее за запястье.

Она внимательно осмотрела его пальцы на своей руке, вгляделась в лицо. Сначала неуверенно, потом словно оценивая. Хрустов даже подумал было, что, пожалуй, еще раз расстегнет рубашку, но Вера ровным голосом произнесла:

– Су пристрелила этого, который остался у нее брать показания, и просит помощи.

Представить, что томная кошечка – произведение искусства по Корневичу – может вот так запросто пристрелить его начальника, Хрустов не мог, но уже имел некоторую практику вмешательства нелепостей и парадоксов, когда случай побеждает умение. Поэтому в машине он занервничал, достал радиотелефон. Сначала сам набрал номер, потом приказал позвонить по связи через отдел. Квартира Сусанны Ли молчала. Вера забилась на заднем сиденье в угол и дрожала, почувствовав его беспокойство. Он затормозил на светофоре, повернулся к ней и улыбнулся:

– Разберемся.

– А можно, я одна войду? Можно, чтобы вас не было? Понимаете, у нее это бывает, она страшная выдумщица, она иногда не в себе…

– И часто она звонит, что кого-то пристрелила?

Вера замолчала, закрыла глаза. Хрустов понял, что она больше не заговорит – они снова по разные стороны, но его это устраивало, разговаривать особо не хотелось.

Перед дверью Сусанны Ли он заставил Веру стать сзади и достал оружие. Вера всхлипнула и зажала рот ладонью. Хрустов толкнул дверь, она открылась. В темном коридоре – никого, он удерживал Веру сзади рукой, пока не увидел Сусанну на полу в кухне.

– Где он? – спросил, глядя в безумные желтые глаза. Сусанна трясущейся рукой показала в комнату, Вера бросилась к ней, а Хрустов шагнул в комнату и первое, что увидел – вспучившуюся животом тушу своего начальника на ковре. Он подошел поближе, приоткрыл его пиджак, приложил пальцы к шее, убрал пистолет. Достал из кармана Корневича носовой платок, посмотрел на него с сомнением, затолкал обратно и снял накидку с кресла. Ее хватило как раз, чтобы закрыть голову начальника и верх живота. Подумал и заправил руки под накидку.

– Помогите, – прошептала Вера в дверях.

– Да, девочки, – Хрустов снял пиджак, – влипли вы по полной. Ставьте чайник.

– За-зачем? – Вера стискивала пальцы до посинения.

– Раствор делать. Будем труп в ванной растворять. Надо много кипятка.

Она с трудом удержалась за притолоку. Хрустов стал говорить быстро, чтобы у нее не было возможности подумать:

– Где оружие? Ты подруге пощечин надавала? Куда она дела оружие? Надеюсь, не выбросила в окно? Приведи ее в чувство, кофе, коньяк, водку, давай, давай!

Вера дернулась и пошла в кухню. Позвала его через минуту. На столе лежал «вальтер». Хрустов осмотрел оружие, понюхал дуло, вынул и заложил обратно патроны. Всего два.

– Сколько раз пальнула?

Сусанна смотрела, не понимая.

– Ты что, его расстреливала? Сколько раз нажимала на курок? Сколько было патронов?

– Я? Один раз. Один раз, а он упал. Он… Понимаете, это было, как в страшном сне. Он сначала сморкался на ковер, потом повыдергивал все «жучки», их было три. Они у него в кармане. «Теперь – все! – спрятал эти приборчики и смотрит, как людоед: Никто теперь нас не слышит!» Потом орал на меня нена… ненра… ненормированной лексикой. Потом говорил, что сгноит в тюрьме, а потом вдруг вон там в кресле… – Су захотела пройти в комнату, чтобы показать, но Хрустов удержал ее, – вот так сел, ногу на ногу закинул и на прекрасном французском!..

– Ну?! – Хрустов не выдержал тишины и застывшего взгляда женщины. – Ну, где кофе? Вера, давай, где спиртное?

– Что? – вскинула глаза Су.

– Ты сказала, что он тебе на французском?..

– Может быть, всего этого не было? – жалобно спросила Су. – У меня так бывает, я увлекаюсь, когда что-нибудь представляю, он не мог ведь заговорить на французском, да? Подождите… Он и на русском, он стихи вдруг начал, это было так страшно. Не надо этого, я не буду пить!

– Пей! – крикнули Вера и Хрустов одновременно.

– Не кричите, я не сошла с ума. Если он – не реален, то я никого не убила и нечего мне трястись. Когда он сказал все, что обо мне думает на русском языке, он начал совершенно другим голосом… Же ву при, – Су махнула рукой, как будто отгоняла от лица плохой воздух, – сказал, что я – порожденье сатаны, забытый сон отцветшей вишни… Потом сказал, что «..как невеста я тиха» и что «надо мною взор кровавый золотого жениха». Что это было? – Она скривилась, собираясь заплакать, и Хрустов замер: вместо истерики или плача – засунутый в рот большой палец и испуганный взгляд ребенка.

– Это Гумилев – «Невеста льва», – прошептала Вера.

– Что? – Хрустов почувствовал, что жутко устал и уже плохо соображает, где он и что вообще делает. Одно он понял точно: его начальник явно перестарался с психологической контрастной атакой.

– Это стихи Гумилева, а про порожденье сатаны – это похоже на хайку, – шепотом сказала Вера.

– При чем здесь хайку, когда на французском? Он бы на японском и говорил, – вытащила изо рта палец Су.

Хрустов подумал, знает ли его начальник японский? Наверное, нет, а то бы блеснул, это точно.

– Это как – на французском? – Вера повысила голос.

Сусанна что-то залопотала, сглатывая напряжение. Хрустов уставился на ее рот, налил себе рюмку из шикарной бутылки.

– Пэрдрэ са флёр – это не «отцвести»! Это – «лишиться девственности», – возмутилась Вера. – Вишня должна быть fletrie!

– Как? – поинтересовался Хрустов, наливая вторую.

– Не надо вот этого! – Су машет указательным пальцем, Вера отняла у Хрустова рюмку и залпом выпила. – Не надо, Верочка. Де флёри – fletrie – это «увядшая»! Увядшая и отцветшая вишня – это разное. Он все правильно сказал, он сказал просто восхитительно, и это было ужасно!

– Тогда надо перевести как забытый сон вишни, потерявшей девственность! – не сдавалась Вера.

– Научись, наконец, с ходу и переводить конгруэнтно и подавать поэтично! Забытый сон отцветшей вишни!

– Где ты взяла пистолет? – заорал Хрустов и стукнул по столу рукой, что вернуло ему ощущение реальности.

– Купила, – прошептала Су, обхватив горло ладонями.

– Этот швед, который… Который у тебя умер, он делал подарки? – Хрустов с удивлением обнаружил, что слегка пьян. Это с одной-то рюмки. Надо срочно поесть.

– Не-ет. Он понимал, что удобнее деньги. Хотя в прошлый раз он подарил мне Библию.

– Почему Библию? Какую?

– Ветхий завет. Небольшая такая книжка. Толстая. Переплет дорогой. Я сама попросила.

– Вот так вот и попросила, да? Что тебе привезти, дорогая? Может, норковую шубку или золотой браслетик? Нет, милый, привези мне Библию. Я ее буду читать на ночь!

– Вы что, не знаете, что золото трудно провезти через границу, его надо декларировать? – Су рассердилась и моментально успокоилась.

– Библию тоже надо указывать, насколько я знаю! Это по перечню – запрещенная литература.

– Как вас зовут? – вдруг спросила Вера, и Хрустов с удивлением уставился в близкие глаза. Коричневые, почти черные. Цвет крепкого кофе.

– Виктор Степанович, – он кивнул головой. – Который час?

Все трое уставились на настенные часы. Половина девятого. Народ вовсю стучал дверью подъезда, спеша на работу или в магазины. Хрустов потер глаза.

– Где у тебя в доме мусоропровод?

– Что? – не поняла Су.

– Отставить растворение в кислоте. С кипятком проблема.

– А за… Зачем для растворения в кислоте нужен кипяток? – прошептала побледневшая Вера.

– Долго объяснять. Короче, чтобы даже коронок от зубов не осталось! – Когда в беседе наступала пауза, Хрустов начинал двигать рюмки на столе, шаркать ногами, потягиваться со стоном. Как только женщины застыли в ужасе, уставившись друг на друга после его объяснения, он с удовольствием потянулся еще раз и объявил: – Посему сделаем так. Мусор во дворах уже вывезен. Дом у тебя старый. Где, ты сказала, мусоропровод?

– В подъезде, – еле слышно прошептала Су.

Вера судорожно глотнула. Наверняка ведь подумала, что предстоит расчленение и выброс в мусоропровод. Хрустов забеспокоился, что у нее опять начнутся рвотные конвульсии, и быстро объяснил, что собирается упаковать труп своего начальника в мусорный бак во дворе, закидать его имеющимся мусором, а он потом подгонит фургон, заберет сразу контейнер целиком и вывезет на свалку. И все это надо сделать очень быстро.

– Почему? – почти неслышно прошептала Вера.

– Потому что утром народ не особо бдительный.

– Почему вы это делаете? – повысила она голос, впившись в его лицо испуганными глазами.

– А как ты думаешь? – Хрустов нагло осмотрел ее. Вера покраснела. Он с сожалением оторвал взгляд от ее опущенного лица и уставился в желтые глаза Су. – Сейчас поможете мне с выносом. Потом сразу поедете к Вере. Поешьте, отдохните. Вечером ты, – он ткнул пальцем, Су дернулась и закрыла глаза, – вернешься сюда. Ночевать будешь здесь. Если позвонит кто-нибудь из заграничных клиентов, сразу сообщишь. У меня есть сильное подозрение, что шведа убили долгодействующим ядом, тебе тоже может угрожать опасность.

– Я… Я не могу здесь ночевать! Я боюсь.

– Ничего, почитаешь Библию перед сном. Все. Встали!

Женщины вскочили. С грохотом упали табуретки.

– Ну?! – крикнул Хрустов. – Чего ждем? Спускайтесь во двор и подкатите к подъезду любой более-менее пустой контейнер. Потом поможете его вынести. А уж кровь с ковра любительница Библии смоет ночью.

Он смотрел в окно, как женщины катят мусорный контейнер и жестикулируют, ругаясь. Он не пошел в комнату, где лежал Корневич, а порылся в холодильнике и с наслаждением заглотал впопыхах плохо прожеванный кусок копченой колбасы. Последний глоток пришелся на момент появления в квартире женщин.

– Не стойте, у нас мало времени. Ты – за одну ногу, ты – за другую.

– Не-е-ет, – простонала Су.

– Давайте я одна помогу, – решилась Вера, – не надо ее, ей станет плохо.

– А станет плохо – надаем по щекам! Быстро взяли!

Хрустов захватил Корневича сзади под мышки и приподнял, разглядывая небольшую лысину на голове, упавшей на грудь. Вера взялась за ногу дрожащими руками, но захватила хорошо, а Су отвернула голову и взялась тонкими пальчиками за брючину, стараясь не прикасаться к щиколотке.

– Так и понесем по лестнице? – вскинула Вера глаза на Хрустова, когда они, топчась, еле выбрались из квартиры на лестничную клетку.

– Чем меньше предосторожностей, тем больше вероятность естественного разрешения проблемы, – изрек Хрустов. – Вот так просто и понесем. Просто, но быстро.

Внизу он положил Корневича животом на край контейнера, потом перекинул ноги, отчего его начальник грохнулся на дно, слегка закиданное мусором. Удачно брошенная у подъезда связка макулатуры счастливо разрешила проблему прикрытия: не пришлось выгребать мусор из других контейнеров и засыпать им неподвижное тело, которое женщины по странному импульсу древнего садистского любопытства осмотрели напоследок. Они ушли к метро «Университет», вцепившись друг в друга и не оглядываясь, а Хрустов попросил закурить у спешащего худого человека с портфелем, тот оставил ему спички, и раскуривание долгожданной сигареты превратилось в неожиданное медленное удовольствие. Первая затяжка. Из контейнера воняет. Подошла неопрятная женщина в черном халате. Она начала что-то визгливо доказывать Хрустову, он не сразу понял, а оказывается, ему не надо было подтаскивать контейнер к подъезду, чтобы выбросить пачку газет, оказывается, это делают только недоношенные кастраты, кто теперь будет отвозить контейнер на место? Он смотрел на ее ноги. Затягивался, прикрывая глаза. Шерстяные носки и галоши. Мордва? Татарка? Она открыла дверь в мусоросборник, все так же крича, вытащила оттуда коробку с мусором, что нападал из мусоропровода, и уже собиралась высыпать ее, когда Хрустов показал пальцем на медленно вставшего в контейнере Корневича:

– Вот он оттащит, не беспокойтесь.

Корневич сначала молча надувался бешенством, потом, когда отлепил с живота обертку от маргарина, долго и виртуозно объяснял, что такое конкретно кастрат и отчего случаются недоношенные дети. Хрустов выбросил сигарету и поплелся по лестнице на второй этаж. Пока Корневич отмывал с простреленного пиджака подозрительные пятна, Хрустов ополовинил колбасу и нагрел чайник.

– Ну и как это называется! – сопел Корневич, расстегивая рубашку и снимая накладки облегченного бронежилета. – Ты что это со мной вытворяешь, капитан Хрустов?!

– Обработка будущего осведомителя, товарищ майор.

– Ты что, не мог ее просто увести из квартиры?! – Майор шипел, потрясая накладками, от него попахивало гнилью.

– Фактор достоверности – основной в организации запугивания. Твои слова, майор. Скажи лучше, зачем и как ты довел ее до выстрела, я не очень понимаю?

– И не собирался! – орал Корневич. – Я к ней с определенным подходом, поразить хотел. Слышал, как я ее сразу подготовил: Скуверт! Я фамилию шведа прочел, как участковый с незаконченным средним: латинские буквы русским звучанием. Сначала изобразил милицейского дебила, а потом стал читать стихи! Она на меня уставилась, думал – в ноги кинется, я ведь хорошо читал. А она спокойно встала, взяла свою сумочку и с улыбочкой так медленно, спокойно – шарах! Какой бог меня охраняет, не знаю: я с ночного дежурства совершенно случайно оказался в бронежилете. А представь только, что с нею остался ты! Голенький! Валялся бы сейчас тут дохлый! – Корневич показал пальцем на ковер. Хрустов поднял указательный палец, достал из холодильника томатную пасту. Банка была открыта, верхний слой покрылся плесенью, Хрустова шатало от усталости, он сел и тщательно размешал в стакане пасту с водой.

– Сморкался на ковер?

– Ну сморкался! Я еще и народным языком ей объяснял, кто она такая есть и что с ней надо сделать, и спокойно пережила, не дрогнула. А когда я перешел от конкретики к лирике!.. Ты только посмотри, она ведь точно в сердце целила, – он потряс бронежилетом.

– Я едва услышал, подумал, что она тебя – из твоего пистолета. Ты на звонки не отвечал, я ехал прощаться. А потом такое облегчение наступило, честное слово. Привык я к тебе, майор, оказывается.

Корневич поднял табуретку и тяжело сел, принявшись выковыривать пулю.

– Коньяк хлещешь, сволочь, беседу ведешь, а я там чихнуть боюсь! – Он щелкнул пальцем по бутылке и отпил из горлышка.

– Да ладно, сопел, как крот! – Хрустов сходил в комнату, вылил густой томатный сок на ковер, растер его рукой и тщательно вымыл стакан. – Хорошо еще, что такая истеричка попалась. Вера – та поспокойней, я все боялся, что она очнется, рассмотрит тебя или раной поинтересуется. – Хрустов разлил остатки из бутылки по рюмкам, задумчиво посмотрел на Корневича. Голый по пояс, тот бросил бронежилет на пол и вытирал лицо грязным носовым платком. Они выпили молча, потом Хрустов поинтересовался, знает ли Корневич японский.

– Только романские языки! – заявил майор. А когда Хрустов нахмурил брови, обдумывая ответ, пояснил: – Немецкий, французский и английский, а в чем дело?

– Красивый язык этот французский, – покачал головой Хрустов, – по-английски ведь наверняка было бы просто трахнутое дерево, так? Ну-ка скажи! Скажи про дерево, потерявшее девственность.

– Конкретно про вишню? – поинтересовался заплетающимся языком Корневич. – Давай я тебе скажу лучше, отчего умер швед. Диабетическая кома. А теперь – стихи!