ПОЧТИ КАК РАНЬШЕ
Память — это инструмент, который неустанно обтачивает прошлое, превращая его в удобное и приемлемое для вас повествование.
СТЭНЛИ КАУФФМАНН
Сороковины по Змею, как это водится, переходили в дискотеку.
Еще неделю назад к Татьяне приехали родители с намерением остаться в Москве и присматривать за инвалидом Сашкой. Теперь она чувствовала себя гораздо спокойнее. В оружейном шкафу опять поселились ружья: отец уже переоформлял свой украинский охотничий билет.
Сашка взял отпуск и стерег дачу, перетащив туда часть Змеева арсенала. Оставшаяся с детьми в военном городке Галина, конечно, ругалась и подозревала муженька во всех смертных грехах. Она то и дело устраивала налеты на дачу, надеясь застать у Сашки баб, но заставала только сослуживцев — Сашка приглашал их, чтобы не было страшно одному. Но это не могло продолжаться долго.
Вчера Есаул с издевкой напомнил Татьяне, что дачи, случается, горят, а у брата через неделю кончается отпуск.
Ошибся он всего на два дня, а может, и не ошибся, а округлил. Казалось, Есаул знал все, как будто подслушивал Татьянины разговоры… Сашка приводил военного связиста, тот проверил телефоны и компьютеры, но «жучков» не обнаружил…
Татьяна с матерью возились на кухне под строгим взглядом котенка Вовчика, и тут, часа за два до начала поминок, ввалилась уже подвыпившая компания братьев-писателей. Принимать их взялся отец. Чтобы гости не мешали накрывать на стол, он повел их в кабинет, и там установилась подозрительная тишина. Через полчаса отец затянул надтреснутым голосом: «Распрягайте, хлопци, конив», и братья-писатели нестройно подхватили, причем одни толком не знали, «запрягать» ли надо конив или «распрягать», а другие вообще путали этих самых конив со «Взвейтесь, соколы, орлами».
Войдя к ним, Татьяна застала следующую картину: на журнальном столике — четверть абрикосового самогона и трехлитровая банка соленых огурцов из украинских припасов отца. Под столиком початая бутылка двенадцатилетнего виски «Блэк лейбл». Вокруг столика в самых непринужденных позах братья-писатели: кто в кресле, кто на подлокотнике, кто на подоконнике. Все лакают самогон из граненых стаканов и закусывают огурцами с одной вилки, причем у них уже выработался ритуал: сначала капают себе виски, пробуют, заявляют, что дрянь это несусветная, и обращаются к отцу: «Налей-ка, Иваныч, твоего, настоящего!» Сияющий отец хватает двумя руками огромную четверть и наплескивает им по полному стакану.
Татьяна возблагодарила бога, что Вика не пришла пораньше. Верная змееученица уж точно заявила бы, что это недостойная сцена. А братья-писатели были счастливы, что не утеряли связь с народом — простым мужиком Иванычем (заслуженным учителем Украины и шахматистом-перворазрядником, о чем они не знали).
Нагрузившись абрикосовой, братья-писатели начали разбредаться. Татьяна слышала из кухни, как отец, прощаясь, спрашивает критика Лебеду, где можно прочитать его мудрые статьи, а тот гордо отвечает: «Везде!» Лебеду не печатали уже лет десять, как и многих писателей из поколения Змея. Он жил тем, что сдавал квартиру внаем, обитая сам на литфондовской даче.
По провинциальной привычке отец лег поспать, чтобы не выпустить наружу выпитое добро. Тем временем начала собираться постоянная змеекомпания: Сохадзе, Барсуков, Игорь с Наташкой, Кузнецов из УБНОНа, Вика с Сергеем, Сашка с Галиной. Татьянина мать пекла блины, смахивая слезы — конечно, раненый сын, овдовевшая дочь…
В разгар застолья появился одуревший со сна папа.
Он возник, как призрак убитого махновца: босиком, в нательной рубахе и с четвертью самогона, прижатой к груди.
Гости встретили его дружным ревом — мудрый Татьян ин папа, прикидываясь валенком, за минувшую неделю обаял всех: Игорь и Барсуков, в разное время заходившие к Татьяне, уже свели самое короткое знакомство с абрикосовой, а издатель-бабник звонил по телефону, попал на папу и остался в полном восторге от его анекдотов.
Повторился ритуал, отработанный на писателях: папа наливал всем из неиссякающей четверти, но не раньше, чем гость попробует виски (между прочим, бутылка стоила не меньше сотни долларов) и скажет, что это форменная дрянь, а вот у Петра Ивановича — натуральный напиток. Подзаведшийся от абрикосовой Сохадзе стал рассказывать похабные истории, от которых Татьянина мама скрывалась на кухне, а мужики ржали. Ничего себе — поминочки!
— Я ему налил, — перехватив Татьянин осуждающий взгляд, сообщил отец. — Поставил у портрета стопочку, хлебушка ржаного… Все честь честью, Тань!
— Володька был веселый человек, — подхватил Игорь, — он бы нас не осудил.
Во внезапном порыве Татьяна схватила вертевшегося под ногами Вовчика, обмакнула палец в самогон и дала ему. Крошечный шершавый язычок щекотно завозил по пальцу.
Над столом повисла тишина.
— Присосался… Точно, он! — выдохнула Вика, с мистическим ужасом глядя на котенка.
— Татьяна, кончай портить кота! — прикрикнул ничего не понявший отец, а мама изумленно ахнула:
— Господи, шестидесятиградусная! Я ее в рот взять не могу!
После того как душа Змея таким образом приобщилась к застолью, Татьяна отвела Вику в спальню. Тираж, всученный обманщиком Сохадзе, так и лежал нераспроданный; впрочем, Свинья-Витек, получив свои десять тысяч, подобрел и обещал взять его по нормальной цене.
Татьяне уже не особенно было нужно: деньги у нее появились. Как и у Вики.
Протиснувшись мимо книжного штабеля к шкафу, она достала свою реликвию — разорванную реаниматорами окровавленную тельняшку Змея.
— Еще запах сохранился…
У Вики, ездившей с Игорем и Сашкой на кладбище, глаза и так были на мокром месте, а тут она от души всплакнула. Татьяна жадно смотрела на вторую змеежену: плачешь-то ты, девонька, искренне, но кто же в таком случае рассказывает обо всем рэкетирам?!
Да, Татьяна ее подозревала. После того вечера, когда втроем планировали акцию, ухитрившись ни разу не произнести слово «шантаж». После выполненного по инструкции Змея отхода — эта часть операции была Татьяниным вкладом: нашла проселок и шоссе, разделенные лесополосой, одолжила машину у соседа-композитора…
После того, как деньги появились. Подозревала — и все тут, а иначе какими же змееученицами были бы они обе?
…Вика тихо плакала над тельняшкой с каплями Змеевой крови, и Татьяна подумала, что это придуманное ею испытание на самом деле ни о чем не говорит. Да, Вика не играет, сразу видно: плачет искренне. Но это искренность к Змею. А к ней, Татьяне, Вика может испытывать самую черную ревность. Татьяна и сама все еще ревнует к ней Змея, хотя, казалось бы, после его смерти в этом нет никакого смысла. Итак, Вика — наводчица рэкетиров?
Уже в который раз Татьяна испугалась этой мысли.
* * *
Пока их не было, мужчины перебрались в кабинет и успели задымить воздух до синевы.
— Все как при нем, — говорил Татьяниному отцу Игорь. — Бывало, выйдем из-за стола, набьемся сюда — и до утра ля-ля про армию, флот и мировую литературу.
— Как я люблю этот дом! — влезла Вика. — И запах остался змейский: табак и книги. Как будто он только что вышел и сейчас вернется.
Игорь закручинился, а поскольку кручиниться, не привлекая к себе внимания, было не в его характере, он стал развивать Викину мысль: хорошо бы, мол, все так и оставить, как было при Володьке. Сейчас критики, которым и не снились тиражи «Морского Змея», объявили эти романы ширпотребом. Но в свое время и Некрасова считали ширпотребом, а Есенина так вообще блатарем, а потом они стали классиками. Так что храни, Танька, Володькин кабинет. Может быть, лет через двадцать здесь будет музей писателя Кадышева!
— Таня сохранит, — сказала Вика. — Хорошо, что по завещанию все переходит к ней. Если бы досталось сыну, он бы все здесь переделал. Змей для него чужой, а чужого не жалко.
Предатель Сохадзе стал было утверждать, что Дима Савельев Не такой, он порядочный человек и к памяти отца относится с уважением.
— Помолчал бы, Жора! — зло перебила его Вика. — Ты же это говоришь, чтобы надавить на Таню и поменьше платить ей за переиздания! И меня ты прекрасно понял: я не сказала, что Дима Савельев непорядочный, я сказала, что он чужой. Для него, может быть, лестно быть сыном писателя Кадышева, но любить отца он не может, потому что не знал его. А для Таньки Змей был муж, самый близкий человек! Поэтому я и говорю, что если даже сын здесь ничего не тронет и привинтит везде мемориальные таблички, он разрушит дух этой квартиры! Ты думаешь, он позвал бы нас на сороковины — нас, чужих ему людей?.. Хотя тебя, Жора, позвал бы, ты везде без мыла влезешь.
Татьяне стали абсолютно ясны мотивы второй змеежены: Вика по-кошачьи привязана к этой квартире, она хочет приходить сюда в гости и, конечно, не сегодня завтра попросит на память какую-нибудь вещицу Змея.
Самые обычные женские желания. Поменяйся они с Викой ролями, Татьяна хотела бы того же. Она смотрела на раскрасневшуюся Вику и опять не верила в то, что верная змееученица, которая так рьяно защищает ее от Сохадзе, вернется домой и станет звонить рэкетирам.
Но кто-то станет звонить. Кто-то из собравшихся сегодня на поминки. В этом Татьяна была уверена — Есаул всегда узнавал о ее делах все и сразу.
Она посмотрела на Сашку, который, отсев с отцом в уголок, мирно клюкал абрикосовую и все норовил чокнуться, а отец, отводя свою стопку, бубнил: «Ты что, Шура, нельзя, мы же на поминках, Шура». В пять лет (а Татьяне было три) Сашка мечтал уехать с ней в такую страну, где братьям разрешено жениться на сестрах. А когда был курсантом, в кровь избил ее одноклассника, который целовался с Татьяной и разболтал об этом в школе… Он и на Змея-то собирался наехать, потому что по-своему хотел защитить и обеспечить сестру. Нет, только не Сашка! Он был неуправляем, он мог выкинуть любую опасную глупость, мог и убить — убивал же в Чечне, — но никогда не пошел бы против нее.
Татьяна улыбнулась Вике и поставила кассету с любимой песней Змея. «Налэво мост, направо мост», — зазвучал его голос. «Адолэм Висла плынэ», — подхватили все близкие, кто знал эту песню.
И они сидели, как при Змее, и Змей, прищурясь, глядел на них с портрета, и Морской Змей, герой его романов, улыбался с книжных обложек, а Безымянный лежал за бронированной дверцей сейфа.
— Вика, — сказала Татьяна, когда умолк магнитофонный Змей, — а возьми-ка ты на память его пишущую машинку.
Викины полные губы задергались, и она уже приготовилась капнуть от полноты чувств, но тут сидевший на подоконнике Игорь сообщил:
— Там кто-то маячит под окнами, вроде к машинам подбирается.
Автовладельцы дружно кинулись к окну. Всех обогнал Сергей, который трясся над своей новой иномаркой.
— В шинели, — разглядел он. — Похоже, не к машинам, а к Владимиру Ивановичу. На окна глядит.
— Разберемся, — решительным голосом заявил Сашка и протопал вон из кабинета.
Выглянув в коридор, Татьяна увидела, что ее приехавший в штатском брат машинально напялил серую шинель Змея. Она выскочила вслед за ним из квартиры и закричала с лестничной площадки:
— В полковники себя произвел?
Сашка, уже сбежавший на один пролет, скосил глаза на погон.
— А что, мне идет… Ладно, Тань, не возвращаться же.
— Чучело, ты же в домашних тапочках!
Но чучело уже хлопнуло дверью подъезда.
Выскочив во двор, Татьяна застала триумф самозваного полковника: он успел поставить по стойке «смирно» какого-то армейского капитана. Тот, впрочем, с большим пониманием отнесся к Сашкиным домашним тапочкам и мощному запаху абрикосовой: «смирно» — то встал, но кусал губы, чтобы не рассмеяться. В общем, удовольствие было обоюдным.
— Ого! Вижу разумную жизнь, — отметил капитан появление Татьяны. — Скажите, писатель Кадышев, Морской Змей, здесь живет?
— Так он же… — начал Сашка, но Татьяна перебила:
— А вы что хотите? Я его жена.
Капитан посмотрел оценивающе и, похоже, остался доволен: именно такая жена должна быть у Морского Змея — молодая, хрупкая, в вечернем платье.
— Да я, знаете, по дороге с Дальнего Востока. Может, он мне книжечку надпишет?
И капитан вытащил из-за пазухи очень даже знакомую книжечку. У Татьяны в спальне лежало шесть тысяч точно таких же.
— Пойдемте, — сказала она, — у Нас гости, выпейте с нами рюмку. Вы не торопитесь?
Капитан не торопился. Татьяна прямо слышала, как у него в голове трещит кинокамера — записывает на подкорочку, чтобы потом рассказывать. Увидел на вешалке ее норковую шубу, полковничью шинель Барсукова и вторую, черную шинель Змея и кивнул сам себе: ну конечно же, именно такие гости и должны быть у Морского Змея.
Увидел, проходя мимо столовой, уже поставленный к чаю трехэтажный торт из взбитых сливок (Викино произведение) — опять кивнул: ну конечно, именно таким тортом, как в кино, должен угощать Морской Змей. Потом капитан вошел в кабинет и увидел Вику. Татьяна с раздражением подумала, что чем дальше от Европы, тем сильнее в народе тяга к крупным женщинам, а поскольку Дальний Восток от Европы дальше всего, тяга к крупным женщинам развилась там неимоверная.
Абрикосовую капитан тоже одобрил как знак неразрывной связи писателя Кадышева с читателями.
— А где же сам? — спросил он, выпив штрафную.
Повисла неловкая пауза. Татьяна без церемоний наступила на ногу раскрывшему было рот отцу и сказала:
— Его сейчас нет.
— Он в экспедиции, — добавила Вика.
— Да, в экспедиции, — окрепшим голосом подтвердила Татьяна. — А мы, а мы тут…
— А мы празднуем годовщину свадьбы, — сказала Вика, глядя на Татьяну.
Та обмерла — сороковины пришлись на десятилетие Викиной со Змеем свадьбы.
— Ну, тогда выпьем за плавающих и путешествующих, — предложил капитан, и они дружно чокнулись за плавающих и путешествующих, хотя на поминках и не положено.
— Эх, — крякнул капитан, — рассказать, что просто зашел с улицы и пил у Морского Змея — ведь не поверят.
Вот если бы он мне книжечку надписал…
— Давай я надпишу, — снизошел Сохадзе.
Как и всякий человек, часто мелькающий на телеэкране, он привык к тому, что его все узнают. Но капитан, похоже, редко смотрел телевизор. Он даже обиделся:
— Я хотел его жену попросить. А вы кто такой?
— Если вы раскроете книжечку, — завибрировал голосом уязвленный Сохадзе, — то увидите на титуле буковки СГВ. Это расшифровывается «Сохадзе Георгий Вахтангович», то есть я. Я издатель всех книг о Морском Змее.
— Говенный вы издатель, Сохадзе Георгий Вахтангович, — ляпнул капитан.
У никогда не терявшегося нахала Сохадзе от неожиданности отвалилась челюсть. Татьяна с Викой дружно прыснули, и приободренный капитан продолжал:
— Во-первых, книжки у вас не прошитые, а склеенные — рассыпаются. Во-вторых, у нас их нет. Барыги продают по шестьдесят, по семьдесят, а в Москве я купил на лотке за полтинник, значит, оптовая цена им не больше доллара.
— По семьдесят? — сделал стойку Сохадзе. — Вообще-то я торговлей не занимаюсь, но…
— А у вас там есть знакомые книготорговцы? — перебив его, спросила дальневосточника Татьяна.
— Есть, — сказал тот. — Например, я.
Татьяна схватила его за руку и, пока Сохадзе не опомнился, утащила в спальню.
Увидев штабеля книг, капитан понял все без лишних объяснений. Спросил, сколько экземпляров, почем и можно ли позвонить по междугородному. А позвонив, задал вопрос, показавшийся Татьяне дурацким: «Можно я расплачусь наличными сейчас, а книжки заберу завтра?»
Под мундиром у капитана был набитый деньгами набрюшник. Позабавившись изумлением Татьяны, он сказал, что не жулик и не спекулянт, но и не вполне книготорговец, а служит в системе военторга. В Москву перегоняли для установки каких-то приборов бомбардировщик, и начальство капитана, воспользовавшись таким случаем, послало его на самозаготовку, сюда несколько тонн красной рыбы, отсюда — всякое барахло по заявкам командования.
Отсутствие документов на книги капитана не смутило. Отслюнив Татьяне деньги и взяв с нее расписку, он опять превратился из удачливого купчика в простодушного романтика, поклонника Морского Змея. Эти два состояния у него не смешивались, как масло и вода. Прилип носом к витринке с подводными трофеями Змея:
— Это акулья челюсть? Он акулу сам поймал?!
— Застрелил в Карибском море из подводного ружья, — поддержала имидж писателя Кадышева Татьяна, хотя, когда Змей привез эту челюсть, на ней был ценник сувенирной лавки.
Глядя на капитана со сплющенным о стекло носом, она вдруг подумала, что подвергает его смертельной опасности. Не дай бог, выпьет лишнего и похвастает перед друзьями Морского Змея своим денежным набрюшником. А один из них, один из самых близких — наводчик рэкетиров.
— У меня к вам просьба, — сказала Татьяна, — только поймите меня правильно. С Георгием Вахтанговичем у нас очень сложные отношения…
— ..и я ничего ему не скажу об условиях нашей сделки, — подхватил капитан. — Коммерческая тайна — само собой.
— Этого мало, — твердо сказала Татьяна. — Лучше бы вам уйти прямо сейчас. Вы всем понравились, мы с огромным удовольствием посидим с вами, когда вы прилетите в следующий раз, но сейчас — извините…
Она подошла к капитану и, привстав на цыпочки, чмокнула его в щеку.
— Не обиделись?
— Чуть-чуть осталось… — И военторговский гусар подставил другую щеку.
Проводив его до двери, Татьяна вернулась к друзьям, один из которых был врагом, и с порога сказала:
— Я только что продала дачу.
