— А вы говорите, пожар, — вздохнул Шишкин. Он только что рассказал Татьяне о второй жизни Змея и сидел, мялся. — Можно закурить?

— Конечно. Мне будет приятно.

На глазах у потрясенной Татьяны Шишкин достал такую же, как у Змея, трубочку с коротким прямым черенком и нагреб из пакетика любимого Змеем голландского табака. Пальцы у него тоже были змейские — короткие и сильные. Если и голосом будет подделываться, значит, нарочно, решила Татьяна. Но Шишкин заговорил своим голосом — стертым, похожим на тысячи других:

— Пожар-то сразу видно, а тут вроде бомбы: лежит и тикает, а часы завел покойник, и теперь никто не знает, когда рванет. Тот, кому доверены компроматы, может ни о чем таком не подозревать. Просто получил инструкции на случай смерти Владимира Ивановича: вскрыть конверт или уничтожить конверт, а может, в прокуратуру послать.

Татьяна то верила Шишкину, то не верила. Какие там компроматы — фотокарточки с волосатыми ягодицами Сохадзе? И потом, как Змею удавалось все скрывать даже от нее, даже после смерти…

— Безымянный! — охнула Татьяна.

Шишкин сделал стойку:

— Безымянный — кличка? Откуда вы знаете?

— Я только прошлой ночью начала догадываться.

Даже нет, получила возможность погнаться. Нашла рукопись: «Отход после приема-передачи денег» и все такое прочее. Думала, наброски к роману, но какие-то странные.

Она спохватилась и замолчала. Каким бы ни был при жизни сочинитель Кадышев, а мертвые сраму не имут…

Ой, а вдруг Шишкин начнет ее шантажировать?! Или по бескорыстной подлости разыщет компроматы и отнесет в газету, чтобы похоронить всех: и жертвы Змея, и самого Змея, и ее, наследницу Змея?! Ничего себе будут заголовочки: «Криминальный капитал Кадышева»! «Наследство шантажиста»!

— Нет, — сказал Шишкин.

— Что «нет»?

— То, что вы подумали, — нет. У меня точно так же, как и у вас, нет причин добиваться истины любой ценой.

— Ну да, у Змея же был на вас компромат, — согласилась Татьяна.

— На лицо, которое я представляю, — уточнил Шишкин. — Но у меня есть и личные мотивы. Или скорее политические, хотя какой я политик… Не знаю, насколько это близко вам, но Владимир Иванович наверняка бы меня понял. Вы не заметили, что пресса подустала ругать тоталитарное прошлое? Смешно писать о бриллиантах Гали Брежневой, когда никого не удивишь кражей алюминиевого комбината. Пишут о тайных операциях, о том, как судьбы мира решались в Кремле. Даже когда с неприязнью пишут, за этим видно уважение. Всем очевидно, что тогдашний бардак — просто цветочки по сравнению с нынешним, хотя бы потому, что это был бардак в сверхдержаве. А молодежь того бардака вовсе не помнит, зато хочет жить в сильной стране. Она презирает поколение пенсионеров, которые прогадили страну, а теперь ходят флагами махать. У молодых своя легенда о Великой Империи; им не хватает героев, а Владимир Иванович Кадышев, Морской Змей, — и есть герой Империи, супермен советских времен, которому все давалось: и служба, и слава, и деньги…

Татьяна терпеть не могла, когда мало чего достигшие в жизни люди заводят разговоры о политике. Приподымаются в собственных глазах, а цена таким разговорам — даже не грош, а минус грош, потому что время у тебя отнимают. У нее муж не похороненный, она вторую ночь не спит, а этот Шишкин…

А этот Шишкин вдруг сказал:

— Здесь на самом деле политика высочайшего, стратегического уровня, то бишь идеология, без которой прикладная политика обречена на провал…

Татьяна опустила глаза: мысли читает, подлец!

— ..Вы можете этого не осознавать, потому что смотрели на Кадышева вблизи, — продолжал Шишкин. — Для вас он был капризный старик с геморроем, а народ будет помнить Морского Змея. Не политиков обгадившихся, а человека действия, героя, символ Империи. Так неужели я, полжизни прослужив Империи, стану разрушать этот символ? Нет, пускай Морской Змей остается легендой. Надеюсь, у вас хватит рассудительности здесь подчистить? Уничтожьте все, что может бросить На него тень, не откладывайте, потому что у таких материалов часто вырастают ноги. И начните с рукописи о Безымянном.

— Да, конечно. Хотите, сожжем ее вместе? — Татьяна засыпала сидя и была готова на что угодно, лишь бы Шишкин поскорее отстал.

— Зачем же, я вам доверяю, — проявил тактичность Шишкин. — Надеюсь, что и вы мне доверяете.

— Опять вы за свое! — вскинулась Татьяна. — Сказано вам было: я понятия не имею, где эти документы — Знаю. Вы думаете, почему я все так откровенно рассказал? Я даже знаю день, когда Владимир Иванович перенес эти документы из сейфа в тайник. Вы тогда лежали в госпитале, — сообщил Шишкин.

— Меня это не касается, — на всякий случай заявила Татьяна, хотя прекрасно понимала: касается, и еще как!

Шишкин сипнул трубочкой (ей отчетливо послышалось: «Хи-хи») и полез в карман. На свет появилась ксерокопия бумажки, от руки исписанной цифрами.

— Это забыл здесь тот самый Есаулов — Есаул, попросту говоря, бандитский пахан. Не знаю, насколько вы посвящены в финансовые дела Владимира Ивановича, а вот Есаулу точно известны и официальные, и неофициальные доходы от издания его романов.

Татьяна окончательно проснулась.

— Откуда?!

— Не то, что вы подумали. Не Сохадзе, а его главбух.

Тривиальная история: припугнули женщину, что похитят сына, а в милицию обращаться ей нельзя, она же по уши завязана в обороте черного нала… И вам я бы не советовал обращаться. Скоро Есаул начнет вас шантажировать.

Если вы заявите и, не дай бог, его задержат, он утопит вас вместе с собой. Эти циферки он знает на память. — Шишкин помахал исписанным листком. — Без малого полмиллиона долларов дохода, укрытого от налогов. Дело передадут налоговикам или в УБЭП, наследство ваше арестуют и начнут распылять на атомы, не говоря уже о том, что пресса кинется полоскать имя Кадышева. А ведь вам еще в права вступать, вам деньги нужны. Осознаете вы это или нет, но, чтобы много получить, надо сначала много потратить — Это я понимаю, — вставила Татьяна. — Еще не похоронила, а уже кругом в долгах.

— ..Так что Есаул будет диктовать свои условия, а вам и пожаловаться некому. Как говорится, позиция номер один: партнер сверху. — Шишкин закашлялся. — Простите. Все время с мужиками, отвыкаю от женского общества.

Если он подделывался под Змея, то, надо признать, мастерски. И шуточка про позицию, и даже извинение были в духе сочинителя Кадышева (тот говаривал: «Дичаем без баб-с»).

— Итак, разрешить ситуацию законным путем вы не можете. Незаконным… Первым делом вам приходит мысль о брате.

Опять Шишкин как в воду глядел! Татьяна решила, что надо бы с ним поосторожнее, а сама уже снова покачивалась на волнах шишкинского стертого голоса.

— Не сомневаюсь, что ваш брат с двумя-тремя сослуживцами мокрого места не оставят от Есаула и братвы.

Но потом-то что? Мало подстрелить плохого парня, нужно доказать в суде, что ты не приехал на стрелку, а гулял с автоматом, который нашел случайно и нес сдавать в милицию, что парень был плохой, что угрожал твоей жизни, что все форточки были закрыты и тебе некуда было бежать. Или надо уметь не попадаться. Ни тому, ни другому ваш брат не обучен, поэтому скорее всего сядет. И вы вместе с ним как заказчица. Разрушите его жизнь и свою построить не сумеете! — Шишкин уютно пыхнул трубочкой и этак по-домашнему добавил:

— Нет-нет, Таня, предоставьте нарушать законы тем, кто в них разбирается.

— То есть вам, — с трудом выпуталась из чар шишкинского голоса Татьяна. — А в обмен вы потребуете компроматы.

— Не все, а только на лицо, которое я представляю, — уточнил Шишкин. — А остальные я бы горячо порекомендовал вам уничтожить. Таким наследством тоже надо уметь распорядиться, и обучаются этому не год и не два.

Владимир Иванович, как я сейчас понимаю, был не только профессиональным диверсантом, но и, скажем так, контрразведчиком. И тем не менее под конец жизни на него вышли с двух сторон: я и Есаул. Эти компроматы фактически убили его. Если бы дело не кончилось сердечным приступом, то могло и до пули дойти.

— До вашей?

— Ну что вы! — с укоризной возразил Шишкин. Он даже порозовел, до того ему стало стыдно за Татьяну, которая могла такое о нем подумать. — Владимир Иванович был кадровый, как и я, а между нами всегда действовал неписаный кодекс, что-то вроде «ворон ворону глаз не выклюет». Скажем, в советское время если мы задерживали агентика, какого-нибудь вербанутого цэрэушниками кандидата наук, он, как правило, получал максимальный срок или «вышку». А улыбчивый парень из Лэнгли, который его завербовал и навредил Союзу в десять раз больше, перевербовывался и работал на нас в холе и неге, и точно так же поступало ЦРУ с нашими. Понимаете, о чем я? Мы одной крови, хотя могли состоять в разных командах. Наша подготовка и наши тайны слишком дорого стоили, чтобы пускать нас в расход. Так вот, если бы мой нынешний наниматель спятил с ума и открыто приказал мне ликвидировать Владимира Ивановича, я сменил бы нанимателя, а вашего мужа, может быть, даже предупредил бы!

— Может быть? — переспросила Татьяна.

— Не иронизируйте. Да, может быть, да, сто раз подумал бы, потому что мы были все же противниками. Но меня оправдывает то, что эту игру начал не я.

— Все-все, убедили: мне самой не справиться, вы обещаете защиту, — устало сказала Татьяна. — Только чем я буду расплачиваться, если компроматы не у меня?

— А я подскажу, кто может знать, где они спрятаны.

Из знакомых вам людей это Левашова, Сохадзе и Лебеда.

Вот это компания! Татьяна поймала себя на том, что рот у нее разинут — ворона влетит.

— Все просто, — пояснил Шишкин. — Нам известны передвижения Владимира Ивановича в тот день, когда он прятал документы. С утра он поехал на дачу с Викторией Левашовой, затем деловая встреча с Сохадзе, а весь оставшийся день они оба пили с Лебедой сначала в ресторане, а потом у него в Переделкине.

Все, что следовало за Викой, Татьяна слушала вполуха. Ах, змея! На даче! И это в то время, как она, Татьяна, лежала в госпитале со своей несчастной выскобленной маточкой… Безоружная!

— Ау, Татьяна Петровна! — пробился к ней Шишкин. — Не принимайте близко к сердцу. Это была акция прикрытия, броские отвлекающие действия, маскирующие то незаметное, ради чего все и затевалось. Тактика фокусника: он болтает, машет руками, реквизит блестит — и все для того, чтобы спрятать карту в рукав.

— Ну разумеется, он трахал ее по уважительной причине, — сказала Татьяна. — А вы по уважительной причине загнали его в гроб.

— Не я. Есаул. А я в больницу отвез, дал шанс… — Трубка погасла, но Шишкин продолжал ею посапывать.

Татьяна подумала, что ему тоже нелегко дается этот разговор: нервничает, не замечает… Или продолжает играть в Змея. — Таня, вам хочется отрубить мне голову, как гонцу, который принес дурную весть. Но я, во-первых, чист перед вами, во-вторых, естественно, не собираюсь ничего требовать за то, что не бросил Владимира Ивановича умирать. Сейчас мы начинаем наши отношения с чистого листа. Вы можете помочь мне получить компроматы, я могу вас защитить от Есаула. Либо мы договариваемся, либо расходимся — выбор за вами. Я вас не запугиваю и не вербую, а предлагаю союз.

— Ой, ой, «не запугиваю»! Явились, рассказали жуткую историю про бандитов и — «выбор за вами»: или гони, Таня, компроматы, которых у меня нет, или мы тебя бросим Есаулу на съедение… Откуда я знаю, может, вы все выдумали про Есаула?!

— А то вы не видели, как Владимир Иванович стрелял в Брюхо.

— В руку, — поправила Татьяна, даже удивившись тому, что Шишкин чего-то не знает.

— Слепое ранение двуглавой мышцы правой руки, чинили в Склифосовского, откуда он сразу же и сбежал.

А Брюхо — кличка, — подтвердил свою информированность Шишкин. — Да, Таня, особого выбора у вас нет. Но разве я запугиваю? Я только поставил вас перед фактом: вы нуждаетесь в охране. А дальше уж воля ваша, можете нанять любых других чопов.

— Вы прекрасно знаете, что я сижу без денег! И бросаете меня!

Шишкин смотрел с молчаливой укоризной: мол, сама отказываешься.

— Пока что покушения можете не опасаться: Есаулу вы будете нужны живая. Человек он далеко не примитивный, так что глупостей вроде «вынь да положь, а не то на ленточки порежу» не будет. Скорее всего он предложит вам помощь в получении наследства. Может, и денег даст для начала. — Шишкин сунул трубочку в карман и стал застегивать пуговку под распущенным узлом галстука.

Татьяна поняла, что сейчас чоп уйдет и что она не вынесет второй ночи одиночества. Не под боком — это пока не приходило ей в голову, — но в соседней комнате или хоть в другом конце Москвы ей нужен был мужчина, на которого можно положиться.

— Вы так хвалите Есаула, как будто он вам платит за рекламу, — сказала она, подгоняя Шишкина уйти, хотя сама этого не желала, а просто бабский бес потянул за язык.

Шишкин встал.

— Не хвалю, а предостерегаю. Я еще не все сказал.

Он, а скорее всего его человек, поможет вам получить наследство, вотрется в доверие, а потом вдруг все ваше окажется у него. И тогда вам придет пора нанимать охрану, но будет нечем ей заплатить. — Он продолжал стоять, и Татьяне было неловко смотреть на него снизу вверх; это не могло продолжаться долго.

— Как же мое окажется у Есаула? — глуповато спросила она, чтобы задержать Шишкина.

— Выбирайте, на чем вам больше хотелось бы погореть: брак или одиночество; адвокат, которому вы доверите свои дела, или мошенническая сделка, в которую вы влипните, не доверяя адвокатам; завещание или отсутствие завещания — ведь родственники могут получить все и так, по праву наследования.

— Родственники? Вы хотите сказать…

— Не уверен, что именно родственники, но кто-то из близких вам людей у Есаула в наводчиках. — И Шишкин шагнул к двери.

— Подождите, — вскочила Татьяна, — я же не сказала, что отказываюсь.

— А я не сказал, что ухожу, — ответил Шишкин и снова достал трубочку.