…И БЬЮТСЯ О БОРТ КОРАБЛЯ
Брак — это нечто вроде истории колониальной страны: ее завоевывают, а потом вечно сталкиваются с борьбой за независимость.
МАРИО АЛЬМАЗАН
Татьяна. Ночь и утро 27 ноября
В телефонной будке за углом змеедома она с дрожью набрала номер. Загадала, на сколько гудков Змей подойдет: чем меньше, тем все будет лучше. Он поднял трубку сразу — видно, сидел за письменным столом в кабинете.
— М-да-а? — Татьяна от неожиданности чуть не повесила трубку. — Ну, говорите, кто это?
— Володя, это я…
— Ну и что ты хочешь?
И снова она чуть не повесила трубку.
— Ничего… Как ты живешь?
— Нормально, а что? — Змей обрубал фразы, не оставляя мостиков для продолжения разговора.
— Как себя чувствуешь?
— Нормально. Это все? — железным тоном спросил Змей.
— Нет. Ты не мог бы…
— Ну что, не мямли!
— Я пальто хотела взять, мне холодно! — нашлась Татьяна.
— Ну и забирай! — Он бросил трубку.
Змей жил в центральном, трехэтажном корпусе «немецкой слободы», построенной военнопленными, — с наглухо забитыми черными ходами, недействующими фонтанами во дворе и проломленной тут и там оградой из стальных прутьев. Татьяна вышла из будки и направилась к подъезду, считая шаги: тридцать пять, тридцать шесть…
На каждом правом шаге у нее росла уверенность, что все будет хорошо, а каждый левый эту уверенность вышибал и добавлял страху. Страшно — нет, страшно — нет, левой-правой, шестьдесят, шестьдесят один.., двери открываются, один лестничный пролет, окно, второй…
Дверь квартиры качнулась от сквозняка — приоткрыл для нее? Но у нее ключи. Наверное, ждет, когда заявится домой нагулявшаяся кошка. Или поменял замки, а сейчас открыл все-таки для нее, а не для кошки?
Почему-то не решаясь распахнуть дверь пошире, Татьяна протиснулась в прихожую. Как кошка. Все двери были настежь, и везде горел свет. Змей устраивал иллюминацию, когда оставался один и боялся.
Татьяна тихонько открыла стенной шкаф — ее пальто, куртки и плащи висели в том же порядке, что и прежде. У нее потеплело на сердце — не собрал, и если приводил кого из женского пола, ее одежда была как предупреждение: на многое, подруга, не рассчитывай, хозяйкино место занято.
— Ну, что ты там шебаршишь?
Татьяна молча побрела на голос, за поворотом коридора увидела выплывающие из кабинета клубы табачного дыма, подошла и встала у косяка, не решаясь войти. Змей сидел в кресле под торшером со стаканом в руке. Дымил сигаретами, на столике — початая бутылка виски.
— Ну, и где ты шаталась?
— У себя дома была.
— Да ты на себя посмотри, отощала вся! Это где «дома»?
— В госпитале.
— Все ты врешь! Тебя там не видели!
Татьяну опять прошила теплая волна — беспокоился.
— Да я…
— .! — в рифму выматерился Змей. — Что стоишь?
Пепельницу с кухни принеси!
Обрадованная Татьяна шмыгнула на кухню, мгновенно оценила обстановку на столе консервные банки, неполитые цветы пожелтели, плита залита сбежавшим кофе, Она вытряхнула полную окурков пепельницу, помыла и вытерла ее своим висевшим на крючке фартуком. Полотенца куда-то поде вались, и все, все это было знаком того, что на кухне никто, кроме Змея, не хозяйничал.
В кабинет она почти бежала, но вошла тихонько, поставила пепельницу на столик перед Змеем. Он успел достать из бара бокал и до краев налить виски.
— Выпьешь рюмашку?
— Ой, нет…
— Минет! — снова срифмовал Змей. — Бери, кому говорю!
Татьяна боком подвинулась к Змеевой стороне столика, где стоял бокал, неуверенно протянула руку, взяла…
И почувствовала на талии руку Змея. Сбивая Татьяну с ног, он рванул ее к себе на колени, виски из бокала выплеснулось вверх и обрушилось ей на грудь. Жемчужными брызгами полетели во все стороны пуговички с разорванного блузона, заскакали по ковру. Змей резко затянулся сигаретой, затушил ее в пепельнице. Правой рукой он крепко держал Татьяну за талию, освободившейся от сигареты левой залез под разорванный блузон, потянул застежку лифчика.
— Ты что? — забормотала Татьяна.
— Молчать!
Татьяна сдалась, обвила его руками вокруг шеи, Змей через ноздри выпустил табачный дым — как она любила, «изобразил дракончика» — и начал слизывать с Татьяниной груди золотистые капельки виски. Счастливо смеясь, она прихватила зубами мочку Змеева уха. Кончик ее носа входил в ухо точно по размеру — это была такая же крохотная и важная тайна, как «дракончик». Змей рванул лифчик, крючки разогнулись, царапнули Татьяну по спине, груди выскочили из чашек, и Змей больно впился губами в набухший сосок. Татьяна вскрикнула прямо ему в ухо.
— Ну покричи, покричи еще! — Змеева рука со спины рванулась к поясу, раздирая кнопки джинсов. «Молния» затрещала. А Змей, подсунув руку Татьяне под коленки, встал вместе с ней с кресла.
— Совсем невесомая стала, Дюймовочка, — и подкинул ее к потолку.
Перекинув совершенно истаявшую, повизгивающую Татьяну через плечо, Змей понес ее в ванную. Сейчас — бултых! — еще один семейный номер: «Стенька Разин и княжна». Но в ванне была навалена гора грязного белья.
Не стирал без нее и не мылся! Татьяна благодарно прижалась к небритой Змеевой щеке и поцеловала. Обескураженно крякнув, Стенька Разин потащил свою княжну в спальню.
А вот белье на постели оказалось свежее, накрахмаленное, из прачечной. Это был фирменный знак Змея: он не позволял себе положить женщину на использованное белье. Но когда успел? Когда она позвонила и отмеряла сто тяжелых шагов до квартиры? Или давно ее ждал?
А может, и не ее?
Змей бросил Татьяну на крахмально захрустевшие .простыни и накинулся на нее, как в их первые, «медовые» месяцы. И все у них получилось, как в «медовые» месяцы. А не как в ночь после юбилея.
К ним на постель тяжело вспрыгнула кошка.
— Беременная, — сказал Змей. — Где-то нагуляла.
«Я тоже была беременна», — хотела сказать ему Татьяна, но промолчала.
— А свари-ка мне, лапонька, кофейку!
Татьяна потянулась за халатом и горько отметила по себя, что вот халата ее на месте нет. Схватила Змеев, влезла в рукава и направилась на кухню. Змей поймал ее за полы и потянул на себя. Татьяна поняла, чего он хочет, вывернулась из рукавов и побежала варить кофе голышом.
Она постаралась: кофе по-турецки, как он любил, — пожарила зернышки, долго жужжала кофемолкой, не пожалела три ложки кофе и три кусочка сахара на маленькую турку, и вода ледяная, и на маленький огонек, и ни в коем случае не мешать, пока не начнет подниматься пенка.
Кофе несла на вытянутых руках, боясь опрокинуть себе на голый живот. Клубы табачного дыма из дверей кабинета указывали, что Змей передислоцировался туда из спальни. Татьяна ступила на порог — и задохнулась от смеха, и заскакала, согнувшись и отдергивая босые ноги, чтобы не обжечь заплескавшимся из чашек кофе.
Змей восседал в кресле при полном параде, вылитый Штирлиц: в форменной черной фуражке и черном мундире с орденами. Но это верхняя змееполовина. На нижней никакой одежды не наблюдалось. Увидев Татьяну, он приглашающе распахнул полы кителя, а там… Вот это сюрприз для молодой жены! Морская душа рвалась навстречу любимой, и боевой пловец засемафорил ей своим орудием, как сигнальным флажком. Не прикладая рук:
«Sos», «Sos», «Sos»! И сестра милосердия, поставив поднос с кофе на пол, кинулась на помощь, запрыгнула ему на колени, по-гимнастически на лету раздвинув ноги.
Змей распахнул мундир ей навстречу. Устроившись по месту назначения, Татьяна закинула ноги на подлокотники кресла, обняла Змея, засунув руки под мундир и прижалась щекой к шерстяной груди морского волка.
Хлоп! — Змей нахлобучил ей сползающую на глаза фуражку, промочил горло виски, откашлялся и запел своим шаляпинским басом:
— А волны и стонут, и плачут!
Он держал Татьяну за талию и раскачивал в такт мелодии, боевая подруга ловко ему помогала, быстро попала в ритм и подхватила вместе с каперангом:
— ..и бьются о борт корабля-а!
* * *
Зазвонил телефон. На АОНе высветился Викин номер, следы которого еще не до конца смылись с Татьяниной ладони.
— Это Вика. — Она пристально посмотрела на Змея. — Возьмешь?
Змей отвел глаза.
— Нет, — глухо ответил он.
* * *
Утром Змей принес ей кофе в постель.
Татьяне, которая только неделю назад выклянчила ставку к своей половинке, просто невозможно было не поехать в госпиталь. Теперь все придется поворачивать назад: объясняться с Барсуковым (можно представить себе, что он скажет: «Вы будете ругаться-мириться, а я — держи для тебя ставку?!»), доложиться Антонине, чтобы поломала график. После сумасшедшей ночи со Змеем она как-то странно потекла и хотела показаться Вершинину.
Змей не хотел ее отпускать.
— Я желаю, чтобы моя жена была со мной! — командовал он в своей обычной манере: "я", «моя», «желаю»…
— Володенька, я быстро вернусь.
Змей схватил валявшиеся на ковре Татьянины трусики и нацепил себе на голову, как панамку. Из прорезей для ног вытащил уши — «показал ослика». Татьяна потянула его на себя, повалила и кинулась целовать эти любимые, большие, с седыми волосками уши. Замечательные уши, как у Будды или древних индейцев майя.
— Змеюшко, Змеюшко, а зачем тебе такие большие уши?
— Чтобы лучше обо всех вас слышать, дитя мое, — хриплым «волчьим» голосом ответил Змей. Это была старая дразнилка, известная и племяннику Игорю, и Наташке, и, наверное. Вике.
— Володя, мне надо, надо. Ты же не хочешь, чтобы мы испортили отношения с Барсуком?!
Змей снял с головы трусики и торжественно разорвал пополам.
— Да черт с ним, с Барсуком. Не пойдешь, и все!
Увольняйся из своего госпиталя!
У Татьяны сладко запрыгало сердце.
— Я только туда и обратно.
Она достала из белого спального гардероба новые трусики. Новая жизнь, и все будет новое.
В окно постукивала промерзшая ветка. Пуржило сильно, даже во дворе, и валил мелкий, как песок, молодой снег. Татьяна полезла в гардероб за новыми зимними сапогами.
— Ну вот, трусы новые. — Змей из кровати наблюдал, как она одевается. — И сапоги новые. На какие колядки собралась?
— Так холодно же, Володенька, ты посмотри, что на улице делается. И вообще, все уже ходят в зимнем.
— Не оправдывайся, ходят там все. Зачем тебе сапоги?
Ты же в джинсах, будешь как военбаба — брюки в сапоги.
И когда я приучу тебя, лахудру, стиль держать! Оденься по-человечески — чулочки, платьице.
— Ты так хочешь? — Счастливая Змеевой заботой, Татьяна полезла в гардероб: все какой хочет, мой господин.
Чулочки-лайкра, темно-коричневые с кружевной резинкой, Татьяна натягивала перед Змеем, как в рекламе Клаудиа Шиффер, — нежно и медленно.
Змей наблюдал, одобрительно кивая. И вдруг откинул одеяло и продемонстрировал мужскую реакцию на ее действия. И приглашающе помахал, виртуоз: иди ко мне!
О господи, так она всюду опоздает! Да и после вчерашнего внутренности ныли, просили отдыха.
— Вечером, вечером, все, что захочешь, мой господин. Жди меня! — выдохнула счастливая Татьяна.
Теперь платье. Достала серое, из ангорки.
— Цвет сиротский, — квалифицировал Змей.
Тогда… Боже мой, что же ему понравится? Татьяна перебирала платья, как будто держала экзамен на соответствие. Тогда бежевый костюмчик «Шанель». Достала, Змей молча кивнул. Но как к нему черные сапоги?
— У тебя же есть коричневые ботиночки, — отвечая на не заданный вслух вопрос, подсказал Змей. Все помнит, да как же, вместе ведь покупали, он выбирал. Татьяна достала новые, на натуральном меху коричневые ботиночки с опушкой.
— Гимназистки румяные, от мороза чуть пьяные, грациозно сбивают рыхлый снеге каблучка! — Напевая своим чудесным басом, Змей поднялся, совершенно голый, вышел в коридор, принес из прихожей связку ключей, отпер свою половину гардероба, где у него были мундиры. Может, будет одеваться, на машине отвезет? — размечталась Татьяна. А Змей подошел к ней — и:
— Тогда уж и шубу новую надевай.
Татьяну накрыло что-то невесомое и мягкое. Посмотрела себе на плечо — сверкающие коричневые иголочки.
У нее захватило дыхание. Змей поставил ее перед трюмо.
Норка, та самая цельная норка, которую она просила у него на свое тридцатилетие и уже примеряла. Но тогда он пожадничал, а ее день рождения провели врозь.
Татьяна залилась слезами и бросилась ему на шею.
Как бы нехотя приняв ее благодарные поцелуи, Змей отстранился, достал из бумажника пятисотку.
— Вот тебе на хозяйство, — добавил сотню, — и на такси. Тяжелого не таскай, побереги себя. И возвращайся поскорее!
Спускаясь по лестнице, Татьяна по-королевски придерживала длинные полы уже своей, но еще не совсем привычной шубы. Вышла во двор — еще одна маленькая, но приятность: Змей стоял у окна кабинета и махал ей рукой. У Татьяны защекотало в носу от умиления.
