Глава 40

Быстрицкий его уже ждал. Он расстелил перед собой на столе плотный лист бумаги и вычерчивал на нем некую схему, состоящую из кружков и стрелок. В центре этого полотна он поместил круг, начертав там крупными буквами: Воронов Кирилл Анатольевич. От этой надписи в разные стороны расходились векторы к фамилиям Чикина, Николаева, Ревенко, Галушко.

— Резвишься, дитя? Марининой начитался? — спросил Клюквин, окинув взглядом это «произведение». — Лучше бы делом занимался.

— Зря вы так, Александр Владимирович. Может, конечно, и ерунда, но помогает сосредоточиться.

— И какие выводы?

— Да сами посмотрите, — Быстрицкий склонился над чертежом. — У всех фигур общий знаменатель. Кирилл Воронов. Ведь он со всеми знаком.

— Поразительная догадка. А что еще интереснее, все наши фигуранты тоже друг с другом знакомы.

— Напрасно смеетесь. И вы, между прочим, в точку попали. Пальчики, которые Якушкин снял в банке с компьютера Воронова, везде у Николаевой присутствуют — и у бабки на Новослободской, и в Беляеве. А вот у Чикиной — ни одного.

— Вот, значит, как. Это что же, выходит, Воронов у Николаевой отсиживался? Интересно, до самого убийства или… Слушай, Серега, как бы образец голоса Воронова раздобыть? Соседям дать послушать. Ведь накануне Николаева ссорилась с каким-то мужчиной. Не исключено, что это был наш Кирилл Анатольевич.

— Ну, я не знаю… Может, у Любови Николаевны записи есть какие?..

— Постараюсь выяснить… А у Никиной, стало быть, ничего?

— Абсолютно. Все облазили. Нету. Соседям и матери фото предъявили, но его никто не опознал.

— Так, ладно. Есть что-нибудь еще?

— Да. Я тут кое-что раскопал.

— Рассказывай. Я только кофейку замастырю.

Клюквин достал из ящика стола свою бульонную кружку, налил в нее из пластмассовой бутылки отстоявшуюся воду и врубил кипятильник.

— Так вот, — продолжал Быстрицкий. — Интересный фактик всплыл. Два года назад у нашего Галушко на Шереметьевской таможне произошел инциндент.

— Инцидент, — машинально поправил Клюквин.

— Короче, неприятность у него вышла…

Зазвонил внутренний телефон. Сережа поднял трубку:

— Быстрицкий. Да… Кто?.. Пропустите, пожалуйста.

Сережа удивленно взглянул на Клюквина и, почесав в затылке, озадаченно произнес:

— К нам идет господин Былицкий.

— Кто-кто? — не понял Клюквин.

— Антон Никитич Былицкий собственной персоной.

— Это ревенковский артист, что ли?

— Он самый. И с ним за компанию Игорь Матвеевич Мокеенко. Звезды изволили пожаловать.

— Вот и славно, а то у нас в деле что-то маловато знаменитостей.

Вода закипела, Клюквин выдернул из розетки кипятильник и насыпал в кружку кофе.

Раздался короткий стук, дверь приоткрылась, и в нее просунулась нечесаная голова:

— Можно?

— Заходите, коль пришли, — пригласил Клюквин.

Мокеенко неуклюже протиснулся в кабинет, за ним осторожно вошел Былицкий. Оба замерли на пороге, не зная, с чего начать. Мокеенко сопел и мял в руках синюю бейсболку, Былицкий озирался по сторонам, прижимаясь спиной к двери, готовый смыться в любой момент.

— Ну, что же вы, господа артисты? Присаживайтесь, давайте разговаривать. — Клюквин ободряюще взглянул на эту странную парочку и указал на стулья.

Мокеенко решительно прошагал к столу, сел на стул, вольготно развалился, достал из-за уха сигарету и без спроса закурил. Былицкий нехотя подтянулся за ним, но не присел, а остановился рядом с другом.

— Мы по поводу Воронова. Живой он, гад. Вот этот… — Мокеенко мотнул головой в сторону Былицкого, — видел его три дня назад на «Калине».

Клюквин с Быстрицким переглянулись, и Сережа осторожно спросил:

— Вы имеете в виду Кирилла Воронова, мужа вашей руководительницы?

— Его, собаку.

— Продолжайте, пожалуйста. — Сережа подвинул Мокеенко пепельницу. — Это очень важно. Значит, вы, Антон Никитич, три дня назад видели Кирилла Воронова? Уточните, когда именно и при каких обстоятельствах.

Былицкий взмок. Он достал носовой платок и, утирая со лба капли пота, спросил:

— Извините, можно я присяду?

— Разумеется, я вам сразу предложил это сделать, — ответил Клюквин.

Былицкий опустился на свободный стул. Сережа протянул ему стакан воды. Былицкий поднес его к губам, но руки запрыгали, и вода расплескалась. Былицкий передал стакан приятелю, и Мокеенко залпом осушил его.

— Антон Никитич, вы чего-то боитесь? Или кого-то? — спросил Клюквин.

— Да он просто с бодуна. Еле притащил его…

— Заткнись! — истерично взвизгнул Былицкий. — Пусть он уйдет! Уберите его отсюда!

— Да пошел ты… — Мокеенко поднялся и направился к двери.

— Спасибо, Игорь Матвеевич. Мы вас позовем. Вы пока не уходите. — Сережа вывел его в коридор.

Былицкий, скрепив длинные руки замком под коленками, молча раскачивался на стуле. В кабинете воцарилась тишина.

— Итак… — начал Клюквин.

— Да боюсь я его, боюсь! Наверняка это Кирилл девок грохнул. А я его засветил. Он же узнал меня!

— Откуда такие дикие предположения? — спросил Быстрицкий.

— Дикие?! — вскочил Былицкий. — Да все только об этом и говорят! Лизка с Ольгой его любовницами были. Лизку пришили, и Воронов сразу исчез. Кто тогда, если не он?

— И все-таки, Антон Никитич, расскажите о вашей встрече, — попросил Клюквин.

— А?.. Что?..

Былицкий потянулся к стакану, Сережа предусмотрительно плеснул воды до половины, но Былицкий этого не заметил.

— Я на почтамт шел, на Калининском. Вот черт, как он теперь называется?

— Мы поняли, продолжайте.

— Ну да… Сегодня какое число?

— Седьмое августа, — ответил Быстрицкий.

— Во, как раз третьего числа дело было. Я хотел отцу перевод отправить, в Ревду, это под Свердловском. То есть под Екатеринбургом. Болеет он у меня, инфарктник. Рекламу озвучил, думаю, мадам, ну в смысле Любовь Николавна, ей теперь не до меня, авось прохиляет. Дали сто баксов, ну и решил полтинник отцу отправить. Болеет он, уже второй инфаркт…

— Сочувствую. И что потом? — спросил Клюквин.

— Ну, подхожу к дверям, люди какие-то выходят, пропускаю их. И вдруг прямо на меня, буквально нос к носу, Воронов выпиливает. Мне бы, дураку, не заметить, а я раззявился, дескать «здрасьте вам».

— Так и сказали?

— Какое там! Он шарахнулся от меня, как от чумы, на улицу выскочил и умчался.

— А в каком направлении, не заметили?

— В переход, на другую сторону.

— Антон, подходим к самому главному. Вы уверены, что это был именно Воронов? Судя по вашим словам, вы видели его мельком…

— Да он это, он! Вы бы видели, как его рожу перекосило, когда он меня узнал! И зачем незнакомому человеку срываться как ошпаренному?

— Допустим. А что-нибудь еще необычное успели заметить? Может, его ждал кто-то?

— Да вроде нет… Вот только выглядел он странно. Понимаете, он всегда такой холеный, отутюженный, что ли… Морда лоснится, волосы блестят. Под Мэла Гибсона косит. А тут вдруг — башка сальная, щетиной зарос, как будто бороду отпускает, рожа помятая. Но точно он, голову даю на отсечение.

— Ну что ж, если это все, то спасибо вам большое. Вы очень помогли.

— Да чего там… Скажите, это все-таки Кирилл девчонок-то того?..

— Не будем опережать события.

Быстрицкий кликнул Мокеенко, подписал пропуска, и молодые люди удалились, клятвенно пообещав сразу сообщить, если что узнают.

— Ну, что скажешь, друг мой юный? — озабоченно потирая затылок, спросил Клюквин.

— А то, Александр Владимирович, что я был прав, — победно улыбнулся Быстрицкий и ткнул пальцем в свою схему. — Как видите, все замыкается на Воронове. Надо его в розыск объявлять.

— Объявляй.

Клюквин устало вздохнул, прошелся по кабинету, взял свою знаменитую кружку и сделал глоток напрочь остывшего кофе.

— Так на чем мы с тобой остановились?

— На Галушко.

— Валяй.

— Итак. В 97-м году он переправлял партию пушнины в Милан. Было у него два контейнера с песцами, а в третьем — овчина. Так, по крайней мере, в сопроводиловке было указано. А когда вскрыли, оказалось, что в двух действительно песцы, а в третьем вместо овчины — соболя. А это не только громадный штраф, но и уголовная ответственность. Сечете?

— Не дурак, понял. И сколько господин Галушко огреб?

— Да в том-то все и дело, что нисколько. И знаете, кто ему тогда выкрутиться помог?

— Ну, кто?

— А угадайте, — лукаво прищурился Сережа.

— Не томи, кормилец, — Клюквин выразительно взглянул на часы.

— Ладно уж, пощажу. Его доброхотом оказался не кто иной, как Вадим Андреевич…

— Неужели Галдин? — догадался Клюквин.

— Я всегда верил в проницательность работников прокуратуры, но вы, Александр Владимирович, превзошли все мои ожидания.

— Ты, дитя, завязывай хохмить. Это довольно серьезный факт. Доказательства есть?

— Ну, откуда… Это я по своим каналам надыбал, неофициально, так сказать. Все концы спрятаны. Подставной контейнер даже не арестовали, словно бы его и не было, а соболей на благотворительный аукцион отправили. И все они оказались на складе в бутике Валерии Васильевны Галдиной, но в продажу не поступали. А через два месяца эти же соболя благополучно улетели в Милан, в ее головную фирму. Вот такая история.

— Значит, доказательств нет, а свидетелям хорошо заплатили. Видел я этого Галушко — вякнуть против него себе дороже. Пока примем эту зацепочку как предлагаемые обстоятельства. Так, кажется, говаривал старик Станиславский?

— Про это я не в курсе, а вот что не верил он никому, это факт. Наш человек.

— Так ты стрелочку-то нарисуй, от Галдиных к Галушко.

— Да я и сам думаю. — Сережа взялся за фломастер. — Кстати, как там Любовь Николаевна? Вы видели ее?

— Пока нет. Жду звонка из больницы. Как только придет в себя, так сразу.

— А что врачи говорят? Как она?

— Ничего, как ни странно. Сотрясение и ушибы, даже переломов нет. Говорят, феноменальная удача. А вот с Колей дела обстоят неважно.

— С Колей? Так он нашелся?

— Представь себе. Вместе с матерью в больнице сейчас.

— Так, может, он, на фиг, и не пропадал?

— Вот это и собираюсь выяснить сегодня. На фиг.

В двух словах он поведал о своем посещении больницы. Выслушав его рассказ, Быстрицкий слегка присвистнул:

— Ну и дела! Парень явно не на курорте отдыхал. Завирала маманя про дачу. Скорее всего держали его где-то, а мать шантажировали. А как он дома-то оказался? Выходит, выкупила она его или как-то иначе договорились?

— Попытаюсь вечером его разговорить.

— А знаете что, свяжусь-ка я с ГИБДД. Уж не подстроили ли ей эту аварию, а?

— Светлая у тебя башка. Займись этим прямо сейчас.

— Будет сделано. Да, кстати, Александр Владимирович, чуть не забыл. Я навел справочки кое-какие. Позвонил Катьке в агентство, так выяснилось, что одновременно с Колей Ревенко и Вороновым пропал еще один человек.

— Начинается… Час от часу не легче. Кто такой?

— Личный водитель Ревенко. Виктор Антонович Филимонов. Во как!

Клюквин засунул руки в карманы брюк и тяжелой поступью прошелся по кабинету, поскрипывая рассохшимися паркетными половицами. Затем приблизился к Быстрицкому, прихватил его за шкирку и ласково спросил:

— Сынок! А ты ничего не путаешь? Водитель Ревенко — Игорь Валерьянович Бельчиков. Я с ним давеча имел беседу в агентстве. При тебе, между прочим. Цел он и невредим.

Сережа затрепыхался, пытаясь освободиться, но Клюквин держал его, пока не треснул воротничок рубашки. На счастье Быстрицкого, раздался телефонный звонок, Клюквин отпустил напарника и снял трубку:

— Клюквин… Да, Павел Егорович… Когда?.. Отлично, выезжаю. Спасибо.

Несмотря на испорченную сорочку, Быстрицкий радостно улыбался, словно бы ничего и не было:

— Так вот. Филимонова видели в агентстве последний раз семнадцатого июля. Сечете? Как раз когда исчез Воронов. А с восемнадцатого Ревенко уже стал возить Бельчиков. Он раньше был дежурным водилой. То есть Филимонов тоже исчез. А жена его резко заболела. Катька ей продукты привезла, сумки под дверью оставила, но в квартиру не заходила, Ревенко запретила.

— Ага… — собравшийся было уходить Клюквин опустился на стул. — И ты, мерзавец, такой козырь в рукаве держишь, чертежи малюешь и мне под нос суешь?

— Я же не специально.

— Тебе машину пригнали?

— А как же! Под окнами стоит. Вы разве не заметили?

— Давай ключи!

Быстрицкий нехотя потянулся к барсетке, достал ключи и положил их на стол.

— Значит, так, — Клюквин сгреб ключи. — Я в больницу. Любовь Николаевна пришла в себя, заодно навещу Колю. А ты дуй к Катьке. Вытряси из нее все об этих Филимоновых. В шесть встречаемся здесь.

— А как же я без машины?

— Ничего, на метро прокатишься. Здесь близко. Но сначала позвони в ГИБДД.

— Да, сэр. Вы только заправьтесь.

— Деньги давай.

— Это последние. — Быстрицкий полез в карман брюк и протянул Клюквину стольник.

Клюквин взял деньги и вышел, а обескураженный Быстрицкий вытряс оставшуюся мелочь, прикидывая, хватит ли ему на сигареты и на метро. Он наскреб двадцать два рубля, позвонил Кате и сговорился с ней о встрече в «Атлантиде».

Но сначала он снял телефонную трубку и приступил к выполнению первого задания.

Уже через пять минут он знал, что водитель фуры — некто Деревянко Алексей Демидович, гнал ее из Петербурга, спеша доставить в срок финские йогурты и сыры. Он уже трое суток был за баранкой, так как его напарник простыл и валялся в кабине с температурой. Стоя в бесконечных пробках в потоке возвращавшихся в Москву дачников, Деревянко элементарно уснул за рулем и в последний момент не справился с управлением на скользкой и мокрой от дождя дороге. Ни о какой преднамеренной аварии не могло быть и речи. Как там оказалась Любовь Николаевна, еще днем ехавшая в совершенно противоположном направлении, оставалось загадкой. Вся надежда была только на Клюквина. Он обязан был разговорить ее любой ценой.

«А иначе — шандец», — подумал Быстрицкий и поехал к смешливой красавице Катьке.