Глава 34
Август выдался прохладным. Июльская жара спала, солнце выглядывало нечасто, в Москве зарядили дожди.
Вихрович, Мокеенко, Былицкий и Богачева расстались с пляжем в Серебряном Бору, и, так как сезон в Союзе кинематографистов закончился и бар с рестораном закрылись, они перекочевали в пивной подвальчик напротив любимого Дома кино.
Они встречались почти каждый вечер, надувались пивом и строили планы на будущее, которое в данный период представлялось весьма туманным.
После похорон Лизы и Ольги жизнь в агентстве замерла. То есть сотрудники, конечно, были на месте, «Поколение XXI» по-прежнему работало как часы, хотя там значительно уменьшился поток желающих. Все ходили с унылыми лицами, без конца курили и сплетничали по углам.
Несколько раз наведывались следователи, но никого из этой компашки почему-то не вызывали.
И вот теперь все четверо сидели за деревянным столом в пустой, уютной пивнушке, потягивали холодное пиво и мрачно курили, выпуская дым в открытое окно. На улице хлестал ливень, прибивая дневную пыль. Тяжелые капли падали на подоконник и, разбрызгиваясь маленькими фонтанчиками, стекали сидящему у окна Мокеенко прямо за воротник.
— Да, мужики, на дворе лето, а мы в говне. — Мокеенко собрал опустевшие кружки и направился к стойке.
Радоваться действительно было нечему. Мало того, что все они пребывали в миноре после страшной гибели своих подруг, так еще и личная ситуация троих из них обострилась до предела.
Так как Ревенко до сих пор «болела» и не появилась даже на похоронах, а только давала какие-то мифические указания по телефону, и то с Катькиных слов, а этого ужа Петрова было практически невозможно отловить, то их судьбой никто не занимался.
Новые контракты так и не были подписаны, а без согласования с мамой Любой предварительные договоренности не имели никакой силы.
Таким образом, у Вихровича и Мокеенко могли пролететь две картины. Во всяком случае, студийные ассистентки уже подыскивали им замену. На Богачеву же вообще не было планов на ближайшее время, ей предстояло болтаться без работы минимум до октября. Деньги таяли с каждым днем, на пороге маячили голод и нищета, пиры во время чумы становились все скромнее. А они не имели права даже подхалтурить на стороне. Этот вариант каждый из них уже испробовал года три назад, расхлебывали до сих пор.
В лучшем положении находился только Былицкий. Он намеревался вскорости жениться на буфетчице из Театра Пушкина, продать свою комнату в коммуналке и выплатить долг Ревенко. В сентябре он собирался поступать на Высшие режиссерские курсы и, завязав с актерством, навсегда распрощаться с «Атлантидой».
— А все-таки я не понимаю, почему это случилось. Хоть режьте меня! — тряхнула кудрями Богачева.
— Сплюнь, дура! — оборвал ее Былицкий. — У нас теперь зарезать — как не фиг делать.
— Ой… — осеклась Богачева, — я как-то не подумала…
— Это потому, что тебе нечем, — вставил словцо Вихрович.
Подвалил Мокеенко и брякнул полные кружки на стол, расплескав белоснежную пену.
— Я тут чего подумал-то, мужики, — Мокеенко тяжело опустился на дубовую скамью. — Три дня назад у Ольги с Лизкой девятины были. Помянуть надо.
— Так ведь поминали уже… — заикнулась было Богачева.
— Еще надо.
Мокеенко потянулся к подоконнику и вытащил из-за шторы мокрую бутылку «Гжелки». Он отвинтил пробку и добавил водки в кружки. Выпили молча. Все слова были уже сказаны на похоронах и поминках.
— А ведь она права, — через какое-то время заговорил Вихрович. — Я вот тоже не понимаю, кому понадобилось девчонок убивать. И, главное, за что? Ну кому они нужны-то?
— А может, это их Ревенко того… — предположил Былицкий.
— Ты что, дурак? Они же ей золотые яйца несли. Какой смысл? — возразил Вихрович.
— А может, из ревности, — гнул свое Былицкий. — У них же роман был с Вороновым.
— Брехня, — отрезал Мокеенко и закурил вонючую «беломорину».
Богачева скривилась и замахала на него руками:
— Да не было у него никаких романов. С Лизкой переспал пару раз по пьяни, и то сто лет назад. А Николаева вообще не в его вкусе. Сама, поди, и распускала эти слухи. Она-то к нему липла будь здоров. Вранье все это. Кирилл не такой.
— Такой, не такой! Тебе-то откуда знать? — напирал Былицкий. — Вот ты к нему липнешь, это факт. Да только он от тебя рожу воротит.
— А между прочим… а между прочим, — захлопала глазами Богачева, но крыть ей было нечем. — Ну, воротит… Но только про романы все вранье.
— Ничего не вранье. Я сам видел, как однажды Лизка ему по роже съездила! — Былицкий стоял на своем.
— Хорошенький роман! — криво ухмыльнулся Вихрович.
— Во-первых, он ее у «Мосфильма» ждал.
— Может, не ее? — спросила Богачева.
— Ее. Она к нему в машину села, он ей что-то сказал, Лизка и врезала ему.
— Ну, тогда роман, — согласился Вихрович.
Богачева слушала, открыв рот. Она отставила кружку с пивом и поглощала горстями соленые орешки, стараясь не пропустить ни слова.
— А с Ольгой они взасос целовались. Причем совсем недавно. Где-то в июне, кажется, — продолжал Былицкий. — Я случайно их застукал в киноцентре, в баре. Даже не стеснялись, обжимались в открытую.
— Врешь, — не поверила Богачева.
— Умеешь ты оказаться в нужное время в нужном месте. Трепло. — Мокеенко явно не нравилось, в каком русле потекла беседа.
Он грохнул кружкой об стол, наклонился к Былицкому и сквозь зубы процедил:
— Ты, свидетель хренов! Если это правда, иди к следователю и все расскажи. Или нечего языком мести. Девки погибли, а ты их память паскудишь.
Былицкий побледнел:
— Но я же правду говорю.
— Повторяю для тупых — тогда иди к следователю.
— Ты думаешь, это он?.. — испуганно спросил Былицкий.
Стало тихо. Богачева замерла с набитым ртом, мужики молча курили.
— Ребята, — вдруг подал голос ошарашенный Вихрович, — а где сам-то Воронов? Кто-нибудь знает? Он нашелся?
— А разве нет? Конечно, нашелся, — сказал Былицкий и посмотрел на Мокеенко.
Тот вперился в него налившимися от злости глазами.
— Похоже, меня сейчас будут бить. Но, ей-богу, я не вру!
Былицкий на всякий случай отодвинулся подальше и спрятался за Богачеву.
— Нет, ну правда! Я его вчера видел. Ну, что, я виноват, что ли? Прямо смешно даже, ей-богу!
— Бога вспомнил, да? Сплетничаешь, хуже бабы, — Мокеенко послал в окно длинный плевок.
— Да ладно тебе бычиться-то, отцепись, пусть рассказывает, — вступился за друга Вихрович, оттерев Мокеенко плечом.
— А чего рассказывать-то? Пошел я вчера на «Калину» на почтамт, перевод отцу отправить. Ну и нос к носу с ним — я вхожу, а он выходит. Правда, замызганный какой-то, башка сальная, морда небритая. И все.
— Это не он, — сделал вывод Мокеенко. — Воронов — хлыщ умытый, обознался ты.
— Да говорю же, он. Увидел меня, его аж перекосило. И сразу ноги сделал.
— А с чего ему бежать? — спросил Вихрович.
— Во-во. То-то и оно. Если уверен, что именно его видел, дуй завтра к следователю.
Мокеенко полез в задний карман и достал смятые купюры. Былицкий добавил. Мокеенко пересчитал деньги и выразительно взглянул на Вихровича:
— Не хватает.
— Ах да, я сейчас… — Вихрович засуетился, полез в сумку, запутался в «молниях», наконец извлек изящное кожаное портмоне.
— Давай сюда, — заграбастал кошелек Мокеенко.
Он достал оттуда сторублевку, засунул взамен три десятки, взял кружки и пошел к бармену.
— Ну, вы, братцы мои, надымили! Аж глаза слезятся! Пойду-ка я пописаю да на улицу выйду, продышусь пару минут. — Богачева одернула юбку и направилась к выходу.
— Я с тобой! — увязался Вихрович, и парочка скрылась за бамбуковым занавесом.
— He-а… Не пойду я ни к какому следователю, — упрямо талдычил Былицкий.
Он уже выпил свое пиво и пристроился к кружке Богачевой.
Ее все не было. Вихрович давно вернулся из сортира и перешел на водку. Он порядком окосел и в разговоре не участвовал. Его пересадили к окну. Он положил хмельную головушку на подоконник и пытался поймать ртом капли дождя.
— Ну сам подумай, на хрен мне в это лезть? Не-а, не пойду.
— Да что же ты за козел такой? — Мокеенко стучал по его лбу согнутым пальцем. — Тебе Лизку разве не жалко?
— Лизку?.. Лизку жалко. Я ее любил. Она как раз перед смертью мне штуку одолжила.
— Баксов?
— Да нет, каких баксов. Рублей. Но к следователю не пойду.
— Нет, ты все-таки козел. Ты ж ей должен остался! Не вернешь долг — она тебя за собой утянет.
— Да пошел ты! Как я ей верну-то? Охренел? Вот комнату продам, бабки появятся, я матери ее передам. А к следователю не пойду.
— Я тебе вот что скажу…
Мокеенко плеснул остатки водки в кружки, друзья выпили. Мокеенко оторвал кусок воблы и засунул его Былицкому в рот.
— Долг твой, козел, перед Лизкой — не деньги вернуть, они теперь ей без надобности. Понимаешь, душа ее там мается. Убийцу надо найти. А ты много чего знаешь. Если ты не пойдешь к следователю, я пойду. Тебя все равно вызовут. Только Лизка тебе уже не простит. Утянет она тебя и спросит…
— Да что ты заладил: «утянет-утянет». Ладно, пойду я. Завтра же и пойду. Ты лучше скажи, куда баба наша подевалась?
— Да хрен с ней. Пописает — придет.
— Да за это время уже и покакать можно.
— Золотая ты моя голова, — Мокеенко обхватил Былицкого за шею, — люблю тебя, дружище…
А «баба» в это время, злая и мокрая, торчала в таксофоне и нервно набирала один и тот же номер. Ответом ей был безразличный механический голос. Она тихо материлась, без конца поглядывая на часы. И только когда она вслух произнесла смачное английское ругательство, жетон провалился. На том конце подняли трубку.
Когда она вернулась, на столе дымились четыре порции шашлыка.
Вихрович посапывал в углу, его сильно похудевшее портмоне валялось в пивной луже, а Былицкий с Мокеенко сидели в обнимку и, упершись друг в друга лбами, вели задушевную беседу.
Богачева остановилась перед ними, но они ее не замечали.
— …и прикинь, накроют тогда всю эту шарагу. Всех их, сволочей, пересажают. Это ж какое доброе дело сделаем! Катька говорит, следователь этот — умнейший мужик. Ты не дрейфь, хочешь, я с тобой пойду? — впаривал Мокеенко.
— А пошли прямо сейчас, а? — Полный решимости Былицкий даже приподнялся со скамьи, но Богачева шлепнула его по плечу, и тот упал на место.
— И куда это вы собрались, братцы мои голубчики?
— А в органы, которые следует! — расплылся Былицкий.
Увидев наконец подругу, Былицкий страшно обрадовался. Он схватил ее за руку и усадил к себе на колени:
— Ах ты, винтовка моя меткая, сабля моя вострая! Мы уже соскучились! Хорошо ли пописала?
— Ой, ой, гляньте-ка, люди добрые, как пьяные морды в органы собрались! — хохотала Богачева. — Да у вас уже не рожи, а одни сплошные органы!
— У кого органы? — вдруг проснулся Вихрович.
Ему сунули под нос шашлык, и вся компания дружно впилась зубами в сочные куски мяса.
Около одиннадцати вечера все благополучно разошлись по домам, сговорившись встретиться завтра здесь же в шесть часов.
Как обычно, Богачева с Былицким ушли в сторону «Белорусской», Мокеенко поперся к Красной Пресне, а Вихрович поймал тачку, не подозревая, что у него остались только железные деньги.
