Глава 6
ОТ НЕКОТОРЫХ ПРИГЛАШЕНИЙ НЕ ОТКАЗЫВАЮТСЯ
Губин чувствовал себя так, будто почва под ним колебалась и уходила из-под ног. Отвратительное ощущение неустойчивости и невозможности ни на что решиться.
Он не знал, как поступить с Булыгиным. Его то одолевала жажда боя и решимость вести борьбу не на жизнь, а на смерть, до конца. И взыгрывало самолюбие — да кто он такой, этот Булыгин, лимитчик, вдоволь нализавшийся задниц комсомольских бонз для того, чтобы остаться в Москве! Я не могу допустить, чтобы эта сволочь меня шантажировала! То овладевала апатия — мол, ничего не попишешь, пусть подавится Мишка, все равно чужой бизнес ему ни счастья, ни денег не принесет. Не проживу я, что ли, без его фирмы? Полжизни прожил простым нищим инженером — и что, разве не было тогда счастья? Именно тогда оно и было. Тогда, когда им всем особенно нечего было делить. Была рядом Кира, был любимый сын, живущий теперь в Лондоне… Зачем ему этот Лондон? Этот туманный Альбион, мать его так? Лучше бы его вообще на земле не существовало, этого Лондона! Как в советское время — никто наверняка не знал, существует ли на свете этот Лондон или это сказки географов? Земля кончалась на границе СССР… «Теперь я наверняка знаю — Лондон существует. И что, счастливее я стал от этого знания?» — думал Губин.
"Разве я для денег все это ворочаю? Для денег? — , задавал он вопрос самому себе. — Да мне и тратить с шиком их некогда. Последний раз в отпуске был пять лет назад, да и то — неделю промаялся с Кирой на Мальорке и обратно. Собрание Солженицына тогда готовили к печати — как я мог пропустить… Нет, я кайф ловлю от того, что у меня бизнес получается, что я могу делать то, что хочу, реализовывать свои идеи и плевать на то, кто что по этому поводу думает.
Я ловлю кайф от того, что могу распоряжаться людьми и покупать того, кто мне нужен. Вот захочу и — соединю стеклянной галереей третий этаж конторы с книжным магазином через улицу… Ха, только для начала придется этот «шоп» прикупить. Мне нравится, что я могу то, чего другие не могут… Что; не проживу я без Булыгина с его «Пресс-сервисом»? Ерунда, все восстановлю".
Так он уговаривал себя, но понимал: дело не в том, восстановится он после потери Булыгина или нет.
Уход Булыгина будет для конкурентов, друзей, партнеров, врагов знаком слабости, упадка, деградации Сереги Губина и его бизнеса. За историей с Булыгиным внимательно следит осторожный Дима Сурнов и, получи Булыгин свободу, тоже станет тихонько отползать со своим «НЛВ». И вся эта свора друзей-врагов поймет знак правильно и… вмиг заклюет, сожрет, схавает, затопчет, растерзает. Нет, Булыгина надо непременно давить. Непременно. Расправиться жестоко, молниеносно и беспощадно — чтобы все онемели от ужаса. Вдове дать щедрое содержание.
Губин расфантазировался. В мечтах он уже все устроил — успокаивал рыдающую на его плече Элеонору, трепал ее по светлым волосам своей разлапистой рукой с перстнем, отечески похлопывал по заду, дружески увещевал: «Не плачь, не оставим» — и видел в ответ благодарность в ее заплаканных накрашенных многообещающих глазах. Жаль; что она ему ни капельки не нравится… И дальше совершенно не фантазировалось. Зато представлялось другое: как он в сопровождении свиты приходит утром в контору Булыгина и видит его портрет в черной кайме в приемной на столике секретарши Виты — такой же, похожей на Элеонору, слишком наштукатуренной, пергидрольной блондинки в люрексе. Он входит и обводит тяжелым брезгливым взглядом всех булыгинских бритоголовых придурков с неповоротливыми мозгами — а те смотрят на него собачьими глазами и выглядят как использованная туалетная бумага…
А на самом деле Губин не знал, кому он мог доверять, а кому нет, что он мог сделать, что нет. Прошло два дня, а он так и не придумал, что делать с Булыгиным и как решать проблему. Козлов тщательно осмотрел весь губинский кабинет, проверил кабели и телефонные аппараты — сказал, что ничего подозрительного не обнаружил. Губин кивнул головой на его доклад, но все равно откровенничать в кабинете перестал и, даже когда оставался один, старался сдерживать эмоции, которым обычно давал волю.
Козлов уже дважды являлся с рассказом о том, как идут поиски упрятанного Булыгиным «подрядчика», — по его словам выходило, что дело на мази, уже вышли на след. Козлов сдабривал свой доклад большим количеством подробностей — старался уверить Губина, что делает все возможное, проявляя большую изобретательность. Он толковал что-то про сожительницу исчезнувшего киллера, которую поставили на прослушку, и что пару разговоров перехватили, только пока не могут определить, откуда этот гад выходит на связь. Сожительницу уже тряханули, но она сама не знает. А мать его живет в коммуналке на Цветном и полуглухая, вообще думает, что сын помер, так они все равно за квартирой приглядывают.
И уже подкапываются к денежным делам Булыгина — тот не мог ему денег не дать, крупную сумму, такую из кармана не вытащишь. И вообще надо проследить, с кем он встречается и кому деньги пересылает…
Губин слушал вполуха — его одолевала какая-то рассеянность, прострация. Он понимал, что слушать надо внимательно, анализировать, проверять, все держать под контролем — от этого зависит все, но не мог ничего с собой поделать. Он перестал шипеть на Козлова и едва интересовался его поисками. Будто заранее знал, что все напрасно. Что все это суета и не в этом дело.
Проблема была в том, что ничего не придумывалось и ни на что невозможно было решиться. Губин просто тянул время. А Булыгин, как и обещал, дал ему срок поразмыслить и в кабинете у Губина пока не появлялся. Не торопил. В этом Губину чудилась самая возмутительная наглость и высокомерие — смотри-ка, он не волнуется, не торопит, уверен, что ему, Губину, деться некуда. Губин злился и мечтал сделать что-то ошеломляющее, невиданное, до чего Мишка и в жизни не додумается. Сделать — и освободиться от этого раикомовского клопа!
Губин был так занят своими бесплодными мыслями, что несколько дней почти не виделся с Региной — она как будто поняла, что с ним, и не досаждала своими посещениями и звонками. «Детка», — с благодарностью думал о ней Губин. Кира тоже всегда чувствовала его настроение и никогда не настаивала на внимании к себе. Но одна мысль о том, что там, по коридору через три кабинета, за рукописями сидит Регина, отчитывает по телефону авторов, откидывая со лба лезущую в глаза рыжую прядь, грызет ручку (была у нее такая вредная привычка) и, когда он войдет, посмотрит своими зелеными обалденными насмешливыми глазами… Эта мысль приносила облегчение, и он возвращался к ней, уставая от раздумий о Булыгине «Когда все устроится, — думал Губин, — возьму Регину — плевать на всех! — уедем куда-нибудь на Мальдивы. Вдвоем целый месяц… Чтобы знать, видеть, чувствовать каждую секунду — она только моя Купаться в море, валяться на песке, смотреть, как с каждым днем все больше покрывается загаром ее тело, пить вино…» А дальше думалось уже не словами, а картинками: разметавшиеся рыжие волосы Регины, или они же — но влажные, свернутые жгутом и подколотые шпилькой на затылке, свесившаяся с края кресла рука в серебряном браслете, близорукий взгляд из-за голого плеча, иссохшие потрескавшиеся, как глина, губы, светло-рыжие ресницы за светящимися стеклами очков и тонкий след белого песка на щеке…
Затрещал переговорник. Губин очнулся от раздумий. Мила из приемной сообщила, что звонит некто Смирнов — утверждает, что Губин поймет, о ком идет речь. Губин раздраженно выслушал эту белиберду — какой еще Смирнов? Никакого Смирнова он не знал.
Хотел попросить Милу записать его координаты и отшить поделикатнее, но что-то его удержало. Непонятно что. Смирнов — такая ординарная фамилия, что, кажется, и ее владелец непременно должен быть серым, среднестатистическим и неинтересным человеком — без всякой индивидуальности.
— Соедини, — скомандовал Губин Миле.
— Сергей Борисович, очень благоразумно с вашей стороны, что вы решили со мной поговорить, хотя, как я понимаю, колебались, — проговорил спокойный, уверенный голос в трубке. Голос ничего Губину не напоминал. — Впрочем, говорить особенно не о чем, — продолжил некто Смирнов. — Не буду рассказывать о себе, хотя вы могли бы меня и помнить, мы встречались год назад на одной тусовке. Помните, как отмечали пятилетие «Заоблачных авиалиний» в «Серебряном веке»? Я думаю, вы уже догадались, кого я представляю. Так вот, я всего лишь уполномочен передать вам приглашение. Приходите завтра на Кутузовский, в «Москоу-плаза», офис на третьем этаже. В три часа дня. Я надеюсь, вы понимаете, что, от таких предложений не отказываются.
И, не попрощавшись, Смирнов положил трубку Губин сидел как пораженный ударом молнии. Этот звонок и был ударом молнии. Губин теперь припоминал этого Смирнова, хотя и смутно: действительно, когда праздновали пятую годовщину создания «Заоблачных авиалиний» — новой авиакомпании, внезапно ворвавшейся на рынок международных перевозок, — их знакомил генеральный менеджер, добрый приятель Губина Элик Шахмурзаев. Смирнов…
Обыкновенный мужик средних лет, благообразный и, в отличие от той простонародной публики, какую представляют собой нынешние «новые русские», он показался образованным, воспитанным и не без лоска. Все тогда довольно быстро нажрались — Губин в том числе, начали орать, куражиться, перебивая друг друга. Губину сейчас было неприятно об этом вспоминать. А вот Смирнов тогда не нажрался. Он смотрел на гуляющую компанию спокойно, сдержанно и, как только что понял Губин, — с затаенным презрением. И вот только что этот Смирнов позвонил и пригласил на встречу с человеком, которому не отказывают…
«Изяславский…» — прошелестело в голове у Губина. Они никогда не встречались. И вдруг приглашение — так неожиданно и необъяснимо. Губин несколько секунд сидел оцепенелый. Потом нажал На кнопку звонка. Когда в кабинет, открыв дверь, вошла Мила, он нетерпеливо приказал ей:
— Козлова ко мне. Быстро.
— Ну, что, мы с тобой там же, где были? — вопрошал в это время Занозин Сашу Карапетяна.
Это был не требовательный вопль начальника, а скорее горестный вопрос, заданный товарищу по несчастью. Расследование смерти Киры Губиной продвинулось ненамного, С осколком от очков ничего не получилось — не было в списках клиентов салонов оптики ни Губина, ни Подомацкина, ни Сурнова, ни Регины Никитиной, ни одной фигурировавшей в деле фамилии. А Губин сказал, мол, да, очки из салона, но самые обычные.
Насчет «Лукойловки» выясняли в пресс-службе нефтяной компании — это было самое смешное и интересное занятие для Карапетяна. Выяснили, что действительно к одной дате заказали на «Кристалле» партию спецводки количеством в тысячу бутылок — подарочный вариант. Разослали дружественным российским и зарубежным бизнесменам, еще около ста бутылок до сих пор на складе, их используют для представительских целей. Потихоньку расходятся.
Сергей Губин в числе получивших подарочную «Лукойловку» есть, ему было прислано три бутылки.
Когда это было? Не так давно, месяц назад.
— Прекрасно, — заявил Занозин. — Губин «Лукойловку» получал — один из многих бизнесменов. И что это нам дает? Почти ничего. Это не улика — прокурор и слушать не будет. Даже если бы выяснилось, что Губин заказывал очки, подобные тем, осколок которых мы нашли в лифте, все равно все это косвенные даже не улики, а случайности. Что, те фрагменты отпечатков пальцев, которые на стекле остались, совсем не поддаются идентификации.?
— Эксперты говорят, с трудом, — ответил Карапетян. — Впрочем, попытаться можно. Давай сюда отпечатки подозреваемого — и мы попытаемся! Знать бы еще, с какого пальца эти фрагменты…
Занозин лишь вздохнул в ответ на карапетянское ехидство.
— Слушай, — постарался утешить Занозина Карапетян. — Что мы на этом стекле зациклились? Давай подумаем, за что еще можно зацепиться? Судя по синяку на правой скуле Губиной, убийца ее оглушил перед тем, как задушить, — он левша и, по-видимому, занимался боксом.
— Ты предлагаешь пересмотреть всех, кто когда-то занимался боксом в России? Или всех левшей? Свежая мысль. Аплодирую, — отплатил Занозин Сашке за его ехидство.
— А кстати, — врезался в его слова Карапетян. — Губин — левша?
— Губин… — задумчиво затянул Занозин. — Губин… Правша. Во всяком случае при наших беседах я не заметил, чтобы он пользовался левой рукой чаще, чем правой. И между прочим, ударить по скуле может кто угодно — даже тот, кто никогда боксом не занимался. Тем более что речь о женщине.
Он уже привык считать Губина главным подозреваемым, как и Карапетян, хотя еще недавно противился этой идее. Но, видимо, его мозгам надоело биться в тупике. Губин же напрашивался в подозреваемые сам собой — да еще темпераментный Карапетян внушал эту мысль Занозину как мог.
Была и другая причина — Занозину очень не хотелось считать подозреваемой Регину Никитину. Он помнил про звонок анонима, про его рассказ о свидании Регины на Ярославском вокзале с неким молодым человеком, с которым они не поделили деньги.
Самое поганое было в том, что Занозин на всякий случай проверил депозиты Регины в Сбербанке и выяснил, что на следующий день после убийства Киры Губиной она сняла со своего депозита довольно крупную сумму…
Занозина все-таки мучила совесть за то, что он не желает воспринимать версию о Регине всерьез. Будь на ее месте кто-нибудь другой, подобные факты очень бы заинтересовали его. Но речь шла о Регине, и Занозин тянул, откладывал на потом проверку информации. Осознавая, что поступает непрофессионально, он утешал себя тем, что обязательно займется и этой версией, вот только разберется с остальными.
Телефон зазвонил, как всегда, некстати. Занозин взял трубку и не особенно любезно отозвался: «Да».
И через секунду — снова «Да», но уже так, что Карапетян взглянул на начальника удивленно. Интонация и даже тембр голоса Занозина изменились до неузнаваемости. Карапетян во всяком случае не помнил, чтобы Занозин с кем-нибудь говорил по телефону таким спертым фальцетом.
Звонила Регина.
— Вадим, — говорила она, а Занозин слушал. — Я звоню потому, что… В общем, я тогда вам не сказала, посчитала, что неважно, но теперь все поменялось… Я звоню вам из-за Сергея, ну, из-за Губина.
Я вижу, ему тяжело, он мучается, я хочу ему помочь…
Хотя я не уверена, что это поможет. И даже не знаю, интересно ли вам то, что я хочу сообщить. Может быть, вы скажете, что это здесь ни при чем.
Регина замялась, она вообще говорила неуверенно, спотыкаясь, и Занозин ее подбодрил.
— Не сомневайтесь, Регина Евгеньевна, говорите…
— Мне не хотелось бы возводить напраслину на человека, — продолжила она. — В конце концов мне могло показаться. Может быть, он и не имел в виду ничего дурного. Да и вообще, имеет ли это отношение к смерти Киры? Но сейчас любая мелочь ввиду последних событий предстает в ином свете.
— Так что же, Регина Евгеньевна? За вами снова следят?
— Нет-нет, Вадим. Спасибо вам, больше я слежки не замечала. Тут другое. Я сейчас вам скажу. Но вы обещайте, что не станете делать скоропалительных выводов. В общем, буквально за день или в тот же день — я уже сейчас не помню, — когда была убита Кира Губина, Булыгин через меня Сергею угрожал.
— Что это значит, через вас?
— Ну, зашел ко мне в кабинет, я работала. Начал вроде бы ни к чему не обязывающий треп — что-то про поездку в Амстердам. А потом как бы невзначай — поговори с Сергеем, он не то делает, умных людей не слушает, может плохо кончиться. Мне трудно вам передать атмосферу нашего разговора. Вот видите, я вам сейчас рассказываю — звучит вполне невинно. Просил поговорить, сказать, что не то делает…
Даже намекал, что отблагодарит — комиссионные там… Но у меня было отчетливое ощущение, что это угроза. Когда мы разговаривали после убийства Киры, я не сказала вам, потому что подумала — Булыгин мертв и какое это теперь имеет значение. Но он появился, значит, и угроза действует, ее никто не отменял.
— Что он имел в виду, вы знаете?
— Не совсем. Какие-то их дела по бизнесу. Насколько я понимаю, Булыгин был очень недоволен покупкой «Политики». Сергей с ними ни с кем не посоветовался — единолично принял решение. А еженедельник убыточный, и, по мнению Булыгина, вытащить его на прибыль шансов нет — рыночная конъюнктура на политическую прессу складывается неблагоприятно. Мода прошла. А Сергей для поддержания своих начинаний на плаву перекидывает средства из одной конторы в другую — и из рекламной фирмы, которой руководит Булыгин, прибыль забирает в том числе и для «Политики»… Он еще намекал что-то про «НЛВ» — дескать, слишком агрессивно развивается…
Ой. Нет, это мне говорил кто-то другой, Булыгин об этом помалкивал.
— Ну, так что про «НЛВ»?
— Что газета слишком агрессивно развивается, это может привлечь чье-то недоброжелательное внимание. Губину кое-кто советовал притормозить, но тот не послушал. «НЛВ» слишком хорошие прибыли приносит…
— Ну вот, Регина Евгеньевна, все вы прекрасно знаете, а говорили, что не совсем разобрались… Спасибо. Я думаю, информация мне пригодится.
Занозин немного помолчал, соображая, как закончить разговор, а может, и не заканчивать? «Вы очень переживаете за Губина?» — хотел спросить он, но язык не повернулся. Глупый вопрос. И ответ ему явно не понравился бы.
— Я думаю, мы еще увидимся, — наконец произнес Занозин и остался доволен своей находкой. Фразу можно было трактовать как угодно, и не обязательно как его личную надежду встретиться. Ведь он мог иметь в виду, что Регину еще могут вызвать на допрос как свидетеля, чьи показания очень ценны для следствия.
Занозин положил трубку и задумался: «Положим, Булыгин угрожал Губину из-за бизнеса. Но при чем тут Кира Губина и ее убийство? Не вижу пока никакой связи. Все-таки идею о том, что Киру Губину убили, чтобы досадить ее мужу, предупредить его, я не поддерживаю. Это глупо, по-изуверски и не очень продуктивно. Угроза убить жену хороша как политика устрашения и давления. Кстати говоря, если какие-то особо крутые конкуренты хотели заставить Губина сделать что-то им нужное, гораздо эффективнее было бы Киру Губину похитить и сделать заложницей, а не убивать. Со смертью любимого человека ситуация меняется радикально, исчезает фактор устрашения… Ладно, пока оставим в уме. Может, позднее эта информация заиграет?»
— Эй, начальник! Ay!
Занозин так углубился в свои мысли после разговора с Региной, что не заметил, как его внимание давно пытается привлечь Саша Карапетян.
— Ay! — повторил Карапетян и, увидев, что шеф наконец очнулся и слушает его, продолжил:
— Забыл сказать, я взял в архиве дело о наезде на Киру Губину.
Помнишь, полгода назад она попала в автомобильную аварию? Все тогда в офисе Губина почему-то об ; этом вспоминали. Я решил изучить дело повнимательнее — знаешь, там оказалась пара интересных деталей. На нее наехал некий внедорожник, когда машина Киры тронулась с перекрестка на зеленый свет.
Внедорожник с места происшествия скрылся, номер его свидетели не разобрали — был заляпан грязью.
Всего называли одну цифру. Семерка. Инспектор ГИБДД, который оказался близко к месту происшествия, утверждает в своих показаниях, что было впечатление, будто на Киру Губину наехали нарочно.
Выскочил этот внедорожник с какой-то совершенно невообразимой стороны вопреки всем правилам — чуть ли не против направления движения. План перехват «Сирена» ничего не дал. В принципе дело с самого начала казалось глухим, и коллеги бы его похоронили с песней, но Губин тогда как с цепи сорвался.
Он названивал каждый день начальнику ГУВД, требовал найти виновника, держал под контролем следствие и гонял их чуть ли не палкой. В общем, в архиве сохранились все эти замеры, планы столкновения, следы от протектора и даже образцы краски с внедорожника, снятые с покореженной машины Губиной.
Внедорожник, замечу, больше нигде не всплывал.
— То есть Киру Губину уже пытались один раз убить. Не получилось. А вторая попытка через полгода удалась? — полуутвердительно спросил Занозин.
— Вот именно, — кивнул Карапетян. — Именно так все и выглядит.
— Но в этом случае твоя теория о том, что Киру Губину убил супруг, рушится. Ведь если мотив убийства — любовь к Регине и желание развязаться с женой…
— ..то этот же мотив подходит и для первой попытки, — закончил за него Карапетян. — Конечно, в первый раз Губин сам на жену не наезжал — он был в офисе, это достоверно известно. Но он мог кого-то нанять. А когда попытка провалилась, решил больше никому не доверяться и все сделать самому. И сделал через полгода. Как ни крути, все ниточки ведут к Губину.
Перед походом на Кутузовский Губин очень нервничал. Он не знал наверняка, по какому поводу вдруг им заинтересовался Изяславский, но ничего хорошего от встречи не ждал. Можно было бы аккуратно через знакомых попытаться выведать, о чем, собственно, может зайти речь у них с Изяславским, и Губин попросил Козлова это сделать. Но основательно наводить справки времени не было — Козлов так и доложил на следующее утро. Сам Губин вечером потолковал с некоторыми старыми друзьями, но ничего заслуживающего внимания они ему не сообщили — лишь то, что он и сам знал. Что Изяславский имеет большие интересы на рынке услуг связи и в издательском бизнесе, в последние полгода непостижимым образом у него в кармане вдруг оказались контрольные пакеты акций ведущих газет и телеканалов. Что имеет за плечами срок — еще в советское время по молодости лет схлопотал за фарцовку («Ба, да мы с ним практически с одного начинали», — юродствуя, подумал Губин). А кроме того, на Губина вывалили кучу самых разнообразных сплетен, на любой вкус, начиная от утверждения, что Изяславский — советник генерального прокурора по внутриполитическим вопросам на общественных началах, и кончая самыми скабрезными, касающимися его сексуальной ориентации и скандальных похождений в портовых кабаках Гамбурга: к Германии Изяславский, доверительно сообщили ему, питает слабость, хотя по-немецки говорит ужасно, с этаким ярославским прононсом. Детали приводились самые красочные и занятные. Как почувствовал Губин, отношение к Изяславскому его знакомых было не слишком доброжелательным — скорее очень настороженным. За их осмотрительностью и спокойствием угадывалось желание ни в коем случае с ним не связываться и вообще держаться от него подальше. Все это мало что давало.
Губин обговорил с Козловым все — кто поднимется с ним (сам Козлов и двое ребят из службы безопасности холдинга), кто останется ждать внизу (Олег и шофер), кто будет на связи и в каком порядке пойдут, у кого будет на всякий случай оружие. Губин не верил, что его придется пускать в ход, — все-таки Изяславский солидный человек, не шваль уголовная с полутора извилинами. Оружие — это так, для поднятия авторитета.
Козлов воспринял известие о предстоящей встрече, как всегда, сдержанно. Но Губин видел, что Козлов проникся его настроением, был серьезен, сосредоточен, но без мандража. Губину это понравилось и как-то сбило градус накала внутри его самого — наблюдая за Козловым, он сам до некоторой степени успокоился.
До «Москоу-плаза» от офиса Губина было полчаса езды. Губин со своими подъехал на двух автомобилях — «Мерседес» для него самого и «Гранд-Чероки» для Козлова и его ребят. Еще до отправления Губин придирчиво оглядел свой кортеж и невольно признал, что он выглядит даже внушительнее, чем он ожидал. Он настроился на разговор на равных — ну, ладно, пусть не совсем на равных. На взаимоуважи; тельный разговор в уравновешенной атмосфере.
Когда они вышли на площадку перед «Плазой» и двинулись под козырек внутрь — Козлов впереди, Губин за его спиной, а за ним по бокам двое бугаев из службы безопасности, Губин чувствовал себя почти о'кей. Вся их неспешно, впечатляющей «свиньей» шагающая компания — на пути лучше не попадаться — рассекла вестибюль, не глядя по сторонам и не реагируя на пристальные взгляды местных охранников. Губин двигался в центре группы и чувствовал, как на его лице застывает неприятная для окружающих презрительная маска, но это было как раз то, что нужно. Сейчас, окруженный Козловым и его амбалами, он ощущал себя вполне крутым — таким, которому палец в рот не клади.
Их не остановили — видимо, были предупреждены.
На третьем этаже перед нужной дверью они притормозили, и Губин еще раз оглядел свою гвардию.
Остался, в общем, доволен. По его знаку Козлов нажал кнопку переговорного устройства. После того, как он обменялся парой слов с невидимыми пока клевретами Изяславского, серебристая металлическая дверь перед ними с гудением раздвинулась, и они вошли в приемную. Эта комната была ничем не примечательна, если не считать двух находившихся там мужчин с лицами, которые свидетельствовали о полном отсутствии чувства юмора у их обладателей.
Было видно, что в ответ на попытку пошутить они сразу стреляют или в лучшем случае бьют морду.
Лица говорили также и о том, что этой парочке лучше не предлагать мыслить самостоятельно. Их глаза сохраняли неизменяемое тупое выражение, данное от природы, но и доведенное до совершенства путем длительных тренировок.
— Оружие придется оставить нам, — промычал один. — Разумеется, с возвратом.
Последнюю фразу, по всей видимости, его заставили заучить как некую вежливую формулу.
Козлов вопросительно взглянул на Губина и после его кивка вынул своего «стечкина» (он был патриот и предпочитал российское оружие) и положил на стол.
Глазами велел бугаям сделать то же самое. Лицо без юмора сгребло весь арсенал своей лапищей и спрятало куда-то в недра секретарского стола, стоящего у окна. Второй продолжал сидеть, внимательно наблюдая за каждым движением вошедших.
— Подождите здесь, — подал команду первый и скрылся в боковой двери, ведущей, по-видимому, в кабинет «самого». Появился через пару секунд и рукой пригласил Губина и его сопровождающих пройти внутрь.
Кабинет был просторный, оборудованный, как сразу понял Губин, американской офисной мебелью, что его неприятно поразило. Губина покоробило, что по стилю это рабочее помещение было очень похоже на его собственный кабинет, только, в отличие от губинского, оно имело какой-то нежилой вид. Слишком голо, пусто, мебель будто только вчера распаковали, никто на кресла даже не успел присесть, а на столе не успел подписать ни одной бумажки. На столе для переговоров ни одной царапины, на стульях ни одной потертости, никаких следов того, что люди приходят сюда работать. Никакой жизни. В губинских апартаментах витал легкий дух простительной человеческой безалаберности, а здесь — едва уловимый стерильный дух… бутафории, что ли? Впечатление усугубляла большая, убранная искусственными цветами икона богоматери в углу. Перед ней горела лампадка. Рядом на стене в рамочке висела большая фотография, на которой Изяславский пожимал руку патриарху. Губин вспомнил свою заднюю комнатку, где на стене теперь висел крупный, обрамленный крестами портрет Киры с лампадкой перед ним, и ему стало еще неприятнее.
Все четверо не откликнулись на приглашение «шестерки» из приемной рассаживаться, а продолжали стоять в центре кабинета, ожидая развития событий.
Наконец дверь, видневшаяся за большим рабочим столом — там, по-видимому, была задняя комната для отдыха, как у Губина, — открылась и в кабинет вошли двое, один — сам Изяславский.
«Двое против четверых», — пронеслось в голове у Губина. Не то чтобы он думал, будто бы две компании станут сейчас мериться силами или палить друг в друга. Но численное превосходство в этой ситуации подействовало благотворно психологически — добавило ему уверенности и спокойствия.
Изяславский не спеша расположился в огромном черном офисном кресле, вращающемся во все стороны и даже, кажется, вертикально, и воззрился на Губина. Его спутник не присел, а встал рядом.
— Приветствую, — проговорил Изяславский.
Он был молод — моложе Губина. Ничего особенного, говорившего об исключительном положении в российском медиамире, в нем не было. Одет дорого, но это не вызывало удивления или зависти — Губин сам так одевался. Неулыбчив, что тоже встречается.
Судя по первому впечатлению, человек не светский — но таких пруд пруди. А вот выражение глаз препоганое — неопределенное, неуловимое, ничего не говорящее. Смотрит в упор из-под прямых, низко сдвинутых бровей. Не поймешь, что думает в эту минуту, какие чувства испытывает, а может, и вовсе не испытывает никаких? Следов разностороннего образования в его глазах Губину обнаружить не удалось. Таилась в их глубине тень дикости, лихости, отчаянности, сверху прикрытая самообладанием.
Ответа на свое приветствие Изяславский от Губина, кажется, и не ждал. Поэтому сразу продолжил. Говорил он негромко и тускло, без эмоций:
— Настала пора потолковать. Мне несколько досадно, что пришлось самому браться за ваше дело.
Я люблю, чтобы все двигалось само по себе, как хорошо отлаженная машина. А мне оставалось бы только смотреть и любоваться на то, как машина работает — без перерывов и сбоев, с большой отдачей. Я просто — наладчик, хороший организатор, который гордится своими навыками. Поэтому я очень раздражаюсь, когда где-то сбоит. А сбоит на вашем участке.
Если вы думаете, что вы вдохновенный творец от коммерции, который следует за своей коммерческой музой — туда, куда она его позовет, то вы ошибаетесь.
Бизнес, чей бы то ни было, подчиняется суровым законам. Здесь каждый шаг просчитан и предопределен предыдущими ходами…
«Кем он себя возомнил — господом богом?» — подумал Губин, с изумлением слушая проповеди Изяславского о сути бизнеса. Тот между тем продолжал:
— Вы не можете быть свободны от коллег, которые вас окружают, от их интересов. Право, мне неловко, что приходится вам втолковывать такие общеизвестные истины. Вот. — Изяславский вынул из большого ящика стола пачку каких-то документов и шлепнул их перед собой на стол. — Вы взяли на миллион долларов кредитов в двух моих банках. («Это банки Изяславского?» — снова изумился Губин.) Оба просрочены. Это несерьезно. Единственное, что вы могли предложить в этой ситуации, — нудить об отсрочке. — Изяславский криво усмехнулся. — Более того, вы, к сожалению, намеков не понимаете. А ведь мы готовы были решить все проблемы полюбовно…
— Я… — открыл было рот Губин.
— Заткнись, — внезапно перейдя на «ты», выплюнул из себя Изяславский. Лицо его не дрогнуло и поза осталась прежней — вся перемена была в интонации.
Голос оставался спокоен и ровен, но был теперь наполнен угрозой — не показной, а привычной, безжалостной. Контраст безмятежного лица и грубого голоса был ужасен.
— Заткнись, — повторил он уже почти тихо, ткнув указательный палец в направлении Губина.
Палец так и оставался висеть в воздухе, а монолог Изяславского далее проходил только на «ты».
— Ты, кажется, не понял, почему я теряю время на такую шавку, как ты… Не понял и не оценил. Жаль.
Губин стоял в окружении своих людей, угрюмо исподлобья глядя на фигуру в кресле.
— Впрочем, еще остается надежда, что ты поумнеешь. Слушай мое единственное, первое и последнее к тебе предложение — ты отпускаешь «Пресс-сервис» без всяких компенсаций. Забудь о Булыгине, его прибылях и о том, что часть денег он утаивает. А что касается «НЛВ»: за долги продаешь все сто процентов акций двум моим банкам — через неделю они должны вступить в права, так что не тяни с оформлением.
Можешь действовать через Смирнова. Я и так устал ждать от тебя толковых действий. Может быть, ты хочешь возразить, что «НЛВ» стоит дороже? Не хочешь? — Изяславский сделал паузу, вопросительно-иронически глядя на Губина. — Что же, значит, ты не безнадежен.
На самом деле Губин молчал просто потому, что остолбенел. Он был шокирован происходящим. Направляясь на разговор с Изяславским, он ждал неприятностей, но не этого брезгливого «раздавливания». Он еще пытался внутренне хорохориться, изготовился приосаниться и расправить плечи. «Надо ему сказать жестко, твердо: сам заткнись, ты не с „шестеркой“ своей разговариваешь, — лихорадочно пытался сформулировать свой ответ Губин. — Я тебе не шавка, девочек (или там мальчиков) впечатляй своей крутизной, а на меня эта дешевка не действует… И о „Пресс-сервисе“, и об „НЛВ“ я готов говорить, но на равных, мы оба солидные люди. А это твое вы…ние мне без интереса». Он распрямился, поднял подбородок, и эти слова уже были готовы сорваться с его губ.
Но тут произошло нечто совершенно невообразимое.
Дело Киры Губиной, которое еще пару дней назад казалось Занозину перспективным, снова зашло в тупик. Идея с салонами оптики ничего не дала, «Лукойловка» повеселила их на время, однако на след не вывела. Дело постепенно превращалось в «глухаря».
А начальство по-прежнему давило, подстегивало, не забывало, хотя Занозин, честно говоря, надеялся на обратное — побалуется-побалуется начальство, а потом обленится и пустит дело на самотек, то есть даст им нормально, без нервотрепки работать. Не тут-то было.
После очередного разноса у замначальника ГУВД Занозин вернулся в свой кабинет с очередной порцией ценных указаний, смысл которых сводился к тому, что надо работать «тщательнее». В кабинете обнаружился Карапетян — тоже в довольно удрученном состоянии.
— Ты откуда? — поинтересовался Занозин.
— На совещании был — получали инструкции по предстоящей операции «Кранты»… Шутка. На самом деле операция будет называться «Атака» — по поиску угнанных автомобилей. Задумали лихо — чуть ли не одномоментная массовая проверка всех ангаров, стоянок, складов, ремонтных мастерских плюс усиленная проверка на дорогах. Привлекают все свободные и несвободные ресурсы — нас тоже. Короче, все на борьбу с угонами! Кто будет убийц между тем искать, непонятно . Слушай, а почему они не объявят никогда план, ну, скажем, «Вампир» — по массовому поиску убийц? Придали бы нам тогда ГИБДД, ОМОН, пожарных — и одномоментно проверили бы все адреса состоящих на картотеке убийц и всех подозреваемых?
Классная мысль? Надо предложить на ближайшей же планерке.
Занозин скептически посмотрел на коллегу, но решил не душить инициативу снизу и согласно кивнул головой:
— Предложи.
— Ну что? — спросил Карапетян. — Снова выслушивал плач начальства по поводу отсутствия результатов по убийству Губиной?
— Нужны новые идеи, — изрек Занозин. — Я чувствую, что мы топчемся на месте, потому что уперлись в одну версию и зациклились на одних и тех же уликах. Мы что-то пропустили, не заметили. Не обратили внимания на какую-то важную деталь…
— Шеф, — вздохнул Карапетян. — Это все лирика.
Не обратили внимания на важную деталь… В этом убийстве, к сожалению для нас, нет привычной логики, что и ставит нас в тупик. Мы не представляем убийцу. Может, еще раз алкаша тряхнуть?
— Это, конечно, никогда не помешает, — задумчиво проговорил Занозин. — Но на какой предмет мы будем его трясти? Вчера пробовали вместе с ним составить фоторобот его собутыльника. Знаешь, что получилось? Точка, точка, два крючочка — ни одной индивидуальной детали не смог назвать… Выползло из компьютера нечто неопределенно-среднеславянское. Круглая рожа, нос картошкой, глазки свиные, лысина в начальной стадии…
— На Губина похоже?
— Похоже, как и на всех остальных. И точно также непохоже, — утешил Занозин.
— А очки?
— Так и не смог сказать твердо — были очки или нет. Сделали два варианта — с очками и без.
Тут какая-то мысль промелькнула у Занозина, связанная с очками.
— Слушай, — сказал он, решив отвлечься от надоевшей темы, — а чего это ты, как мне тут доложили, все в офисе у Губина пропадаешь? Пропадаешь, пропадаешь, а в клюве ничего не приносишь? Что это еще за напрасная трата сил и рабочего времени?
— Насчет сил — это мое личное дело, а насчет рабочего времени — поклеп, — дал отповедь неведомым недоброжелателям Карапетян. — Если имеются в виду мои встречи с Милой…
— Ага, проговори-и-и-лся. Я и понятия не имел, что ты за спиной начальства, то есть меня, крутишь роман с секретаршей главного подозреваемого. Айай-ай… Хотя звонок все-таки был — некто настучал дежурному, что ты что-то вынюхиваешь в приемной у Губина, мешаешь людям работать и прочее. Так, значит, с Милой…
— Вранье! — разбушевался Карапетян. — Если уж на то пошло, мы с ней встречаемся в основном после работы.
— Ладно, твоя личная жизнь — твое личное дело, — протянул Занозин и, понимая, что задает не совсем приличный вопрос, все же не удержался и спросил:
— А по поводу убийства Губиной никакой полезной доверительной информацией она с тобой не поделилась?
— Я женщин для работы не использую. Это для души, — отрезал Карапетян и воззрился на Занозина со всей серьезностью.
Занозин посмотрел на Сашу в высшей степени укоризненно и даже развел руками — мол, как ты мог такое подумать. Удовлетворенный подобной реакцией, Карапетян кивнул и продолжил:
— А вообще Мила к Губину относится очень хорошо, через слово «Сергей Борисович, Сергей Борисович». Говорит, работает с ним уже пять лет и за все это время он к ней ни разу не приставал, что для нее до некоторой степени было сюрпризом. Она от этого обстоятельства в полном восторге. На предыдущем месте работы к ней чуть ли не вся верхушка фирмы стояла в очередь с вопросом: «Когда дашь?» Мне даже показалось, что этим Губин ее, как бы это сказать, заинтересовал, что ли… Ну, говорит, что Киру он обожал — впрочем, здесь она не оригинальна. Вообще Мила — квалифицированный кадр, оценок от нее добиться трудно. О шефе только хорошее. Непробиваемая секретарша — рот на замке. Например, по поводу Булыгина ни слова не сказала, как я ни пытался навести на него разговор. Подтверждает сплетни про Губина и Регину — офисные кумушки их осуждают, а Мила относится с пониманием. Она говорит, что для Губина интрижки не характерны, и если у них любовь — значит, что-то серьезное. Знаешь, что любопытно? Она почему-то довольно много и не очень доброжелательно говорит о Козлове — начальнике службы безопасности у Губина. Мы им мало занимались — к Кире Губиной он отношения не имел, она охраной не пользовалась. Кажется, он хотел купить Милу, чтобы она за Губиным шпионила и ему доносила. Все предлагал очень аккуратно, намеками, под видом ухаживания. Но Мила просекла и отказалась Он не стал настаивать, восстанавливать против нее Губина и добиваться ее увольнения и, как она говорит, по-прежнему питает к ней слабость…
— Эка невидаль, — бросил Занозин. — В каждой приличной организации все шпионят друг за другом… Так что можно считать, предложение Козлова — вполне естественное и невинное по нашим временам. А что не злился в ответ на отказ — значит, нашел другие подступы к Губину.
— Да, наверное. И все-таки загадка, почему про Булыгина ее поговорить не заставишь, а про Козлова она сама мне поведала… Не пришлось за язык тянуть, как начала рассказывать — не остановишь, хотя, честно говоря, именно про Козлова мне было слушать не очень интересно. Вот если бы она рассказала, что Губин на самом деле жену ненавидел и мечтал избавиться и предлагал Булыгину ее убить…
— Женщина без странности — не женщина, — авторитетно заявил Занозин. — Хотя, мне кажется, тут все проще. Козлов, как она говорит, питает к ней слабость. А женщины любят одним своим поклонникам рассказывать про других — это как бы повышает их женский авторитет в глазах слушателей. Так что принимай поздравления — Милу ты заинтересовал.
— Сам знаю, — самодовольно буркнул Карапетян, впрочем, польщенный замечанием друга.
Все время, пока опера разговаривали про Милу, Занозин пытался понять — что-то с Милой было связано в этом деле, но что?
«Названия уточните у Милы…» — вспомнил он слова Губина.
— Послушай, — внезапно прервал Занозин излияния Карапетяна, рассказывающего о том, в какую дискотеку они пошли с Милой и сколько там было их, Карапетяна с Губиным, клиентов, и как у него чесались руки взять их в оборот, и как он сдерживал себя — даже никакого удовольствия от времяпрепровождения с Милой не почувствовал…
— Послушай, — взгляд у Занозина был странный, одновременно остекленевший и оживленный. — Идея… Если сработает, то… Дуй в салоны оптики и…
Как фамилия Милы?
— Чистова… — оторопел Карапетян.
— Так, дуй в салоны и снова смотри списки, но уже на фамилию Чистова. Мне кажется, что Губин мог заказать очки не сам, а через секретаршу. В принципе персонал салона должен оформлять заказ на имя владельца рецепта очков, но .. Чем черт не шутит, может быть, они приняли заказ по губинскому рецепту, но на имя Милы.
Карапетян посмотрел странно, но не возразил.
Не прошло и часа, как он, до крайности возбужденный, позвонил Занозину из города.
— Шеф, ты гений! — орал он. — Я действительно нашел. В салоне «Парус» есть запись: два месяца назад Мила Чистова заказывала две пары мужских очков — минус два. Ах, вот тебе и Мила! Кто бы мог подумать! С ума сойти! У меня на шесть с ней назначена встреча, так я ее заодно и поспрошаю. Похоже, Губина пора брать! Во всяком случае, есть прямой смысл попросить его предъявить нам обе пары очков.
Я убежден, что он не сможет этого сделать…
«Да, мне тоже так кажется», — подумал Занозин и положил трубку. Его догадка оказалась верной, и все выглядит так, что они приблизились к решению задачки — кто убил Киру Губину. Но победного настроения у Занозина не было. Напротив, было ощущение, будто непременно случится что-то такое, что смешает им все карты.
Пока Губин собирался с мыслями, чтобы ответить Изяславскому, тот сидел в ожидании, буквально впившись взглядом в его лицо. И когда Сергей уже открыл рот, чтобы подать голос, Изяславский сделал движение пальчиком — этакое едва заметное, подманивающее. Что-то произошло, какое-то перемещение. Вокруг Губина все задвигалось. Он завертел головой, пытаясь понять, что происходит и что это за движение… И увидел только удаляющиеся спины.
Он внезапно понял, что стоит один в центре кабинета напротив стола, за которым сидел Изяславский.
А по левую и правую руку от того почтительно полукругом расположились Козлов и его бугаи. Вся группа взирала на Губина спокойно, будто произошло нечто само собой разумеющееся. Губин всей спиной, плечами, лысиной ощущал пустое пространство вокруг себя, холод и полную собственную незащищенность. Он стоял перед ними жалкий, растерянный, как голый. Губин изо всех сил удержался, чтобы не поежиться на глазах у всех — у этих сук, предателей, шлюх… Самое ужасное, что он был абсолютно к этому не готов. Он мог бы стоять один перед Изяславским, не теряя достоинства, если бы морально подготовился к такому повороту событий. Но они застали его врасплох. Он был абсолютно не готов. Он чувствовал себя раздавленной устрицей — розовой, дышащей, размазанной по песку слякотью, перемешанной с осколками ракушки.
Губин попытался взглянуть в глаза своим ребятам.
С бугаев взять было нечего — они как стояли, так и стояли, сцепив руки перед собой, в темных очках, с пружинками наушников за ушами, в своих двубортных серых тройках, тесно облегающих их мощные торсы. Тупые, бесстрастные, безмолвные близнецы.
Но Козлов — вот что удивительно — посмотрел в его глаза твердо и без смущения, как человек, которому нечего стыдиться. Как человек, который всегда честно боролся за правое дело…
— Пора заканчивать аудиенцию, — снова зазвучал тусклый голос Изяславского. — Мне кажется, на этот раз ты понял, что я говорю всерьез. Не надо расстраиваться — мы тебе оставим твою «Политику» и брачный журнал. Пока. И издательство, которое, как мне докладывали, тебе дорого по особым причинам…
Женщина. Все это понятно и вызывает сочувствие.
(Ощущение, что он стоит перед ними голый, у Губина усилилось.) Впрочем, кому что нравится… Не надо думать, что все кончено и жизнь не удалась. Посмотри на это с другой стороны — может быть, она только начинается. Если в дальнейшем мы поладим, то у тебя будет и второй шанс. Я не изверг — главное, прояви благоразумие. («Какой второй шанс? — тупо думал в это время Губин. — После такого…») Свободен.
Изяславский сделал жест по адресу Губина — рукой от себя, как бы мысленно удаляя его из кабинета. Сергею ничего не оставалось, как развернуться и выйти. В приемной он не задержался ни на секунду и даже не взглянул в сторону дежурящих там «шестерок». Его душили бессильная злоба и стыд, которым не было никакого выхода. Он знал, что ничего не может поделать и ничего не сделает.
В вестибюле Олег встретил Губина одного, без сопровождения, слегка удивленным вопросительным взглядом, но промолчал. Они вышли из здания к поджидавшему их «Мерседесу». Шофер открыл перед Губиным дверцу и поспешил на свое место. Губин молчал, сжав зубы так, что челюсти свело. Когда они тронулись, Олег повернулся к Губину. Тот смотрел куда-то в сторону через окошко. Олег перехватил взгляд Губина. Долгим непонятным взглядом Губин смотрел на припаркованный к входу пустой «Гранд-Чероки», который по мере того, как они набирали скорость, все больше удалялся из вида.
На следующий день Козлов и его бугаи заявились в контору как ни в чем не бывало. Козлов держался в высшей степени естественно — даже поздоровался, когда они столкнулись в приемной. Нельзя сказать, что Козлов мозолил Губину глаза. Но и не прятался.
Первым желанием Губина было вызвать его в кабинет и, обложив матом, отправить его к чертям собачьим, чтобы духу его в конторе не было. Или даже спросить при этом: «Как же ты?» Но Губин знал, что все бесполезно. Напрасные вопросы. Неужели они сейчас затеют дискуссию на моральные темы? Неужели Козлов станет оправдываться и искать контраргументы?
Смешно подумать. А то еще скажет что-нибудь железобетонно-справедливое вроде: «По долгам надо платить, Сергей. Ты и мне задолжал за последние два месяца…» А то и вовсе ничего не скажет — не удостоит ответом. Будет спокойно стоять и смотреть ему в глаза, а потом проронит бесстрастно: «Я могу идти?»
Козлов с бугаями никуда не уйдут. Даже если он натопает на них ногами и станет требовать, чтобы духу их не было в холдинге. Они теперь приставлены блюсти собственность и приглядывать за Губиным, чтобы глупости какой не сделал. Губин сидел за столом в кабинете, опершись на локти и сцепив руки на уровне рта, зажмурившись, сдерживая едкие злые непрошеные слезы.
— Бог ты мой! Какие люди и к нам — простым смертным! — Она не торопясь, изящно шла по направлению к Губину с шутливо распахнутыми объятиями, переступая высоко открытыми, несмотря на возраст, тонкими ногами — не самой лучшей форму, но в общем вполне соблазнительными. Кабинет был огромный, шикарный, они двигались навстречу друг другу, встретились где-то на середине и дружески обнялись.
«Лиза, „серая мышка“…» — подумал Губин, а вслух сказал:
— Да тебя, старушка, не узнать.
Лиза рассмеялась. Губин смотрел на ее довольное лицо и думал: "Неужели еще верит комплиментам?
Лиза, акула дикого российского бизнеса…" Приобняв друг друга за талии и обмениваясь приветствиями, они некоторое время топтались на месте. Затем Лиза потянула Губина к стоящим в углу мягким глубоким креслам.
Она погрузилась в кресло сама и указала Губину место напротив. В кресле ее ноги смотрелись самым выгодным образом, и чувствовалось, что Лиза это знает. Губин рассматривал старую знакомую. Она молчала и улыбалась, давая ему время изучить ее как следует.
«Ерунда, — думал Губин, — что женщины с возрастом теряют товарный вид быстрее мужиков». Напротив — рядом с Лизой он с неловкостью ощущал и свою наметившуюся лысину, и дряблеюшие мышцы живота — как ни качайся, а пузцо все-таки имеет тенденцию слегка наползать и вываливаться за брючный ремень, — и заплывающие жирком челюсти, так что уши начинали утопать и погружаться куда-то за щеки. Конечно, он старше Лизы без малого на десять лет, но все равно для «близко под сорок» она выглядит обалденно. До него и раньше доходили слухи, что «серая мышка» якобы совершенно преобразилась, и сейчас он мог убедиться в правдивости молвы.
Стройная фигура, тонкий носик — должно быть, плод упорных трудов хирургов-косметологов, раньше, помнится, был слегка утиный, темные волосы — длинные, но забранные в крендель на затылке, изящные якобы небрежные пряди висят вдоль щек…
И при этом никаких убогих и жалких попыток казаться моложе. Образ такой, что она — женщина вне времени. Одета богато и в высшей степени элегантно. То же касается и макияжа. Видно, что занимается этим с увлечением и консультируется у самых квалифицированных стилистов, своему вкусу не доверяет.
— Ну, что? — прервала она молчание. — Вспомнил наконец бедную Лизу?
Это была шутка, и Губин и ответил шуткой же:
— А как же! Вспомнил о твоем старом должке…
Оба рассмеялись.
— Ты просто расцвела, — сказал Губин и не покривил душой. — Рассказывай, как на семейном фронте.
— Ах, — отмахнулась Лиза. — Чего рассказывать? Много чего за эти годы случилось. С первым мужем — помнишь, с тем, что в коммуналке жил на Пятницкой, — я почти сразу же развелась. Был потом и второй. Сейчас третий — меня устраивает. Мужья приходят и уходят, а детей заводить некогда. К тому же если честно, то добытчик в семье — это я. Я деньги в дом ношу, а мужики рожать не умеют. Что у тебя?
Как сын?
— Сын в Лондоне, живет своей жизнью. Кажется, у него все хорошо. А Кира… — Губин запнулся и через силу продолжил:
— Ты знаешь…
— Ох, да, извини, знаю, знаю. — Лиза наклонилась вперед и сочувственно положила свою ладошку на руку Губина. — Извини, я слышала… Мне так жаль Чай? Кофе? Или что-нибудь покрепче? — решила сменить тему старая подруга, чему Губин был рад. — Подожди, угадаю. Ты всегда был кофеманом.
Губин кивнул головой, слегка удивленный, что Лиза это помнит. Впрочем, чему удивляться. У деловой женщины есть свои приемчики — например, помнить, кто из ее нужных или даже не очень нужных знакомых что предпочитает пить. Пустячок, а человек польщен, чувствует свою значимость и особое к себе внимание.
Лиза встала, подошла к переговорнику на своем столе и отдала распоряжения.
— Сколько лет мы не виделись? — вопрошала она, возвращаясь к креслу и сидящему напротив Губину. — Тринадцать? Пятнадцать? Как будто все это было в другой жизни, даже не верится. Я приехала из Саратова, мыкалась по углам и мечтала осесть в Москве. Ты носился, организовывал ту дискотеку… Боже мой, сейчас вспомнишь — жалкое зрелище была эта дискотека. Помнишь эту кустарную светомузыку, которую ребята спаяли вручную дома? А тогда казалось прорывом, признаком духовной свободы и шикарной жизни.. А однажды веду дискотеку — чуть ли не первый раз, — нервничаю ужасно, голос дрожит, не совладать, вдруг чувствую, меня кто-то за щиколотку хватает. Как я тогда не заорала во все горло от страха, до сих пор удивляюсь. Оказалось, один малолетка напился, натанцевался до прострации и заполз на сцену… Шарит по полу руками… Вы с Мишкой подбежали и его под белы руки… Как я Ирке завидовала!
Ее папа работал в торгпредстве где-то в Скандинавии, у нее всегда шмотки иностранные, невиданные, особенные. Я думала: «За что ей такое счастье?» Рыдала по ночам в подушку от несправедливости судьбы. А сейчас вспомню эти шмотки — боже, какая дешевка. Эти пластиковые перламутровые туфельки грошовые… Как я по ним обмирала! А ведь небось на распродажах приобреталось за полцены. А тогда Ирка казалась королевой. Смешно… Где она сейчас, не знаешь?
Губин отрицательно мотнул головой. Открылась дверь, секретарша внесла поднос, подошла к низкому столику, за которым сидели Лиза и Губин, и начала сервировать его для кофе.
— Что это? — резким, неприятным, как удар бича, голосом вдруг спросила Лиза. — Кто такие чашки к кофе подает?
Девушка растерянно остановилась, не зная, что делать и как отвечать.
— Извините, Елизавета Егоровна, — лопотала секретарша и мяла в руках салфетку.
— Кто такие чашки к кофе подает? По-твоему, мы из этих чашек кофе пить должны? — сбавив несколько тон, но по-прежнему в высшей степени недовольно спрашивала Лиза и требовательно взирала на девушку. Та под этим взглядом скукоживалась и терялась еще больше.
— Извините, Елизавета Егоровна… — совсем тихо и убито проговорила она. Потом судорожно вздохнула и решилась:
— Может быть, я сервиз поменяю?
— Поменяй.
Девушка еще раз вздохнула, на этот раз облегченно, и снова взялась за поднос.
— Пока ни с кем не соединяй, — отдала попутно приказание Лиза. — С Фрунзенской звонили?
— Да, — поспешно отвечала секретарша. — Звонил Петелин. Интересовался, когда вы найдете время, чтобы посмотреть новый клип. Он уже в четвертый раз звонит.
— Передай ему, что я позже с ним свяжусь. Пусть ждет.
Когда девушка исчезла за дверью, Лиза, как бы извиняясь перед Губиным за не слишком грациозную сцену, свидетелем которой он стал, сказала:
— Чуть отпусти вожжи, начнут вытворять черт знает что, совершенно избалуются. Подать к кофе чашки для чая! Как тебе это нравится?
Губин сообразил, что ответа от него не требуется, скроил неопределенную мину — и все.
Раздалось какое-то улюлюканье. Лиза полезла в карман и вынула мобильник, изобразила на лице полную сокрушенность и губами проартикулировала Сергею: «Из-ви-ни!» Она сказала всего пару слов кому-то далекому и отключила телефон — «а то поговорить не дадут!».
Секретарша снова внесла кофе — на этот раз Лиза осталась довольна.
— Да, так вот, — начала Лиза, пытаясь сообразить, о чем они говорили. — Несчастное было время. Но удивительно, мы совсем не чувствовали себя несчастными. Я помню, ты был такой энергичный, заводной, силы через край, аж искрился весь — на меня твой напор действовал гипнотизирующе, завораживающе.
Я смотрела на тебя просто открыв рот. Носился как угорелый, все делал сам, все успевал, все устраивал.
Мишка Булыгин за тобой по пятам ходил как теленок… Скажи, ты все также материшься? (Губин, усмехнувшись, опустил голову.) Знаешь, а меня это никогда не раздражало — я знала, что это у тебя от переизбытка энергии. Господи, что я все о прошлом?
Сейчас-то как дела?
— Все в порядке, — слишком поспешно ответил Губин. — У меня холдинг. Ты знаешь, я по издательскому делу заканчивал. Всегда мечтал о книжном бизнесе. У меня сейчас издательство, еженедельник, ну, там рекламная фирма, консультационный центр… Много всего. Может быть, когда-нибудь затеем какой-нибудь общий проект — в честь старой дружбы.
Найдем классную идею — и удивим мир, почему бы и нет?
— Может быть, — Лиза серьезно кивнула.
Губин остановился. Зависла пауза. В это время хлопнула дверь, и в кабинет впал некий молодой человек — высокий, одетый в кожаную безрукавку (на плече татуировка) и джинсы. В ухе серьги — несколько серег в одной мочке, волосы ежиком, крашенные в соломенный цвет. В руках он держал какой-то лист бумаги.
— Долго это будет продолжаться? — возмущенно заорал он на Лизу, не обращая внимания на Губина. — Вот новый макет! Моей рекламы! Это же макет, а не филькина грамота! Но у верстальщиков творческий зуд, они полагают, что могут мою идею усовершенствовать. И что получается? Фуфло! Шрифт другой, цвет звездного неба вместо черного синий…
Какое-то издательство «Огни Саратова»! Я просто в отчаянии, я не знаю, что еще делать — хоть вместе с ними за компьютер садись и следи за каждым их движением как цербер!
— Насчет Саратова — это ты в точку. Это мой родной город, — с инквизиторской усмешкой проговорила Лиза.
Парень побледнел, потом покраснел, смешался и открыл было рот, чтобы как-то сгладить произнесенную глупость, но великодушная Лиза (немного играла для публики — для Губина) махнула ему снисходительно ручкой — мол, ладно, проехали.
— Снобизм ваш столичный, идиотский ничем не вытравить, — вынесла она свой вердикт, а потом перешла к сути:
— Не видишь, я занята. Я займусь этим потом. А лучше бы, дружок, ты научился решать эти проблемы без меня.
— Но, Лиза… — капризно затянул молодой человек.
— Без меня, без меня, — подтвердила Лиза, не реагируя на его надутые губы. В ее глазах, устремленных на крашеного молодого человека, таился понятный для Губина намек. — Оставь нас, — попросила она, и нервный творец ушел, хлопнув дверью.
— Симпатичный парень, — посмотрел ему вслед Губин. — Юное дарование?
— А, — фыркнула Лиза, — у меня таких дарований вагон и маленькая тележка.
Внезапное появление молодого человека, казалось, сбило их с толку — разговор заново никак не клеился. Губин, мучаясь, соображал, как бы ненароком завести речь о том, что его интересует. Лиза смотрела на него непонятно. Губин, занятый своими мыслями, даже не попытался расшифровать ее взгляд.
Тогда Лиза поднялась и приблизилась. Некоторое время она стояла вплотную к его коленям, даже касаясь их своими шелковистыми, обернутыми в лайкру блестящими бедрами. Потом протянула руку и, дождавшись, когда он вложил в нее свою, потянула и заставила его встать. Они стояли грудь в грудь. Лиза глядела ему прямо в глаза, а Губин не мог ответить ей тем же — отводил взгляд. Он и близко не ощущал того похожего на легкое опьянение волнения, которое овладевало им, когда рядом была Регина. Он чувствовал неловкость.
Лиза подняла руки и обняла Губина за шею. Он сомкнул руки на ее талии и спрятал глаза в ее волосах.
«Жаль, что я никогда не умел притворяться с женщинами, — думал он. — А надо было бы научиться тебе, дураку». Лиза освободила одну руку, взяла губинскую ладонь, бесстыдно завела ее себе под юбку и положила на свою горячую ляжку.
Губин стиснул ее ногу и повел руку выше, но сам понимал, что все получается натужно и незаинтересованно с его стороны. Ситуация его совершенно не вдохновляла — голова была забита другим. Да и, видно, неспроста он даже в молодости Лизой не заинтересовался. Не его это была женщина. Даже сейчас — богатая, ослепительная, уверенная в себе, могущественная… Та, которая может помочь, если захочет. А ведь ему очень надо, чтобы она захотела ему помочь. Лизе сегодня никто не отказывает — у ней и в мыслях нет, что она может потерпеть с ним фиаско.
Ведь Губин сам к ней пришел…
А Лиза уже дышала тяжело. Она оторвала губы от его лица и посмотрела на застежку рубашки, просунула руку под галстук и протиснула пальцы туда, где края расходились между пуговицами. Проворно, с силой дернула пуговицы — они разлетелись. Казалось, она не замечает, что Губин замер и ничего не предпринимает. Лиза уже по-хозяйски теплой жесткой ручкой разбиралась с его рубашкой и ослабляла узел галстука — впрочем, лишь чуть-чуть. Вид болтающегося на его оголившейся крепкой шее галстука явно приводил ее в волнение. На скулах Лизы играл легкий румянец, а губы приоткрылись, показались влажные нетерпеливые зубки. Она несколько секунд смотрела на его шею, безотчетно облизывая сохнущие губы, а потом взяла конец галстука в кулачок и притянула его рот к своему. «Вот так она мужиков и водит на поводке», — подумалось Губину. Энтузиазма он по-прежнему не ощущал. Лиза перекинула узел галстука ему за спину и медленно, обстоятельно повела ладошкой по его груди, подбираясь к животу, смакуя каждое свое движение.
Губин ничего не мог с собой поделать. Проклиная себя, он остановил ее руку. Она взглянула вопросительно.
— Лиза, — сказал он, пряча глаза. — Извини, я не могу. Кира… Совсем недавно… Извини, я не могу.
Лиза секунду постояла в раздумье, потом отошла от Губина на шаг, лицо каменное.
— Это я должна просить прощения, Сергей, — ответила она. — Я не подумала. Забудем.
Несколько секунд они приводили себя в порядок.
Губин застегнул рубашку и поправил галстук. Лиза лишь поправила юбку на талии — а так она была почти само совершенство. Даже волосы не очень растрепались. «А лучше бы они растрепались, лучше бы он выдрал из моей прически все шпильки», — с досадой думала она. Лиза вся дрожала внутри, представляя, как Губин запускает руки по локоть в ее рассыпавшиеся темной волной кудри. "Зачем? Зачем? Ведь могло быть так хорошо. Кому ты хранишь верность, дурачок? И тогда — двенадцать лет назад, и сейчас?
Так ты и не понял за всю свою жизнь, что есть вещи поважнее, чем хранить верность собственной женщине. Тогда — Кире, теперь — Регине. Или теперь — и Кире, и Регине вместе? А ведь я всегда для тебя на все была готова — и тогда, и сейчас. Ну, почти на все.
А может быть, и вообще на все — вдруг, чем черт не шутит? Если бы ты все-таки решился выдрать из моих волос шпильки… У твоей убогой Регинки небось такой копны нет".
Они снова расположились в креслах. Лиза, вся еще напряженная, замерла, мысленно ощущая на своих коленях горячие ладони Губина. Она перевела дух и закурила, старясь успокоиться и отвлечься.
— Мы говорили о совместных проектах, — несколько некстати заговорил Губин. — Это все впереди, а пока у меня есть для тебя деловое предложение.
Лиза молча курила, смотрела на него и ждала продолжения.
— Так вот, — продолжил Губин. — У меня есть газета «НЛВ» — «На любой вкус». Это одна из лучших моих идей и один из самых прибыльных проектов — ты наверняка слышала об «НЛВ». Успех у газеты бешеный. Я собираюсь это дело продать — именно сейчас, когда издание на подъеме. Я считаю, что вывел идею на коммерческий простор, раскрутил — теперь и деньги получить за нее пора. Как я говорю, дело — суперприбыльное, для предприимчивого человека золотая жила. Почему продаю? Интерес потерял, новые проекты накатывают. Ты же знаешь, я всегда любил что-то новое… Я хочу передать «НЛВ» в хорошие руки, толковому человеку. Тебе. Твоя «Примадонна» — это фирма, лидер рекламного рынка. Я прошу три миллиона долларов, но газета этого стоит.
Я принес тебе документы, расчеты — ты убедишься, что игра стоит свеч…
Губин потянулся к своему кейсу. Пока он перебирал бумаги, Лиза ничего не говорила и не останавливала его. Почувствовалось — какой-то холодок отчуждения пробежал по комнате. Она молчала, курила.
— В прошлом году прибыль… — продолжал бормотать Губин. — У нас есть план развития… Ты увидишь…
Лиза встала и с сигаретой отошла к своему столу, сделав вид, что ищет зажигалку, которая осталась валяться в глубине покинутого ею кресла, — не хотела смотреть на то, как он копается в своих бумагах. К документам даже не притронулась, не поинтересовалась хотя бы из вежливости. Губин чувствовал, что делает что-то не то, но остановиться не мог. Продолжал что-то толковать про «НЛВ», большие перспективы…
— Сергей, — подала голос от стола Лиза и обернулась к нему. — Я знаю, что «НЛВ» стоит этих денег.
Стоит даже больше. В конце концов я профессионал и изучаю рынок… Но извини, Сергей, я ничем не могу тебе помочь. Я думаю, ты догадываешься почему. У нас в бизнесе все всем всегда известно. К твоим фирмам проявляют интерес очень серьезные люди.
Я не стану перебегать им дорогу. Я не самоубийца.
Извини.
«Вот и все, — подумал Губин. — Как быстро».
— Что ж… — сказал он вслух. — Это ты меня извини.
Лиза не ответила. Губин собрал со столика свои бумаги и встал. Теперь он понял, что она с самого начала, как только он позвонил ей, знала, в чем дело и зачем она ему понадобилась. Он понял также: Лиза знает, что он ей соврал, будто не может с ней ничего иметь из-за Киры. Из-за того, что жена умерла совсем недавно. Лиза знает про него и Регину. «Идиот, — сокрушался Губин. — Какой ты идиот!»
Губин направился к дверям и, когда уже взялся за ручку, услышал: «Сергей!» Он обернулся. Лиза по-прежнему стояла у стола.
— Сергей, — снова сказала она. — По поводу должка… Я помню. Я всегда помнила. Я все двенадцать лет — или сколько там — готова отдать тебе тот должок. Можешь получить в любую минуту. Хоть сегодня, хоть сейчас, прямо здесь… Подумай.
Она смотрела на него очень откровенным и почему-то, как показалось Губину, уже прощальным взглядом.
— Спасибо, Лиза, я ценю, — пробормотал он. Повернулся и ушел.
На следующее утро Карапетян, возбужденный давешней неожиданной удачей, обрисовывал в кабинете Занозину перспективу дела:
— Шеф, все доказательства против Губина железобетонные — правда, все пока косвенные, но тем не менее. Хотя если теперь предъявить Губина алкашу, получим и не косвенные. Мила подтвердила, что месяца два назад они с Губиным ездили в салон заказывать очки, при этом он сам спешил, только подобрал оправу и сразу уехал. А все остальное доделала Мила — выбрала самые модные и дорогие стекла, оформила заказ и оплатила. Она потом Губину пыталась отчитаться и расписать достоинства новых суперлинз — все-таки очки влетели в копеечку, но тот совершенно ее рассказом не заинтересовался, слушал вполуха… В общем, он не знал — просто не зафиксировался на этом, — что носит какие-то особые стекла… Более того, я спросил у Милы, не заметила ли она что-то странное или новое в последние дни в Губине. И представляешь, она говорит, что действительно не придавала этому значения, но Губин теперь носит другую пару тех самых очков — оправа чуть-чуть отличается по тону, практически едва заметно.
Но Мила, поскольку сама очки заказывала и забирала заказ сама, оправы отличает… Спекся Губин! Надо брать!
— Ничего у вас не выйдет, — раздался голос от двери.
Занозин с Карапетяном обернулись и обнаружили, что незаметно для них в комнату проник коллега Сбирский. Сутулый и ехидный, он стоял в проеме — без пиджака, в кобуре под мышкой блестел никелем пистолет. Любил он пофорсить, пижон.
Замечание Сбирского можно было принять за обычное ехидство и карканье, но что-то было в его тоне, что сразу заставило обоих оперов чуть ли не хором поинтересоваться:
— А почему это не выйдет?
— А потому что Губина вашего только что убили, — спокойно объяснил Сбирский. — В дежурку сообщение поступило. Губин Сергей Борисович. Так?
Убит во дворе своего дома выстрелом в голову.
Занозин и Карапетян переглянулись.
— Шутка, что ли? — подозрительно поинтересовался Занозин.
— Какое там! Труп. Ну, честно, мужики! Сам слышал… Между прочим, по признакам — классическое заказное убийство. Не повезло вам…
— Поехали. — Занозин уже сдернул куртку со спинки стула. «Хренотень какая. Опять на нуле, — думал Занозин, спеша по коридору к выходу. — Как пить дать, на нас это убийство навесят… Впрочем, мне даже самому любопытно. Бедный Губин».
…Губин проснулся утром с трудом, с больной головой. В последние дни он маялся непривычной бессонницей и засыпал только с таблетками. Надо было хоть как-то забыться, отдохнуть от бешеной работы мозга, бьющегося над одной-единственной задачей — как спасти холдинг. Голова была забита счетами, расчетами, прикидками и строительством безумных и неосуществимых комбинаций. От таблеток поутру он просыпался несвежим, заторможенным, но это было лучше, чем использовать другое средство — популярное, доступное и убойное, то есть выпивку. Когда он взвешивал все «за» и «против», выбирая между снотворным и водкой, пришел к выводу, что лекарство лучше. Водка помимо заторможенности и тяжести давала зеленый цвет лица, мешки под глазами, дряблые жабьи губы и неистребимый запах. Губин понимал, что ситуация требует от него мобилизации всех сил, концентрации воли и той самой неутомимости, которая в дни молодости так восхищала Лизу. Не спать он не мог. А без таблеток засыпать был не в состоянии.
Лизу он не винил. В конце концов она не обязана его выручать. Сегодня он оборачивался в прошлое и видел собственную идиотскую самонадеянность, казнил себя за безалаберность и за то, что после того первого успеха с изданием библиотеки фантастики у него началось «головокружение от успехов». Не нужно было покупать издательство, нужно было лучше изучать биржевые сводки и динамику курса доллара и котировки государственных ценных бумаг — на них он тогда и погорел самым роковым образом. Надо было лучше разбираться в политике и видеть, куда все катится. Нужно было заранее знать, что правительство отменит льготы по НДС на газетную бумагу и налоговые освобождения для книгоиздательства. Из-за этого и взял тогда тот миллионный кредит…
После отказа Лизы вариантов у него оставалось мало. Собственно говоря, только один. Можно было кинуться в ножки и продаться с потрохами главному конкуренту Изяславского — точно такому же шакалу, который, как надеялся Губин, с удовольствием подложит свинью коллеге. Были у него основания рассчитывать на это — от знакомых он узнал, что недавно магнаты вроде бы столкнулись лбами, пытаясь установить контроль над одним полиграфическим комбинатом. В итоге Изяславский задействовал свои связи в Генеральной прокуратуре, напустил на конкурента финансовую проверку, потом налоговую полицию и пересилил…
Губин не мог не задавать себе вопроса, чем покровительство одного бандита для него лучше, чем покровительство другого, — тот, соперник Изяславского, некий Мейер («Не некий, — поправил себя Губин, — а именно Валерий Мейер, оба слова с очень большой буквы».) тоже ведь не благотворительностью занимается. Ничего лучше того, что предлагал ему Изяславский, он от Мейера не получит. Губин это прекрасно осознавал, но ему уже было плевать.
Он готов был жизнь положить на то, чтобы Изяславскому ничегошеньки не досталось из его бизнеса.
Чтобы ни одной копейки не обломилось ни Изяславскому, ни Булыгину, ни суке Козлову.
Губин вспомнил разговор в «Москоу-плаза», и желваки заиграли у него на скулах. Все последние дни он старался не вспоминать, но в голову постоянно лезли терзающие его самолюбие картинки той унизительной, постыдной встречи… Невозмутимые спины бросающих его Козлова и бугаев, брезгливый палец Изяславского. О своем стыде он помнил всегда. Даже тогда, когда вроде бы забывал. Он по-прежнему уверенно входил в офис, улыбался Миле, обнимал за шею Регину в ее кабинете и целовал ее в зеленые глаза, разговаривал с подчиненными и клиентами Но жгучий мучительный стыд дремал в нем, постоянно напоминая о себе, и с ним надо было что-то делать, жить с ним как ни в чем не бывало Губин не мог.
Он не мог позволить, чтобы все стало так, как хочет Изяславский. Стыд породил в нем неистребимый и нерациональный дух противоречия и противодействия, заглушавший даже чувство самосохранения. Он превратился в его чуть ли не первую в жизни черную тайну, которая тщательно скрывалась от других. Вряд ли он решится рассказать о той встрече кому-нибудь, даже Регине. Особенно Регине.
Губин аж зажмурился и потряс головой, чтобы отделаться от мыслей об этом гнусе Изяславском. «Ладно, хватит», — намеренно грубо приказал он себе.
Губин взглянул на часы — без четверти восемь, пора отправляться в офис. Он выглянул в окно — машина ждала его у подъезда. Олег уже направлялся к подъезду — сейчас поднимется, по дороге проверив лифт, лестницу и лестничную площадку, позвонит в дверь и, когда Губин глянет в дверной «глазок», помашет рукой и скажет: «Сергей Борисович, я здесь».
Выслушав приветствие Олега, Губин сказал, что готов и спустится через пять минут. Олег вернулся к машине. Губин бросил последний взгляд в зеркало, заметил, что по привычке оставил кофе в термосе для Киры, хотя Киры нет вот уже три недели… Никак не привыкнет. Губин подумал о том, что так и не успел купить новую роскошную квартиру или даже построить загородный дом, как планировал, — все было некогда, все казалось, заработаю еще немного, вот тогда заживу… Так он и жил в этой выменянной еще в советские времена и тогда казавшейся просторной трехкомнатной квартире.
Он взял кейс, перекинул плащ через руку и вышел.
Пока он спускался по лестнице, думал, как найти подступы к Мейеру, — нельзя же просто прийти и сказать, мол, предлагаю вам сделать подлость Изяславскому и готов вам в этом всемерно помочь, жизни не жалко, лишь бы прищемить этой сволочи одно место… Так к серьезным людям не подходят. Надо, чтобы подвел кто-нибудь, кому Мейер доверяет.
Иначе еще подумает, что провокатор, засланец Изяславского. А кто может его подвести к Мейеру — вопрос…
Губин вышел из подъезда, погруженный в свои мысли. Подъезд Губина единственный в доме выходил не во двор, а на улицу — впрочем, маленькую и тихую. В такой час народу на ней всегда было мало.
Утро было чудесное: солнечно и безмятежно. И, как всякий чувствительный и темпераментный человек, Губин вдруг подумал, что это хорошая примета. Такое начало дня — это к лучшему. Все сегодня выгорит.
Редкие прохожие тем не менее на улице попадались. Навстречу Губину шел молодой парень в джинсах и кожаной куртке. Губин был погружен в себя и парня почти не увидел, лишь скользнул по нему глазами и вяло, краешком сознания подумал, что парень выглядит как наемный убийца — молодой, высокий, в черных джинсах и черной куртке, на голове черная вязаная шапочка. Еще бы черные очки… Прохожий между тем уже был у Губина за спиной. Сергей вздрогнул, остановился и стал оборачиваться — вдруг захотелось посмотреть парню вслед. «Как наемный убийца?!» — раздался в голове Губина собственный беззвучный вопль. Обернуться Губин не успел…
…Когда Занозин, Сбирский и Карапетян прибыли к месту происшествия, оперы из районного управления уже были там и принимали меры к тому, чтобы держать зевак на расстоянии. Зевак, впрочем, было не так много — в основном жители того же подъезда, которые спешили на работу, но при виде распростертого на мостовой тела замедляли шаг и цепенели.
Губин лежал ничком на середине улицы, в затылке — пулевое отверстие в запекшейся крови, руки и ноги раскинуты в разные стороны. Кейс и плащ валялись слева и справа от тела.
Занозин с коллегами, обменявшись кивками со знакомым милиционером, подошли к трупу вплотную. Занозин присел на корточки, внимательно осмотрел след от пули в затылке Губина, потом окинул взглядом все тело.
— Стреляли один раз? — спросил он у местного коллеги.
— Один, зато наверняка, с расстояния двадцать сантиметров, — ответил тот. — Классно сделано.
Убийца спокойно зашел жертве за спину, развернулся и выстрелил в упор.
— Но ведь Губин ходил с телохранителем… — задумчиво проговорил Вадим, все еще на корточках оглядывая труп.
— Был телохранитель, — усмехнулся опер. — Но получилось так, что, когда убийца зашел за спину жертвы, Губин, как вы его называете, оказался как раз между ним и телохранителем, на линии пальбы.
Не очень-то у них охрана была профессионально поставлена. А может, расслабились или просто небрежничали по привычке. Когда убитый упал, киллер, не опуская руки, всадил две пули и в телохранителя — тот потянулся рукой под мышку, к кобуре… Две пули — одна в левом плече, другая в правой кисти.
— Так он жив? Я имею в виду телохранителя.
— Жив. Увезли на «Скорой».
— Значит, свидетель есть… — проговорил Занозин.
— Да свидетелей полно, — пожал плечами коллега из управления, — только не думаю, что нам это много даст. Его и консьержка видела — правда, со спины.
Она выбежала на крыльцо на выстрелы — жертва лежала на асфальте, а убийца удалялся — между прочим, неторопливо. Телохранитель корчился тут же рядом, у машины. Ну, описали они его — молодой человек, высокий, одет в черные джинсы, черные ботинки и черную кожаную куртку, на голове черная вязаная шапочка. Лицо самое обычное. Никаких особых примет никто не запомнил. Все. Оружие унес с собой.
— Что это было за оружие? Олег — ну, тот телохранитель — наверняка смог определить… — сказал Занозин без особой уверенности.
— Не очень-то. Все произошло так быстро, — покачал головой парень. — Впрочем, все равно вы с ним еще будете говорить, спросите при встрече. Мы его в больницу поместим под охрану, хотя я не уверен, что ему нужна охрана. Рука, плечо… Не хотели они его убивать, ясно. И данное обстоятельство мне очень не нравится…
— Думаешь, телохранитель подыгрывал киллеру?
— Ну-у-у, не знаю… Выясним.
— А что шофер? — поинтересовался Занозин у коллеги.
— Да, вот шофер вел себя очень странно. Во всяком случае по рассказам консьержки и прохожих.
Пока киллер палил, стоял как вкопанный, раскрыв рот. Когда тот ушел, заметался, забегал, вдруг упал рядом с машиной на землю — немного припозднился. Потом рванулся за киллером, потом вернулся, кинулся к телефону… Когда прибыли наши, нес какую-то околесицу, бормотал что-то непонятное… В общем, его сейчас увезли в отделение, допрашивают.
— Все сняли? Медэксперт уже осматривал? — обратился Занозин к мельтешащему вокруг них фотографу.
Тот кивнул, и тогда Занозин приподнял труп за плечо и перевернул на спину. Тело Губина неловко перевалилось, одна нога так и осталась лежать в каком-то невообразимом положении. На лицо было страшно смотреть. Огромный кроваво-красный отек покрывал глаза и лоб — мало внутреннего кровоизлияния, так Губин, падая, со всей силы ударился лицом об асфальт. Лицо опухло и деформировалось, его едва можно было узнать.
— Да-а-а.. — протянул Карапетян, на которого напала неуместная веселость. — Нормально. Теперь убийство Губиной можем смело свалить на лежащий здесь труп. А что касается самого Губина, то имеется основательное подозрение, что речь идет о заказном убийстве, раскрываемость которых у нас составляет…
Двадцать?..
Карапетян вопросительно обернулся к Сбирскому, тот угрюмо кивнул.
— ..двадцать процентов, — продолжил ерничать Карапетян. — Я сильно подозреваю, что данное убийство попадет в остающиеся восемьдесят. Шеф, не смотри такими зверскими глазами. Шучу.
— Смешно, — подтвердил Занозин. Он встал и выпрямился. — Обхохочешься. По убийству Губиной мы снова на нуле. И еще один труп.
