Александр Бергер, 27 сентября
200… года, Нижний Новгород

То, что ночь пойдет псу под хвост, ему стало ясно уже с первой минуты, как только он увидел этот труп в парке Кулибина. Но ведь смотря какому псу! Ладно бы такому безобидному симпатяге, как бульдожка Финт. Даром что гайморитом замучен – трудно сыскать более добродушное существо. Но нет! Ночь Александра Бергера была выброшена под хвост самому злобному, кусачему, агрессивному псу, какого только можно вообразить. Вдобавок шелудивому.

Этот эпитет ему всегда казался не столько обозначением неких физических болячек, сколько моральных качеств. Для полунемца Александра Бергера слово «шелудивый» являлось почему-то синонимом слова «пакостный»… В какой-то степени он был прав, и прибывшая милицейская бригада подтвердила его самые наихудшие опасения. Ребята были в подпитии, но это еще полбеды. Гораздо хуже, что им хотелось выпить еще и как можно скорей, а тут пришлось тащиться на вызов, какой-то труп осматривать, показания снимать… Бергер сильно подозревал, что, не очутись он на месте в момент прибытия этих ухарей, не придержи свидетеля, который вдобавок оказался на редкость законопослушен, оперативная группа не погнушалась бы затолкать труп в машину и, отъехав буквально на два десятка метров, выкинуть его снова в укромном уголке, а потом отправиться восвояси, сообщив дежурному, что вызов был ложный. Ровно в двадцати метрах находится только улица Белинского и, если пересечь трамвайные пути, начинается другой район – Советский. И головная боль в виде неопознанного трупа теперь принадлежала бы соседям. А наши мальчики могли бы ехать дальше – в поисках «святого источника».

Такое, между прочим, не раз случалось раньше. И понятно, что после этого шансы на поиски преступника практически сходили на нет.

Ох как они поджали губы, когда Бергер назвался! Ох какие стали корчить рожи, услышав, что он бывший следователь, вдобавок – районной Семеновской прокуратуры! О своем переходе в разряд загадочных личностей, именуемых частными детективами, Бергер пока не стал говорить, чтобы пресечь град издевок, которые в этом случае на него непременно посыпались бы. Просто, чтобы предупредить вопрос, почему простился с прокуратурой, сухо сообщил, что ушел с работы после тяжелого ранения. И показал удостоверение инвалида второй группы.

После этого бригада «ух» стала вести себя повежливей: примерно так, как нормальные люди ведут себя с шизофреником, который одержим манией преследования.

Какой труп? Где вы видели труп?! Ах да. В самом деле, вот он… Ну и что? Почему это вас так волнует? Мало ли трупов на улицах валяется! Лежит себе, никому не мешает, особенно в этот тихий ночной час, в этой уединенной аллейке. Кстати, с чего вы взяли, что здесь налицо убийство, а не элементарный несчастный случай? Признаков насильственной смерти не видно (ни ножевых ран, ни следов выстрелов, ни странгуляционной борозды), скорей всего, неизвестного настиг приступ астмы. Он упал, ударился головой об асфальт, после чего и наступила смерть.

Тут возмутился хозяин Финта. Все-таки чувство гражданского самосознания было в нем развито очень сильно! И он снова стал кричать про женщину, которую сначала обнимал труп, а потом…

А потом, после этого и в самом деле неудачного выражения, опергруппа просто-таки попадала от смеха. Начались хиханьки да хаханьки по поводу некрофилии и прочих сексуальных издержек.

Бергер стоял, молча слушал и жалел – давно он с такой силой не жалел ни о чем! – что не прошел сегодня по другой аллее. Что вообще свернул в это проклятое место – бывшее кладбище, чьей-то административной прихотью превращенное в парк: одно из самых зловещих и неприятных мест в городе. Деревья здесь вымахали под небеса, а оттого в аллеи никогда не проникало солнце, здесь всегда стояла промозглая сырость.

– Не слабая бабенка оказалась! – сказал шофер, который тоже принимал участие в общем веселье. – Так сказать, убийство на почве личных неприязненных отношений. Ка-ак толкнула любовничка – ему и каюк! Не баба, а Илья Муромец. А я недавно в газетке читал, что на одного парня упала со стола стриптизерша и задавила его грудями. Насмерть! Может, и здесь такой же факт налицо?

– Никто никого не давил! – начал было объяснять свидетель. – Она просто махнула рукой…

Он показал – как именно – и чуть не угодил по морде своему псу, который в это самое мгновение подбежал к нему и сделал стойку, держа в зубах мужскую барсетку.

Все это время Финт то терся о колени хозяина, то недружелюбно принимался обнюхивать полупьяных ментов, то вдруг начинал нарезать круги по аллеям. И где-то наткнулся же на эту барсетку! Все-таки его старания увенчались успехом. Это вам не грязный конверт, отсыревшая газета и пустая пачка сигарет. Это…

Хозяин Финта машинально поднял находку и так же машинально открыл «молнию». Достал согнутую вдвое пачечку купюр, потом развернул паспорт.

– А ну, дайте сюда, вдруг это вещь убитого! – приказал начальник группы, и свидетель, спохватившись, что и в самом деле занялся не своим делом, протянул барсетку и открытый паспорт почему-то Бергеру.

Тот взглянул на фотографию владельца – и даже головой покачал от удивления, поняв, что это лицо он уже видел раньше. Именно его: с правильными чертами, вполне симпатичное, а на чей-то взгляд, может быть, даже красивое, хоть и чуть полноватое. Это был мужчина немного за сорок, с волосами, зачесанными назад, что придавало ему слегка напыщенный вид. Да, именно его видел Бергер совсем недавно, а точнее – неделю назад, на открытии сезона в оперном театре. Он терпеть не мог драматические спектакли, но отчаянно любил оперу и балет, и когда, волею обстоятельств, переселился из Семенова в Нижний Новгород, чуть не все вечера проводил в оперном, который был здесь и в самом деле недурен. И вот на первой в новом сезоне постановке «Лебединого озера» – своего любимого балета – Александр Бергер и стал невольным свидетелем маленького происшествия, которое и озадачило, и насмешило его.

Место у него было в двадцатом ряду. Бергер всегда старался взять билет как можно дальше от сцены: чтобы не слышать стука пуантов о деревянный настил, а главное – не видеть ленточек, которые обхватывают ноги балерин, поддерживая эти самые пуанты. Причиной этому было неприятное происшествие, виденное им еще в детстве: у одной балерины из кордебалета развязалась ленточка в момент фуэте, и бедняжка грохнулась так неэстетично, что зал невольно разразился хохотом. И хотя ее унесли со сцены со сломанной ногой, зрители с трудом сдерживали смешки в течение всего спектакля. С тех пор Бергер на эти завязки смотреть не мог. Их вынужденное созерцание портило ему все удовольствие от представления! Именно поэтому он садился подальше от сцены, а чтобы как следует рассмотреть хорошенькие личики и стройные фигурки балерин, брал у контролеров бинокль.

К сожалению, оптика в старом театре имелась не больно-то качественная, а потому к ней надо было приспособиться. Порою это занимало некоторое время. Вот и в тот вечер, настраивая строптивый бинокль во время увертюры, Бергер вдруг обнаружил, что смотрит не на роскошный сверкающий занавес, а на лица каких-то людей, сидящих в партере. Вернее, лицо он видел только одно – мужчины, обернувшегося назад и ненавидящим взглядом уставившегося на женщину, которая сидела в другом ряду, сразу за его спиной. Ее лица Бергер разглядеть, конечно, не мог, но обратил внимание на непомерно пышную прическу. Голова казалась непропорционально большой по сравнению с плечами, и Бергер на миг пожалел тех, кто сидит позади нее. Этот безумный начес практически лишал их шансов видеть сцену! Потом у него мелькнула мысль, что дамам с такими прическами надо на входе выдавать что-то вроде купальных шапочек: чтобы плотно облегали голову и унимали буйство волос. Затем он удивился, отчего этот человек смотрит на женщину настолько люто: он ведь сидит впереди, а не сзади, ему нисколько не мешает ее прическа. Но вскоре он обо всем забыл: увертюра закончилась, начался спектакль.

Случилось так, что в тот вечер Бергер еще раз столкнулся с этим мужчиной и этой женщиной. Дело в том, что посещение театра было для него одним из величайших праздников в жизни. Это впечатление сохранилось еще с детства, когда мама в антракте непременно водила его в театральный буфет. Нигде не доводилось Саше есть такие несусветно вкусные «корзиночки», как в буфете оперного! «Корзиночки» вообще всю жизнь были его любимыми пирожными, и даже теперь он, большой уже мальчик, становился в антракте в очередь со школьниками и солдатами – самыми ретивыми посетителями буфета. Так же, как они, Бергер покупал «корзиночку», а чаще – две, потому что был сладкоежкой, и стакан сока или лимонада, потому что ничего крепче шампанского не пил, да и то лишь на Новый год.

Своему пристрастию Бергер не изменил и в тот вечер. Но когда он с тарелкой и стаканом в руках пробился в укромный закуток, где только что было относительно свободно, прямо перед ним на облюбованный угол стола поставили свои чашки с кофе и тарелки с эклерами другие люди. Он сначала обратил внимание на неряшливую, слишком пышную прическу женщины, потом вспомнил саму даму, а затем узнал и ее спутника. Эту пару Бергер видел в бинокль. Лица женщины он снова не разглядел, ибо она опять стояла спиной к нему, но мужчину рассмотрел хорошо. Таких типов когда-то называли вальяжными. Правда, выражение спокойного самодовольства на его лице изредка нарушалось судорогами ненависти. Он исподлобья смотрел на спутницу и жадно заглатывал куски нежного эклера, часто облизываясь, ибо пирожное было свежим и переполненным кремом. Однако в его глазах сверкала такая злоба, будто вместо эклера он предпочел бы вгрызться в горло собеседнице!

Какое-то время Бергер просто-таки не мог отвести глаз от этого породистого, привлекательного лица, на котором два взаимоисключающих выражения менялись с невероятной скоростью и яркостью. Потом дама, шагнув вперед, заслонила мужчину своим отнюдь не худым телом, а необъятной прической – его лицо. И тут прозвенел третий звонок, замешкавшийся Бергер поспешил прикончить свои «корзиночки», а когда расправился с ними, эта пара уже ушла. Из чистого любопытства он пытался снова нашарить их в зале с помощью бинокля, но не удалось. Потом, понятно, Бергер забыл о них обоих и, может статься, никогда не вспомнил бы, если бы не увидел паспорт с фотографией того, кто сейчас, изуродованный до неузнаваемости, остывал в сырой аллее бывшего кладбища. А звали его Симанычев Геннадий Валерьевич, 1960 года рождения…

– Чего уставился? Знаешь его? – нарушил его думы голос старшего опергруппы. – Дай сюда документ.

Бергер протянул паспорт.

– Да, видел однажды мельком. Случайно, в театре. Кстати, – повернулся он к хозяину бульдога, – кстати, а та женщина, которую вы заметили с ним рядом, – она какая была? Ну, какого роста, телосложения?

Свидетель несколько раз сосредоточенно моргнул:

– Высокая, это точно. Они одного роста были с этим… – Он кивнул на труп, замялся, не зная, как его точнее назвать, чтобы снова не стать объектом насмешек. – Хотя я слышал стук каблуков… Она на каблуках была. Полная, мне показалось, что она была такая… крупная. Хотя на ней был плащ. Может, из-за плаща создалось такое впечатление? И еще! Волосы у нее были растрепанные! Я сначала почему на них внимание обратил? Потому что у нее голова была какая-то большая-пребольшая! Лохматая такая.

– Минуту, свидетель! – грозно остановил его в это мгновение старший опергруппы, явно почуяв в разговоре свидетеля с Бергером ущемление своих прав и мгновенно переходя от полупьяного, разухабистого тона на деловой и даже агрессивный. Что характерно, вся его опергруппа немедленно прониклась сходным настроением и не просто посерьезнела, но неумолимо посуровела. – Минутку, свидетель! С вас еще показаний не снимали. Мы еще даже вашего имени не спрашивали!

– Так спросите. Давно пора, на самом-то деле, – посоветовал Бергер.

– И спросим! – сдвинул брови старший. – Не волнуйтесь, спросим! А вы, видать, решили взять дело следствия в свои руки? Может быть, и в отделение с нами проедете, и эксперта вызовете?

– Вряд ли, – буркнул Бергер, ругая себя за то, что опять позволил сыскным рефлексам восторжествовать над спокойствием и благоразумием, приобретенными с таким трудом. – Вы правы – это не мое дело. Я лучше пойду. Поздно уже.

– Как это – пойдете? А показания давать?

– Вот моя карточка, – Бергер протянул визитку. – Здесь адрес, телефон. Можете и паспортные данные списать – вот он, паспорт. Понадоблюсь – следователь повесткой вызовет. А задерживать меня для дачи показаний у вас нет никаких оснований, ибо я не был свидетелем случившегося и даже труп не я обнаружил. Просто так, случайный прохожий. Зевака, проще выражаясь. Строго говоря, вам и этого гражданина надолго задерживать не стоит, все-таки ночь на дворе.

– Ну что вы, спасибо, я с удовольствием! – замахал руками хозяин Финта. – Расскажу все, что видел, что слышал. Без проблем.

– Вот это позиция, я понимаю, – кивнул старший, вчитываясь в строчки на визитке Бергера. – Человек хочет органам помочь. А вы…

И он умолк, наконец-то прочитав на визитке словосочетание, отвратительное для всякого штатного сотрудника официальных органов: частный детектив .

– Е-мое! – простонал он потрясенно. – Ох, держите меня четверо! Витька, а ну дай рацию.

Шофер протянул ему трубку.

– Ковалев? – спросил оперативник. – Это твой однофамилец говорит из Нижегородского. Простучи-ка по адресному бюро и прочим каналам мне такую фамилию: Бергер Александр Васильевич. Да, Бергер. Наверное, немец, а тебе какая разница? Давай делай, быстро.

Похоже, компьютер этого самого Ковалева, к которому обратились за подтверждением личности гражданина Бергера, был отлично отлажен, потому что буквально через минуту раздался зуммер, и «однофамилец из Нижегородского» снова поднес трубку к уху:

– Да, слушаю! Что? Есть такой Бергер? Да, бывший… да. А теперь? Чье бюро?! Кто?! Ладно, понял. Отбой.

Судя по тому, что этот «однофамилец» так и не поблагодарил своего расторопного помощника, сведения, полученные о Бергере и о месте его теперешней работы, немало озадачили старшего опера. Не просто частный детектив, не сам по себе, бесправный и беззащитный конкурент нормальных ментов, а сотрудник «Городского бюро юридической поддержки», обладающий правом вести частную сыскную деятельность!

Для посвященных людей это название значило много. Поскольку город находился в состоянии предвыборной лихорадки (в конце сентября предстояло выбрать мэра), каждый из кандидатов из кожи вон лез, чтобы показать, как он заботится о правах и свободах горожан. Вот один из них, с виду сущий зомби, но пользующийся поддержкой очень высоких верхов, а возможно, ими и зомбированный, открыл бюро бесплатной экстренной юридической поддержки, в которое мог обратиться любой и каждый. Мало того что там можно получить консультацию и даже нанять адвоката. Там можно провести независимую медицинскую экспертизу и даже воспользоваться услугами независимого расследователя, сиречь частного детектива.

Одним из сотрудников этого бюро и был Бергер. В принципе, ему как избирателю, представителю, так сказать, электората, больше по нраву был другой кандидат в мэры: фигура одиозная, лидер и аутсайдер в одном лице, бывший сиделец, умудрившийся испортить отношения со всеми властями предержащими. Определенно – именно он выиграл бы выборы (кстати, однажды, четыре года назад, это уже произошло, после чего свежеиспеченного мэра немедленно отправили за решетку за какие-то старинные прегрешения, которые ранее ему прощались, а теперь вдруг стали несовместимы с законом), но его недавно просто сбросили с дистанции – опять же за какие-то мифические грехи. Скорее всего, мэром предстояло стать именно тому, зомбированному, а потому бюро имело все шансы продолжать работу, а его сотрудники – остаться в нем.

С одной стороны – ставленник людей, которых Бергер презирал. С другой – хорошо оплачиваемая, интересная и, главное, безусловно полезная людям работа! Бергер считал, что вторая чаша весов перевешивает первую, а потому хотел бы задержаться в бюро как можно дольше. Тем паче не он туда просился, а его самого упрашивали прийти потрудиться. Да, он вот уже полгода как ушел на инвалидность, однако профессионалом быть не перестал. Славу ему, начинающему следователю, составило дело Риммы Тихоновой – чуть ли не первое, которое он вел. Эта женщина покончила с собой, так все обставив, чтобы подозрение падало на ее любовника, Григория Охотникова. Все улики были против него, причем улики очень весомые. Бергеру этот человек был глубоко неприятен, его непричастность он доказывал, просто-таки стиснув зубы, буквально с отвращением, однако долг есть долг, и свой долг Александр Бергер исполнил. Кстати, именно в ходе этого расследования он и проникся стойкой неприязнью к черноглазым красавцам-брюнетам… но это были его личные трудности.

Вскоре после окончания расследования и снятия подозрений с Охотникова ретивый следователь получил семь пуль от некоего разъяренного жениха за изнасилование его невесты, происшедшее в ходе ее допроса. Да, Бергер вызывал ее как свидетельницу, однако, понятное дело, и пальцем к ней не притронулся! Доказать это было легко и просто, однако для начала предстояло элементарно спасти жизнь Бергеру, ибо, получив семь пуль, можно выжить только чудом. Пока Бергер лежал в госпитале и врачи гадали, обречен он на смерть или на полный паралич, выяснилось, что «мстителя» науськал на него Николай Резвун, отец той самой Риммы Тихоновой, очень недовольный тем, что благодаря Бергеру ушел от тюрьмы ее любовник. В нем говорила отнюдь не родительская скорбь, а ненависть к человеку, который подмял под себя весь его бизнес и покушался на его собственную жизнь. В результате Охотников погиб в автомобильной катастрофе, но доказать причастность Резвуна к этому делу не удалось. Отмазался он и от подстрекательства к убийству Бергера: киллер отказался от прежних показаний и заявил, что действовал в состоянии аффекта и помрачения ума. Его, конечно, осудили, однако многие открыто говорили, что богатый бизнесмен просто купил его молчание. Бергеру иногда очень хотелось покопаться в этой истории, сделавшей его инвалидом, однако Резвун жил теперь за границей, так просто не достанешь. Но благодаря покушению Бергер еще больше прославился, а потому его охотно взяли на престижную и не больно-то пыльную работенку в бюро, несмотря на удостоверение инвалида, неторопливую походку (иногда не слушались перебитые ноги), заштопанное правое легкое и другие многочисленные внутренние неполадки.

Поскольку результаты выборов были совершенно непредсказуемыми, а Россия – страна политических чудес, внутренние и внешние органы старались особо не ссориться с сотрудниками того или иного кандидата. А может быть, начальник опергруппы был из числа его приверженцев. Так или иначе, он позволил Бергеру уйти, а сам вызвал по рации эксперта и машину для перевозки трупа. Хозяину Финта, судя по всему, предстояло спустя некоторое время прокатиться в отделение для дачи показаний.

«Хоть бы собаку домой отвел», – угрюмо подумал Бергер, слыша позади недовольный бульдожий скулеж.

Настроение у него было препоганое, впору самому заскулить. Но ведь вроде бы ничего особенного не случилось: ну, небольшая стычка с милицией, так ведь все нормально закончилось! А что касается дачи необходимых показаний, то ведь и в самом деле – никто не отменял священной обязанности каждого гражданина содействовать по мере сил и возможностей раскрытию преступлений!

«Да что я дергаюсь, не пойму?! – ворчал сам на себя Бергер. – Ну, получу повестку, ну, скажу, где видел этого Симанычева… Про ту тетку с начесом тоже скажу. Какие проблемы?!»

Проблем никаких. А голова разболелась невыносимо, как бывало всегда, когда Бергер чуял впереди какие-то неприятности.

Чуять-то он их чуял… Но и вообразить не мог, чем для него в недалеком будущем обернется эта ночная история!