Глава 12

Первое, что я сделал, – я не переехал.

Все, похоже, решили, что теперь, когда я стал жутким богачом, я уж точно переберусь в какое-нибудь местечко получше раздолбанной конуры, которую я делил с тремя безнадежными неудачниками, покину милую "Жнепстое", лежащую в руинах, и поселюсь на несколько палуб выше в гораздо более роскошных апартаментах, где будет спокойнее, комфортнее и (самое главное) просторнее, – чего еще желать здоровому молодому новоиспеченному миллионеру, которому психоаналитик посоветовал начать встречаться с девушками.

Но мне случалось жить в одиночестве раньше. То есть раньше я всегда жил один. До тех пор, пока меня не приняли в "Десятый круг", я понятия не имел о том, как это мерзко. Я хорошо это помнил. У меня не было особых причин предполагать, что деньги в этом смысле что-то сильно изменят.

Кроме того, я не забывал о том, что меня вполне могли бы подвергнуть изоляции, как человека, представляющего опасность для "Шеффилда", если бы не мои соседи по каюте Пэт и Герб. И еще Соломон Шорт, который был одним из самых богатых людей на борту звездолета и решил стать моим другом – при том, что я только и умел, что хорошо играть на саксе.

Кроме того, как говорит Марк Твен, два переезда равняются одному пожару. Не так давно я уже переехал.

Поэтому я остался на своем месте. Но я обратился к еще одному другу, такому же богатому, как Сол, но значительно более практичному, и попросил у него совета. Джордж Р. улыбнулся и направил меня к самым лучшим механикам, инженерам, художникам-прикладникам, электрикам, специалистам по кибернетике и слесарям-сантехникам на борту корабля. Кроме того, Джордж сумел обойти кое-какие бюрократические инстанции, чтобы раздобыть для меня разрешение на опустошение грузовых кают по соседству с нашей и на кое-какие перепланировки. Когда все работяги ушли и пыль после ремонта осела, "Жнепстое" превратилась в одно из самых крепких, надежных, комфортных, роскошно обставленных и технически продвинутых жилых помещений на нашей палубе – а уж санузел у нас теперь стал, пожалуй, самым лучшим на борту "Шеффилда". Он был настолько неуместно просторным, что в нем могли одновременно принять душ все четыре обитателя каюты, и еще осталось бы место для гостя. А уж всякой гедонистической техникой санузел напичкали до такой степени, что все мы вдруг стали жутко популярными людьми в корабельном сообществе: все хотели напроситься к нам в гости, чтобы воспользоваться нашим санузлом. Но только это не слишком хорошо получалось у желающих к нам пробиться, потому что мы сами почти не вылезали из санузла.

Пэт получил все программы поиска данных, каких только его душенька желала, и мощнейший процессор для обеспечения практического доступа в реальном времени к любым историческим сведениям, имевшимся на борту корабля. И не только на борту, но и в базах данных, оставшихся позади нас, в Солнечной системе, хотя эти сведения все больше и больше устаревали по мере становления эффекта Эйнштейна. Но историки – люди неторопливые.

Герб получил возможность при желании закрывать свое жилое пространство двумя зеркальными стенками, которые не пропускали ни свет, ни звук в обе стороны, и за этими стенками он мог в свое удовольствие без помех как заниматься сочинительством, так и не заниматься оным.

Обзавелся таким же приспособлением и Бальвовац, хотя я сомневаюсь, чтобы он уделял много времени сочинительству, потому что он никогда не активировал защитное поле, когда оставался один, и всегда довольно ухмылялся, когда покидал свое "Зазеркалье". Много лет спустя, заливаясь пьяными слезами, он откровенно признался мне в том, что это место стало для него первым, куда к нему бы пришла женщина, не влюбленная в него до потери пульса. Я так смеялся, что он перестал плакать и стал хохотать и хохотал до тех пор, пока я не отсмеялся и стал плакать.

Что касается меня, я удовольствовался двумя главными изменениями в инфраструктуре каюты. Во-первых, автоматом, который варил кофе "французский пресс" из свежеподжаренных кофейных зерен по моему вкусу. Вроде бы это был автомат, но все-таки обычно, чтобы он работал, нужно было нажать маленькую кнопочку. А во-вторых, я обзавелся койкой, которая оказалась такой же удобной, как все прочие на борту "Шеффилда"… а что касается ее надежности, то на нее могли бы взгромоздиться разом я, все мои товарищи по каюте, и вдобавок Ричи и Жюль, и все мы могли бы на ней прыгать и скакать, а она бы даже не скрипнула, не говоря уже о том, что не подумала бы оторваться от переборки. К концу ремонта все вещи в каюте стали непробиваемыми и небьющимися.

Таковы были наружные перемены. По пути к залу виртуальной реальности, куда я направлялся на свой первый сеанс, я гадал, какое же экзотическое местечко доктор Эми запрограммировала для меня? Аппаратура для виртуалки на борту "Шеффилда" была не настолько совершенной в плане убедительности, как та, действие которой я опробовал на себе в обители Конрадов в Британской Колумбии… но все же она оказалась не слишком плохой. Виртуальные технологии были одной из тех областей, где концерны "Канг" и "Да Коста" старались идти в ногу со временем. Наверное, я ожидал чего-то грандиозного, пафосного и сакрального – типа монастыря Эйхеджей в Японии, дворца на озере Джайпур в Индии или Ватикана тех времен, когда его еще не оккупировали ангелы Пророка. А может быть, я думал о каком-нибудь уединенном, но потрясающем пейзаже – гавани Ванкувера, о Рио-де-Жанейро в старой Бразилии, о виде на восток с горы Олимп на Марсе или на Титан со стороны колец Сатурна, или о моем любимом виде Юпитера с Ганимеда ночью, сквозь звездное зарево. Меня не удивило бы что-то вроде обычного калейдоскопического потока изображений, какой можно увидеть с помощью скрин-сейвера, или вроде фейерверков, которые можно видеть, когда зажмуришься.

Я получил пустую белую стену. Примерно в полуметре от моего носа.

Потом я узнал, что этой методикой пользуется несколько школ буддизма: люди медитируют, глядя на пустую стену. В этом есть определенный смысл. Минимум визуального отвлечения, максимум визуального пространства для воображаемых изображений, какие тебе только могут понадобиться – и постоянное, непрерывное мягкое напоминание о том, что ты занимаешься чем-то необычным, что ты отделен от обычного мира, где разумные люди не сидят и не таращатся на пустые стены.

Примерно такое же число адептов буддизма находят подобную методику отвратительной и садятся медитировать спиной к пустой стене и глядят на другую такую же… и на других людей, сидящих лицом к ним. Что отличает буддизм от других известных мне верований – и что отличает буддистов от большинства людей – это то, что люди, глядящие на стену, и люди, отвернувшиеся от нее, никогда не воевали из-за этого. Они никогда не согласятся друг с другом… но они не хотят воевать. Вроде бы сам Будда сказал: "Люди, имеющие собственное мнение, только и делают, что досаждают друг другу".

Лично я, когда приступал к сеансу, считал, что и те, и другие – чокнутые, как и доктор Эми, поскольку она назначила мне эту программу. На следующий день я взбунтовался и заказал виртуальный вид Ганимеда, как можно более похожий на знакомое мне пастбище среди ночи. Однако к концу часа я понял, что все время истратил на раздумья. И того хуже – на чувства, а это было еще менее полезно. Ностальгия оказалась слишком болезненной. До конца недели я не противился программе доктора Льюис.

Почти каждую минуту той первой недели я был более чем наполовину убежден в том, что трачу время зря, – жду, когда что-то произойдет, а потом гадаю, произошло или нет. Но к концу недели я поймал себя на том, что жду сеансов. Представьте себе, что вы всю жизнь несли в рюкзаке двадцать килограммов песка, не зная об этом. Потом в один прекрасный день кто-то подсказывает вам, как на мгновение снять с плеч эту ношу. Я узнал, что это оказалось таким облегчением – время от времени на целых несколько минут снимать с себя груз собственных мыслей, ненадолго приглушать постоянную болтовню своего разума, упорно удостоверяющегося в том, что я все еще жив. В течение долгих секунд мне порой удавалось стать прозрачным для собственных ощущений и эмоций. Изредка наступали моменты ясности, когда я, похоже, видел без искажений и воспринимал без страха. Через неделю созерцания глупой белой стены мне стало жаль прощаться с ней.

Пока я не увидел новую программу.

Это была серия картин – вернее, две серии. Картины были написаны акриловыми красками на холсте и принадлежали художнику из докризисных времен, Алексу Грею, жившему и работавшему на Земле, в Нью-Йорке, в двадцатом-двадцать первом веке. Надо было какое-то время просидеть в позе для медитации, а потом начиналось слайд-шоу, и я смотрел на картины, сменяющие одна другую через запрограммированные промежутки времени. Казалось бы, ничего особенного – но я говорю о таком искусстве, которое следует подавать вместе со щеткой, чтобы после просмотра можно было счистить с себя опилки. Грей создавал вневременные произведения, которые, пожалуй, мог бы понять и неандерталец. В самом деле, во многом его восприятие мира было настолько древним.

В серии Грея "Священные зеркала" – двадцать одна работа, и все они выполнены, по меньшей мере, в человеческий рост. На первой картине изображен бледно-серый силуэт человека, стоящего лицом к зрителю. Руки немного разведены в стороны, ладони раскрыты. Эта фигура словно говорит: "Вот я".

Вторая картина: фон почти черный, фигура представляет собой весьма реалистично изображенный человеческий скелет в натуральную величину, детально прорисованный. Третья картина: тот же самый скелет покрыт невероятно подробно изображенной сетью всех нервов организма человека – этакой системой электропитания скелета. Венчает все головной мозг – и больше ничего. Золотистые нервы словно выпирают из холста, казалось, они покрыты той самой позолотой, которой украшали древние манускрипты. Четвертая картина: нервы исчезли, их сменила система кровеносных сосудов, нарисованных синей краской. В середине грудной клетки – сердце, а фигура на этой картине впервые становится безошибочно мужской, у нее появляются яички. На пятой картине детально выписана лимфатическая система – но фигура становится женской. На следующих работах изображены внутренние органы мужчины, затем – мышечная система женщины, довершенная изображением плода внутри матки. И наконец тело начинает обрастать плотью, становится обнаженной европеоидной женщиной, спокойно глядящей на вас. Следующая картина – обнажённый мужчина-европеоид, следующая – женщина-африканка, потом – мужчина-африканец, потом – женщина-азиатка, и наконец – мужчина-азиат.

Каждая из этих фигур, начиная со скелета, написана с таким потрясающим реализмом, что каждая следующая работа производит большее впечатление, чем произвела бы в отдельности. Начинаешь ощущать психическую энергию. Растаяла плоть, остались кости и внутренние органы, нервы, кровеносные сосуды и глазные яблоки… но теперь каждая картина пропитана блестящими, сияющими, словно потрескивающими от электрических разрядов волокнами энергии, и шесть чакр, о которых говорится в мифологии многих народов, видны в мозгу, глотке, сердце, пупке, в животе и в паху, и все они светятся, словно раскаленные добела угли, и все тело объято прозрачной бледно-голубой аурой, сотканной из бесконечно тонких нитей энергии, и совершенно ясно, что все это – тело, чакры и аура – физически связано с остальной вселенной и обменивается с ней энергией. Следующая картина развивает эту мысль дальше: плоть, кровь и кости исчезают, и фигура человека оказывается почти целиком состоящей из струн и нитей, вырабатывающих энергию и простирающихся от ног и головы в космос, чтобы соприкоснуться с ним. Фигура человека при этом заключена в величественную шарообразную оболочку, наделенную невероятной мощью. А на следующей картине не остается ни следа от человеческой фигуры. Здесь изображен только бурный поток извилистых линий, кругов и кружев вселенского огня. Впоследствии Сол говорил мне, что это изображение очень похоже на картину, возникающую перед его мысленным взором, когда он занят своей работой.

В серии было еще несколько картин, но большинство из них были перегружены религиозной символикой, поэтому я чаще предпочитал просматривать их в ускоренном режиме. В то время, когда жил Грей, такие работы были хороши… но теперь в них есть что-то немного нетактичное. Они словно отсылают зрителя к тому кровавому периоду в истории, который мы все предпочли бы стереть из памяти, если бы не жуткие уроки, которые никогда не следует забывать. На всех этих картинах изображалась свастика – символ перевранной духовности.

Затем следовала серия из тридцати картин, названная Греем "Прогресс души". На каждой из работ этой серии были изображены один или несколько человек без кожи и плоти – светящиеся, связанные могучей невидимой энергией с окружающим миром и выполняющие различные виды деятельности. Мужчина со склоненной головой, молящийся. Вокруг его головы – золотое энергетическое гало. Мужчина и женщина, стоящие рядом и зачарованно глядящие в небо, энергия информации течет от них и к ним. Мужчина и женщина – целующиеся, крепко обнявшиеся. Наверняка это было самое интимное из когда-либо изображенных объятий, потому что вы могли разглядеть каждый внутренний орган, каждый нерв и капилляр в их телах, видеть обычно невидимую пульсирующую энергию, создаваемую ими и передаваемую в обе стороны и озаряющую мир. Та же самая пара в момент соития – почти ядерный взрыв энергии, который невозможно описать словами. Потом – та же самая пара, изображенная стоя. Он стоит сзади нее и обнимает ее разбухший живот, внутри которого виден их будущий ребенок; эта картина обрамлена девятью клеймами, по одному на каждый месяц развития плода, начиная со слияния сперматозоида с яйцеклеткой и заканчивая полностью развитым плодом. Затем – картина, на которую мне было бы легко смотреть хоть целую вечность. Она называлась "Обещание". На ней изображены любящие друг друга будущие отец и мать. Они смотрят друг на друга и обещают друг другу, что сделают для зачатого ими ребенка. А на земле между ними стоит двухлетний малыш и держит в руках… череп.

В серии есть еще несколько картин, но я воздержусь от их описания, потому что следующая по порядку, под названием "Рождение", настолько мощная, что смотреть на нее я мог лишь несколько секунд подряд, а потом у меня начинали поджариваться глазные яблоки, и приходилось отворачиваться.

Но ближе к концу серии располагается картина, которую принято считать шедевром Грея. Она называется "Теолог". На ней изображен человек, занимающийся тем, чем занимался я, впервые увидев эту картину: мужчина, сидящий в позе "дзадзен", со сложенными для медитации руками и слегка наклоненной головой. Его голова окружена мерцающим золотым гало, а все тело – прозрачной голубой аурой. Он сидит, оторвавшись от земли на несколько футов, на чем-то вроде сети, сплетенной из нитей энергии, расходящихся в трех направлениях. Эти нити ярко-белые, и от них к сидящему человеку тянутся языки пламени, но не достают до него, не обжигают. За спиной у человека, через ячейки сети, видны бесконечные гряды серых холмов. Все шесть чакр человека пылают вселенским огнем. Ясно, что он погружен в теолог – в диалог с богом. И бог – это он сам.

Возможно, описывая эти картины, я вам ничего не смог передать. Если так, то просто поверьте мне в том, что их созерцание на протяжении нескольких недель помогло мне исцелиться – физически, умственно, психически, духовно. Сам Грей однажды сказал, что одной из особых целей его работ было оздоровление людей. Ему как-то попалось на глаза исследование, в ходе которого было обнаружено, что люди, только что посмотревшие кинофильм под названием "Экзорцист", покидали кинотеатры с ослабленной иммунной системой, становились более уязвимыми для болезней. И Грей решил, что если искусство способно на такое, то оно могло быть, черт побери, способно и на обратное – и должно быть способно. Поэтому он посвятил свою жизнь, учась тому, как создавать изображения, глядя на которые человек становился бы здоровее. Я не смог бы описать, как он этого достигает, даже если бы хоть капельку понимал. Просто поверьте мне на слово: если вы когда-нибудь впадете в депрессию или будете страдать от неразделенной любви, вам обязательно нужно посмотреть работы Алекса Грея – поищите самые лучшие репродукции, какие только сможете найти, и пусть они на вас подействуют.

Спустя две недели я перенастроил сим-комнату таким образом, что она поместила меня на поверхность воображаемого искусственного спутника, облетающего Новую Бразилию по экватору с такой скоростью, что звезда по прозвищу Волынка всегда оставалась позади меня. Я простил имитацию спутника за то, что на нем обнаружилась по идее невозможная сила притяжения, поскольку на орбите сидеть в позе "дзадзен" иначе было бы нельзя. И наконец, я распрощался с сим-комнатой и направил свои стопы ко второму из неплохих местечек, которые наметил для себя на верхней сельхозпалубе.

Как велела доктор Эми, помимо сидения и медитирования, я каждый день должен был основательно потеть.

На первые несколько недель я выбрал в качестве физической нагрузки плавание, поскольку при плавании работают все полезные мышцы, а неполезные – не работают. Занятие плаванием означало долгий путь к нижним палубам, расположенным сразу под палубой управления кораблем. Плавательные бассейны на "Шеффилде" смещены предельно близко к носу корабля, дабы вода действовала как дополнительный амортизатор и охладитель. На нас обижались крошечные, можно сказать, почти несуществующие крупинки вселенной, которые мы раскаляли добела, ударяя по ним на скорости, весьма недалекой от скорости света. Запасы питьевой воды хранились ближе к корме. В один прекрасный день мы должны, были развернуться на сто восемьдесят градусов и вторую половину путешествия посвятить торможению.

Зона плавательных бассейнов оказалась оживленным, многолюдным общественным центром, одним из главных мест, куда люди с "Шеффилда" – колонисты, члены экипажа и ссыльные – приходили встречаться друг с другом по причинам сексуального и социального характера. Если задуматься, в этом есть смысл, поскольку в бассейне все рано или поздно раздеваются догола. Пока я еще не был готов следовать рекомендациям доктора Эми, я замечал, что вкладываю в плавание намного больше сил, чем если бы находился в бассейне один.

Как-то раз во время плавания я разговорился с Тигром Котани, дружелюбным мужчиной, с которым судьба ненадолго свела меня в "предбаннике" зала суда перед допросом. Котани оказался астрофизиком с Земли, обладающим тихим голосом и большим чувством собственного достоинства. Он убедил меня в том, что легкого фитнеса мне мало и уговорил посещать занятия по самообороне, которые он вел.

Разумеется, теперь большинство граждан живет, не думая о том, что им могут угрожать жестокие нападения. На меня посматривали с легким удивлением, поскольку я был замешан в подобном инциденте. Я соглашался с тем, что инцидент был постыдный и благоразумнее мне было бы его избежать. Однако я ловил себя на мысли о том, что направляюсь на фронтирную планету, а на фронтирных планетах люди зачастую вели себя грубо, кроме того, местная фауна порой смертельно опасна и непредсказуема. Если бы, упаси господь, мне довелось снова столкнуться с насилием, – так я думал, – было бы лучше на этот раз одержать победу.

К тому времени, когда я закончил курс тренировок у Тигра, я обрел повод для уверенности в том, что смогу хотя бы уцелеть. Он не делал из меня машину для убийства. Но он научил меня быть почти неубиваемым, научил резко сопротивляться чьим-либо попыткам меня укокошить. Думаю, сам он запросто смог бы перебить всех на корабле, включая охрану… если бы мы вздумали первыми напасть на него. Вся его техника носила оборонительный характер.

Кроме того, он был так добр, что обучил меня абсолютно безопасным приемам уклонения, которые стали необходимы, когда я понял, что некоторые девушки, обучающиеся технике самообороны, это такие девушки, которым нравятся мужчины, замешанные в драках с другими мужчинами. Следуя советам Тигра, я всегда ухитрялся держать соперников на расстоянии вытянутой руки… но порой мне все же приходилось больше попотеть в раздевалке, чем в спортзале.

Единственной представительницей женского пола, которую мне всегда было радостно видеть, оставалась малышка Эвелин, которую от меня отделяли многие триллионы километров. Это случалось, когда до меня доходили ее редкие короткие письма. Ей всегда удавалось заставить меня улыбнуться, и я всеми силами старался отвечать ей взаимностью.

Как-то раз еще один ученик Тигра по имени Мэтти Джеймс, симпатичный сорокалетний мужчина, которому хорошо давалась наука самообороны, проходил мимо меня в тот момент, когда я объяснял одной настойчивой брюнетке, что не могу пойти выпить с ней чашечку кофе, потому что мне нужно заниматься: врач-психоаналитик велела мне узнать все, что только можно, о цели нашего следования. Это так и было; просто я забыл упомянуть, что отлынивал от этого задания уже больше месяца, и в тот вечер вовсе не собирался посвящать себя его выполнению. Мэтти резко остановился, ухитрился договориться с девушкой насчет кофе вместо меня, не смутив ни меня, ни ее, а потом словно бы поймал меня гравитационным лучом и потянул за собой. Он, видите ли, мечтал поговорить со мной об истории музыки, в которой, как выяснилось впоследствии, он разбирался не хуже меня.

Но музыкантом он не был. К тому времени, когда мы добрались до его каюты, я уже знал, что он астроном, как и Тигр, а когда я увидел, что в каюте, кроме него, больше никто не живет, я понял, что он – главный астроном на корабле. Тот самый, который так пытался заинтересовать меня своими интенсивными исследованиями Солнца, когда я подыскивал себе работу.

Если бы я тогда познакомился с Мэтти – он строго-настрого запретил мне называть его "доктор Джеймс" – лично, а не по электронной почте, он бы точно показался мне интересным человеком. Я редко встречал людей с умом, близким к гениальности, которых женщины находят неотразимыми, но пока мы шли к каюте Мэтти, не меньше дюжины дам одарили его самыми теплыми приветствиями.

Он помог мне сэкономить массу времени, как только я перевел беседу из области истории музыки на то поле, на котором играл Мэтти. Кроме самой Клер Иммеги, не было лучшего эксперта по Волынке и Новой Бразилии нигде в Галактике – потому что именно Мэтти было адресовано сообщение от преемницы Иммеги, Аннабель, а сам он об этом факте говорил словно о какой-то мелочи. Если не считать коммуникатора, который передал это послание и, видимо, понятия не имел о его важности, Мэтти был, в буквальном смысле, первым человеком в Солнечной системе, узнавшим о том, что Иммега установила интереснейший факт: гамма Волопаса является не звездой типа А7 III, гигантом, как считали ранее, а двойной звездой, компаньон которой, звезда типа G2, очень похожа на Солнце. Запущенные Иммегой автоматизированные зонды обнаружили весьма многообещающую планету, обращающуюся вокруг этой звезды типа G2, – и когда эта новость стала достоянием общественности, на четырех планетарных биржах произошел настоящий взрыв, и этот взрыв привел к постройке и отправке в полет звездолета "Шеффилд".

Но все это для Мэтти, казалось, не имело особого значения. Всю дорогу до своей каюты он втолковывал мне разные проблемы своего исследования Солнца, и похоже, думал, что я понимаю, о чем он говорит, хотя я даже не пытался притворяться. Он был настолько погружен в свою науку и настолько взволнован, что просто не замечал, что я ничего не понимаю – он бы тоже меня не понял, если бы заметил это. Я только и уловил, что эти исследования его жутко огорчали, поскольку получаемые им данные были ему просто ненавистны.

В то время, когда мы покидали Солнечную систему, он успел зарегистрировать полное солнечное затмение и считал это необычайной удачей – так я понял. И еще он что-то говорил насчет смещения некоторых звезд за Солнцем, и что в этом было что-то неправильное, и почему-то это его весьма не радовало. Это каким-то образом указывало на то, что "компонент углового импульса" повел себя из рук вон плохо.

Но когда я попытался выяснить, что же это на самом деле означает и почему это его так сильно огорчает, Мэтти сменил тему и вернулся к той звезде, о которой должен был мне рассказать – о той звезде, которая ждала нас в конце пути, об Иммеге-714, она же Волынка.

– Во всех каталогах звезд гамма Волопаса, иначе именуемая HR5435, обычно называется просто "гамма Вол", – радостно начал Мэтти. – Поэтому, когда Клер Иммега, трудившаяся в колонии на Волопасе-44, отправила сообщение о том, что гамма Вол не единичная звезда, а двойная, и имеет "подружку" в виде звезды класса G2, официально эту звезду назвали Иммегой-714 в ее честь, но уже через четырнадцать секунд во всех средствах массовой информации Солнечной системы звезду именовали не иначе как Волынка. А едва от Иммеги пришло сообщение о том, что вторая планета этой звезды необыкновенно много обещает в плане обитаемости, планету, естественно, прозвали Волынка-два. Название оказалось таким сильным раздражителем, что многих заинтересовало, и консорциум "Да Коста" был в числе первых.

Но, конечно, никто не станет снаряжать корабль на основании одних только надежд и обещаний, какими бы восхитительными они ни были. Только после того, как спускаемые аппараты-роботы подтвердили хорошие новости, корпорация "Да Коста" заключила партнерское соглашение с концерном "Канг", и началось серьезное планирование нашей экспедиции. На это ушло какое-то время. В общем Клер Иммега не дожила до того дня, когда смогла бы узнать, как хороша на самом деле ее находка.

Теперь немного истории: сорок четвертая Волопаса, звезда переменной яркости (заслоняющая двойную звезду), располагается на расстоянии, немного превышающем сорок один световой год от Солнечной системы. Отсюда – еще сорок три с мелочью до позднее обнаруженной Иммеги-714. Первые колонисты, обосновавшиеся на четвертом спутнике сорок четвертой звезды созвездия Волопаса, были слишком заняты проблемами выживания и на звезды глазели не слишком часто, но через какое-то время у одной супружеской пары родилась дочь по имени Клер Иммега. Она стала астрономом и вскоре открыла Волынку и Волынку-два. Ей было двадцать пять лет, когда она стала уламывать собратьев-колонистов выделить средства из скудного бюджета колонии на постройку сверхскоростных космических зондов. Несмотря на то что эти очень маленькие, но жутко умные роботы смогли проделать свой путь со скоростью, весьма недалекой от скорости света, все равно они потратили на полет значительно больше сорока трех лет, а потом еще сорок три года должно было пройти, чтобы полученные ими сведения вернулись на сорок четвертую Волопаса.

Оттуда телепаты смогли передать полученные сведения своим близнецам в Солнечной системе за считаные секунды. Но к тому времени Клер Иммега уже была тридцать лет как мертва. Поэтому она так и не узнала – по крайней мере, не узнала наверняка – о том, что новая планета, подаренная ею человечеству, стала одной из самых лучших, до которых могли бы добраться люди.

– Звезды класса G, такие, как гамма Волопаса, – это жуткая редкость на расстоянии в восемьдесят световых лет от Солнца, – сообщил мне Мэтти. – А уж G2, у которых есть планеты с подходящей массой, обращающиеся на таком расстоянии от звезды, что становится возможным наличие жидкой воды, настолько же редки, как пуговицы у змей. Но в данное время почти на всех таких планетах либо уже размещены колонии, либо колонисты туда направляются. Однако такого джекпота, как Иммега-714, пока еще никто не сорвал.

– Она действительно настолько хороша?

– Ну… если ты фанат лыжных прогулок или подледной рыбалки, боюсь, что тебе не повезло. Если ты любишь зубодробительную силу притяжения, ты эту планету возненавидишь. Если ты обожаешь враждебную окружающую среду, тяжелые условия обитания, скудность ресурсов и злобных аборигенов – ты впадешь в жуткую тоску. Но если тебя устроит планета, где у тебя никогда не заболят ноги, где пропитание и энергия дешевы, где все почти всё время ходят голые…