ЗДАНИЕ

Мир Кок необычен тем, что там два вида разумных — или более-менее разумных — живых существ.

Дако — гуманоиды плотного телосложения с зеленовато-коричневой кожей. Ак немного выше ростом и немного зеленее, чем дако. Оба вида хоть и происходят от одного и того же обезьяноподобного предка, но не способны спариваться и приносить потомство.

Примерно четыре тысячи лет назад дако пережили то, что в «Энциклопедии миров» называется «периодом взрывоподобной экспансии населения и технологии», или «периодом ВЭНТ», или просто «Экспансией».

До этого дако и ак редко вступали в контакт. Ак жили на юге, а дако — на севере. Затем численность дако значительно увеличивалась, и они стали расселяться по трем крупным регионам северного полушария, постепенно продвигаясь все южнее. Завоевывая себе жизненное пространство, они невольно завоевали и племя ак.

Сперва они предприняли попытку использовать ак в качестве рабов, заставляя их выполнять различные работы по дому или на производстве, однако эта попытка успехом не увенчалась. Оказалось, что представители этого народа, будучи по природе совершенно неагрессивными, приказаний попросту не воспринимают. На пике Экспансии наиболее агрессивные государства дако применяли политику откровенной резни, «во имя прогресса» уничтожая «этих примитивных и необучаемых тупиц». Поселенцы экваториальной зоны вытеснили оставшихся в живых аборигенов дальше на юг, в пустыни и на побережье, в непригодные для жизни заросли сахарного тростника.

Во время Экспансии и после нее существенно пострадали все представители животного и растительного мира, за исключением нескольких паразитов и неистребимых, но безвредных бактерий. А к заключительному периоду этой экологической катастрофы население дако за сорок лет уменьшилось на четыре миллиарда. Оставшиеся в живых стали жить тихо и скромно, теперь куда больше заинтересованные в том, чтобы выжить, а не в том, чтобы над кем-то господствовать.

Что же касается народа ак, то его представителей выжило совсем немного, скорее всего, несколько сотен, с огромным трудом преодолевших быстрое разрушение и окончательный крах жизненных связей родного мира.

Если учитывать столь ограниченный генетический источник, наверное, нетрудно объяснить преобладание у современных ак некоторых вполне определенных черт, однако проявление этих черт в виде очень четких тенденций в культуре, поражающей своим единообразием, представляется совершенно необъяснимым. Мы не слишком хорошо представляем себе, каков был народ ак до катастрофы, однако широко известное нежелание представителей этого народа подчиняться приказаниям чужаков дает возможность предположить, что у них уже имелся определенный опыт насильственного труда по приказу своих собственных вождей или иных руководителей.

Сейчас насчитывается примерно два миллиона дако, большей частью на побережьях южного и северного континентов. Они живут в небольших городах и селениях, а также на фермах и занимаются сельским хозяйством и торговлей. У них вполне прилично развита технология, хотя применение ее ограничено истощенностью природных ресурсов и строжайшими законами религиозного порядка.

Народность ак — это примерно пятнадцать-двадцать тысяч людей; все они проживают на южном континенте и занимаются собирательством и рыбной ловлей, иногда в весьма ограниченном количестве возделывая землю. Единственным домашним животным, выжившим во время угара Экспансии, у них является бууз, умное существо, предками которого являлись стайные плотоядные. Племя ак использовало буузов на охоте еще в те времена, когда было на кого охотиться. Теперь же буузы перевозят или перетаскивают небольшие грузы или просто живут в семьях людей в качестве их любимцев, а в особенно тяжелые времена — и в качестве источника пищи.

Деревни ак не стоят на месте; поскольку эти племена с незапамятных времен ведут кочевой образ жизни, дома ак представляют собой нечто вроде полотняных чумов с рамой из легких шестов или длинных стеблей тростника; такие чумы очень легко установить или разобрать и перенести на другое место. Высокий тростник, который растет на заболоченных берегах озер в пустыне и вдоль всех побережий экваториальной зоны южного континента, составляет основу жизни ак. Они собирают его молодые побеги, употребляя их в пищу; волокна, получаемые из стеблей, используются для изготовления пряжи и тканей, для плетения корзин, циновок и веревок; из самих стеблей также делают различные предметы быта. Использовав все запасы тростника в той или иной местности, вся деревня просто снимается с места и перебирается на другое. Через несколько лет плантации тростника восстанавливаются сами собой, дав новые побеги от корней.

Ак стараются сохранять свой тростниково-пустынный образ жизни, навязанный им дако в предыдущем тысячелетии. Некоторые, правда, все же селятся поближе к городам дако и даже вступают с ними в некие торгово-воровские отношения. Дако покупают у ак их чудесные ткани, циновки и корзины и с поразительным великодушием терпят их мелкие кражи.

Отношение дако к соседям определить затруднительно. Осторожность, осмотрительность — это, безусловно, одна из его составляющих. Дако также явно испытывают определенное беспокойство, которое, впрочем, не является следствием подозрительности или недоверия, и, разумеется, никогда не теряют бдительности, которая, как ни странно, никогда не перерастает во враждебность или презрение, а порой может даже послужить неким примиряющим фактором.

Еще труднее сказать, как народ ак относится к народу дако. Представители обоих народов общаются на некоем «пиджин», или жаргоне, содержащем элементы обоих языков, но специально, похоже, никто и никогда чужой язык не учит. Ак и дако словно договорились: мирное сосуществование ни в коем случае не должно превратиться в «родственные» отношения. У них нет практически никаких контактов друг с другом, если не считать тех случайных кратких «процессов взаимообмена» в южных приграничных поселениях дако и весьма ограниченного и очень странного вида сотрудничества, причиной которого я могу назвать лишь некую весьма специфическую одержимость народа ак.

Мне не слишком нравится выражение «специфическая одержимость», но выражение «культурный инстинкт» еще хуже.

Примерно в два-три года детишки ак начинают строить. Изо всего, что только попадет в их зеленовато-бронзовые ручонки, — из любого материала, из любого предмета, который может послужить каким-то «кирпичиком», они строят «дома». Тем же словом «дом» ак обозначают и те легкие, сделанные из тростника и ткани чумы, в которых они живут, но их дома не имеют ничего общего с «домами» детей, если не считать, что и то и другое — это закрытые помещения с полом и потолком. Детские «дома» сплошь прямоугольные, с плоской крышей и сделаны всегда из прочных тяжелых материалов. Они отнюдь не являются имитацией домов дако или, в крайнем случае, могут весьма отдаленно напоминать их. Дело в том, что большинство детей ак никогда не бывали в городах дако и никогда не видали ни одного построенного ими здания.

Трудно поверить, что они просто подражают друг другу — они трудятся с поразительным единодушием и никогда не отступают от определенного плана. Еще труднее поверить, что их строительный стиль — это нечто врожденное, словно у насекомых.

По мере того как дети становятся старше и обретают все больше умения, они строят дома побольше, хотя все еще не выше, чем по колено — с переходами, двориками, а порой и с башнями. Многие дети все свободное время проводят, собирая подходящие для строительства камни или делая из глины кирпичи, а потом, конечно же, приступают к самому строительству. Они не заселяют свои строения игрушечными человечками или зверюшками и не рассказывают о них всякие истории. В шесть-семь лет некоторые дети перестают заниматься строительством, а некоторые продолжают строить — теперь уже зачастую под руководством кого-то из заинтересованных родителей — и возводят гораздо более сложные здания, хотя по-прежнему недостаточно большие, чтобы кто-то мог в них жить. И сами дети никогда в таких домах не играют.

Когда деревня собирает пожитки и перебирается на новое место, дети оставляют свои творения стоять там, где они их построили, не выказывая ни малейших признаков сожаления. А потом, едва устроившись, снова все начинают сначала, зачастую пользуясь камнями или кирпичами из тех «домов», которые оставило здесь предыдущее поколение детей. Места излюбленных стоянок народа ак отмечены десятками или даже сотнями довольно прочных маленьких строений, многие из которых уже превратились в руины, и теперь в них обитают членистоногие болотные гикото или маленькие, похожие на крыс, пустынные хикики.

Однако подобных руин никогда не находили в тех местах, где жил народ ак до завоевания их территории народом дако. Очевидно, склонность ак к строительству была тогда менее сильной или ее вообще не существовало.

Через два-три года после обряда инициации некоторые из юношей и девушек — из тех, что постоянно продолжали строить свои «дома», — получают право впервые участвовать в стоун-фаринге.

Стоун-фаринг устраивается раз в год, и на него собираются представители из всех поселений ак. Полностью это мероприятие занимает от двух до трех лет, после чего путешественники возвращаются в родную деревню и пять-шесть лет живут там. Некоторые представители народа ак никогда не участвуют в стоун-фаринге, некоторые делают это один-единственный раз в жизни, но многие собираются на фаринг несколько раз или даже всю жизнь занимаются этим.

Путь на стоун-фаринг пролегает от зарослей сахарного тростника на самой южной оконечности великого Южного континента далеко на север, к местечку Риким, расположенному на побережье Северо-восточного континента, а затем ведет снова на юг, к Медиро, каменистому плато в центральной части страны.

Добытчики камня, фареры, собираются весной, добираясь по суше или приплывая на тростниковых плотах в Гатбаме, небольшой портовый городок близ экватора на западном побережье континента. Там их уже поджидает целая флотилия парусных лодок из тростника и парусины. Все моряки — представители народа дако, проживающие на Южном континенте. Это профессиональные мореходы; в основном они занимаются рыбной ловлей, но некоторые в течение десятилетий каждый год «ходят под парусами на фаринг». Пилигримам нечем заплатить за провоз — у них при себе лишь немного провизии на дорогу, — так что в Рикиме моряки дако сетями ловят рыбу (эти места богаты рыбой) и засаливают ее; благодаря этому путешествие может даже стать для них выгодным. Но в иные времена они никогда не занимаются рыбной ловлей близ Рикима — только отправляясь на стоун-фаринг.

Путешествие занимает несколько недель. Плыть на север опасно, и фареры отправляются туда обычно в начале года, чтобы обратное плавание, с грузом, можно было осуществить в оптимальные сроки. Довольно часто отдельные суденышки или даже вся флотилия целиком гибнут во время свирепых тропических штормов.

Едва высадившись на каменистый берег Рикима, фареры принимаются за работу. Под руководством старших новички устанавливают куполообразные шатры, где хранят свои скудные запасы провизии и приводят в порядок инструменты, оставленные предыдущими пилигримами, а затем взбираются по крутым зеленым утесам в каменоломни.

Рикимит — блестящий мелкозернистый зеленоватый камень, обычно пробивающийся на поверхность земли в виде жилы. Его можно выпиливать блоками, а можно расщеплять на каменные пластины или еще более мелкие плитки, похожие на черепицу, или даже на такие тонкие пластинки, что они просвечивают насквозь. Хотя рикимит относительно легок, это все же камень, так что десятиметровая тростниковая парусная лодка не может взять на борт слишком большое его количество. Стоун-фареры всегда очень тщательно определяют, сколько камня им нужно добыть на этот раз. Они даже успевают придать каменным блокам грубую, но вполне определенную форму, а иногда даже отчасти и обрабатывают вытесанные блоки, чтобы суденышкам не приходилось везти лишний груз. Работают фареры быстро — домой нужно отплыть, пока не начался сезон бурь, то есть около дня солнцестояния. Когда их работа завершена, они поднимают флаг на высоком шесте, установленном на утесе, давая сигнал флоту дако, и в течение нескольких последующих дней лодки начинают прибывать одна за другой. Камень грузят на борт поверх бочек с соленой рыбой и на парусах выходят в обратный путь, на юг.

По пути лодки заходят в тот или иной порт дако — обычно в тот, откуда родом команда судна, — чтобы продать там рыбу, а затем плывут дальше. Им предстоит пройти еще несколько сотен миль вдоль берега к Газту, длинному мелкому заливу на жарком болотистом юге этой страны сахарного тростника. Там моряки помогают фарерам разгрузить камень. Платы они никакой за это не получают и никакой выгоды от этой части путешествия тоже не имеют.

Я спросила одного шкипера, который много раз «ходил на фаринг», почему они столь охотно доставляют стоун-фареров в Газт. Кстати сказать, шкипером на этом судне была женщина. В ответ она только плечами пожала и рассеянно, как о чем-то вполне естественном, сказала: «Это же часть договора». Потом, немного подумав, она все же прибавила: «До чего же трудно было бы тащить весь этот камень по суше, через болота!»

Еще не все лодки дако успевают добраться до входа в залив, а фареры уже начинают грузить привезенный камень на колесные повозки, оставленные в Газте предыдущим отрядом каменщиков.

Затем они впрягаются в эти повозки и тащат их на себе пятьсот километров в глубь страны, а потом еще и поднимают в горы на три тысячи метров!

В день они проходят не больше трех-четырех километров. Ближе к ночи фареры разбивают лагерь и развлечения ради занимаются собирательством или ставят силки на хикиков, поскольку теперь их запасы продовольствия и вовсе подходят к концу. Поэтому и караван повозок тянется не по той тропе, которую проложили последние из предшественников, а по самой заброшенной из множества подобных извилистых троп, потому что там и собирательство, и охота приносят наибольшие плоды.

Во время путешествия по морю и в Рикиме настроение у фареров сложное, напряженно-торжественное. Они ведь не моряки, да и труд в каменоломнях тяжелый, изматывающий. Тащить повозки с камнем, впрягшись в постромки, — тоже работа не из легких, но ее пилигримы воспринимают, пожалуй, даже весело. По дороге они переговариваются, смеются, шутят; они честно делятся пищей и подолгу беседуют, сидя вечером у костра; они ведут себя так, как вела бы себя любая группа людей, с огромным энтузиазмом выполняющих общее дело.

Фареры часто обсуждают, по какой тропе лучше пойти, как лучше тащить тележки и тому подобное, но я, когда ходила с ними, ни разу не слышала, чтобы они обсуждали нечто «глобальное» — конечную цель своего путешествия и всех своих неимоверных усилий.

В итоге все тропы, как щупальца, начинают ползти по утесам плато вверх. Когда фареры, совершив последний труднейший рывок, наконец добираются до ровного участка, то останавливаются и долго-долго смотрят на юго-восток. Одна за другой длинные плоские тележки с пыльными каменными плитами взбираются на вершину плато, переваливают через край и останавливаются, а тащившие их люди, так и не сняв с себя упряжь, поднимают головы и молча смотрят на Здание.

После пика Экспансии разрушенной экосистеме потребовались сотни лет для медленного и трудного восстановления. Только тогда народ ак смог получить достаточное количество пищевых продуктов, чтобы и восстанавливать свои силы, и делать какие-то запасы. И как раз в этот период, когда выживание все еще в большой степени зависело от случая, зародилась традиция стоун-фаринга.

Представителей народа ак сохранилось мало; их окружал враждебный мир; атмосфера была загажена; великие жизненные циклы в отравленных водах океана еще не совсем восстановились; земля была начинена мертвыми телами людей и животных, над ней царили мрачные развалины, полные призраков, мертвые леса, засоленные пустыни, свалки химических отходов… Как же слабым и немногочисленным обитателям столь ужасного мира могло прийти в голову предпринять столь трудоемкое строительство? Как они узнали, что нужный им камень имеется в Рикиме? Как они узнали, где находится сам Риким? Неужели они действительно сперва сами проложили туда путь по суше и весь обратный путь проделали пешком, впрягаясь в постромки тяжеленных повозок с камнем? Этого не знает никто. Истоки стоун-фаринга покрыты тайной, однако они не более таинственны, чем сама его цель. Нам известно лишь, что каждый камень в Здании родом из каменоломен Рикима и что народность ак строит это Здание уже более трех, а может, и четырех, тысяч лет.

Естественно, что ныне Здание поражает своими грандиозными размерами. Оно занимает площадь в несколько акров, в нем тысячи комнат, коридоров, переходов, галерей и внутренних двориков. Это, безусловно, одно из самых больших строений, а может, и самое большое одиночное строение в любом из известных нам миров. И все же заявления относительно невероятности его размеров и средств, истраченных на его постройку, а также всякие сравнения с современными зданиями совершенно бессмысленны. Дело в том, что современная технология, как, например, у нас или даже у древних дако, позволяет построить здание в десять раз больше этого и всего за десять лет.

Возможно, постоянно увеличивающийся размер Здания — это некая метафора или иллюстрация фактического увеличения численности самого народа ак?

А может, размеры Здания — это просто некий результат, свидетельство его древности? Самые старые части Здания, находящиеся далеко в глубине, внутри, не имеют ни малейших признаков того, что их воспринимали как начало чего-то грандиозного. Там все точно так же, как в тех «домах», которые строят дети, только размеры значительно больше.

Все остальные части Здания пристраивались к нему год за годом — прибавлялись к скромному исходному строению с сохранением точно такого же стиля. Лишь по прошествии нескольких столетий строители стали добавлять «этажности», возводя новые помещения на плоской крыше первоначального Здания, но максимальной всегда оставалась высота в четыре этажа, если не считать башен и шпилей на легких, будто наполненных воздухом куполах, достигающих порой метров шестидесяти в высоту. Основная же, очень мощная и приземистая, часть Здания не превышает в высоту пяти-шести метров и неизбежно вынуждена расти только в стороны, путем пристраивания разнообразных флигелей, крыльев, аркад и патио. В наши дни Здание занимает такую колоссальную территорию, что издали кажется куском какого-то фантастического ландшафта, неким горным пейзажем, где все камни и скалы серебристо-зеленого цвета.

Хотя Здание уж никак не назовешь «лилипутским», как те «дома», которые строят дети, оно все же, как ни странно, кажется не совсем полномерным, особенно если учесть, что представитель народа ак, имеющий, так сказать, средний рост, едва может выпрямиться в его комнатах, а чтобы пройти в дверь, должен наклониться.

Ни одна часть Здания не повреждена и не требует ремонта, хотя плато Медиро время от времени сотрясают довольно сильные землетрясения. Если разрушения все же случаются, их тут же ремонтируют или помечают, ожидая, когда прибудет очередная партия камня.

Работа строителей — каменотесов и архитекторов — просто великолепна: все сделано тщательно, твердой рукой и в то же время удивительно изящно. Из материалов используется только рикимит; его пластины соединяются врубкой или «шпильками», как деревянные; или же — для горизонтального ряда кладки — используются идеально подогнанные друг к другу блоки. Поверхность стен во внутренних помещениях доведена до блеска и гладкая, как атлас, а снаружи для пущего контраста чередуются отполированные и нарочито грубо отесанные куски камня. Никаких резных украшений, никаких рисованных орнаментов, если не считать тонких бордюров с простой насечкой, повторяющих и подчеркивающих архитектурные формы.

Окна оформлены неглазированной каменной решеткой или тончайшими каменными листами с прорезанными в них отверстиями; листы эти настолько тонки, что кажутся прозрачными. Повторные прямоугольные дизайны решеток элегантно пропорциональны; соотношение трех к двум используется во многих, хотя и не во всех комнатах Здания, а также в дверных проемах. Двери также сделаны из тонких каменных листов и настолько искусно сбалансированы, что вращаются в петлях совершенно беззвучно и очень легко открываются и закрываются. Никакой мебели в комнатах нет.

Пустые комнаты, пустые коридоры… Целые мили коридоров и бесконечных, похожих друг на друга, лестничных проемов. Очаровательные внутренние дворики. Террасы на крышах. Изящные башни, откуда открываются бесконечные крыши с куполами, шпилями, башенками, следующие одна за другой. Кажется, что они тянутся до самого горизонта. В комнатах светло лишь за счет того света, что проникает сквозь кружевные решетки или мутноватые зеленые каменные панели на окнах. Один коридор ведет в другой, за которым открываются новые коридоры, новые комнаты, новые лестницы, балконы, патио и снова коридоры… Может, это лабиринт? Головоломка? Да, пожалуй… Но неужели только ради этого и строилось Здание?

Красивое ли оно? В определенном отношении оно прекрасно. Но неужели оно строилось только для этого?

Народ ак обладает разумом и развитой речью.

Стало быть, ответы на эти вопросы должны давать именно они.

Но дело все в том, что все они дают разные ответы, и ни один из этих ответов, по-моему, не соответствует истине и не способен удовлетворить ни самих этих великих строителей, ни кого бы то ни было еще.

В этом отношении ак ведут себя, как и все прочие разумные существа, которые занимаются чем-то неразумным, но по каким-то определенными причинам оправдывают свое занятие. Возьмем, например, войну. Мой собственный народ перечислит сколько хочешь разумных причин для развязывания той или иной войны, хотя самой разумной была бы та причина, по которой никакой войны развязывать вообще нельзя. Наши наиболее «весомые» и научно оправданные аргументы — например, то, что мы народ агрессивный, — давно всем известны: мы развязываем войну, потому что ее развязываем. Наши оправдания (наш народ должен иметь большую территорию, наш народ должен повышать свое благосостояние, или обладать большей властью, или, согласно требованиям Всевышнего, уничтожать неверных) в итоге сводятся к одному: мы должны вести ту или иную войну, просто потому что должны. У нас нет выбора. У нас нет свободы. Этот аргумент абсолютно не способен удовлетворить разумного человека, мечтающего о свободе.

Точно так же все попытки ак объяснить или оправдать свое вечное строительство и существование Здания сводятся к выведению некоей необходимости, которая никому (даже им самим, похоже) отнюдь не кажется такой уж насущной, так что их выводы заставляют их же самих ходить по кругу. Мы отправляемся на стоун-фаринг, потому что всегда делали это. Мы отправляемся в Риким, потому что там самый лучший камень. Здание находится на плато Медиро, потому что там подходящая для строительства почва и достаточно места. Строительство Здания — великое дело, которому будут отдавать свои силы и наши дети, и внуки; благодаря строительству Здания наши мужчины и женщины могут объединиться и работать все вместе. На стоун-фаринг собираются люди из всех наших селений, хотя в былые времена мы были всего лишь жалким разобщенным племенем. Теперь же наше Здание наглядно демонстрирует, сколь проницательными оказались наши предки. Все эти причины, безусловно, вполне осмысленны, но, по-моему, недостаточно убедительны и не приносят удовлетворения.

Возможно, вопросы о Здании следовало бы задавать тем, кто никогда не участвовал в стоун-фаринге. Хотя и эти люди стоун-фаринг под вопрос не ставят. Напротив, они говорят о его участниках как о людях, совершающих нечто смелое, сложное, стоящее, а возможно, и священное. «Так почему же вы сами-то никогда не участвовали в фаринге?» — спрашиваю я. И слышу в ответ: «Я никогда не ощущал в этом необходимости; те, кто участвует в фаринге, чувствуют себя призванными».

Ну, а что думает о Здании другой народ, дако? Чем им представляется это гигантское строение, это величайшее предприятие и достижение их нынешнего мира? Да, похоже, ничем особенным оно им не представляется. Даже те моряки, что помогают фарерам, никогда не поднимаются на плато Медиро и ничего не знают о Здании за исключением того, что оно действительно там и, говорят, очень большое. Дако с Северо-западного континента знают о Здании только понаслышке; для них это просто одна из легенд, которые во множестве рассказывают путешественники. Легенда о «Дворце Медиро» на великом Южном континенте. В некоторых подобных историях говорится, что в этом дворце в неслыханной роскоши живет повелитель народа ак. В других повествуется о башне до небес, где обитают безглазые монстры; или о лабиринте бесконечных коридоров, где неосторожному путешественнику ничего не стоит заблудиться и где полно скелетов и призраков. Рассказывают, что в этом лабиринте якобы гуляют ветры, которые поют и стонут так, словно играют на струнах неких гигантских арф, и эту нечеловеческую музыку слышно за сотни миль. Ну, и так далее. Для дако это только легенды, подобные их собственным преданиям о седой старине, когда их могущественные предки умели летать по воздуху и досуха выпивать реки, а леса превращали в камень, из которого строили башни до небес. Все это просто волшебные сказки, говорят они.

Но порой кто-то из фареров все же говорит о Здании нечто особенное. А если его спросить об этом, то он ответит: «Это для дако».

И действительно, Здание по своим пропорциям гораздо больше подходит приземистым коренастым дако, чем высоким ак. Дако, если бы они хоть когда-нибудь туда явились, могли бы спокойно, выпрямившись в полный рост, ходить по коридорам и комнатам и не наклонять голову, проходя в дверь.

Одна старая женщина из Катаса, пять раз участвовавшая в стоун-фаринге, была первой, кто сказал мне: «Это для дако».

— Так значит, Здание построено для дако? — растерянно переспросила я. — Но почему?

— Причина в нашем прошлом.

— Но ведь дако никогда даже не ходят туда!

— Здание еще не закончено, — спокойно пояснила она.

— Это что же, компенсация за что-то? — спросила я, окончательно запутавшись.

— Им это нужно, — пожала она плечами.

— Значит, дако Здание нужно, а вам нет?

— Нет, — улыбнулась она. — Мы его строим. Но оно нам не нужно.