СТРАШНЫЕ СКАЗКИ МАХИГУЛА
Когда я оказываюсь в Махигуле — в наши дни на редкость мирном, хоть он и обладает исключительно кровавой историей, — то большую часть времени всегда провожу в Имперской библиотеке. Многие наверняка сочли бы это чрезвычайно скучным занятием, тем более в ином мире, но я, подобно Борхесу, считаю, что рай — это нечто, очень похожее на библиотеку.
Большая часть Имперской библиотеки Махигула расположена под открытым небом. Архивы, книгохранилища, дискеты, компьютеры — все это, разумеется, находится под землей, в подвальных помещениях с высокими сводчатыми потолками, где температуру и влажность можно легко контролировать; а над этим огромным комплексом вздымаются воздушные аркады и горбатые мостики, взгляду открываются таинственные пещеры и бесчисленные зеленые лужайки, скверы и маленькие парки. Это и есть Читательские Сады Библиотеки. Здесь можно найти и аккуратно выложенные плиткой внутренние дворики, похожие на двор монастыря, и широкие парковые аллеи, и лесистые долинки, и небольшие холмы с зелеными рощами, и заросшие травой поляны, окруженные изгородью из цветущих кустарников. Все это исключительно тихие уголки. Там не встретишь толп народа; там можно поговорить с другом или устроить небольшую групповую дискуссию; там всегда можно наткнуться на какого-нибудь поэта, который громко выкрикивает свои стихи, считая, что вокруг больше никого нет, и там действительно всегда найдется возможность уединиться для тех, кто мечтает об одиночестве. Во дворах и патио библиотеки всегда есть фонтан; иногда это просто тихий спокойный бассейн, постоянно пополняющийся из артезианской скважины, а иногда — каскад водопадов, где вода устремляется вниз по широким ступеням. По всему просторному парку вьются многочисленные притоки большого чистого ручья, и на них тут и там устроены миниатюрные живописные водопады, так что постоянно слышишь журчание воды. В парке сколько угодно очень удобных и почти невесомых кресел, которые легко передвинуть или перенести с места на место; некоторые из них вообще лишены ножек и представляют собой просто раму с полотняным сиденьем и спинкой, так что, если угодно, можно устроиться прямо посреди лужайки на короткой зеленой траве, удобно откинувшись на спинку шезлонга. Есть там, разумеется, и обыкновенные столы со стульями, и большие шезлонги в тени под деревьями. Но что особенно замечательно, все эти сиденья подсоединены к центральному компьютеру, и вы всегда можете включить ваш трансломат, не вставая с кресла.
Климат в Махигуле прелестный. Там сухое жаркое лето и почти такая же осень; а весной, во время теплых ровных дождей, от одной аркады к другой перекинуты длинные тенты, и можно по-прежнему сидеть не в помещении, а на воздухе, слушая тихий стук капель по натянутой над головой материи, и, подняв глаза от книги, за краем тента видеть мокрые листья деревьев и бледное небо. Или можно устроиться под каменной аркой, которыми окружены тихие серые патио, и смотреть, как дождь пляшет на поверхности маленького пруда, заросшего лилиями. Зимой в Махигуле часто бывают туманы, но не холодные, а напоминающие, скорее, легкую летнюю дымку, сквозь которую вот-вот, кажется, проглянет теплое солнце; эта дымка цвета молочного опала смягчает очертания лужаек на склонах и высоких темных деревьев, как бы приближая их к вам, делая ваши отношения более таинственными и более интимными.
Так что, едва прибыв в Махигул, я сразу иду в Имперскую библиотеку, приветствую тамошних терпеливых и знающих библиотекарей, с наслаждением роюсь в запасниках и в итоге непременно нахожу какую-нибудь интересную прозу или историческую работу местного автора. В принципе, здесь почти вся проза имеет исторический подтекст, потому что история Махигула превосходит любой художественный вымысел. Эта история исполнена печали и насилия, однако в таком чудесном месте, как Читательские Сады, отчего-то и не страшно, и даже разумно открыть ум и душу тому безумию и боли, которыми отмечено прошлое этого мира. Итак, предлагаю вам несколько историй из числа тех, что мне довелось прочесть на мягкой траве у ручья под нежарким осенним солнцем Махигула или же в глубокой тени тихого маленького патио жгучим летним полуднем.
Даводоу Неисчислимый
Когда Даводоу, пятидесятый император Четвертой династии Махигула, взошел на трон, немало статуй его деда Андоу и его отца Доуводе уже стояло в столице Махигула и в других городах. Но Даводоу приказал резчикам их переделать и велел, чтобы у всех статуй было его собственное лицо. По его приказу также было вырезано немало новых каменных изображений Даводоу. Тысячи ремесленников трудились в огромных гранильнях и мастерских, высекая из камня некий идеальный лик императора. Если учесть и все переделанные старые статуи, которые обрели теперь лицо Даводоу, и все новые, то статуй этих стало так много, что для них не хватало пьедесталов и постаментов, не хватало ниш, в которые их можно было бы поместить. И теперь их ставили просто на обочинах дорог, на перекрестках, на ступенях храмов и общественных зданий, посреди скверов и городских площадей. Поскольку император продолжал платить скульпторам за то, чтобы они вырезали как можно больше его изображений, а гранильни старались как можно скорее от этих статуй избавиться, то вскоре каменные изваяния перестали ставить поодиночке, и целые их толпы стояли без движения среди живых людей, спешащих по своим делам. Статуй императора было полно в любом городе и селении королевства. Даже в маленьких деревнях имелось десять-двенадцать каменных императоров Даводоу; они торчали либо на главной улице, либо просто в проулках, среди свиней и кур.
По ночам император часто надевал простой темный плащ и через потайную дверцу выходил из дворца. Разумеется, на некотором расстоянии за ним постоянно следовали офицеры охраны, чтобы в случае чего иметь возможность защитить его во время этих ночных вылазок. Эти офицеры и некоторые придворные не раз становились свидетелями довольно странных поступков императора. Обычно он подолгу бродил по улицам и площадям столицы (в те времена столица Махигула называлась Даводова), останавливаясь у того или иного памятника себе любимому или у группы таких памятников, тихонько усмехался, глядя на статуи, и шепотом оскорблял их, называя трусами, глупцами, рогоносцами, импотентами, идиотами и т. д… А иногда и злобно плевал в лицо каменному изваянию. Если ему казалось, что на площади, кроме него, никого нет, он останавливался и мочился прямо на статую. А иногда он мочился рядом с ней на землю, затем руками замешивал грязь и размазывал эту грязь по лицу статуи и по той табличке под нею, где воспевались его собственные славные подвиги и деяния. Если же кто-то из горожан на следующий день сообщал во дворец об изгаженном изображении императора, дворцовая стража арестовывала первого попавшегося человека — жителя страны, или иностранца, или даже того, кто сообщил о совершенном преступлении, — и бросала его в тюрьму, обвиняя его в святотатстве. Беднягу страшно пытали, пока он не умирал под пыткой или не признавался в содеянном. Если же он признавался, то император данной ему властью верховного судии приговаривал его к смерти во время очередной массовой Казни Справедливости. Подобные казни происходили каждые сорок дней. Император вместе со священнослужителями и придворными наблюдал за казнью. Поскольку виновных одного за другим душили с помощью гарроты, процесс этот занимал иногда несколько часов.
Император Даводоу правил тридцать семь лет. И тоже был задушен с помощью гарроты в своих личных покоях внучатным племянником Дандой.
Во время последовавших за смертью Даводоу гражданских войн большая часть его статуй была уничтожена. Однако большая группа этих изваяний перед храмом одного маленького городка в горах не только уцелела, но и простояла много веков; этим статуям поклонялись местные жители, считая их изображениями Девяти Благословенных Проводников в иной мир. Эти люди без конца умащивали каменные изваяния благовонными маслами и сильно их попортили — лица практически стерли, а головы превратили в нечто, напоминающее кочан капусты. Зато надписи на табличках сохранились вполне прилично, и в итоге один ученый, живший во времена правления Седьмой династии, сумел установить, что это и есть последние изображения Даводоу Неисчислимого.
Очищение Обтри
В настоящее время Обтри — самая дальняя западная провинция Махигула. Она была включена в состав империи, когда император Тро II аннексировал территорию народа Вен, еще раньше захватившего Обтри.
Очищение Обтри началось примерно пять веков назад, когда Обтри, будучи демократией, выбирала президента. И, надо сказать, главным предвыборным обещанием кандидата было изгнание из страны всех астаса.
В те времена на равнинах Обтри в течение многих тысячелетий бок о бок проживали два народа: coca, пришедшие с северо-запада, и астаса, пришедшие с юго-запада. Coca были беженцами, изгнанными со своей исконной территории захватчиками. Астаса вели полукочевой образ жизни. И оба народа почти одновременно стали заселять богатые земли Обтри.
Потревоженные и потесненные этими иммигрантами, автохтонные жители Обтри, народ тиоб, отошли к самым горам и вели там жизнь бедных скотоводов. Считалось, что это крайне примитивное племя, однако тиоб не пожелали менять свой образ жизни, свой язык и свои традиции, так что участвовать в выборах разрешения не получили.
Coca и астаса принесли на равнины Обтри свои традиционные верования. Coca преданно служили некоему богу-отцу по имени Аф. Высоко формализованные ритуалы религии аффа отправлялись в храмах важными жрецами. Религия астаса была нетеистической и непрофессиональной, а скорее языческой; во время религиозных обрядов люди впадали в транс и исполняли дикие танцы; они также верили предсказаниям ясновидцев и увешивали себя различными маленькими фетишами и амулетами.
Когда астаса впервые пришли в земли Обтри, они, будучи весьма свирепыми воинами, прогнали народ тиоб в горы и сумели отнять самые лучшие пахотные земли у захвативших их поселенцев coca; но хорошей земли кругом было много, и два вторгшихся на территорию Обтри народа постепенно успокоились и стали селиться по соседству. На берегах рек возникали города, и в одних жили coca, а в других астаса. Coca и астаса охотно торговали друг с другом, и объем торговли все увеличивался. Вскоре торговцы coca даже стали селиться в городах астаса, образуя там некие анклавы или гетто; торговцы астаса последовали их примеру и тоже стали жить в городах coca.
В течение более чем девяти столетий здесь не было никакого центрального правительства. Города-государства и крупные сельскохозяйственные конгломераты соревновались друг с другом, успешно торговали и время от времени ссорились, иногда даже устраивая небольшие сражения из-за территориальных претензий или религиозных верований, но в основном оба народа поддерживали настороженный, но вполне благоприятный и устойчивый мир.
Астаса считали, что coca чересчур медлительны, туповаты, но трудолюбивы. Coca считали, что астаса чересчур быстры, хитры и совершенно непредсказуемы.
Coca научились исполнять диковатую музыку астаса, вызывавшую некое тоскливое томление. Астаса переняли у coca контурную вспашку земли и применение севооборота. Но языки друг друга они учили крайне редко и в основном только для удобства торговли и для заключения различных сделок. Ну и, разумеется, те и другие знали несколько чужих ругательств и несколько слов любви.
Надо сказать, что сыновья coca и дочери астаса то и дело по уши влюблялись друг в друга и вместе совершали побеги, разбивая сердца своим матерям. И сыновья астаса тоже совершали побеги с дочерьми coca, и проклятия их семей долго еще тревожили небеса. Те и другие беглецы направлялись в большие города, где селились в анклавах аффастаса и гетто сосаста или астасоса, рожали детей и растили их либо в безоговорочной вере в бога Аф, либо в языческой вере, уча их кружиться в шаманских танцах. Аффастаса, например, делали и то и другое, но по разным праздничным дням. Сосаста исполняли свои буйные танцы под дикую завывающую музыку перед алтарем бога Аф, а асастоса падали ниц перед маленькими языческими фетишами.
Coca, чистые coca, поклонявшиеся богу Аф согласно традиции предков, жили в основном на фермах, а не в городах, и жрецы наставляли их, что богу угодно, чтобы они рожали и выращивали как можно больше сыновей, так что у них всегда были очень большие семьи. Сами жрецы имели порой по четыре-пять жен и по двадцать, а то и тридцать детей. Набожные женщины coca молились Пресвятому Отцу Афу, чтобы он дал им двенадцатого или даже пятнадцатого ребенка. А женщины астаса, напротив, рожали ребенка только тогда, когда им повелевал сделать это (для чего они впадали в состояние транса) их телесный фетиш, который точно знал, когда именно наиболее благоприятное время для зачатия. Так что женщина астаса редко рожала более двух-трех детей. И вскоре численность народа coca стала значительно превышать численность народа астаса.
Примерно пять веков назад плохо организованные селения и сельские общины Обтри под давлением агрессивного племени венов на севере и Идаспианского просветительского движения на востоке, зародившегося в империи Махигул, были вынуждены начать объединение и сперва образовали некий альянс, а затем и национальное государство. Понятия «нация» и «государство» были тогда очень модными, и государство Обтри создавалось как демократия с президентом, кабинетом министров и парламентом, избираемым согласно закону о всеобщем избирательном праве. В парламенте были пропорционально представлены все регионы Обтри (сельские и городские) и этнорелигиозные интересы всех групп населения (coca, астаса, аффастаса и асастоса).
Четвертым президентом Обтри стал coca по имени Диуд, выдвинутый подавляющим большинством избирателей.
Хотя избирательная кампания Диуда и стала в итоге носить почти шовинистический характер, все более откровенно призывая избавить обтрианское общество от всевозможных «безбожников» и «иноземных элементов», многие астаса голосовали за него, говоря, что хотят иметь сильного лидера. Простым людям хотелось получить такого правителя, который решился бы пойти войной на «наглых венов» и восстановил бы закон и порядок в городах, страдавших от перенаселения и «дикой» торговли.
Через полгода Диуд, разместив на ключевых позициях в правительстве и в парламенте своих любимцев и сосредоточив в своих руках командование вооруженными силами, по-настоящему развернул кампанию по искоренению «безбожников и иноземных элементов». Он учредил некий всеобщий ценз, согласно которому каждый житель страны был обязан заявить о своей религиозной принадлежности (coca, сосаста, астасоса или язычники) и о своем происхождении (coca или не соса).
Затем Диуд переместил части Национальной Гвардии из Добабы, города, населенного преимущественно coca и окруженного почти исключительно сельскохозяйственными угодьями, в Асу, главный речной порт, где население было чрезвычайно пестрым и где в течение многих веков мирно уживались coca, астаса, сосаста и асастоса. Там гвардейцы принялись силой заставлять всех астаса, или «язычников», то есть не соса, отныне носивших еще и название «безбожники», покидать свои дома, разрешая им брать с собой только то, что они, совершенно растерянные, оказывались в состоянии унести.
«Безбожников» вывозили на поезде к северо-западной границе и помещали в обнесенные оградой лагеря или загоны; там их держали несколько недель, а порой и месяцев, прежде чем отправить на границу с государством венов. Там их выгружали из грузовиков или товарных вагонов и приказывали пересечь границу. Поскольку за спиной у астаса стояли солдаты с ружьями, они подчинялись. Но перед ними тут же оказывались другие солдаты с ружьями — пограничники венов. Когда это произошло в первый раз, пограничники, думая, что столкнулись с обтрианским вторжением, застрелили сотни людей и только потом осознали, что «захватчики» — это в основном маленькие дети, старики и беременные женщины. Никто из этих несчастных не был вооружен, все они были страшно напуганы и ползли на четвереньках, пытаясь спастись от пуль и громко умоляя о пощаде и милосердии. Но некоторые вены все равно продолжали стрелять, основываясь на том принципе, что все обтрианцы — враги.
Президент Диуд продолжал свою кампанию, один за другим очищая города Обтри от «безбожников». Большую их часть вывезли в отдаленные районы и загнали в резервации, названные «образовательными центрами»: считалось, что там их научат, как нужно поклоняться богу Аф. В этих «центрах» люди жили практически под открытым небом, их почти не кормили, и в итоге очень многие умерли уже в течение первого года. Многие астаса бежали еще до этих облав, устремляясь к границе и рискуя попасть в лапы суровых венов. К концу своего первого срока правления президенту Диуду удалось очистить свое государство от полумиллиона астаса.
Таким образом, он пошел на перевыборы, имея значительные заслуги. И ни один кандидат от астаса не решился с ним состязаться. Однако Диуд все же потерпел поражение, хотя и с очень небольшим проигрышем, от нового фаворита coca, представителя сельских религиозных общин по имени Рьюсук. Основной лозунг избирательной кампании Рьюсука гласил: «Обтри для Бога», а в качестве основной жертвы он наметил общины сосаста в южных городах и селениях, считая исключительно вредными и даже кощунственными их «шаманские» танцы и поклонение фетишам.
Однако в армии Обтри значительное число солдат, особенно в южной провинции, были как раз сосаста, которые уже в течение первого года правления Рьюсука не раз поднимали мятеж, и в итоге к ним стали присоединяться повстанцы и партизаны астаса, скрывавшиеся в лесах и провинциальных городках центральных районов страны. Волнения и насилие ширились, росло число оппозиционных партийных фракций. И однажды президент Рьюсук был похищен из своей летней резиденции на берегу озера, а через неделю его изуродованное тело было найдено на обочине шоссе. В рот мертвому Рьюсуку затолкали фетиши астаса; фетиши торчали также у него из ушей и из носа.
После кровавой смуты, которая за этим последовала, некий генерал Ходус, представитель асастоса, назвал себя действующим президентом, взял в свои руки контроль над большей частью армейских раскольников и начал Окончательную Чистку Безбожных Атеистов и Язычников. Отныне этими терминами именовали всех астаса, сосаста и аффастаса. Солдаты Ходуса убивали всех, кто действительно был или предположительно являлся не coca, и бросали их тела гнить без погребения.
Аффастаса из северо-западной провинции взялись за оружие; ими руководила талантливая школьная учительница Шамато. Партизаны, преданные ей всей душой, в течение семи лет удерживали четыре крупных северных города и все горные районы, успешно сражаясь с войсками Ходуса. Однако во время вооруженного рейда в глубь территории астасоса Шамато была убита.
Стоило Ходусу прийти к власти, и он закрыл университеты. А директорами всех учебных заведений назначил аффанских священников, но позднее, во время гражданской войны, все эти школы были уничтожены — они являлись излюбленными мишенями для снайперов и бомбометателей. В Обтри практически не осталось безопасных торговых путей, границы были закрыты, коммерция замерла; последовал голод, а за голодом — эпидемии. Но coca и не coca продолжали убивать друг друга.
На шестой год гражданской войны с севера в провинцию Обтри вторглись вены. Они практически не встретили сопротивления, поскольку все дееспособные мужчины и женщины погибли или где-то сражались. Армия венов моментально распространилась по всей территории Обтри, вычищая карманы сопротивленцев. Вскоре Обтри была аннексирована, и в течение нескольких последующих веков ее население платило венам дань.
Вены, презирая религиозные представления всех групп населения Обтри, заставили порабощенный ими народ признать единственное божество — Великую Матерь Груди Кормящей — и поклоняться ей. Coca, асастоса и сосаста теперь вынуждены были падать ниц перед огромными изображениями молочных желез, а немногие оставшиеся в живых астаса и афастаса научились танцевать в кружок вокруг маленьких фетишей, изображающих женские груди.
И только народ тиоб высоко в горах сохранял прежний образ жизни; эти бедные скотоводы не имели никакой религии, за которую стоило бы сражаться. Кстати, анонимный автор великой мистической поэмы «Восхождение», благодаря которой провинция Обтри и стала знаменитой не только в мире Махигул, но и во многих других мирах, был тиобом.
Черный Пес
Два племени, обитавших в лесу Йейе, по традиции считались непримиримыми врагами. Едва мальчик из племени хоа или фарим становился взрослым, ему оказывалась великая честь — он получал разрешение участвовать в налете на вражеское селение.
Однако подобные налеты почти всегда встречали достойный отпор; сражения велись на традиционных ристалищах — на просторной поляне в лесу, на пологом склоне холма или в речной долине. После тяжкой схватки, когда бывали ранены или убиты человек шесть или семь, военачальники обеих сторон одновременно объявляли победу, и воины спешили домой, унося убитых и раненых, чтобы затем исполнить победный танец. При этом мертвых ставили вертикально, чтобы и они могли посмотреть на танцующих, прежде чем будут похоронены.
Иногда, благодаря какой-нибудь ошибке или несвоевременному оповещению, навстречу налетчикам никто не выходил, и тогда им приходилось идти дальше и действительно совершать налет, убивая мужчин и уuоняя в рабство женщин и детей. Это была крайне неприятная процедура, которая часто заканчивалась смертью женщин, детей и стариков, а также гибелью многих налетчиков. Так что повсеместно было решено: о налете следует предупреждать заранее, чтобы люди сражались, как полагается, и сражение не выходило из-под контроля.
Племена хоа и фарим не держали домашних животных; исключение составляли маленькие, похожие на терьеров собачки, охранявшие жилища и зернохранилища от мышей. Воины были вооружены короткими бронзовыми мечами и длинными деревянными копьями, также у каждого имелся щит из шкур. Подобно Одиссею, луком и стрелами они пользовались для занятий спортом и для охоты, но не в сражениях. Хоа и фарим сеяли зерно и сажали клубневые овощи на лесных полянах, а каждые пять-шесть лет переносили свои деревни на новое место и возделывали новые поля. Всю сельскохозяйственную работу выполняли женщины и девочки; они же занимались собирательством, готовили пищу, переносили с места на место жилища. Это называлось отнюдь не «работой», а «тем, что делают женщины». Рыбной ловлей тоже занимались женщины. Мальчики ставили силки на древесных крыс и на кроликов, мужчины охотились на мелких рыжих лесных оленей, а старики решали, когда пора начинать сев, или переносить на другое место деревню, или посылать очередной отряд налетчиков на вражескую территорию.
Во время налетов погибало так много молодых мужчин, что стариков в деревне оставалось не слишком много, так что даже если они порой и спорили, пора ли начинать сев или переносить на другое место деревню, то уж насчет времени очередного налета они могли договориться всегда.
В общем, с начала времен все здесь шло согласно заведенному порядку — раза два в год совершались традиционные налеты, и обе стороны праздновали победу. Известиям о готовящемся налете обычно позволялось просочиться в стан противника задолго до самого события. А на марше нападающая сторона так громко распевала военные песни, что их было отлично слышно в селении неприятеля. Сражения происходили на отведенном для этого ристалище, жителям деревень ничто не угрожало, и им приходилось лишь оплакать павших героев и громогласно подтвердить свою неугасимую ненависть к «злобным хоа» или к «злобным фарим». Все шло, как полагается, пока не появился тот Черный Пес.
Воины фарим, получив известие о том, что хоа послали против них большой вооруженный отряд, тут же разделись догола, схватили свои мечи, копья и щиты и, громко распевая военные песни, устремились по лесной тропе к одному из ристалищ, которое называлось «У Птичьего ручья». Там они встретились с воинами хоа, тоже выбегавшими на поляну, но с другой стороны, тоже обнаженными, вооруженными примерно такими же копьями, мечами и щитами и тоже громко распевавшими военные песни.
Но впереди их отряда бежало какое-то странное животное: огромная черная собака. В холке она была взрослому мужчине по пояс; голова у нее была массивная, глаза светились красным, а из разинутой клыкастой пасти капала пена. Собака бежала какими-то странными, неровными прыжками и прямо-таки ужасающе рычала. Не останавливаясь, она прыгнула на грудь предводителю воинов фарим и сбила его с ног. А когда он попытался пырнуть ее мечом, разорвала ему горло.
Это совершенно неожиданное, ужасное и не соответствующее традиции событие ошеломило воинов фарим, парализовав их волю. Их боевая песня смолкла. Они почти не сопротивлялись, и на поле брани остались лежать еще четверо мужчин — причем еще одного убил все тот же Черный Пес, — прежде чем фарим в панике бросились бежать и не остановились даже для того, чтобы поднять и унести своих мертвых.
Такого прежде никогда не случалось.
А потому старики фарим долго обсуждали это прискорбное событие со всех сторон, прежде чем объявлять об ответном налете.
Поскольку налеты для обеих сторон всегда считались победоносными, то чаще всего проходило несколько месяцев, а то и целый год, прежде чем возникала необходимость привести очередную группу юношей в состояние героической готовности к бою с врагом; но на этот раз все складывалось по-другому. Фарим действительно потерпели поражение. Так что их воинам пришлось тайком, глубокой ночью пробираться на поле брани и, дрожа, уносить оттуда погибших. При этом они обнаружили, что тела мертвых изуродованы — видимо, тот пес одному откусил ухо, другому нос, а у предводителя отряда была отгрызена левая рука. Рука валялась рядом с телом, и на ней были отчетливо видны отметины собачьих зубов.
Таким образом, необходимость отомстить и действительно одержать победу над врагом стала для фарим настоятельной. В течение трех дней и ночей старики пели военные песни. Затем молодые мужчины разделись, взяли свои мечи, копья, щиты и побежали, сохраняя на лицах мрачное и грозное выражение, по лесной тропе прямо к деревне хоа. Естественно, они громко распевали на бегу военные песни.
Но не успели они добраться и до первого ристалища, расположенного неподалеку, как навстречу им из-под густых деревьев выскочил тот ужасный Черный Пес. А следом за ним появились и воины хоа, тоже громко распевавшие военные песни.
И тут воины фарим повернулись и побежали назад, даже не вступив в сражение.
Они рассеялись по лесу и лишь поздним вечером, шатаясь от усталости, один за другим вернулись в свою деревню. Женщины не приветствовали их радостно, а молча подали им еду и вышли. Дети отворачивались от отцов и старших братьев и прятались от них в хижинах. Старики тоже не вышли им навстречу; они остались в хижинах и горько плакали.
И воины, улегшись на свои циновки, тоже заплакали.
А женщины еще долго сидели у догоравшего костра при свете звезд и советовались.
— Нас всех обратят в рабство, — говорили они. — Мы станем рабами злобных хоа. И наши дети и внуки тоже будут их рабами.
Однако на следующий день никакого налета со стороны хоа не было, не было его и через день, и через два. Ожидание оказалось тяжелее всего. Старики и молодые посоветовались и решили: они должны напасть на хоа и убить их Черного Пса, даже если многим придется сложить ради этого голову.
Всю ночь они пели боевые песни. А утром с мрачными лицами и без песен пустились в путь — они выбрали самую прямую из троп, ведущих к селениям хоа. Они не бежали. Они просто шли размеренным и твердым шагом.
И все смотрели вперед, на тропу, ожидая появления смертоносного Черного Пса с красными глазами, разверстой пастью и сверкающими клыками. И ужас охватывал их души.
И Черный Пес появился. Однако он не прыгал и не кружил возле них, не рычал и не скалился, а выбежал из чащи на тропу и остановился, молча глядя на них, и им показалось, что Пес усмехается. А потом Черный Пес вдруг побежал впереди их войска.
— Он убегает от нас! — вскричал Аху.
— Нет, он нас ведет, — возразил Ю, военачальник фарим.
— Ну да, ведет к смерти! — откликнулся юный Гим.
— Не к смерти, а к победе! — еще громче возразил Ю и, высоко подняв свое копье, бросился вслед за Черным Псом.
Отряд фарим влетел в деревню хоа, прежде чем тамошние мужчины успели понять, что это налет, и выбежали навстречу врагу одетыми, безоружными и совершенно не готовыми к бою. А Черный Пес, прыгнув на первого же из мужчин хоа, сбил его с ног и стал терзать ему горло. Дети и женщины хоа закричали от ужаса; некоторые из них убежали, а некоторые схватили палки, пытаясь как-то сражаться с налетчиками. Все смешалось. Однако и самым смелым женщинам пришлось спасаться бегством, когда Черный Пес, бросив свою первую жертву, стал угрожать остальным жителям деревни. Воины фарим быстро окружили селение, убили нескольких мужчин и захватили в плен двух женщин. Затем Ю крикнул: «Победа!», и все его воины тоже закричали: «Победа! Победа!», развернулись и побежали обратно, унося пленных, потому что павших у них не было: на этот раз они не потеряли в бою ни одного человека.
Когда их воин, бежавший последним, оглянулся, то увидел: Черный Пес бежит за ними следом, и изо рта у него капает слюна.
Добравшись до родной деревни, фарим начали танец победы, но удовлетворения битвой и победой они не чувствовали. И павшие их на этот раз не стояли на возвышении со вложенными в их холодные длани мечами и не могли посмотреть на танец победителей и похвалить их. А две несчастные рабыни, которых они захватили в деревне хоа, сидели, опустив голову и закрыв руками лицо, и плакали. И только Черный Пес с удовольствием разлегся под деревом и, улыбаясь, наблюдал за происходящим.
А все маленькие деревенские собаки-крысоловы попрятались под хижины.
— Скоро мы снова пойдем на хоа! — крикнул молодой Гим. — И нас поведет великий Черный Пес, явившийся к нам из мира духов!
— Вас поведу я, — сказал военачальник Ю.
— И вы последуете советам стариков, — поддержал его старейшина Имфа.
А женщины все подливали в кувшины медовый напиток, и мужчины все больше пьянели, но все же держались в стороне от той площадки, где обычно танцуют танец победы. А потом, собравшись в кучки, они еще долго беседовали при звездах у догорающего костра.
И вот, пока мужчины фарим валялись пьяными на земле у костра и строили свои планы, две женщины, захваченные ими в плен, попытались в темноте незаметно отползти в сторонку и удрать, но на пути у них встал Черный Пес, страшно рыча и скалясь. И бедные женщины, испугавшись, повернули назад.
А у деревни фарим их встретили тамошние женщины и предложили поговорить. Женщины племени фарим и женщины племени хоа говорили на особом женском языке, который для обоих племен одинаков, тогда как мужские языки фарим и хоа различны.
— Откуда только взялась эта собака? — спросила жена старейшины Имфы.
— Мы не знаем, — ответила та из пленниц, что была постарше. — Когда наши мужчины отправились совершать на вас налет, вдруг оказалось, что этот Черный Пес бежит впереди отряда. Он первым и напал на ваших воинов. А теперь вон оно как обернулось! А ведь наши старики кормили этого пса олениной, живыми кроликами и собаками-крысоловками, называя его Духом Победы! А сегодня он пошел против нас, и ваши воины одержали над нами победу…
— Мы тоже можем кое-чем покормить эту собаку, — сказала жена Имфы. И женщины принялись обсуждать, чем же лучше накормить Черного Пса.
Тетка военачальника Ю сходила туда, где вялилось мясо, и принесла целую оленью лопатку. Жена старейшины Имфы смазала мясо какой-то пахучей кашицей, и тетка военачальника Ю отнесла мясо Черному Псу.
— На, собачка, — сказала она и бросила оленину на землю. Черный Пес подошел, скаля зубы, схватил мясо и принялся рвать его зубами.
— Молодец, хорошая собачка! — похвалила его женщина и вернулась к остальным. Через некоторое время все женщины разошлись по своим хижинам. Тетка военачальника Ю взяла обеих пленниц к себе в дом и дала им циновки и одеяла.
Утром воины фарим проснулись с головной болью, чувствуя себя совершенно разбитыми, и увидели, что дети собрались большой толпой и щебечут, точно встревоженные птички. Интересно, подумали воины, на что это уставились наши малыши?
И увидели Черного Пса, тело которого, уже совершенно окоченевшее, было сплошь утыкано рыболовными острогами.
— Это дело рук женщин! — догадались воины.
— Верно, — подтвердила их догадку тетка военачальника Ю. — Мы дали ему отравленное мясо, а потом забили его острогами.
— Но мы не давали вам совета поступать так! — возмутились старики.
— Ну и что? — сказала жена старейшины Имфы. — Дело-то сделано.
И с тех пор племена хоа и фарим совершали друг на друга налеты только в соответствии с разумными правилами; их воины бились до смерти на традиционных ристалищах и всегда возвращались домой с победой, унося с собой павших героев. А потом их мертвые с глубоким удовлетворением смотрели, как воины танцуют победный танец.
Войны на берегах ручья Алона
В стародавние времена в Махигуле соперничали два города-государства, Мейюн и Гьюй. Они соревновались во всем — в торговле, в науках и искусствах, а также постоянно спорили из-за границ.
В мифе об основании Мейюна говорилось, что богиня Тарв, проведя приятную ночку со смертным, молодым пастухом по имени Мей, подарила ему свой синий звездный плащ и сказала, что когда он его раскинет, то на той земле, которую покроет плащ, вскоре возникнет большой город, а он, Мей, будет там правителем. Пастуху показалось, что город будет не так уж и велик, от силы футов пять в длину и три в ширину, но спорить он не стал, а выбрал хороший кусок пастбища на земле своего отца да и раскинул на траве плащ богини. И вдруг — о, ужас! — плащ стал расширяться, разворачиваться, и чем больше Мей расправлял его, тем больше еще оставалось расправить. И наконец, плащ покрыл всю холмистую равнину между двумя ручьями — маленьким Уноном и большим Алоном. Пастух отметил границы территории, покрытой звездным плащом, и плащ тут же взлетел ввысь, к своей хозяйке. А предприимчивый Мей вскоре стал правителем огромного города и, надо сказать, правил долго и хорошо, так что и после его смерти город Мейюн продолжал процветать.
Что же касается города Гьюя, то и о его создании имелся весьма занимательный миф, в котором говорилось об одной девушке по имени Гью, которая как-то теплой летней ночью уснула прямо на поле своего отца. Бог Балт увидел ее с небес и как бы между прочим овладел ею. Проснувшись, Гью страшно рассердилась. Она не желала мириться с подобным «правом первой ночи» и заявила, что немедленно расскажет обо всем жене Балта. Чтобы ее умилостивить, Балт пообещал, что она родит ему сто сыновей, и они станут основателями великого города, который будет построен на том самом месте, где Гью утратила свою девственность. Вскоре — и гораздо быстрее, чем это казалось возможным, — Гью действительно обнаружила, что беременна, и, еще больше рассердившись, отправилась прямиком к жене Балта, богине Тарв. Но Тарв не сумела изменить того, что натворил ее супруг; она лишь кое-что исправила, и в положенный срок Гью родила — но не сто сыновей, а сто дочерей. Девочки быстро выросли и, став весьма предприимчивыми молодыми женщинами, основали город на месте той фермы, что принадлежала их деду по матери. Они правили в этом городе долго и весьма успешно, так что и после их смерти город Гьюй продолжал процветать.
К несчастью, западная граница земель, принадлежавших отцу Гью, проходила прямо через ручей Алон, до которого дотянулся восточный край звездного плаща Тарв.
Жители Гьюя и Мейюна долго спорили о том, кому принадлежит этот клочок земли у ручья шириной менее полумили. И потомки Мея, и потомки Гью предъявляли свои права на эту землю; одни утверждали, что она завещана им богиней Тарв, другие — что Балтом. Но и сами божественные супруги никак не могла прийти к общему мнению по этому вопросу.
Балт поддерживал потомков Гью и не желал слушать никаких возражений. Он же обещал девушке, что ее потомки будут владеть этой землей и править этим городом? Значит, так тому и быть, хотя Гью и родила ему не сыновей, а дочерей.
Тарв была гораздо больше склонна соблюдать правила честной игры. К тому же она явно не испытывала никаких теплых чувств к многочисленному потомству ста дочерей-бастардок ее ветреного муженька, так что сказала Балту, что одолжила Мею свой плащ до того, как он, Балт, изнасиловал эту несчастную Гью, так что Мей имеет преимущественное право и на эту землю, и на этот ручей.
Балт посоветовался со своими внучками, и те сказали, что участок земли к западу от ручья Алон всегда считался собственностью отца Гью и его предков, и так было, по крайней мере, лет за сто до того, как Тарв одолжила Мею свой звездный плащ. То, что плащ случайно занял часть земель, принадлежавших отцу Гью, было, по всей вероятности, простой оплошностью со стороны Мея, и город Гьюй готов простить ему эту оплошность, если город Мейюн заплатит небольшую репарацию — шестьдесят волов и десять золотых слитков. Один из этих слитков они превратили бы в листовое золото и покрыли им алтарь храма Балта Всемогущего. И распре был бы положен конец.
Тарв ни с кем советоваться не стала. Она сказала мужу, что ее слова о том, что городу Мейюну будут принадлежать все те земли, которые покроет ее звездный плащ, означали именно это, не больше и не меньше. И если жителям Мейюна так уж хотелось покрыть золотом алтарь в храме Звездной Тарв (что они сделали уже давно), то это их дело; на ее решение это никак не влияет, ибо ее решение было основано исключительно на божественной справедливости.
Вот тут-то оба города и взялись за оружие; и в последующих событиях боги Балт и Тарв не играли уже никакой значимой роли, хотя их то и дело страстно призывали на помощь и жители Мейюна, и жители Гьюя.
В течение двух-трех последующих поколений спор продолжал тлеть, и временами жители Гьюя совершали вооруженные вылазки на противоположный берег ручья, в те земли, на которые они предъявляли свои права. Берег ручья длиной примерно в полторы мили служил постоянным поводом для раздоров. Ручей Алон напоминал скорее небольшую речку — ярдов тридцать в ширину в наиболее мелком месте и гораздо уже там, где его бег сдерживали берега футов пять высотой. Кроме того, в северном его конце — как раз на той территории, вокруг которой и шли споры, — было несколько неплохих заводей, где водилась форель.
Вылазки жителей Гьюя всегда встречали ожесточенное сопротивление, но если им все же удавалось каким-то образом удержать кусочек суши на западном берегу ручья Алон, они быстро возводили там нечто вроде стены, полукругом обнося ею территорию вдоль ручья. В таких случаях жители Мейюна, собравшись с силами, штурмовали стену, разрушали ее, отгоняли захватчиков на тот берег и возводили другую стену, но уже на восточном берегу ручья.
Однако именно в это место на берегу ручья скотоводы Гьюя привыкли гонять свои стада на водопой, так что они тут же начинали ломать возведенную жителями Мейюна стену, а лучники Мейюна стреляли в них, попадая то в человека, то в корову. И тогда уже в сердцах жителей Гьюя вскипал гнев, и из ворот города изливались новые вооруженные отряды, которые вновь захватывали земли к западу от ручья Алон. Приходилось вмешиваться миротворцам. Собирался Совет Отцов Мейюна, собирался Совет Матерей Гьюя; они выносили решение о прекращении битвы, они посылали на поле брани гонцов и дипломатов, и те сновали туда-сюда через ручей, пытаясь как-то урегулировать данную проблему, но все их усилия оказывались тщетными. Хотя нет, порой им все же удавалось достичь кое-каких результатов, но затем в один прекрасный день обязательно случалось что-нибудь непредвиденное. Например, какой-нибудь пастух из Гьюя перегонял свое стадо через ручей на богатые пастбища, где с незапамятных времен паслись коровы обоих городов, а мейюнские пастухи, окружив нарушившее границу стадо, угоняли его на свою территорию и запирали в загоне, обнесенном высокой изгородью. И пастуху из Гьюя ничего не оставалось, как вернуться домой, горестными воплями призывая гнев Балта обрушиться на головы бессовестных воров. Или же два рыболова, всю жизнь ловившие рыбу в тихих заводях Алона выше того места, где скот переходит ручей вброд, начинали вдруг спорить о том, в чьих это озерах они ловят рыбу. Порой дело доходило до драки, и тогда каждый из них бросался в свой город, призывая немедленно изгнать захватчиков. И все начиналось сначала.
Не так уж много людей погибло во время этих столкновений, но все же в обоих городах то и дело хоронили совсем молодых мужчин, и наконец Совет Матерей Гьюя решил, что эту кровоточащую рану следует раз и навсегда вылечить, причем без кровопролития. И, как это бывает довольно часто, небольшое изобретение породило значительное открытие. Рудокопы, добывавшие медь в шахтах близ Гьюя, незадолго до этого изобрели довольно мощную взрывчатку. В ней-то Совет Матерей и увидел средство для решения этой территориальной проблемы.
Они приказали начать работу, объем которой был поистине огромен. Охраняемые лучниками и копейщиками, жители Гьюя яростно копали землю, закладывая взрывчатку, и в течение двадцати шести часов сумели изменить русло Алона на протяжении всех спорных полутора миль. С помощью взрывчатки они направили ручей значительно западнее прежнего русла, по той территории, границы которой считали своими законными. И новое русло Алона проходило как раз вдоль той линии, на которой сохранилось немало развалин тех стен, которые строили жители Гьюя и разрушали жители Мейюна.
Затем они послали в Мейюн гонцов, дабы те в вежливой и учтивой форме объявили, что между городами восстановлен мир, поскольку та территория, на которую всегда претендовал Мейюн — то есть восточный берег Алона, — отойдет им, если пастухам Гьюя будет разрешено пригонять стада на водопой в определенных местах на восточном берегу ручья.
Большая часть Отцов Мейюна были готовы согласиться с этим предложением, хоть и понимали, что коварные правительницы Гьюя их обманывают; но им уже надоел этот спор из-за кусочка пастбища не более двух миль длиной и всего в полмили шириной. Зато теперь, говорили они, их право ловить рыбу в озерах Алона более уже не будет подвергаться сомнению. Они настаивали на том, чтобы согласиться с внезапным изменением русла ручья, но их более упрямые противники категорически отказывались иметь дело с «этими мошенницами». Главный Молочник Мейюна произнес прочувствованную речь о том, что каждый дюйм этой драгоценной земли полит кровью сыновей и внуков Мея и освящен звездным плащом Тарв. И его речь полностью перевернула результаты голосования.
Жители Мейюна столь же мощной взрывчатки не изобрели, но всегда ведь легче заставить ручей бежать по старому руслу, чем заставлять его следовать новым, искусственно созданным путем. Горожане работали с дикой, небывалой энергией под охраной лучников и копейщиков и за одну ночь вернули Алон в прежнее русло!
Никакого сопротивления им оказано не было; на берегах Алона не пролилась ничья кровь, ибо Совет Матерей Гьюя, уже склонившийся в пользу мирного решения, запретил своим воинам нападать на жителей Мейюна. И вот, стоя на восточном берегу Алона, не встретив ни малейшего сопротивления и уже чуя победу, Главный Молочник вскричал: «Вперед! Сокрушим приют этих мерзких проституток! Покончим с ними раз и навсегда!» И тут, по словам очевидца, голоса лучников и копейщиков Мейюна слились в едином крике, и они, ведя за собой толпу горожан, пришедших передвигать Алон в прежнее русло, ринулись через луг шириной в полмили прямо к стенам Гьюя.
Им удалось ворваться в город, но городская стража была готова к вторжению, да и сами горожане сражались как тигры, защищая свои дома. Примерно через час был убит Главный Молочник — маслобойку емкостью в сорок пинт сбросила из окна прямо ему на голову какая-то разъяренная домохозяйка. Утратив своего идейного вожака, жители Мейюна стали в беспорядке отступать назад, к Алону. Но там они сумели перегруппироваться и храбро защищали ручей до наступления ночи, но потом их все же оттеснили на тот берег, и им пришлось укрыться в стенах родного города. Войско и жители Гьюя не предприняли ни малейшей попытки войти в Мейюн. Они вернулись назад и снова всю ночь копали и закладывали взрывчатку, чтобы направить Алон по новому руслу.
Известно, что любовь к мощным средствам разрушения легко переносится по воздуху, подобно опасной заразе, так что и жители Мейюна, естественно, вскоре научились делать такую же взрывчатку, как у их соперников. Необычным тут, пожалуй, было лишь то, что ни один из городов не решился использовать эту взрывчатку в качестве оружия. Короче говоря, войско Мейюна под предводительством военачальника, получившего новое звание Главного Сапера, направилось к ручью и, заложив изрядное количество взрывчатки, уничтожило дамбу, перекрывавшую старое русло Алона. Ручей устремился прежним курсом, а войско вернулось в Мейюн.
Тогда Совет Матерей Гьюя, исполненный жажды мщения, тоже направил свою гвардию под предводительством Верховного Инженера на берег Алона, где и была произведена весьма хитроумная закладка новых зарядов, которые в итоге, заблокировав старое русло, заставили Алон ринуться по новому пути.
И с этих пор территориальные претензии обоих городов выражались почти исключительно взрывами различной мощности. Было убито немало людей, воинов и простых горожан, погибло немало коров, поскольку технологические усовершенствования приводили к тому, что в воздух взлетали все большие количества земли вместе со всем, что на них в данный момент находилось, но никогда смертоносные заряды не использовались преднамеренно с целью уничтожения людей — как, скажем, наши противопехотные мины. Нет, единственной великой целью Мейюна и Гьюя было заставить ручей Алон течь так, как хочется им.
Почти сто лет два города-государства отдавали большую часть своих сил и средств, дабы эта цель все же осуществилась.
И в итоге ландшафт данной местности изменился до полной неузнаваемости. Когда-то зеленые луга плавно спускались здесь к заросшим ивняком берегам ручья с каменистыми стремнинами, в чистых заводях которого водилась форель. А на коровьих бродах любили стоять по брюхо в прохладной воде и о чем-то мечтать коровы, жуя жвачку. Теперь же здесь пролегал глубокий овраг. Его крутые глинистые склоны то и дело осыпались от бесконечных взрывов и падений на дно потревоженных каменных глыб. Здесь ничего не росло и не могло расти. Даже если не было повторных взрывов, склоны оврага все равно постоянно сползали вниз, размываемые осенними и зимними дождями, и эти оползни перекрывали коричневый илистый поток, мчавшийся по дну, заставляя его еще сильнее подмывать стены и вызывать еще больше оползней, из-за которых овраг все больше расширялся.
Оба города теперь оказались всего в нескольких сотнях ярдов от краев этой пропасти, так что их жители то и дело начинали в бессильной злобе орать друг на друга, проклиная возникший по их же милости овраг, сожравший теперь и пастбища, и поля, и скот, и все их золотые слитки.
Выиграть в затянувшемся споре не мог уже никто: и ручей, и все оспариваемые земли оказались глубоко на дне оврага, заваленного камнями и глиной, так что взрывать было уже вроде бы и ни к чему, но, как известно, привычка — вторая натура.
Война между двумя городами не кончалась вплоть до той ужасной ночи, когда внезапно половина города Мейюна вздрогнула и в одно чудовищное мгновенье сползла в Великий овраг.
Но обвинения по поводу того, что восточная стена оврага оказалась разрушенной, все же были выдвинуты, и не Верховным Инженером Гьюя, а Главным Сапером Мейюна. Для разгневанных и перепуганных жителей Мейюна это несчастье по-прежнему было не следствием их собственной ошибки, а следствием происков Главного Сапера Гьюя, который и заложил свои смертоносные заряды прямо под их городом. Многие жители Гьюя, тем не менее, поспешно переправились через Алон несколькими милями южнее или севернее, где овраг был уже не столь глубоким, и принялись помогать выжившим в этом гигантском оползне, поглотившем половину домов Мейюна вместе с их обитателями.
Их искренняя щедрость и самоотверженность не могли не принести свои плоды, и вскоре города объявили перемирие. Оно продержалось довольно долго и переросло в устойчивый мир.
Соперничество между Мейюном и Гьюем было, правда, по-прежнему жарким, но уже не таким взрывоопасным. Лишившись своих коров и пастбищ, они жили теперь за счет туризма и, точно куры на шестке, сидели по обоим берегам ручья Алона. Жители Нового Мейюна (того, что остался от старого цветущего города) пользовались преимуществом и демонстрировали драматичный и живописный пейзаж, так называемый Провал, который каждый год привлекает тысячи посетителей. Но жить большая часть туристов все же предпочитает в Гьюе; там и кормят куда лучше, и тоже совсем недалеко нужно пройти пешком, чтобы попасть на Восточную Кромку, откуда открывается великолепный вид на овраг и на развалины Старого Мейюна.
Каждый из городов старательно поддерживает в приличном состоянии извилистую тропу, по которой туристы спускаются верхом на ослах к живописным и страшноватым развалинам и странным глинистым образованиям на берегах крошечной речушки Алон, вода в которой теперь вновь стала прозрачной, однако ни коров на берегах, ни форели в заводях там больше нет. Туристы устраивают пикники на ее заросших травой берегах, и проводники из Гьюя рассказывают им увлекательные легенды о Ста Дочерях Балта, а проводники из Мейюна повествуют о Звездном Плаще богини Тарв. Потом и те, и другие садятся на своих осликов и медленно начинают подниматься по крутым склонам наверх, к свету.