С возвращением директора статус Садлера претерпел изменения – не очень, может быть, заметные на глаз, но все равно существенные. Садлер изо всех сил старался это предотвратить, наперед зная тщетность своих стараний. Первые дни все относились к нему с вежливой подозрительностью; чтобы пробить лед отчуждения, потребовалась долгая, серьезная работа. Постепенно люди разговорились, стали дружелюбнее, и только тогда дело сдвинулось с места. Судя по всему, теперь они жалели о прошлой своей откровенности; работать становилось все труднее и труднее.

Он знал, в чем тут дело. Никто, конечно же, и не подозревал истинных причин его пребывания на Луне, однако все видели, что возвращение директора не только не ограничило деятельность «этого бухгалтера», но даже в чем-то укрепило его положение. В маленьком мирке Обсерватории слухи и сплетни разносятся со скоростью, мало уступающей скорости света, секреты здесь почти невозможны. Судя по всему, прошел слушок, что Садлер – птица значительно более важная, чем можно бы подумать. Оставалось только надеяться, что пройдет много времени, пока кто-либо догадается – насколько более важная…

До настоящего момента Садлер ограничивал свое внимание административным отделом; делалось это по расчету – ведь именно такого поведения от него и ожидали. Однако Обсерватория существует для ученых, а не для поваров, машинисток, счетоводов и секретарей, хотя, конечно же, не может обойтись без услуг всего этого вспомогательного персонала.

Если здесь действительно угнездился шпион, вставали два главных вопроса. Если шпион не может переслать информацию своим хозяевам, она совершенно бесполезна. Мистеру Иксу мало иметь агентов, снабжающих его материалами, – ему необходим надежный канал внешней связи.

Выбраться из Обсерватории можно только тремя способами – на тракторе, монорельсом или пешком. Последний вариант можно не принимать в расчет. Теоретически человек мог бы пройти несколько километров и оставить записку под каким-либо заранее оговоренным камушком, однако странности его поведения обратили бы вскоре на себя внимание, а проверить немногочисленных служащих ремонтного отдела – единственных, кто регулярно пользуется скафандром, – было бы проще простого. Каждый вход и выход через шлюзы должен фиксироваться в журнале (правда, Садлер сильно сомневался, что эта инструкция выполняется так уж безукоризненно).

Несколько интереснее выглядели тракторы, на которых можно уехать гораздо дальше. Однако их использование предполагает сговор, так как в тракторе должно находиться не менее двух человек, это – одно из тех правил безопасности, которые не нарушаются никогда. История с Уилером и Джеймисоном выглядит, конечно же, странновато. Их прошлое тщательно изучается, через несколько дней должны прислать резюме. Однако при всей безалаберности поведения этих парней слишком уж оно было откровенным, чтобы вызывать серьезные подозрения.

Оставался монорельс в Сентрал-Сити. Туда катались все, приблизительно раз в неделю. Вот уж где бесконечное количество возможностей передавать информацию; в этот самый момент целая бригада «туристов» осторожно прощупывает все контакты сотрудников Обсерватории и – скорее всего – узнает уйму пикантных подробностей их личной жизни. Но в этой пьеске Садлер не мог играть никакой роли – разве что составить список наиболее частых посетителей города.

Вот и все возможности прямой связи. Садлер не верил ни в одну из них. Существуют, и во множестве, другие, значительно более тонкие методы, не нужно забывать и о том, что мистер Икс – скорее всего – ученый. Любой из сотрудников Обсерватории может построить радиопередатчик, а найти его среди всего этого приборного хлама будет просто невозможно. Нужно признать, что до сих пор терпеливо вслушивающиеся в эфир мониторы не обнаружили ровно ничего, однако рано или поздно их работа должна увенчаться успехом.

А тем временем Садлеру предстояло выяснять, чем же это тут занимаются ученые. С жалким ускоренным курсом астрономии и физики, вбитым ему в голову за время подготовки к заданию, нелепо и надеяться понять работу Обсерватории по-настоящему, но хоть какое-то общее представление о ней получить можно и – если повезет – можно будет вычеркнуть из бесконечно длинного, вселяющего тоску списка подозреваемых хоть несколько фамилий.

С вычислительным центром Садлер покончил очень быстро. В одном из его помещений царила полная тишина; безукоризненно чистые, укрытые за стеклянными панелями машины мыслили, а прислуживающие этим электронным чудовищам девушки скармливали в их ненасытные пасти одну программную ленту за другой. Соседняя, звукоизолированная комната оглушала бешеным треском принтеров, выбивающих бесконечные вереницы чисел. Глава этого отдела, доктор Мейз, попытался объяснить посетителю, что тут происходит, но задача была явно безнадежной. Его машины ушли бесконечно далеко от таких элементарных операций, как интегрирование, таких детсадовских функций, как косинусы и логарифмы. Они оперировали математическими понятиями, о которых Садлер и слыхом не слыхал, решали задачи, сама постановка которых не имела для него никакого смысла.

Это нимало его не расстроило – все, что ему нужно было увидеть, он увидел. Основное оборудование центра находилось под замком и пломбой, добраться до него могли только обслуживающие инженеры, приходившие раз в месяц. На цыпочках, чтобы не нарушать тишину, Садлер удалился из этого храма науки.

Оптические мастерские, где терпеливые мастера обрабатывали стекло с точностью до малой доли одной миллионной части дюйма, используя для этого приемы, за сотни лет не претерпевшие никаких изменений, привели Садлера в восторг, расширили его кругозор, но ни на вот столько не продвинули расследование. Он вглядывался в частоколы интерференционных полос, производимых сшибающимися световыми волнами, наблюдал, как бешено они прыгают от микроскопического расширения безукоризненных стеклянных брусков, вызываемого теплом его собственного тела. Здесь наука соединялась с искусством – чтобы достичь совершенства, не имеющего себе равных во всем множестве земных технологий. Неужели же нужный ему ключ закопан здесь, среди всех этих линз, призм и зеркал? Вряд ли…

«Я нахожусь в положении человека, – мрачно подумал Садлер, – разыскивающего в темном подвале черного кота, который то ли есть там, то ли нет». Для полной точности аналогии следовало бы добавить – человека, который даже не представляет себе, как именно выглядит этот самый кот.

Беседы с Маклорином происходили теперь регулярно и неизменно оказывались полезными. Настроение директора оставалось скептическим, однако он с готовностью оказывал любую помощь – для того, по всей видимости, чтобы поскорее избавиться от непрошеного и настырного гостя. Садлер расспрашивал обо всех технических аспектах деятельности Обсерватории – стараясь, однако, ни одним намеком не показать, какой характер приобретает расследование.

Он успел уже составить на каждого сотрудника Обсерватории по небольшому досье – достижение нешуточное, даже если принять во внимание, что всеми первичными биографическими данными его снабдили еще на Земле. Чаще всего такое досье представляло собой один-единственный лист бумаги, но были и состоявшие из нескольких страниц шифрованных записей. Точно установленные факты Садлер заносил чернилами, а догадки и предположения – карандашом, чтобы было проще их менять. Некоторые из предположений были совсем уж дикими, многие – оскорбительными; перечитывая их, Садлер краснел от стыда. И не только перечитывая – вот, скажем, узнал ты, что некий человек все свои деньги просаживает на содержание обитающей в Сити любовницы, и сделал отсюда вывод, что человека этого легко подкупить; с какими глазами будешь ты потом принимать от него по-дружески предложенную кружку пива?

Этим конкретным подозреваемым был один из инженеров строительного отдела. Он никогда не скрывал от окружающих своего положения, а наоборот – плакался на транжирские привычки своей пассии каждому встречному-поперечному и даже предостерег как-то Садлера, чтобы тот никогда не вешал себе такого камня на шею, после чего и был благополучно вычеркнут из списка возможных жертв шантажа.

Все подчиненные Маклорина были разбиты на три категории. В списке А содержались фамилии десяти, или около того, людей, которых Садлер считал наиболее реальными подозреваемыми, хотя ни против одного из них не было весомых улик. Некоторые числились здесь на том лишь основании, что имели больше всего возможностей передать информацию наружу – пожелай они это сделать. Одним из таких был Уагнэл; Садлер практически не сомневался в полной невиновности секретаря, однако не вычеркивал его из списка А – на всякий случай.

Попадали в список главных подозреваемых и те, кто имел в Федерации близких родственников либо слишком уж яро и откровенно критиковал политику земного правительства. Само собой, хорошо подготовленный шпион никогда не станет вести себя столь вызывающе, не захочет без всякой нужды вызывать к себе подозрение, однако кто же сказал, что обсерваторский шпион – профессионал? Восторженный, с горящими от энтузиазма глазами дилетант опасен ничуть не менее. Садлер внимательно изучал исследование по атомному шпионажу периода второй мировой войны, и там этот момент подчеркивался особо.

Находился в списке А и Дженкинс, заведующий складом. Насчет него Садлер не имел ничего, кроме весьма туманного и никуда не ведущего подозрения. Личность угрюмая и нелюдимая, Дженкинс не пользовался большими симпатиями остальных сотрудников. Злопыхатели утверждали, что получить с обсерваторского склада оборудование – самая трудная на Луне работа, но это попросту характеризовало Дженкинса как достойного представителя известного своей прижимистостью племени кладовщиков, и не более.

Вот еще эта интересная парочка, весьма оживляющая тусклые будни Обсерватории, – Джеймисон и Уилер. Приснопамятная поездка в Море Дождей была типичным образчиком их развлечений и вполне, как заверили Садлера, соответствовала обычной схеме этих развлечений.

Заводилой всегда оказывался Уилер. Его беда – если можно считать это бедой – заключалась в избытке энергии и изобилии интересов. Ему не стукнуло еще и тридцати; придет, надо думать, время, когда годы плюс бремя ответственности заставят его малость поутихнуть, но пока что этим и не пахло. И тут нельзя было попросту отмахнуться, списать все на задержку в развитии, дескать, вот еще один пример студентика, который рос-рос, да не вырос. Он обладал первоклассным интеллектом и никогда не совершал поступков действительно глупых. Недолюбливали Уилера многие, особенно те, кому довелось стать жертвой одной из его шуточек, однако настоящего зла к нему не испытывал никто. Он не принимал никакого участия в мелких обсерваторских дрязгах и обладал неизменно располагающими добродетелями: абсолютной честностью и прямотой. Общаясь с этим enfant terrible лунной Обсерватории, не нужно было спрашивать, что он думает о том или ином предмете – Уилер сообщал свое мнение сам, без секунды раздумий.

Джеймисон был совершенно иным; вполне возможно, именно контрастное несходство характеров и притягивало этих двух молодых людей друг к другу. Двумя годами старше Уилера, он, по всеобщему мнению, «хорошо на него влиял». Однако Садлер сильно в этом сомневался: насколько он мог судить, от присутствия Джеймисона поведение его неукротимого товарища не менялось ни на йоту. Он поделился своими наблюдениями с Уагнэлом, который на некоторое время задумался, а потом вздохнул:

– Да, конечно, но вы только подумайте, что мог бы натворить Кон, если бы Сида не было рядом?

Как бы там ни было, Джеймисон отличался значительно большей уравновешенностью, а потому и скрытностью. Далеко не такой блестящий, как Уилер, он вряд ли сделает какие-нибудь потрясающие открытия, но именно такие – надежные и здравомыслящие – люди и приводят в божеский вид новые территории, куда ворвался с налету гений.

Надежный в научном смысле – да, несомненно, но вот в политическом… Садлер пытался осторожно его прощупать, однако – увы – с нулевым успехом. Создавалось впечатление, что Джеймисона интересуют только работа и живопись (он писал маслом лунные пейзажи) – но никак не политика. При малейшей к тому возможности он выходил на поверхность, вооружившись мольбертом и специальными красками, приготовленными на основе масла с низким давлением паров; комната его успела уже превратиться в некое подобие художественной выставки. Для подбора красок, пригодных к использованию в вакууме, потребовалось долгое, мучительное экспериментирование, однако конечные результаты вряд ли стоили таких трудов. Садлер считал себя достаточно сведущим в искусстве и был вполне уверен, что у Джеймисона гораздо больше энтузиазма, чем таланта. Эту же точку зрения разделял и Уилер. «Вот некоторые говорят, – признался как-то он Садлеру, – что к картинам Сида привыкаешь, а потом они вроде и ничего. А по мне так настоящее „ничего“ – в смысле пустое место – гораздо симпатичнее»

К категории В относились все остальные сотрудники Обсерватории, достаточно сообразительные для нелегкого и опасного шпионского труда. Садлер время от времени просматривал этот убийственно длинный список, пытаясь найти подходящих кандидатов для перевода в категорию А или – что было гораздо приятнее – в категорию С; к этой третьей и последней категории относились люди, полностью свободные от подозрений. Сидя в крохотной подземной клетушке, перетасовывая листы бумаги и пытаясь встать на место своих поднадзорных, Садлер иногда ощущал себя участником какой-то изощренной карточной игры, в которой большая часть правил меняется на ходу, а противники неизвестны. И это была смертельно опасная игра, ходы в ней делались со все возрастающей скоростью, а исход мог повлиять на будущее рода человеческого.