— Я не хочу говорить о кораблях, — сказала Эльжбета Махрова. — Сейчас все говорят только о них.

Они сидели рядышком на скамье у дороги, и через тонкую ткань платья и свой комбинезон Ян ощущал тепло ее тела. Он сжал пальцы так, что костяшки побелели. Здесь, на этой планете, ему всегда хотелось быть с ней рядом, вот как сейчас. Не поворачиваясь, он искоса посмотрел на нее. Смуглые гладкие руки, большие темные глаза, грудь…

— Конечно, говорят. — Ян с усилием отвел взгляд и безо всякого интереса уставился на толстостенные складские здания по ту сторону широкой лавовой дороги. — Корабли должны были прийти шесть недель назад, мы уже задержались на четыре недели. Сегодня вечером что-то должны решить. Ты не пробовала еще раз спросить Градиль о нашей женитьбе?

— Пробовала. — Эльжбета повернулась и взяла его за руку, не обращая внимания на прохожих. Глаза ее были печальны. — Она меня и слушать не стала. Я должна выйти замуж за кого-нибудь из семьи Семеновых — или вовсе не выходить. Таков закон.

— Закон! — Ян произнес это слово с яростью, будто проклятие. Выдернул руку из ее ладоней и отодвинулся. Она не знала, какая пытка для него каждое ее прикосновение. — Это не закон, а обычай. Дурацкий обычай, крестьянский предрассудок. Проклятая крестьянская планета под голубой звездой, которую с Земли даже не видно… А на Земле я мог бы иметь семью…

— Ты не на Земле.

Она сказала это так тихо, что он едва расслышал. И от этого злость его погасла, уступив место внезапной усталости. Да, он не на Земле и никогда не вернется на Землю. Надо научиться жить здесь и подчиняться здешним законам. Изменить их ему не под силу.

На часах было ровно двадцать ноль-ноль. Хотя беспрерывные сумерки тянулись здесь четыре года подряд, люди все-таки следили за временем. Не только по часам, но и по биологическим ритмам, заложенным в них на далекой планете, до которой множество световых лет.

— Они сидят на собрании уже больше двух часов — и наверняка все толкут и толкут воду в ступе. Устали, наверно.

Он поднялся.

— Что ты собираешься делать? — спросила Эльжбета.

— То, что надо. Откладывать решение больше нельзя.

Она снова взяла его за руку, но тут же отпустила; словно поняла, что с ним происходит от ее близости.

— Удачи тебе.

— Это не мне нужна удача. Моя удача кончилась, когда меня выслали с Земли с пожизненным контрактом.

Пойти с ним она не могла: на собрании имели право присутствовать только главы семей и технические руководители. Ян был туда вхож как начальник технической службы.

Внутренняя дверь в герметизированный купол оказалась запертой; Ян громко постучал. Щелкнул замок, дверь приоткрылась… Начальник службы охраны порядка проктор-капитан Риттершпах подозрительно посмотрел на Яна крошечными заплывшими глазками.

— Ты опоздал.

— Заткнись, Хайн. Открывай.

Ян не слишком уважал начальника службы охраны порядка; тот изгалялся над всеми, кто был ниже рангом, и раболепствовал перед вышестоящими.

Собрание шло, как Ян и предполагал. Председательствовал Чан Тэкенг, на правах старейшего из старейшин. Он без конца колотил молотком и орал, но на него никто не обращал внимания. Как всегда, ругались, вспоминали старые обиды… Но по делу никто ничего не сказал и не внес ни одного толкового предложения. Уже больше месяца говорили они одно и то же, одними и теми же словами — но ничего не могли решить. Настала пора вмешаться.

Ян прошел вперед и поднял руку, прося внимания, но Чан его словно не заметил. Ян подошел ближе, еще ближе… И в конце концов остановился прямо перед человечком. Чан сердито махнул ему — «уйди» — и попытался смотреть мимо Яна, но это ему не удалось — Ян не шелохнулся.

— Убирайся! Сядь на свое место — надо соблюдать порядок!..

— Я буду говорить. Угомони их.

Этого не понадобилось. Люди увидели его, и голоса стали стихать. Когда Чан грохнул молотком, стояла уже полная тишина.

— Слово начальнику технической службы! — выкрикнул Чан и с омерзением отбросил молоток.

Ян повернулся к собравшимся:

— Я хочу напомнить вам некоторые факты, факты, с которыми вы спорить не станете. Первое. Корабли опаздывают. Крайний срок был четыре недели назад. За все годы, что приходят корабли, они никогда еще так не опаздывали. Больше четырех дней — такое случилось только однажды. Корабли опаздывают, и ждать их мы больше не можем. Если останемся здесь — сгорим. Утром необходимо прекратить все работы и начать подготовку к переезду.

— На полях осталось зерно! — крикнул кто-то.

— Оно сгорит, — перебил Ян. — Его придется бросить. Мы и так опаздываем. Пусть Иван Семенов скажет, если я ошибаюсь. Ведь он у нас начальник поездов.

— А как же зерно в хранилищах? — раздался чей-то голос.

Ян не ответил. Об этом попозже, всему свое время.

— Ну так что скажешь, Семенов?

Семенов неохотно кивнул седой головой.

— Да, — сказал он мрачно. — Нам пора двигаться. Иначе совсем из графика выбьемся.

— Именно об этом я и толкую. Корабли опаздывают. Если мы будем продолжать ждать — это нас погубит. Мы должны немедленно двигаться на юг. Остается надеяться, что они будут ждать нас на Южном материке. А зерно придется взять с собой.

Все ошеломленно притихли. Потом кто-то засмеялся, но тут же умолк. Это была новая мысль, а новые мысли лишь сбивали с толку.

— Это невозможно, — сказала наконец Градиль.

Собравшиеся согласно закивали. Ян посмотрел на угловатое лицо и тонкие губы старейшины рода Эльжбеты — и заговорил как можно ровнее, стараясь не выдать ненависть, которую вызывала у него эта старуха:

— Возможно. Ты женщина пожилая, но ничего не смыслишь в этих вещах. А я руковожу научной службой. И я говорю, что это сделать можно. Я все просчитал. Если ограничить наше жизненное пространство на время пути, то пятую часть зерна можно забрать с собой сразу же. А там мы разгрузим поезда и пошлем их назад. Если двигаться быстро — можно успеть. Они пойдут порожняком и смогут забрать еще две пятых. Остальное сгорит — но мы спасем почти две трети урожая. Когда корабли придут, продовольствие должно их ждать. Люди будут голодными. А мы сможем их накормить.

Присутствующие пришли в себя и подняли крик. Со всех сторон посыпались вопросы: насмешливые, издевательские, злобные. Председательский молоток стучал не переставая, но никто не обращал внимания. Ян повернулся к собранию спиной и стоял молча. Пусть покричат, пусть обмозгуют новую идею… Быть может, до них дойдет, и они начнут понимать. Эти упрямые крестьяне консервативны, ненавидят все новое. Когда угомонятся — он станет разговаривать с ними; а пока он стоял к ним спиной, словно их и вовсе не было, и смотрел на свисавшую с купола громадную карту планеты, единственное украшение большого зала.

«Халвмерк» — так назвала планету команда первооткрывателей. Полумрак, сумеречный мир. Официально, в каталогах, она называлась бета Возничего III, третья планета, единственная пригодная для жизни из шести, вращающихся вокруг неистово-жаркой голубоватой звезды. «Пригодная» — не совсем то слово. У этой планеты была аномалия, чрезвычайно интересная для астрономов, которые изучили ее, занесли все данные в отчеты и полетели дальше. Столь интересной для ученых и почти обитаемой для людей ее сделал большой осевой наклон. Осевой наклон в сорок один градус и удлиненный эллипс орбиты создали ситуацию совершенно уникальную. Осевой наклон Земли составляет всего несколько градусов, но этого достаточно, чтобы вызвать значительные сезонные изменения. Ось — линия, вокруг которой вращается планета; осевой наклон — угол, на который ось отклоняется от вертикали. Сорок один — очень сильное отклонение; и это, в комбинации с длинным эллипсом орбиты, привело к весьма необычным результатам.

Зима и лето здесь длятся четыре земных года. Четыре долгих года на зимнем полюсе темно; он скрыт от солнца. Но когда планета проходит короткую кривую у конца эллиптической орбиты и на зимний полюс приходит лето — все меняется быстро и радикально. Зимний полюс становится летним и в следующие четыре года подвергается непрерывному облучению, что приводит к жесточайшим климатическим изменениям.

А между полюсами, от сорока градусов северной до сорока градусов южной широты, царит бесконечное пылающее лето. Температура на экваторе почти постоянна — около ста градусов по Цельсию. На зимнем полюсе температура колеблется около нуля, временами даже бывают морозы. И на этой планете температурных крайностей есть только одно место, где люди могут жить. Зона сумерек, полоса вокруг зимнего полюса. Здесь температура меняется слегка, от двадцати двух до двадцати восьми градусов. Здесь могут жить люди и расти злаки. Замечательные мутировавшие злаки, способные прокормить полдюжины перенаселенных планет. Атомные опреснительные станции снабжают поля водой, превращая морские соли в химические удобрения. Земные растения здесь не имеют врагов, потому что вся местная жизнь основана на соединениях меди, а не углерода. Земные организмы — отрава для местных. Местные растения планеты не могли конкурировать с земными, углеродными, которые и росли быстрее, и приспосабливались лучше. Местная растительность оказалась вытесненной, уничтоженной, — а злаки росли. Злаки, приспособившиеся к постоянному приглушенному свету и неизменной температуре. Они росли и росли.

Росли четыре года подряд, пока не наступало лето и не поднималось над горизонтом палящее солнце, снова делая жизнь невозможной. Но когда в одном полушарии начиналось лето, в другое приходила зима, и вокруг противоположного полюса появлялась зона, в которой снова можно было жить. И выращивать зерно в другом полушарии четыре года, пока сезоны не менялись снова.

При наличии воды и удобрений планета, в принципе, была очень продуктивной. С местной растительностью никаких проблем не возникало. Экономика Земли была такова, что найти переселенцев тоже не составляло труда. С двигателями Фосколо транспортные издержки оказались вполне приемлемыми. Когда все тщательно просчитали и проверили, стало ясно, что на этой планете чрезвычайно выгодно выращивать продовольственное зерно и дешево доставлять его на ближайшие населенные планеты. Такое предприятие обещало и солидные прибыли. Даже сила тяжести на Халвмерке была очень близка к земной. Халвмерк гораздо больше Земли, но его средняя плотность значительно меньше. Материковые массивы располагались на планете как раз вблизи полюсов, в зонах сумерек. Их можно было возделывать по очереди, четыре года через четыре. Это можно было сделать.

Оставалась одна проблема. Как перебрасывать людей и технику из одной зоны в другую каждые четыре года на расстояние в двадцать семь тысяч километров?

Какие проводились дискуссии, какие предлагались планы — все давно похоронено в забытых архивах. Но несколько вариантов вполне очевидны. Самый простой, но и самый дорогой способ состоял бы в том, чтобы заселить оба сумеречных пояса. Забросить на Халвмерк вдвое больше техники, построить вдвое больше зданий — это было бы не слишком дорого. Но мысль о том, что рабочая сила будет бездельничать, прохлаждаясь в кондиционированных зданиях по пять лет из каждых девяти, — была совершенно неприемлема. Это было просто немыслимо для работодателей, которые хотели выжать из своих наемников, подписавших пожизненный контракт, каждый эрг энергии.

Рассматривалась и возможность использования морского транспорта. Халвмерк почти весь покрыт океаном, не считая двух полярных материков и нескольких островных гряд. Но это означало бы транспортировку по суше к океану и постройку крупных, дорогих морских судов, способных выдержать свирепые тропические штормы. Суда необходимо содержать, нужны экипажи — и все ради одного рейса за четыре с половиной года. Тоже неприемлемо. Так было ли возможное решение?

Да, было. Инженеры-землеустроители уже научились приспосабливать планеты к нуждам людей и имели огромный опыт. Они могли очистить ядовитую атмосферу, растопить полярные льды, охладить тропики, возделать пустыню и уничтожить джунгли. Они могли даже поднять материки там, где нужно, и утопить их в океане, где не нужно. Это делалось с помощью гравитронных бомб, которые взрывали в тщательно выбранных местах. Каждая такая бомба имела размеры небольшого дома, и собирали ее в специальной камере, глубоко под поверхностью планеты. Как они действовали — никто не знал, кроме фирмы, которая их выпускала; это держалось в секрете. Но что из этого получалось — знали все. Гравитронная бомба вызывала вспышку сейсмической активности. Кора планеты раскалывалась, высвобождалась магма, залегающая под корой, что активизировало тектонику самой планеты. Конечно, получалось такое не везде, а только там, где перекрывались тектонические плиты; но обычно у землеустроителей был достаточно широкий выбор.

Гравитронные бомбы подняли из глубин халвмеркского океана цепь огнедышащих вулканов. Лава вулканов остыла, обратившись в камень и сформировав цепь островов. И прежде чем вулканическая активность угасла, острова срослись, превратившись в сплошную дамбу между двумя континентами. Потом было уже сравнительно просто снести водородными бомбами слишком высокие горы. И уж совсем простым оказался, последний шаг — выровнять пересеченную местности с помощью плазменных пушек. Те же самые пушки выгладили поверхность бывших островов, превратив ее в неимоверно прочную каменную дорогу от континента до континента, почти от полюса до полюса, единственную на планете дорогу длиной в двадцать семь тысяч километров.

Конечно, затраты требовались громадные. Но корпорации, которым принадлежало на Земле все, были всемогущи. Предполагалось, что создать консорциум окажется нетрудно — так оно и вышло, ибо хорошие прибыли здесь были обеспечены навечно.

Вынужденные переселенцы на Халвмерк стали кочевниками в подлинном смысле слова. В течение четырех лет они работали, выращивая и храня зерно до того дня, когда прилетали корабли. Это событие было долгожданным, самым важным и самым волнующим в цикле их существования. Когда корабли предупреждали о своем приближении, все работы прекращались. Зерно оставляли в поле на корню, и начинался праздник, потому что корабли привозили все, что позволяло жить на этой не слишком гостеприимной планете. Иногда это были свежие семена, потому что мутировавшие культуры неустойчивы, а среди фермеров не было ученых, способных сохранять сорта. Одежда и запасные части к машинам, новые радиоактивные стержни для атомных реакторов… Тысячи наименований товаров, которые поддерживали механизированную цивилизацию на планете, не имевшей своей промышленности. Корабли оставались здесь столько, сколько было необходимо, чтобы разгрузиться и заполнить трюмы зерном. Потом корабли улетали, и праздник шел к концу. Теперь игрались все свадьбы — в другое время это было запрещено законом, — заканчивались все пиры, выпивалось все спиртное…

А потом начинался переход.

Они двигались, как цыгане. Капитально здесь были построены только толстостенные зернохранилища и ангары машинных станций. В них снимали все перегородки, раскрывали высокие ворота и закатывали под крышу грузовики и вертолеты, комбайны, сеялки и другую сельскохозяйственную технику. Жизненно важные узлы машин оборачивали тканью, все механизмы покрывали силиконовой смазкой — в таком виде техника пережидала летнюю жару, пока следующей осенью фермеры не возвращались.

А все остальное уезжало. Из зала собраний и других куполов выпускали воздух, их сворачивали и паковали. Все остальные строения — узкие и длинные — снимали с подпорок и ставили на подрессоренные тележки. Резали овец и коров и заполняли морозильные камеры мясом. С собой брали лишь несколько кур, овец и телят — на новом месте предстояло разводить новые стада, законсервированную сперму везли с собой. Женщины заготавливали и консервировали еду на месяцы вперед.

Когда все было собрано, фермерские трактора и грузовики сначала стаскивали жилые модули в колонну, составляя из них длинные поезда, а только потом отправлялись на консервацию в капитальные здания. Теперь наступала очередь тягачей. Четыре года они стояли на фундаментах, работая генераторами электроэнергии. Теперь они опускались на грунт и подкатывали, урча, на свои места во главе каждого поезда. Соединялась сцепка, кабели — и поезд оживал. Герметизировались окна, включались кондиционеры… Их не выключат, пока не доберутся до зоны сумерек в южном полушарии. Когда пойдут через экватор, термометр может показать и все сто. Хотя по ночам температура падает, особенно на это рассчитывать нельзя: Халвмерк оборачивается вокруг своей оси за восемнадцать часов, ночи слишком коротки, жара не успевает спадать. Правда, иной раз доходит и до пятидесяти пяти, но и при такой температуре без кондиционера не проживешь…

— Ян Кулозик, здесь вопрос к тебе. Слушай сюда, Кулозик, я приказываю!.. — После целого вечера беспрерывного крика Чан Тэкенг слегка охрип.

Ян отвернулся от карты и встал к собранию лицом. Вопросов было великое множество, но он и рта не раскрыл, пока все не затихли. Потом заговорил:

— Слушайте внимательно. Я все детально продумал и рассчитал. Все, что нужно сделать. Цифры я вам скажу, но прежде всего вы должны решить. Берем мы зерно или нет? Это самый главный вопрос. Что надо уезжать — с этим никто из вас спорить не станет. Но прежде чем решать насчет зерна, подумайте о двух вещах. Если корабли придут, им нужно будет зерно, потому что люди будут голодать. Без нашего зерна умрут тысячи, может быть, миллионы людей, и их смерть будет на нашей совести. А если корабли не придут, что ж, тогда умрем мы. Резервов у нас почти нет, изношенные детали заменить нечем. Два тягача уже снизили выходную мощность, и после перехода им нужна будет новая зарядка. Несколько лет мы еще протянем, но в конце концов нам крышка. Подумайте об этом, потом решайте.

— Господин председатель, я прошу слова.

Когда Градиль поднялась и потребовала внимания, Ян решил, что ему предстоит долгая и утомительная борьба. Эта старуха, глава семьи Махровых, олицетворяла здесь консервативные силы, боровшиеся против любой новизны. Она умна, но у нее мышление крестьянки: хорошо только старое, все новое плохо, любые перемены не к добру, и жизнь должна быть неизменной. Остальные старейшины всегда слушали ее с почтительным вниманием, потому что она, как никто другой, умела облечь в слова их однообразные, абсурдные умозаключения. Когда она поднялась, все притихли, ожидая, что сейчас она утешит их — их же собственной глупостью, ссылаясь как на закон на древние, узколобые предрассудки.

— Вот я послушала, что говорит этот молодой человек. И я его мнение уважаю, хотя он не старейшина и даже не член одной из наших семей.

Умница, подумал Ян, прежде чем браться за аргументы, она меня с дерьмом мешает.

— Но хоть это и так, — продолжала Градиль, — надо прислушаться к его мыслям и судить о них, невзирая на то, кто их высказал. Он правильно сказал. Иначе нельзя. Зерно забрать надо. Хлеб — издревле наш долг, это смысл жизни нашей. Я предлагаю голосовать, чтобы никто потом не мог пожаловаться, если что-то будет не так. И призываю всех вас согласиться с тем, что надо двигаться немедленно и взять с собой зерно. Кто не согласен, пусть встанет.

Чтобы встать под этим холодным взглядом, надо было иметь характер посильнее, чем у кого бы то ни было здесь. Вдобавок все были смущены. Сначала эта новая идея, какой у них и в мыслях никогда не было, а уж тем более сейчас, когда от решения могла зависеть жизнь. Потом эту идею вдруг поддержала Градиль, а ее воля почти всегда и во всем совпадала с их собственной. Очень это смущало. Тут надо было подумать, а пока подумали — уже поздно было встать, да еще эта ее физиономия… И вот так, несмотря на раздраженный ропот и несколько мрачных взглядов, предложение было принято.

Яну это не понравилось, но протестовать он не стал. Однако подозрения у него остались. Он был уверен, что Градиль ненавидит его не меньше, чем он ее. И тем не менее она поддержала его идею и остальных заставила. Когда-нибудь ему придется платить за это; как — он сейчас не мог себе представить. Ну и черт с ним. Главное — согласились.

— Так что надо делать? — спросила Градиль, повернувшись к Яну, но не глядя на него. Использовать его она была готова, но замечать не хотела.

— Мы соберем поезда, как обычно. Но, прежде чем приниматься за это, присутствующие здесь старейшины должны составить списки всего, без чего можно обойтись, что можно оставить. Мы проверим списки все вместе. И все, что можно оставить, спрячем вместе с техникой. Кое-что, конечно, испортится от жары, но другого выхода у нас просто нет. В каждом поезде под жилье будут заняты только два вагона. Тесно — но необходимо. А остальные вагоны загрузим зерном. Я подсчитал — вагоны выдержат. Тягачи пойдут помедленнее, но потянут.

— Людям это не понравится, — сказала Градиль.

Почти все одобрительно закивали.

— Я знаю, — ответил Ян. — Но вы, старейшины, должны заставить их подчиниться. Ведь во всем другом вы используете свою власть, хотя бы в вопросах брака… — Он пристально посмотрел на Градиль, но она так же пристально смотрела в сторону. — Так будьте тверды и в этом. Ведь вы не выборные руководители, которых могут сместить. Ваша власть абсолютна. Так используйте свою власть. Нынешний поход будет не таким легким и приятным, каким бывал всегда. Двигаться будем быстро. Будет трудно. И жить в Южгороде придется в зернохранилищах, пока поезда не вернутся из второго рейса. Комфорта не будет. Скажите это своим людям. Скажите сразу, чтобы потом никто не жаловался. Скажите, что будем ехать не по пять часов в день, как бывало, а по восемнадцать — даже больше… У нас скорость будет меньше, кроме того, мы и так уже задержались, а главное — поезда должны сделать еще один рейс в оба конца. Времени у нас в обрез. И есть еще одно дело.

Им надлежало принять еще одно решение, чрезвычайно важное лично для него. Ян очень надеялся, что Ли Сю сделает так, как обещал. Ли не любил людей, не любил ввязываться в махинации — его трудно было уговорить принять участие в том, что сейчас предстояло.

— Все это ново, — продолжал Ян. — Кто-то должен согласовать все изменения и организовать первый поход. Кто-то должен руководить вторым рейсом. Необходимо назначить ответственного. Кого вы предлагаете?

Снова надо решать. До чего же они этого не любили! Все поглядывали друг на друга и бормотали что-то непонятное. Ли Сю встал, постоял молча, потом выдавил из себя:

— Ян Кулозик должен этим заняться. Он единственный, кто знает, что надо делать. — И тотчас сел.

Молчание длилось долго. Присутствующие крутили предложение так и эдак, потрясенные новизной, нарушением традиций и вообще неожиданностью.

— Нет! — завопил Чан Тэкенг, покраснев от ярости больше обычного и машинально стуча молотком. — Поход организует Иван Семенов. Он всегда это делал, он начальник поездов. Так всегда было — и всегда так будет.

Крича, он так брызгал слюной, что сидевшие в первом ряду отшатнулись, брезгливо вытирая лица, хоть и кивали одобрительно. Это было знакомо: не назад, но и не вперед, стоим на проверенном и надежном.

— Не стучи, Тэкенг, а то молоток сломаешь, — прошипела Градиль.

Председатель опешил. Здесь он распоряжается, и, чтобы ему кто-то что-то приказывал, такого никогда не было. Пока он колебался — молоток повис в воздухе, — Градиль заговорила снова, не дав ему прийти в себя:

— Вот так-то лучше, гораздо лучше. Думать надо не о том, что так делалось всегда, а о том, что нужно сделать сегодня. Мы сейчас принимаемся за новое дело, и, быть может, нам нужен новый организатор. Я не говорю — нужен. Я говорю — может быть. Давайте спросим Ивана Семенова, что думает он. Что скажешь, Иван?

Рослый мужчина медленно поднялся, теребя бороду и оглядываясь на технических руководителей и на старейшин, пытаясь угадать их реакцию по выражению лиц. Из этого ничего не вышло. Сердитые лица — да, были; озадаченных — еще больше… Но решения он не увидел.

— Ну, наверно, о Яне стоит подумать… Пусть спланирует — если вы понимаете, о чем я… Перемены — это же планировать надо, опять же два рейса… Я, право слово, не знаю…

— Не знаешь, так заткнись!

Чан Тэкенг снова грохнул молотком, подкрепляя свой приказ. Но поскольку он стучал молотком и кричал весь вечер, то это ни на кого уже не произвело впечатления. Иван продолжал:

— Раз я не знаю про эти перемены, то мне нужна помощь. Ян Кулозик знает, это его план. Он знает, что делать. Я буду все организовывать, как обычно, а он пусть распоряжается тем, что касается перемен. Я должен это утвердить, да. Тут я настаиваю, чтобы утверждение было с моей стороны, но он все пусть устраивает по-новому.

Ян отвернулся, чтобы присутствующие не увидели его лица и не догадались о его чувствах. Чтобы не увидели, как он их ненавидит, несмотря на все старания примириться с ними. Он провел рукой по губам, словно хотел стереть омерзение… Но никто этого не заметил, все смотрели на Градиль.

— Прекрасно, — сказала она. — Это отличный план. Командовать походом должен глава семьи. Так и надо. Атехрук будет советником. По-моему, это правильная мысль. Я — за. Кто против — поднимайте руки, поживей! Вот так, единогласно.

Итак, он командовал — и не командовал. У Яна возникло поползновение упереться и потребовать неограниченной власти, но он понял, что это ни к чему хорошему не приведет. Они уступили — ему тоже придется уступить кое в чем. Главное — перевезти зерно, это на самом деле необходимо.

— Хорошо, — согласился он. — Так мы и сделаем. Но давайте договоримся, что никаких споров не будет. Уборку прекращаем немедленно. Из вагонов убрать все, кроме самого необходимого. Все урезать вдвое, так как места у нас будет гораздо меньше половины. Вы должны сказать своим людям, что на все сборы у них всего один день. Если скажете так — быть может, они управятся за два. Через два дня мне нужны первые пустые вагоны под зерно, будем начинать погрузку. Есть какие-нибудь вопросы?

Вопросы? Все молчали. Если ураган поднимет вас в воздух и начнет кувыркать — вы станете спрашивать его, с какой скоростью он вас несет?