Изумленный появлением зятя, Ян остановился, вытаращив глаза:

— Смитти! Какими судьбами?

Только потом он сообразил, что его естественная реакция была самой правильной: Тергуд-Смит пристально следил за выражением его лица.

— Причин несколько, — сказал сотрудник Безопасности. — А ты отлично выглядишь. Глаза блестят, румянец… Как насчет того, чтобы выпить? А то у тебя в организме совсем токсинов не осталось.

— Отличная идея. Только давай не в баре. Здесь, внизу, воздух липкий, как патока. Выпить мы можем и у меня в номере. Я приоткрою окно, а ты посидишь на радиаторе.

— Хорошо. Я избавил тебя от лишнего беспокойства: твой ключ уже у меня. Пошли наверх.

В лифте кроме них оказалось еще несколько человек, поэтому разговаривать приятели не стали. Ян смотрел прямо перед собой и изо всех сил старался собраться с мыслями. Что подозревает Тергуд-Смит? Он здесь не случайно. Да он этого и не скрывает — ведь у него в кармане ключ от номера Яна. Обыск ничего бы не дал: у него в багаже нет ничего криминального. Ну что ж, наилучший способ защиты — нападение.

Ян знал, что перед зятем бессмысленно разыгрывать простачка. Едва за ними закрылась дверь, он заговорил:

— В чем дело, Смитти? Только сделай одолжение — не прикидывайся. С моим ключом в кармане. Почему Безопасность интересуется мной?

Тергуд-Смит стоял у окна, устремив на белый пейзаж невидящий взор.

— Будь добр, налей мне виски. Неразбавленного, большой. Проблема, дорогой мой Ян, состоит в том, что я не верю в совпадения. Доверие мое не безгранично. А ты слишком часто оказываешься замешанным в разных интересных событиях.

— Быть может, ты мне объяснишь, о чем речь?

— Ты и сам знаешь не хуже меня. Инцидент в Красном море, компьютерный «клопик» в вашей лаборатории…

— Это абсолютно ничего не значит. Если ты думаешь, что я по каким-то причинам пытался утопиться, — значит, тебя надо проверять, а не меня. Таким образом, остается лаборатория. Сколько в ней сотрудников, знаешь?

— Намек понял. Спасибо.

Тергуд-Смит глотнул виски. Ян приоткрыл окно и глубоко вдохнул морозный воздух.

— Сами по себе два эти инцидента ничего не значат. Я задумался о них только тогда, когда вдруг обнаружил тебя на Нагорье как раз теперь. Только что произошел еще один инцидент, очень серьезный, в одном из ближних лагерей. А это значит, что твое присутствие здесь может быть весьма подозрительным.

— Не вижу связи. — Голос Яна был холоден, лицо бесстрастно. — Я здесь бываю каждую зиму, по меньшей мере два-три раза.

— Знаю. Только поэтому я и разговариваю с тобой вот так. Но если бы я не был женат на твоей сестре, наша беседа происходила бы совершенно иначе. У меня в кармане был бы детектор, который сообщал бы мне данные о твоем пульсе, дыхании, мышечном тонусе, мозговых волнах… И я бы точно знал, лжешь ты или нет.

— С какой стати мне лгать? Если у тебя есть такой приборчик — вынимай и смотри, сам увидишь.

Ян разозлился по-настоящему: ему не нравилось, что разговор принимает такой оборот.

— Нет у меня никакого приборчика. Я уже взял было перед выходом из дому, но сунул обратно в сейф. Не потому, что люблю тебя, хоть я на самом деле тебя люблю. Это тут совершенно ни при чем. Если бы на твоем месте был кто-нибудь другой — я бы не беседовал, а допрашивал. Но если я стану допрашивать тебя, то Элизабет рано или поздно об этом узнает — тогда конец моей семейной жизни. Ее инстинкт защиты младшего братика выходит далеко за пределы здравого смысла, и мне совсем не хочется подвергать ее испытанию, заставляя выбирать между мной и тобой. У меня бывает тревожное предчувствие, что она может выбрать тебя.

— Смитти, бога ради, к чему ты все это говоришь?

— Позволь мне закончить. Прежде чем я расскажу тебе, что происходит, я хочу совершенно четко объяснить, что будет потом. Я приеду домой к Элизабет и скажу ей, что ты попал под надзор другого, не моего, отдела Безопасности. Это правда. Кроме того, я скажу ей, что не могу сделать ничего, чтобы это предотвратить. И это тоже правда. Что произойдет потом — зависит от того, как ты себя поведешь. До сих пор, вот до этого момента, ты еще чист. Понимаешь?

Ян медленно кивнул:

— Спасибо, Смитти. Ради меня ты рискуешь, верно? Ведь то, что ты рассказал мне о слежке, — для тебя опасно, насколько я понимаю.

— Правильно понимаешь. И я буду тебе очень признателен, если в порядке ответной любезности ты каким-то образом обнаружишь эту слежку и пожалуешься мне по телефону.

— Будет сделано. Как только вернусь домой. Но теперь, если ты мне расскажешь, в чем меня подозревают, что я такого сделал…

— Не сделал, а мог сделать. — В голосе Тергуд-Смита не осталось ни капли тепла, лицо стало жестким. Это был профессионал Безопасности, которого Ян никогда прежде не видел. — Из трудового лагеря бежал итальянский моряк. Событие само по себе малоинтересное. А важность придают ему два обстоятельства. Во-первых, он бежал не сам, а с чьей-то помощью извне, — и были убиты несколько охранников. А во-вторых, после этого побега мы получили сообщение от итальянских властей. Такого человека не существует.

— Не понимаю…

— Не существует в их документах. Значит, все его бумаги — липа, и сделанная очень профессионально. А это значит, что он гражданин какой-то другой страны. Иностранный агент.

— Может быть, он все-таки итальянец?

— Может быть. Но у меня есть основания в этом сомневаться.

— А если не итальянец, то кто?

— Я думал, быть может, ты мне расскажешь?

— Откуда мне знать?

— Оттуда, что ты мог помочь ему бежать, мог провести его через лес — и вот прямо сейчас мог бы прятать где-нибудь поблизости.

Это было так похоже на правду, что у Яна по спине поползли мерзкие мурашки.

— Мог бы, раз ты так говоришь… Но я ничего этого не делал. Сейчас достану карту и покажу, где я был. А ты мне скажешь, был ли я около вашего таинственного беглеца.

Тергуд-Смит отмел это предложение взмахом руки:

— Не надо никакой карты. Лжешь ты мне или правду говоришь — на карте доказательств нет.

— А с какой стати другой стране шпионить за нами? Я думал, что в мире мир…

— Мир — вообще категория несуществующая. Существуют лишь разные формы ведения войны.

— Довольно циничное утверждение.

— У меня довольно циничная профессия.

Ян снова наполнил стаканы и сел на подоконник. Тергуд-Смит отодвинулся как можно дальше от струи холодного воздуха.

— Мне как-то не нравится все, что ты говоришь, — сказал Ян. — Все эти убийства, заключенные, слежки… И часто такое происходит? Почему мы ничего об этом не знаем?

— Вы не знаете, драгоценный мой братец, потому что вам незачем это знать. Наш мир — крайне омерзительное место, и не стоит беспокоить людей грязными подробностями.

— То есть ты хочешь сказать, что важные события, происходящие в мире, держатся в тайне от народа?

— Да, дорогой, именно это я и хочу сказать. И если ты никогда об этом не подозревал — ты гораздо глупее, чем я думал. Люди вашего класса предпочитают не знать. Чтобы всю грязную работу делали за вас такие, как я. И за это вы смотрите на нас сверху вниз.

— Это неправда, Смитти…

— Разве? — В голосе его зазвучала режущая злость. — Как ты меня только что назвал? Смитти? Ты когда-нибудь звал Рикардо де Торреса — Рикки?

Ян собрался ответить, но не смог. Тергуд-Смит был прав. Он вышел из рода потомственных мелких чиновников, Рикардо — из титулованных дворян, имевших собственные земли. Несколько долгих секунд Яна сверлил холодный, ненавидящий взгляд; потом его зять отвернулся.

— Как ты меня нашел здесь? — спросил Ян, чтобы переменить тему.

— Не прикидывайся дурачком. Местонахождение каждой машины в памяти дорожных магистралей. Ты представляешь себе объем компьютерных файлов и программ?

— Никогда об этом не задумывался. Но представить могу.

— Нет, не можешь. Неизмеримо больше, чем ты думаешь, и все гораздо лучше организовано. И это не просто большая память. Если Безопасность захочет — а мы можем это сделать, — мы проследим твою жизнь по секундам, вся она записана.

— Но это же глупо, невозможно. Уж в этом-то я разбираюсь получше тебя. Сколько бы ни было у вас электроники, сколько бы ни было памяти — невозможно, чтобы вы постоянно следили за всем населением в стране. Вы бы утонули в информации.

— Разумеется. Но я и не говорил обо всей стране. Я упомянул лишь одного конкретного человека. Тебя. Девяносто девять процентов населения страны — серая масса, импотенты, кастраты. Просто имена в банке памяти, которые нас совершенно не интересуют. Пролы — одинаковые, как спички. Светские бабочки — те богаче и экзотичнее, но тоже неинтересны. По сути, нам почти нечего делать. Самые тяжкие преступления — растраты или мелкое воровство, ничего серьезного. Поэтому, когда нас просят обратить внимание на кого-нибудь, мы это делаем от души. Экран твой может стать двусторонним, и телефон тоже. Мы подберемся к твоему компьютеру, как бы ты ни был уверен, что это невозможно. Твой автомобиль, лаборатория, зеркало в туалете, лампа над кроватью — все будет служить нам…

— Ты преувеличиваешь!

— Возможно. Но не так сильно, как тебе хотелось бы. Если мы захотим — мы сможем узнать о тебе все. Не сомневайся! А теперь мы хотим о тебе знать. Я тебе вот что скажу. На ближайшие несколько лет — пока вина твоя или невиновность не будет установлена — вот этот наш разговор — самая последняя частная беседа, которую ты ведешь.

— Ты хочешь меня напугать?

— Надеюсь. Если ты в чем-нибудь замешан — вылезай оттуда. Тогда мы ничего об этом не узнаем, и я предпочел бы, чтобы так оно и было. Но как только ты замараешь руки — мы тебя возьмем. Без вариантов. Это так же верно, как солнце встает на востоке.

Тергуд-Смит прошел к двери и отворил ее. Обернулся, будто хотел что-то добавить, — но передумал. Отвернулся и вышел, и дверь тяжело захлопнулась за ним.

Ян закрыл окно. Ему стало холодно.