Отчищая кухонную раковину, которую она предварительно засыпала отбеливающим порошком и оставила на несколько часов, чтобы вывести пятна застарелой ржавчины, Элла заметила, что та девушка из жилого комплекса разговаривает со Стивеном. Она ополоснула раковину, достала из кухонного ящика, где хранилась всякая всячина, темные очки, слегка протерла их посудным полотенцем, надела и вышла на задний двор.

Стивен пропалывал грядку у забора, а девушка стояла по ту сторону, так что из-за забора торчали только ее голова и плечи. На животе у нее, в сумке-кенгуру, сидел ребенок. Во сне он совсем сполз, и теперь виднелась только его крошечная головка, гладенькая и мягкая, точно спинка котенка. Стивен трудился, как всегда низко опустив голову, и, казалось, не обращал на девушку никакого внимания, но как только Элла вышла на порог, она сразу, еще до того, как захлопнулась затянутая сеткой дверь, услышала, как Стивен говорит:

— …зеленая фасоль.

Девушка, вскинув на нее глаза, воскликнула радостно:

— Ой, здравствуйте, миссис Хоуби! — А Стивен даже головы не поднял, продолжая полоть сорняки.

Элла прошла туда, где еще утром развесила выстиранное белье, и пощупала — не высохло ли. Майки Стивена и ее желтое, не требующее глажки платье были уже сухими, а вот его джинсам стоило еще повисеть; впрочем, она и так это знала и пощупала их исключительно для того, чтобы оправдать свой выход во двор.

— Нет, до чего же у вас сад симпатичный! — сказала девушка.

У них-то перед восьмиквартирным домом, построенным лет десять назад, не было ничего, кроме цемента и гаражей, стоявших на том самом месте, где когда-то у Паннисов в саду цвела огромная жакаранда. Там теперь ребенку даже и поиграть негде. Хотя, пока этот ребенок успеет подрасти, его мать, разумеется, уже съедет оттуда; такие, как она, живущие за счет пособия и талонов на питание, никогда на одном месте подолгу не остаются; эти безработные мужчины и безмужние девицы вечно включают музыку на полную мощность, а по ночам курят травку в своих крошечных душных квартирках.

— Мы со Стивеном в магазине познакомились, — сообщила ей девушка. — На прошлой неделе. Он мне помог донести до дому покупки. Ужасно мило с его стороны! Я ведь была с ребенком, и руки у меня ну просто совсем отваливались.

Стивен усмехнулся, но головы так и не поднял.

— А вы здесь давно живете? — спросила девушка. Элла перевешивала джинсы, чтобы хоть чем-то себя занять, и ответила ей не сразу — только после того, как швы на штанинах полностью совпали.

— Мой брат тут всю жизнь прожил. Это его дом.

— Вот как? Здорово! — сказала девушка. — Надо же, всю жизнь! Просто удивительно! А сколько вам лет, Стивен?

Элла думала, что он не ответит и будет совершенно прав, потому что эта девица явно не знакома с правилами приличий, однако он, помолчав, сообщил:

— …четыре. Сорок четыре.

— Сорок четыре года здесь, на одном месте? Здорово! И дом у вас тоже очень симпатичный.

— Был симпатичный, — сказала Элла. — Когда мы были детьми, здесь в каждом доме жила только одна семья. — Она сказала это подчеркнуто сухо. Впрочем, девушка, следовало признать, держалась очень мило, нос не задирала и вопросы свои задавала непосредственно Стивену, а не обращалась к Элле у него над головой, как это чаще всего и бывает. А то еще, бывает, человек нагнется к нему и орет, будто Стивен совсем глухой, хотя у него только правое ухо слышит неважно.

Стивен встал, старательно отряхнул землю с колен и прошел через лужайку в дом, ногой открыв и закрыв за собой дверь.

Элла присела на узкий цементный откос у прачечной и стала выдирать из травы кустик одуванчика. Этот одуванчик рос здесь уже много лет, его выпалывали, но он каждый раз вырастал снова. Нужно удалить все, даже самые мелкие частички корней одуванчика, если хочешь от него избавиться, а у этого одуванчика корни уходили глубоко под цементный откос.

— Неужели я его чем-то обидела? — спросила девушка, поправляя спящего в сумке-кенгуру ребенка.

— Да нет, — сказала Элла, — он, наверное, просто фотографию ищет, чтобы вам показать. Фотографию этого дома.

— Он у вас правда очень милый, — сказала девица. Голос у нее был низкий и чуть хрипловатый, какой-то надтреснутый, как это порой бывает у детей. В общем, детский голосок. Хотя у взрослых такой голос называется «сексуальным». Но эта девчушка казалась Элле совсем еще ребенком. Дети рожают детей, как говорили в одной телепередаче.

— А вы тоже всегда здесь жили, миссис Хоуби?

Элла ответила не сразу: она трудилась над корнем одуванчика, расшатывая его; потом, сняв темные очки, подняла голову и посмотрела на девушку.

— Мы с мужем держали отель в одном курортном местечке, — сказала она. — Там, в горах, где мамонтовые деревья растут. Над рекой. Это очень старый отель и довольно известный, его еще в девятнадцатом веке, в восьмидесятые годы построили. Мы там двадцать семь лет прожили. Когда умер мой муж, я еще два года сама всем управляла. Но потом умерла моя мать и оставила Стивену этот дом, вот я и решила отойти от дел и переехать сюда, к нему. Он ведь никогда с чужими людьми не жил. И ему пятьдесят четыре года, а вовсе не сорок четыре. Он иногда путается в цифрах.

Девушка слушала ее очень внимательно. Потом спросила:

— Неужели вам пришлось продать тот старинный отель? Или он по-прежнему ваш?

— Нет, я его продала, — сказала Элла.

— А какой он был?

— Обычная сельская гостиница, только довольно большая. Двадцать шесть номеров. Высокие потолки. Просторная столовая с террасой и видом на реку. Кухню, разумеется, пришлось модернизировать, а водопровод и канализацию полностью переделать. В прежние времена на севере было много таких гостиниц. Элегантных. Тогда мотели еще не появились. Люди приезжали к нам на неделю, а то и на месяц. А некоторые, с семьей или поодиночке, проводили у нас каждое лето. Или каждую осень в течение многих лет приезжали. И перед отъездом обязательно резервировали номер на следующий год. Мы также могли предложить своим постояльцам отличную рыбалку на реке — у нас там водилось много форели, — и прогулки в горы, пешие или верхом. Наша гостиница называлась «На старой реке». О ней даже в нескольких книгах упоминается. А нынешние владельцы называют ее «постель и завтрак». — Элла подкопалась пальцами под самый корень одуванчика, уходивший глубоко в темную землю, и дернула. Корень, естественно, оборвался. Эх, надо было взять тяпку или совок!

— Как это, наверное, замечательно, — сказала девушка, — быть хозяевами такого отеля! — Элла могла бы рассказать ей, что за четверть века у них не было ни дня отпуска, что этот отель выпил из нее все соки, что именно он в итоге и убил Билла — взял да и сожрал за просто так обе их жизни; что он был заложен-перезаложен, а денег, которые она получала за «постель и завтрак», не хватало даже на то, чтобы скромно прожить здесь. Но поскольку у девушки от восторга то ли голос сорвался, то ли дыхание перехватило, как если бы она вдруг увидела перед собой опушку заповедного леса и сам старый отель среди лужаек над рекой — каким, точно издалека, вспоминался он и самой Элле, старинное, благородное, прекрасное здание, — она сказала лишь: «О, это тяжкий труд!» — но при этом все же слегка улыбнулась.

Стивен наконец вышел из дома и устремился к ним через лужайку; на девушку он почти не смотрел; один раз быстро на нее глянул и тут же снова уставился на ту фотографию в рамке, которую держал в руке. На снимке были запечатлены их родители на крыльце этого самого дома в тот год, когда они его купили, Элла в платьице с передничком, усевшаяся на верхнюю ступеньку крыльца, и Стивен в детской коляске, совсем еще малыш. Девушка взяла фотографию и довольно долго ее рассматривала.

— Это мама. Это папа. Это Элла. А это я — в раннем детстве, — с тихим смехом пояснил Стивен.

Девушка тоже рассмеялась, потом вдруг хлюпнула носом и, не скрываясь, вытерла нос и глаза.

— Господи, а эти деревья-то здесь какие еще маленькие! — воскликнула она. — Вы с тех пор, наверно, немало сил на этот сад положили. — Она, осторожно протянув руку над изгородью, передала фотографию Стивену. — Спасибо большое, что вы этот снимок мне показали. — Ее негромкий хрипловатый голосок прозвучал так печально, что Элла отвернулась и снова принялась, ломая ногти, копаться в земле, тщетно пытаясь отыскать оборвавшийся корень одуванчика, и копалась до тех пор, пока девушка не ушла, потому что больше нечего было добавить к тому, что она уже ей рассказала.