Я остановил машину на окраине города в местном торговом центре и направился в аптеку, чтобы купить газету. Меня интересовало, удалось ли Гэвину раздобыть какие-нибудь сведения об исчезнувших из банков деньгах.

Я-то теперь мог бы раскрыть ему глаза на то, что с ними произошло. Но он, как и все остальные, не стал бы меня слушать. Я мог бы прийти в редакцию, сесть за свой стол и написать потрясающую статью, такую, какой еще не видывал мир. Но это было бы пустой тратой времени. Ее бы не напечатали. Для печати она была бы слишком экстравагантной. А даже если б ее все-таки опубликовали, ей никто бы не поверил. Или почти никто. Разве что горстка каких-нибудь душевнобольных. А это не в счет.

Прежде чем выйти из машины, я в поисках десятидолларовой бумажки разворошил лежавшую в кармане пиджака пачку денег. Но оказалось, что в пачке нет даже пятидолларовых или долларовых купюр.

И пока я рылся в этих бумажках, мне захотелось узнать, сколько у меня сейчас денег. Не потому, что это было так уж важно. Просто из чистого любопытства.

Ведь через несколько недель, а может даже и дней, деньги начнут терять ценность. А вскоре после этого обесценятся полностью. Они превратятся в бесполезные бумажки. Ими нельзя будет питаться, их нельзя будет носить вместо одежды, и они не укроют человека от ветра и непогоды. Ибо они были — и были таковыми испокон веков — всего лишь изобретенным человеком орудием, с помощью которого он строил свою своеобразную цивилизацию. По сути дела, они значили не больше, чем бороздки на рукоятке пистолета или бессмысленные закорючки, начерченные мелом на стене. Во все времена они были не более чем хитроумными фишками.

Я вошел в аптеку, взял газету из пачки, лежавшей на табачном прилавке, — и с фотографии на первой странице на меня глянула улыбающаяся и счастливая морда Пса.

Тут не могло быть никаких сомнений. Я узнал бы его при любых обстоятельствах. Он сидел перед объективом — само дружелюбие, — а за его спиной возвышалось здание Белого дома.

Заголовок напечатанной под фотографией статьи окончательно подтвердил мою догадку. В нем сообщалось, что говорящая собака хочет нанести визит президенту.

— Мистер, — спросил продавец, — вы купите эту газету?

Я дал ему билет в десять долларов, и он недовольно хмыкнул:

— А у вас не найдется денег помельче?

Я ответил, что не найдется.

Он отсчитал мне сдачу, я запихнул ее вместе с газетой в карман и пошел назад, к машине. Я хотел прочесть статью, но по какой-то необъяснимой причине, которую я даже не пытался понять, мне хотелось прочесть ее, сидя в машине, где меня никто не побеспокоит.

Статья была написана остроумно, пожалуй, даже чуточку остроумнее, чем следовало бы.

В ней рассказывалось о псе, которому захотелось встретиться с президентом. Прежде чем его успели остановить, он проскочил в ворота и попробовал проникнуть в Белый дом, но охранники выставили его за дверь. Уходил он неохотно, пытаясь по-своему, по-собачьи, объяснить, что в его намерения не входило учинять беспорядки, но он был бы весьма признателен, если бы ему дали возможность повидаться с президентом. Он сделал еще две попытки пробраться в здание, и кончилось тем, что охранники вызвали по телефону собачника.

Приехал собачник и забрал пса, который пошел с ним довольно охотно, без внешних признаков озлобления. А вскоре собачник вместе с псом вернулся. Он спросил охранников, а не устроить ли все-таки псу свидание с президентом. По словам собачника, пес объяснил ему, что у него есть к главе государства дело чрезвычайной важности.

После этого охранники снова отправились к телефону, и спустя немного времени за собачником приехали и отвезли его в больницу, где он в настоящее время находится под наблюдением врачей. Псу, однако, разрешили остаться, и один из охранников в предельно выразительной форме объяснил ему, насколько с его, пса, стороны смешно надеяться на встречу с президентом.

Пес, как сообщалось в статье, был вежлив и вел себя очень прилично. Он сидел перед Белым домом и не доставлял никаких хлопот. Даже не гонял по газону за белками.

«Автор этих строк, — писалось далее, — сделал попытку поговорить с ним. Мы задали ему несколько вопросов, но он молчал как убитый. Только улыбался».

И вот он собственной персоной, как живой глядел на меня с первой страницы — эдакий лохматый, симпатичный бездельник, которого никому и в голову не придет принимать всерьез.

Впрочем, и автор статьи, и все остальные не так уж виноваты, подумал я. И впрямь, что может быть фантастичнее лохматого говорящего пса? А если призадуматься, этот пес своей безмерной нелепостью ничуть не уступает банде кегельных шаров, собравшихся завладеть Землей.

Если б людям грозила опасность зримая, связанная, например, с кровопролитием, войной, ее бы поняли. Но нынешняя опасность не обладала этим качеством и именно поэтому была еще страшнее.

Стирлинг говорил о существе, которое не зависит от окружающих его условий, — именно такими и были эти пришельцы.

Они могли приспособиться ко всему; они могли принять любую форму; они могли усвоить и использовать в своих интересах любой образ мышления; для достижения своих целей они могли извратить принципы любой экономической, политической или социальной системы. Они обладали безграничной гибкостью; они приспособились бы к любым условиям, которые могли быть созданы с целью их уничтожения.

И вполне возможно, сказал я себе, что на Земле сейчас орудует не множество кегельных шаров, а одна гигантская особь, способная делиться на несметное количество частей и с той или иной целью принимать самые разнообразные формы, оставаясь при этом единым организмом, которому известно все, чем занимаются его отдельные составные элементы.

«Каким же способом можно уничтожить подобное существо? — спросил я себя. — Как оказать ему сопротивление?»

Однако если это действительно был единый исполинский организм, некоторые его аспекты не поддавались объяснению. Почему, скажем, в усадьбе «Белмонт» вместо Этвуда ждала меня девушка без имени?

Мы о них ничего не знали, и у нас уже не осталось времени на их — или его — изучение. А человеку подобные сведения пошли бы на пользу, ибо не приходилось сомневаться, что цивилизация этого врага во многих отношениях так же сложна и своеобразна, как и цивилизация человечества.

Они могли превращаться во что угодно. Они, наверное, могли — правда, в каких-то пределах — предвидеть будущее. Они затаились в засаде и будут сидеть в засаде до последнего. А вдруг, спросил я себя, человечество погибнет, так и не узнав причины своей гибели?

А я — как мне следовало тогда себя повести?

Швырнуть им в лицо их деньги, бросить им вызов — это было бы чисто человеческой реакцией. И возможно, сделать это было бы совсем не трудно. Но, как я помнил, в тот момент меня настолько сковал страх, что я просто неспособен был тогда на подобный поступок.

Я вдруг с удивлением понял, что думаю о них как о «них», а не как о «нем» или о «ней», не так, как об Этвуде или девушке, у которой не было имени, потому что она в нем никогда не нуждалась. А не значит ли это, спросил я себя, что их маскировка под людей не так уж совершенна, как это кажется с первого взгляда?

Я сложил газету, бросил ее рядом с собой на сиденье и скользнул за руль.

Сейчас не время для героических подвигов, подумал я. Сейчас человек должен делать все, что в его силах, как бы ни выглядели его поступки. Если я, прикинувшись их союзником, сумею выведать у них какие-нибудь сведения, хоть отчасти проникнуть в их сущность и эти сведения помогут человечеству, тогда есть смысл этим заняться. А если когда-нибудь дело дойдет до того, что мне придется писать для пришельцев пропагандистские статьи, не сумею ли я вставлять в эти статьи не предусмотренные ими фразы, на которые они не обратят внимания и не поймут, но которые будут кристально ясны для читателей — людей?

Я завел мотор, включил передачу, и машина влилась в поток уличного движения. Это была прекрасная машина. Самая лучшая из всех, которые мне когда-либо случалось водить. И, несмотря на ее происхождение, несмотря ни на что, я вел ее с гордостью.

Подъехав к мотелю, я увидел, что машина Куинна по-прежнему стоит перед его блоком, но к ней сейчас прибавилось еще две — их припарковали около других блоков. Я понял, что вскоре мотель будет заселен полностью. Люди будут въезжать во двор и спрашивать у старожилов, как они сюда вселились. А те посоветуют вновь прибывшим воспользоваться ломом или молотком, а то и сами вынесут этот лом или молоток и помогут им взломать дверь. Люди, по крайней мере на первых порах, будут держаться вместе. Будут помогать друг другу в беде. Это уже позже они разбредутся в разные стороны и каждый в одиночку пойдет своим собственным путем. А потом они, быть может, вновь объединятся, поняв, что сила людей — в их единстве.

Когда я вылез из машины, на пороге своего блока показался Куинн и пошел мне навстречу.

— Ну и машина же у вас, — сказал он.

— Это машина одного моего приятеля, — объяснил я ему. — Хорошо выспались?

Он улыбнулся.

— Так мы не спали уже много недель. Жена очень довольна. Это, конечно, не бог весть что, но у нас давным-давно не было и такого жилья.

— Я вижу, что мы обзавелись соседями.

Он кивнул.

— Они приехали и принялись меня расспрашивать. И я им все объяснил. А потом я вышел и по вашему совету купил оружие. Чувствовал себя несколько глупо, но ведь вреда от него не будет. Хотел купить винтовку, но удалось достать только дробовик. В общем-то, один черт. Я ведь не снайпер.

— Это все, что вам удалось достать? — спросил я.

— Я заходил в три лавки. Ни в одной из них не нашлось никакого оружия. В четвертой оказался этот дробовик. Вот я и купил его.

Итак, подумал я, люди уже начали скупать пистолеты. Перепуганные насмерть люди чувствуют себя в большей безопасности, имея под рукой оружие. Пожалуй, еще немного — и достать его будет совершенно невозможно.

Он опустил глаза и стал чертить по земле носком ботинка.

— Произошло что-то непонятное, — проговорил он. — Я не рассказал об этом жене — к чему ей лишние переживания. Я тут поехал за продуктами и по дороге изменил маршрут, чтобы проехать мимо нашего дома — того, что мы продали. С тех пор как мы покинули его, я ни разу не проезжал по той улице. Ни я, ни моя жена. Она частенько говорила мне, что ей хочется взглянуть на дом, но так и не решилась туда съездить — это было бы для нее слишком тяжко. Так вот, сегодня я все-таки проехал мимо него. И увидел, что он пуст, как в тот день, когда мы из него выехали. И хотя прошло совсем немного времени, он уже выглядит запущенным. С тех пор как они заставили нас съехать, прошел месяц, а в него еще никто не вселился. Они тогда заявили, что он им нужен позарез. Что им необходимо немедленно вступить во владение. А оказывается, он им совсем не нужен. Как по-вашему, в чем тут дело?

— Не знаю, — ответил я.

Я-то сумел бы ему все объяснить. Возможно, так и следовало сделать. Мне очень хотелось с ним поделиться. Ведь он мог поверить моему рассказу. Его смягчили недели мытарств и невзгод, он был подготовлен к тому, чтобы поверить. И видит бог, как я нуждался в том, чтобы мне кто-нибудь поверил — кто-нибудь, кто смог бы разделить со мной тесную каморку страха и отчаяния.

Но я не сказал ему ни слова — это ничего бы не дало. По крайней мере, на сегодняшний день для него было гораздо лучше не знать правды. У него еще была надежда — ведь он пока мог приписывать все эти события каким-то неполадкам в экономике. Неполадкам, природу которых он, конечно, не понимал, но которые, как ему казалось, не выходили за пределы нормы, а раз так, то человеку по силам было с ними справиться.

Другое же — соответствующее истине — объяснение лишит его этой надежды, лицом к лицу столкнет с неведомым. И он ударится в панику.

Вот если б мне удалось открыть глаза миллиону людей, среди этого миллиона наверняка нашлось бы несколько человек, способных спокойно и трезво оценить обстановку и встать во главе остальных. А сообщить такое небольшой группке жителей одного-единственного города было попросту бесцельно.

— Это бессмысленно, — произнес Куинн. — Все это совершенно бессмысленно. Я не спал всю ночь, пытаясь найти какой-то ответ, но разобраться в этом невозможно. Однако я вышел к вам не из-за этого. Мы приглашаем вас и вашу жену с нами пообедать. Обед у нас не ахти какой, но есть жаркое и найдется что выпить. Посидим, поболтаем.

— Мистер Куинн, — сказал я. — Джой мне не жена. Мы всего лишь двое людей, которых свела жизнь.

— Вот как, — сказал он. — Прошу прощения. Я просто предположил, что это ваша жена. Право же, это ничего не значит. Надеюсь, я не смутил вас.

— Нет, нисколько, — сказал я.

— И вы с нами пообедаете?

— Как-нибудь в другой раз, — ответил я. — Спасибо за приглашение. Но у меня масса дел.

Он внимательно посмотрел на меня.

— Грейвс, — произнес он, — вы что-то от меня скрываете. То, о чем вы намекнули прошлой ночью. Вы сказали, что повсюду одно и то же, что бежать некуда. Откуда вам это известно?

— Я репортер, — объяснил я. — Собираю материал для статьи.

— И вы кое-что знаете?

— Не очень-то много.

Он ждал, но я больше ничего не сказал. Он покраснел и повернулся, чтобы уйти.

— До свидания, — буркнул он и двинулся к своему блоку.

Я его за это не осудил. Я чувствовал себя последним подлецом.

Я вошел в блок — он был пуст. Джой еще не вернулась из редакции. Видно, Гэвин всучил ей какую-нибудь работу.

Я вытащил из карманов большую часть денег и засунул их под свой матрац. Тайник весьма примитивный и не слишком надежный, но об этих деньгах никто не знал, и я был спокоен за их сохранность. Все равно их нужно было куда-нибудь спрятать. Не мог же я оставить их на виду.

Я взял винтовку и отнес ее в машину.

Потом я занялся тем, что собирался сделать с того самого момента, когда отъезжал от усадьбы «Велмонт».

Я осмотрел машину. Всю целиком. Я поднял капот и проверил мотор. Подлез под нее и тщательно изучил ее снизу. Я не пропустил ни единой мелочи.

И когда я покончил с осмотром, у меня не осталось ни малейшего сомнения.

Она была тем, чем ей и полагалось быть. Это была дорогая, но совершенно ординарная машина. Она ничем не отличалась от других машин ее класса. В ней не оказалось ни одной лишней детали, ни одна деталь не отсутствовала. Я не обнаружил ни бомбы, ни какой-нибудь явной неисправности. Я мог поклясться, что это не результат совместных усилий кучки кегельных шаров, слившихся воедино, чтобы создать из себя имитацию машины. Передо мной были самые настоящие сталь, стекло и хром.

Я стоял рядом с машиной, похлопывая ее по крылу, и размышлял над тем, что мне делать дальше.

«А не позвонить ли сенатору Роджеру Хиллу еще раз?» — подумал я. «Позвони мне, когда протрезвишься, — сказал тогда он. — Позвони завтра, если у тебя еще будет что рассказать».

Я был трезв и по-прежнему мог ему кое-что рассказать.

Я отлично знал, что он на это ответит, но тем не менее я должен был позвонить ему еще раз.

И я отправился в тот маленький ресторан, чтобы заказать разговор с сенатором.