Книга: Звезда в тумане (сборник)
Назад: Самый счастливый день (Рассказ акселератки)
Дальше: Рабочий момент

Сто грамм для храбрости

Окно светилось золотисто-оранжевым светом, и в этом рассеянном золоте была видна девушка. Она сидела на краешке стула, прислонив к себе арфу, и серебряные звуки летели над вечерним двором.
Младший научный сотрудник Никитин сидел в доме напротив, в своей однокомнатной квартире, и, положив руки на подоконник, а голову на руки, смотрел в окно.
Почти все девушки, которых он знал – его знакомые и знакомые знакомых, – ходили в джинсах, подвернутых над сапогами по моде «диверсантка», курили сигареты, умели водить машину, умели ругаться, как слесарь-водопроводчик, и это составляло свой шарм и было даже модно. Было модно быть слегка грубой и независимой, девушкой-подростком, l’enfant terrible, что в переводе означает «ужасный ребенок». Эта, в доме напротив, была не подростком и не диверсанткой, она была только девушка. Девушка – ангел, и аксессуары у нее были ангельские: арфа.
Никитин смотрел и смотрел. Он сидел в полной темноте, чтобы быть невидимым другой стороной.
Вот она встала… Потянулась, как нормальный человек. Подошла к окну и посмотрела на Никитина. Он мигом соскользнул с подоконника, присел на корточки. Замер. Потом взглянул. Занавески в золотом окне были задернуты.
Никитин выпрямился, хрустнув коленками. Включил свет, и этот свет явил однокомнатную квартиру холостяка-радиолюбителя. Вокруг лежали какие-то металлические части, тянулись проводки и провода всех возможных сечений, и было впечатление, что Никитин стоит среди обломков рухнувшего самолета. И лицо у него было как у летчика, потерпевшего аварию на необитаемом острове.
Никитин постоял какое-то время, потом шагнул к телефону и одним духом набрал семь цифр. Затаил дыхание.
– Я слушаю вас, – прозвучал голос, серебряный, как арфа.
Никитин молчал.
– Я ничего не слышу, – доверчиво сказал голос.
– А я молчу, – сказал Никитин.
– Почему?
– Видите ли… Вы меня совсем не знаете… И даже не представляете… Я ваш сосед… Из дома напротив…
– Ну почему не представляю? У вас полосатые занавески. В семь пятнадцать утра вы делаете гимнастику с гантелями. А в семь тридцать пять пьете молоко прямо из пакета.
– Значит, вам меня тоже видно?
– Тоже.
– И вечером?
– И вечером.
Никитин вытер лоб рукавом.
– А как вас зовут, сосед напротив?
– Женя… То есть Евгений Палыч… Ну, в общем, Женя.
– А меня Наташа.
Помолчали.
– А что вы делаете сегодня вечером? – осмелел Женя. – Может, пойдем походим?
– Заходите. Мы и решим. Может, действительно пойдем и походим.
– А когда?
– Да хоть сейчас, – предложила Наташа.
– Подъезд пять, квартира двенадцать? – уточнил Никитин.
– А откуда вы знаете? – поразилась Наташа.
– Вычислил. Я же математик-программист. Я и адрес ваш вычислил, и телефон.
– А меня?
– Разве можно вычислить мечту? – полуспросил-полуответил Никитин.
– Жду, – тихо сказала Наташа и положила трубку.
Никитин стоял и слушал гудки, еще не понимая, но предчувствуя, что случилось счастье.
Через двадцать минут Никитин вышел из своей квартиры. На нем была польская полосатая рубашка, югославский галстук, розовый в черную крапинку, и синий финский костюм. Пиджак он застегнул на все три пуговицы.
Сбегая со своего пятого этажа, Никитин посмотрел мимоходом в оконное стекло, на свое отражение. Отражение его несколько задержало.
Никитин неуверенно потрогал галстук. Потом так же неуверенно спустился еще на один лестничный марш и подошел к двери на третьем этаже, которая была простегана малиновой кожей и украшена блестящими кнопками. Позвонил. Звонок затейливо звякнул.
Дверь отворил Гусаков.
На нем был стеганый халат, какие носили адвокаты в дореволюционной России.
Гусаков был член-корреспондент, член четырех королевских обществ, руководитель научного центра, в котором среди прочих трудился и Никитин в чине младшего научного сотрудника. У Гусакова была квартира номер 69, а у Никитина 96, и почтальон часто путал ящики.
Гусакову писали чаще раз в шестьсот. Он был нужен и в нашей стране и за рубежом, во всех четырех королевствах, поэтому Никитин довольно часто возникал перед стеганой дверью. К нему привыкли. Может быть, даже Изабелла, жена Гусакова, думала, что он – почтовый работник. Она поверхностно улыбалась Никитину. Он тоже вежливо улыбался и всякий раз пытался понять ее возраст: тридцать или шестьдесят.
– Здравствуйте, Валерий Феликсович! – поздоровался Никитин.
– Здравствуйте, Женя, – поздоровался Гусаков, глядя в пустые руки Никитина.
– Извините, пожалуйста… У меня несколько неожиданный вопрос. Разрешите?
– Валяй, неожиданный…
– Валерий Феликсович, вот вы объездили весь мир. Скажите: этот галстук идет к этой рубашке?
– Как корове седло, – откровенно определил Гусаков. – Сюда нужен сплошной.
– Сплошной? – потерянно переспросил Никитин.
– Прошу, – пригласил Гусаков и первым пошел в глубь своей квартиры.
Никитин двинулся следом.
Все стены квартиры были увешаны ключами разнообразных размеров и назначений. Здесь были ключи от амбарного замка и ключи от города Антверпена.
– На свидание? – поинтересовался Гусаков, шагая мимо ключей.
– Да, – сознался Никитин.
– Влюбился? – с завистью спросил Гусаков.
– Вы знаете… она совсем другая, чем все.
– Это всегда вначале так кажется.
– Нет. – Никитин остановился и остановил Гусакова. – Все – это все. А она – это она.
Гусаков открыл шкаф. Гардероб у него был, скажем прямо, богаче, чем у Никитина, и выбор галстуков шире. Одних сплошных – штук четырнадцать.
– Надевайте! – Гусаков протянул ему галстук из своей коллекции.
– Неудобно, – сознался Никитин.
– Дарю!
Видимо, Гусакову понравилась роль деда-мороза. Он повязал галстук широким роскошным узлом на тощей высокой шее Никитина. Потом снял с плечиков золотистый замшевый пиджак.
– А вот это будет в тон галстуку.
– Ой, что вы? Я не возьму! А вдруг запачкаю?
– А ты не пачкай.
Гусаков обрядил Никитина в пиджак и отступил на шаг, прищурившись. Перед ним стоял совершенно иной Никитин, чем тот, который пришел десять минут назад. От нового Никитина веяло другими городскими привычками, как будто он только что вернулся из самого красивого королевства и у него в портфеле лежит новенькая пара хрустальных башмачков, тридцать седьмой размер.
– Вам очень идет, – позавидовал Гусаков. – Мне он, пожалуй, маловат…
– Я вам сегодня же верну, – испугался Никитин. Он боялся, что ему подарят пиджак и сердце не справится, лопнет от благодарности.
– Можно и завтра, – успокоил Гусаков. Он играл роль деда-мороза, а не сумасшедшего, и пиджак из антилопы он дарить не собирался. То, что это была антилопа, а не свинья, нигде не было написано, но все же благородное происхождение пиджака каким-то образом читалось и как бы перемещало обладателя в другой социальный слой.
В комнату заглянула Изабелла.
– Влюбился, – объяснил Гусаков происходящее. – На свидание идет.
– Да? – тихо и глубоко обрадовалась Изабелла, всматриваясь в Никитина, как бы ища в нем приметы избранности. – А почему такое лицо?
– Я боюсь, – сознался Никитин. – Мы с ней, откровенно говоря, почти не знакомы…
Гусаков открыл бар, налил полстакана виски. Протянул.
– Спасибо, – поблагодарил Никитин. – Только я не пью.
– А вам никто и не предлагает пить. Это маленький допинг. Как лекарство.
Никитин послушно выпил и закашлялся. Постоял в некоторой прострации, потом пошел – в той же самой прострации. Закрыл за собой дверь.
– Странный, – сказала Изабелла.
– Есть немножко, – подтвердил Гусаков. – Но способный. Любит науку, а не себя в науке.
– А почему бы тебе не назначить его на место Кошелева? – предложила Изабелла.
– А Кошелева куда?
– На пенсию. Или на повышение.
Гусаков посмотрел на жену, вернее, сквозь жену, обдумывая предложение.
– А не рано? – усомнился Гусаков.
– Человек все должен получить в этой жизни своевременно. Пока ему этого хочется. Вон на Кубе все министры молодые.
– Так то Куба, – раздумчиво проговорил Гусаков. – Там климат другой. Там бананы растут.

 

Никитин тем временем пересек двор. Решительно вошел в пятый подъезд. Поднялся пешком на третий этаж. Подошел к квартире двенадцать.
Постоял. Потом повернулся, так же решительно зашагал обратно.
На углу синими буквами было написано «Синяя птица» и под надписью нарисована птица, но какая именно – непонятно. Никитину было не до птицы. Он вошел в кафе и спросил официантку:
– У вас нет чего-нибудь немножко выпить? Грамм пятьдесят?
– У нас не распивочная, – высокомерно ответила официантка.
– Простите, а где ближайшая распивочная?
– В магазине.
Очередь в винный отдел была длинная, но текла довольно бодро, и Никитин довольно скоро предстал перед продавщицей Нюрой. На Нюре был синий берет, белый халат, и под глазом – давний, уже выцветший синяк. Может быть, Нюра разодралась с недисциплинированным покупателем.
– Скажите, пожалуйста, а у вас такие маленькие бутылочки есть? – спросил Никитин и, раздвинув большой и указательный палец, показал размер бутылочки.
– Мерзавчики, – подсказали за спиной.
– Да, мерзавчики, – подтвердил Никитин.
– Нет! – ответила Нюра, как бы обижаясь на невыполнимое требование.
– А чуть побольше?
– Чекушка, – подсказали за спиной.
– Да. Чекушка.
– Нет!
– Не задерживайте! – потребовали в очереди. – Тут люди на работу торопятся!
Никитин послушно отошел от прилавка. Остановился в растерянности.
– Может, скооперируемся? – спросил, подходя, благообразный господин с бородкой, похожий на члена Государственной думы. А может, и бывший член. – Мне тоже не нужно целой бутылки. Возьмем и разольем, кому сколько надо.
Никитин повернулся к Нюре.
– В очередь! – потребовали за спиной.
– Но я же стоял! Ведь я стоял? – спросил Никитин у Нюры, восстанавливая справедливость.
– Как очередь решит, – распорядилась Нюра.
Она сама ничего единолично не решала и была как бы частью текучего коллектива, именуемого «очередь».
Никитин махнул рукой на справедливость и встал в хвост.
– Какое безобразие! – привычно возмутился господин с бородкой. – Вот мне надо немножко спирта для компресса. А в аптеке без рецепта не дают…
И тут появился Федя.
На его лице и одежде отчетливо читалась вся его прошлая и настоящая жизнь.
– Давай возьму! – предложил Федя, дергая за пятерку, выступающую из пальцев Никитина.
Не дожидаясь ответа и, видимо, не нуждаясь в нем, Федя взял деньги и пошел в начало очереди.
– Бутылочку, Нюра! – Он протянул пятерку через головы.
– В очередь! – потребовала очередь.
– Для больного беру, – объяснил Федя и взял бутылку, так же через головы. Видимо, у него с Нюрой была своя мафия.
Отнес Никитину бутылку и рубль сорок сдачи.
– Пошли! – скомандовал он. – Стакан у меня есть.
Трое вышли из магазина.
По улице шли транспорт и пешеходы. Текла своя уличная жизнь.
– Давай во двор, – предложил Федя и первым направился под арку.
Остановились возле песочницы под детским грибом. Два мальчика дошкольного возраста строили из песка тоннель.
– Здесь неудобно, – сказал Никитин.
Перешли за угол дома. За углом стояли высокие баки с пищевыми отходами.
Господин достал портмоне, стал копаться в мелочи.
– Вот. – Он протянул Феде три монеты. – Здесь шестьдесят копеек. Мне совсем чуть-чуточку.
Федя вытащил из кармана стакан, обтер его изнутри полой пиджака, откупорил бутылку и отлил немножко в стакан. Посмотрел. Подумал и в результате размышлений аккуратно отлил половину из стакана обратно в бутылку.
– Держи, – сказал он, протягивая. – Тут ровно на шестьдесят.
Господин взял стакан и пошел.
– Э! Ты куда? – удивился Федя.
– Домой. Мне собаке надо компресс сделать. Ее кошка оцарапала, – объяснил господин.
– А стакан? Что он тебе, дары природы? Он, между прочим, денег стоит.
– Сколько?
– Полтинник.
Господин снова покопался в своем портмоне. Достал пятьдесят копеек. Отдал Феде и ушел.
– От жлобяра! – возмутился Федя. – Собака, значит, из стакана, а люди – из бутылки.
Он отметил ногтем свою долю. Выпил. Проверил. Сделал еще два глотка, после чего протянул Никитину:
– На!
– Ой! Как-то я не могу, – смутился Никитин.
– А ты вдохни воздуху, – проинструктировал Федя.
Никитин послушно вдохнул.
– Задержи!
Никитин задержал.
– Пей!
Никитин сделал несколько глотков.
– Выдыхай!
Никитин закашлялся.
– Нюхай!
Федя достал из кармана пыльный кусок огурца, сунул под нос Никитину, подержал и положил обратно в карман.
– Ну как? Разлилось? – заботливо спросил Федя. Никитин прислушался к себе.
– Разлилось, – неуверенно сказал он.
– Может, еще сбегать? – предложил Федя.
– Спасибо. Не стоит. Вообще-то я не пью… – сознался Никитин.
– Я тоже.
– Нет, правда. Это я только сегодня. Для храбрости.
– В суд, что ли, вызывают?
– Да нет… Представляете… ее окно прямо против моего окна. И вот ночь. Звезды. И она играет из «Щелкунчика» танец феи Драже.
Никитин стал перебирать в воздухе пальцами, показывая, как она играет.
– Вот и у меня драже, – сказал Федя. – Давай еще бутылку возьмем.
– Сейчас подумаю.
– Подумай, – согласился Федя.
– Нет! Не надо! Все! – Никитин решительно рассек рукой воздух. – Не боюсь! Вот сейчас встану и пойду!
– Куда? – не понял Федя.
– К ней.
– В гости? – уточнил Федя.
– В гости!
– А что ж с пустыми руками! Надо бутылочку купить!
– Идея…
– Бутылочку и банку шпрот. – Федя усовершенствовал идею.
– Духи! – растолковал Никитин. – Как же я сам не догадался…

 

Перед прилавком парфюмерного магазина стояла одна только женщина, но Федя, не умеющий ждать в очередях, отодвинул ее плечом.
– Простите, – извинился он. – На самолет опаздываем.
Женщина посмотрела на Федю в вигоневой старушечьей кофте, потом на Никитина в изысканном замшевом пиджаке, и на ее лице проступили следы усилий: видимо, она пыталась объединить этих двоих в одну компанию, но у нее не объединялось. Женщина пожала плечом и отошла от прилавка.
– Скажите, пожалуйста, какие у вас самые лучшие духи? – спросил Никитин у продавщицы.
– «Тройной» бери, «Тройной», – подсказал Федя.
– «Клема», пятьдесят рублей, – ответила продавщица.
– Сколько? – не поверил Федя.
– Пятьдесят, – невозмутимо повторила продавщица.
– Что? Да за такие деньги я сам в коробочку залезу!
– Вряд ли купят, – усомнилась продавщица, оглядывая Федю с ног до головы, со спортивных кед до потертой макушки.
– Вам платить или в кассу? – спросил Никитин.
– В кассу.
Никитин подошел к кассе. Федя устремился следом.
– Не балуй ее, Женя. Не балуй. Она тебе потом на голову сядет. Бери «Тройной». Все из одной бочки. Поверь…
– Она арфистка, – произнес Никитин и поднял палец.
– Артистка… – с пренебрежением повторил Федя. – Знаю я их. Им черную икру и брильянты подавай. А где ты ей брильянты возьмешь? Ты кем работаешь?
– Математик.
– И я математик. Вот и считай…
Никитин тем временем расплатился, отдал чек и получил «Клема» в изумрудной коробочке.
Федя понял, что дело сделано и уже ничего нельзя переменить.
– Красиво, – похвалил он. – Обмыть надо.

 

Ресторан «Гавана» был оформлен изнутри всевозможными циновками, деревяшками, с учетом латиноамериканского фольклора. Сплошные экзотические занавески полностью скрывали широкий Ленинский проспект за окном, и у Никитина было впечатление, что он не в Москве, а в Гаване.
Певица за окном пела «Бессаме муча», что значит «целуй меня, девушка».
– Сколько прекрасного заложено в людях, – философствовал Никитин. – Взять хотя бы нас. Ведь мы же совсем не знакомы. А как вы ко мне отнеслись… С каким участием…
Федя скромно подвинул Никитину тарелку с салатом.
– Или вот, – продолжал Никитин, поставив локоть в тарелку. – Валерий Феликсович – член-корреспондент. Член четырех королевских обществ! Я его спрашиваю: подходит галстук? А он мне пиджак дал. А почему? Потому что он по-настоящему интеллигентен. Ведь что такое интеллигентность? Это не количество знаний. Сейчас все всё знают. Настоящая интеллигентность – это доброжелательность! Каждый человек прекрасен до тех пор, пока он не докажет тебе обратное. Вот мы с вами, в сущности, не знакомы. А вы проявили ко мне доброжелательность: время теряете, слушаете меня. Потому что вы – по-настоящему интеллигентный человек.
– Я такой, – согласился Федя. – А этот жлоб… Собака… Собака, значит, – из стакана, а люди – прямо из бутылки. Не люблю я таких людей! Не уважаю!
– Я тоже, – легко согласился Никитин и выпил половину фужера.
– И начальник твой жлоб! – разоблачил Федя. – Всучил пиджак, а теперь всю жизнь попрекать будет.
– Ну что вы, он не будет…
– Глазами. – Федя слегка вытаращил свои глаза. – Так и будет все время показывать: я тебе пиджак дал, я тебе пиджак дал… Вот я у Петровича трешку взял, говорю: «С получки отдам». А он говорит: «Можешь не отдавать». Ну я и не отдал. Так он мне теперь глазами все время показывает, что я ему должен «спасибо» говорить. Тьфу! Знал бы – отдал бы! Вот так и начальник твой.
– Он не такой, – заступился Никитин.
– Не та-акой… – передразнил Федя. – Что ж он тебе пиджак-то с пятном дал…
– Где пятно? – Никитин стал себя оглядывать.
– А вот…
На локте действительно было совсем свежее, влажное пятно.
– А раньше не было, – удивился Никитин. – Что же делать?
– Можно вывести, – успокоил Федя. – Спиртным надо.
Федя взял салфетку, окунул ее в фужер с портвейном и потер салфеткой рукав. Пятно из бледно-серого стало темно-коричневым.
– Вот! Высохнет, ни фига не будет заметно, – пообещал Федя.
– И здесь немножко. – Никитин показал пятнышко возле кармана.
Федя замыл и там.
– Я тебе друг? – спросил Федя.
– Друг! – Никитин убежденно кивнул головой.
– Так вот. Слушай меня. Отдай-ка ты ему этот пиджак. Пусть он им подавится.
– Правильно, – согласился Никитин. – Надо сейчас же вернуть, а то вдруг запачкаю.
– Официант! – Федя щелкнул пальцами в воздухе, как кубинец. – Бутылку крепленого и банку килек! С собой!

 

Друзья подошли к подъезду.
Никитин еще раз при электрическом свете осмотрел пиджак. На нем горели размытые, почти черные пятна, похожие очертаниями на контуры Каспийского моря.
– Все равно видно, – огорчился Никитин.
– Не высохло еще, – успокоил Федя. – Высохнет, ни фига не будет заметно.
– Знаете что, Федя, а может быть, вы отнесете? – попросил Никитин. – А то мне как-то… Вы скажите, что я заболел. А это обязательно высохнет. И поблагодарите. А? – Лицо Никитина приняло мучительное выражение.
– Давай, – легко согласился Федя. – А куда нести?
– Третий этаж, возле лифта. Справа.
Федя взял пиджак и пошел в подъезд.
Лифт не работал, и Федя отправился пешком. Он шел и считал лестничные пролеты за этажи. Третьим этажом у него оказался второй.
Федя позвонил в дверь возле лифта. Открыла бабушка в платочке, маленькая и уютная, похожая на лесного человечка.
– Академик дома? – спросил Федя.
– Какой академик? – не поняла бабушка.
– Ну, мужик твой.
– Нету.
– На. Держи. – Федя протянул пиджак. – Женька прислал.
– Чаво это?
– «Чаво», – передразнил Федя. – Слепая, что ли? Пинжак. Высохнет, ни фига не будет заметно. Премного благодарны. – Федя сунул ей в руки пиджак. – А Женька гриппом заболел. На больничном сидит. Так что спасибо…

 

Никитин стоял на том же самом месте, где он только что расстался с Федей, и смотрел на Наташино окно. Окно светилось золотисто-оранжевым светом, как спелая виноградина на солнце, и казалось, что там течет совсем другая жизнь – чистая, невинная, исполненная высокого смысла. Никитин смотрел на окно и испытывал острое чувство – торжественное и щемящее одновременно. Он никогда прежде не знал в себе такого чувства. Правда, и таким пьяным он тоже никогда не был.
Появился Федя.
– Все! – с удовлетворением сказал он. – Отдал!
– А он чего?
– А его нету. Я его бабе отдал. Ну и дуру же он себе нашел! А где бутылка? Выпил?
– Ну что вы! Вот она. – Бутылка стояла на асфальте возле ног Никитина. – А вон Наташа!
Никитин показал на окно. Федя из вежливости посмотрел по направлению пальца.
– Слушай, а может, Нюрку позовем? – обрадованно предложил Федя. – Посидим, попоем, твоя поиграет, а моя попоет.
– Давайте в следующий раз. А сейчас… вы понимаете… Я с Наташей не совсем знаком и приведу с собой еще двух совершенно посторонних людей. Это неудобно…
– Можно и без Нюрки, – не обиделся Федя.
– Нет, Федя. Все равно неудобно, – мягко и настойчиво возразил Никитин. – Большое вам спасибо за все. До свидания.
Никитин повернулся и пошел.
– Жень, постой! – Федя подбежал к нему и стал на его пути.
Никитин остановился.
– Жень, я тебе друг?
– Друг.
– Так вот, слушай меня. Не ходи. Она тебя обженит. Вот зуб даю – обженит.
– И очень хорошо.
– Женя! – Федя приложил руку к сердцу. – Я старше тебя, у меня опыт… Я уже про эту бабу все понял. Я тебе все про твою жизнь могу рассказать; ты с работы вернешься, устал как черт, так она тебя домой не пустит. Приведешь товарища, сядешь поговорить, так она нос воротит! Детей от тебя будет прятать, будто ты Гитлер… А еще я тебе скажу: она на тебя в прокуратуру на принудлечение подаст. Не ходи. Женя! Мой тебе совет – не ходи!
– Она не такая, – возразил Никитин. – Она нам обрадуется. Мы сейчас придем и скажем: «Здравствуйте, нам без вас одиноко». Она скажет: «А мне без вас». Мы скажем: «А мы вам духи принесли. Подарок из Франции».
– Фига мы ей принесем, – отредактировал Федя. – Духи-то в пинжаке остались. Ты же их в пинжак засунул.

 

На сей раз Федя звонил в квартиру Гусаковых, и на сей раз ему отворила Изабелла – в вельветовых брючках. Изабелла серьезно отличалась от бабушки в платочке, она текла в совершенно другом возрастном коридоре и совершенно другого хотело от жизни. Но Федя не заметил никакой разницы.
– Опять я, – сказал он. – Там в пинжаке Женька духи забыл. Принеси, пожалуйста.
– Какие духи? Какой Женька? – Изабелла с недоумением глядела на Федю.
– Ну, который гриппом заболел. Я ж тебе говорил. Давай неси, пожалуйста. А то нас там баба ждет.
– Ничего не понимаю, – созналась Изабелла. – Я вас первый раз вижу.
– Может, скажешь, что я тебе пинжак не давал?
– Не давали.
– Ясно, – мрачно сказал Федя, повернулся и побежал вниз по лестнице.
Изабелла пожала плечом, закрыла дверь и прошла в комнату.
Гусаков сидел за столом и печатал на иностранной машинке.
– Кто там? – спросил он, не отрываясь от дела.
– То ли пьяный, то ли ненормальный.
В дверь снова позвонили.
– Опять, – сказала Изабелла. – Иди сам открывай. Я его боюсь.
Гусаков снял очки, положил их на стол и неторопливо пошел навстречу незваному гостю.
Отворил дверь.
В дверях стоял Никитин, всклокоченный и без пиджака.
Галстук был круто сдвинут набок, рубашка вылезла из штанов. Из-за его плеча выглядывал плюгавый мужичок, были видны только его кепка и один глаз.
– Женя? – удивился Гусаков.
– А говорила: нет дома, – уличил Федя Изабеллу. – Все время врет.
– У меня к вам серьезный разговор. Разрешите? – спросил Никитин.
– Ну… вообще-то я занят.
– Мы на секундочку, – пообещал Никитин. – Пошли, Федя!
Все вошли в комнату.
Диковинные ключи не произвели на Федю никакого впечатления.
– Ну, так слушаю вас, – сказал Гусаков, садясь в глубокое кожаное кресло.
– Товарищ академик, – начал Федя, – я вашей супруге отдал пинжак, вот он свидетель, – показал на Никитина. – А она говорит, что я ей ничего не отдавал.
– Не понял. – Гусаков нахмурился. – Какой пиджак?
– Ваш, ваш, Валерий Феликсович! – вмешался Никитин. – Замшевый. Тот, что вы мне дали. Там в кармане мы забыли духи, а нам сейчас без духов нельзя.
– Господи! Ну какой пиджак! Какие духи! – возмутилась Изабелла. – Что ты их слушаешь? Неужели ты не видишь, что они оба пьяны в зюзю.
– Видал? – в свою очередь, возмутился Федя. – Значит, я, по-твоему, пинжак этот себе взял? А куда я его дел? Съел? В карман положил?
Федя вывернул карман. Оттуда вылетел полтинник, который Федя выручил за стакан.
Федя нагнулся, стал искать деньги.
– Подними ногу! – велел он Гусакову.
– Зачем?
– Жень! Скажи ему, чтоб поднял! Он на деньги наступил.
– Вот ваши деньги! – Изабелла подобрала с пола монету и брезгливо швырнула Феде.
– Тоже зажать хотели, – заподозрил Федя, пряча полтинник обратно в карман.
– А ну-ка давай убирайся отсюда! – велел Гусаков Феде. – Не то я сейчас милицию вызову!
– Вызывай! Давай разберемся! – самолюбиво согласился Федя. Обернулся к Никитину. – Видал? Дело шьют!
– Валерий Феликсович! Изабелла Петровна! – строго сказал Никитин. – Вы меня извините, конечно, но вы оскорбляете достоинство человека. Достоинство моего друга. И я протестую!
– Женя! Иди домой и проспись! А завтра поговорим, – посоветовал Гусаков.
– Валерий Феликсович! Когда мне спать и где мне спать – это мое личное дело. И если ты мой начальник, то это не дает тебе право вмешиваться в мою личную жизнь. Понятно, Валя?
– Так я сейчас вышвырну вас обоих! – Гусаков встал.
– А вот они! – беспечно заметил Федя и ткнул пальцем в раскрытую дверь. – Ну-ка иди сюда. – Он поманил Изабеллу.
Изабелла, растерявшись, пошла за Федей, Гусаков за женой, Никитин за Гусаковым. Все вошли в спальню.
На трюмо среди косметики стояла изумрудная коробочка «Клема».
– Наша? – спросил Федя.
– Наша, – опознал Никитин.
– А говорила «не брала», бесстыжие твои глаза! – упрекнул Федя, открывая коробочку. Флакон был начат. – О! Отпила уже. Ну ничего. Водой дольем. Пошли!
Федя конфисковал духи и пошел из дома Гусаковых. В дверях он обернулся и сказал Изабелле с беззлобной укоризной:
– Старуха уже, а врешь как сивый мерин.
– До свидания, – великодушно попрощался Никитин.
Они вышли и закрыли за собой дверь.
Гусаковы стояли некоторое время в растерянности и просто не знали, как себя вести.
– Так… – проговорил Гусаков. – Что ты на это скажешь?
– Все нормально, – спокойно проговорила Изабелла.
– Что именно ты считаешь нормальным? – не понял Гусаков.
– Никогда не надо делать добрые дела. Еще ни одно доброе дело не осталось безнаказанным.
Друзья вышли из подъезда и решительно зашагали к дому напротив.
– Жлоб он и есть, – подтвердил Федя свои предположения.
– Ничего, завтра я с ним поговорю, – пообещал Никитин и вдруг на ровном месте всем телом грохнулся в лужу. И в это же самое время испуганно завизжала маленькая косматая собачонка. Дело в том, что Никитин запутался в поводке, невидимом в глубоких сумерках.
– Смотреть надо, – строго сказал хозяин, обидевшись за собаку. – Пойдем, Джек!
Джек затрусил за хозяином, потом оглянулся.
– Мяу, – сказал Никитин Джеку.
Джек ничего не понял и с удивлением посмотрел на своего хозяина.
Хозяин недоуменно пожал плечами.
Никитин поднялся и провел рукой по рубашке, пытаясь стереть грязь.
– Упал… – растерянно сказал он. – А как же я теперь пойду?
– Замыть надо, – посоветовал Федя. – Пойдем к Витьку! Он тут рядом в котельной работает.
* * *
Наташа стояла и смотрела в окно напротив. Окно было темным. Наташе казалось, будто в ней самой тоже выключили свет.
Сосед напротив не пришел, как она полагала, потому что отвлекся на более высокую идею и забыл про такое незначительное событие, как Наташа.
Сосед напротив, как ей казалось, был молодой Циолковский или молодой Ломоносов, только без парика с косичкой и тощий. Он, наверное, изобрел ракету или готовил открытие, которое со временем должно было перевернуть все человеческие возможности. Но это со временем. А сейчас он был молод, жил в однокомнатной квартире, пил по утрам молоко из пакета, а по вечерам сидел, подпершись, и смотрел на звезды.
Все знакомые молодые люди, которых она встречала, и знакомые ее знакомых были направлены на какие-то разовые радости. Они пили водку, незамысловато веселились и, казалось, не думали о том, что будет завтра и послезавтра. Их жизнь не была освещена перспективой дела, перспективой любви. День прошел – и ладно.
Наташа этого не понимала. Она постоянно к чему-то готовилась: то к вступительным экзаменам, то к выпускным. Сейчас она готовилась к конкурсу, и от этого зависела вся ее будущая жизнь. Во всяком случае, половина ее будущей жизни. А другая половина зависела не от нее, и это было очень тревожно.
Наташа подошла к телефону. Набрала «100». Равнодушный женский голос проговорил: «Двенадцать часов. Ровно». Этот голос был совершенно равнодушен ко второй половине Наташиной жизни.
Она вздохнула, подошла к дивану и сняла с него поролоновые подушки. И в этот момент раздался долгий, торжествующий звонок в дверь.
Наташа вздрогнула. Торопливо поставила подушки на место и побежала в прихожую.
Отворила дверь.
Перед ней стояли трое: Никитин, Федя и Витек, друг Феди из котельной.
– Ребята! А вот это и есть Наташа, – громко представил Никитин.
– Очень приятно. Витек. – Друг Феди степенно протянул руку.
Надо отметить, что Витьку было лет под шестьдесят.
– Федя, – познакомился Федя.
– Пошли, ребята! – пригласил Никитин и первым пошел в квартиру. – Наташа! А где тут у нас кухня?
Наташа стояла в прихожей и с недоумением оглядывала пришельцев.
Никитин сам набрел на кухню, подошел к раковине, открутил кран. Потом подставил под кран «Клема», налил туда воды. Закрыл крышку. Отнес Наташе.
– Это вам! – галантно преподнес Никитин. – Подарок из Франции.
Наташа растерянно взяла подношение.
– Проходите, – пригласил ее Федя.
Наташа прошла в свою комнату.
Мужчины уселись за стол. Федя поставил бутылку и кильки. Витек вытащил нож и стал открывать консервы.
– Наташенька, рюмочки, пожалуйста! – семейным голосом попросил Никитин.
Наташа стала доставать из серванта хрусталь.
– Маленькие, – недовольно заметил Федя. – Чашки давай.
Наташа поставила на стол рюмки и чашки.
– Садись! – велел ей Никитин.
Наташа присела на краешек стула.
– Ты любишь кильки? – спросил Никитин.
Наташа неуверенно кивнула.
– Видишь? – Никитин обернулся к Феде. – А ты говорил «икра… брильянты…». Друзья! – Он поднял чашку. – Я хочу выпить за Наташу! Этот человек никогда не будет прятать от меня моих детей и воротить нос от моих друзей!
Мужчины дружно выпили.
– Разлилось! – с удовольствием отметил Федя. – Наташ, сыграй что-нибудь!
– Вот эту… – предложил Витек и сам запел: – «Все друзья смеются надо мною, разлучить хотят меня с тобою, ради счастья своего возле дома твоего целый день, родная, ошиваюсь…»
– Люблю музыку! – растрогался Федя. – Сыграй, Наташка! Сыграй!
– Протестую! – заявил Никитин. – Наташенька! Не подходи к арфе! Я тебя к ней ревную! Я ее разобью! Выкину в окно! Лучше вы, ребята, спойте, а мы потанцуем.
Федя и Витек глубоко вздохнули и закричали песню, трогавшую их души:
– «Для тебя теперь пойду учиться, стану я районным фельшерицем, будь же ты уверена в искренней любви моей, жизнь моя заглублена тобою…»
Никитин поднялся и галантно склонился перед Наташей:
– Разрешите…

 

Светило солнышко. За окном пели птички. Чуть колыхались под легким ветерком тюлевые занавески.
Никитин открыл глаза. Увидел и солнышко, и занавески, и голую ступню перед собой. Сбоку к щиколотке был привязан номерок. Это была его собственная нога.
Никитин сел. Потряс головой. Увидел против себя еще одну ногу с номером. Она принадлежала Феде. Кроме них, в комнате было еще человек двенадцать, и все с номерками.
– Где я? – тихо спросил Никитин.
– В санатории, – хмуро отозвался Федя, с неодобрением глядя на Никитина.
– В каком санатории?
– В вытрезвителе. Слепой, что ли…
Федя был явно чем-то недоволен. Никитин узнавал его с трудом. Он почти не запомнил Федю и сейчас воспринимал его как незнакомого человека. И было непонятно, почему этот незнакомец так невежлив.
– А зачем? – спросил Никитин.
– А затем! – огрызнулся Федя. – На фига ты арфу в окно выкидывал! Это ж тебе не балалайка! Она десять тыщ стоит!
– Кто выкидывал? Я?
– А кто ж? Я, что ли… Теперь мне на работу напишут. Общественность прорабатывать будет. Имя трепать! Не умеешь пить, так не пей! От! Не люблю я таких людей! Не уважаю!
* * *
Прошел год.
У Никитина с Наташей родился мальчик, и в этой связи к ним приехала жить теща.
Никитины обменяли две свои однокомнатные квартиры на одну трехкомнатную и поселились в Наташином доме, двумя этажами выше.
Арфу починили, но играть было некогда. Ее разобрали и сунули на антресоли.

 

Мальчик рос кудрявым и толстеньким, как амурчик. Теща оказалась тихая и услужливая.
Никитина повысили, он получил место Кошелева, и вокруг него даже образовались свои подхалимы. Все складывалось замечательно – куда лучше. С прежним не сравнишь. Но время от времени, когда все ложились спать, Никитин выходил на кухню и оттуда глядел на свое окно. В его прежнюю квартиру переселился фотограф-любитель. Все стены были завешены фотографиями, а на полу сохли свежие снимки. Некуда ногу поставить. Возле окна на столе стоял увеличитель, в нем горел красный свет.
Никитин садился на табуретку, клал руки на подоконник, голову на руки и подолгу не отрываясь смотрел на теплый красный огонек, который мигал, как маленький маяк в ночи.
Входила Наташа и спрашивала:
– Ты чего?
Никитин вздрагивал и отвечал:
– Ничего. Просто так.
И в самом деле: ничего. Просто так.
Назад: Самый счастливый день (Рассказ акселератки)
Дальше: Рабочий момент