Сексуальное насилие в терапии

Теперь я хотела бы обратиться к теме, которая особенно табуирована в Швейцарии и Германии. «Безымянным преступлением» была названа сексуальная близость между психотерапевтом и клиенткой. Я осознанно использую лингвистически однозначные формулировки «терапевт» и «клиентка», потому что существует достаточно доказательств, что эта форма сексуальной эксплуатации практикуется в подавляющем большинстве случаев мужчинами-терапевтами. Кремериус указывает на то, что за 40 лет своей психоаналитической деятельности он узнал лишь об одном случае сексуального преступления со стороны женщины-аналитика, хотя оба пола представлены в немецкоязычных профессиональных обществах почти в равной мере.

Эта тема во многом подобна теме инцеста и ее также отрицают. Мы упорно цепляемся за мифы, которыми обросло святое семейство, нам очень трудно усомниться в «богах в белом», в наших врачах и психиатрах, в главных образах целительской деятельности! Со стороны самих профессионалов существует особенно большое сопротивление иметь дело с этим теневым аспектом своей профессии. В аналитических учебных заведениях о сексуальных преступлениях в терапии речь вообще не идет. В американской литературе сообщается, что профессиональные журналы поначалу даже отказывались печатать статьи на эту тему. Однако в последние годы средства массовой информации усиленно обращают внимание на все виды злоупотреблений, поэтому в настоящее время в США появились многочисленные судебные иски против терапевтов, которые вели себя неэтично. Страховые компании принимают во внимание высокую частоту сексуальных злоупотреблений в терапии и при заключении договора страхования профессиональной ответственности делают оговорку, что они отклоняют претензии, связанные с сексуальной эксплуатацией. В газете «Лос-Анджелес таймс» от 14 февраля 1976 г. можно было прочитать, что по страховым данным следует считать, что около 20 % всех терапевтов в течение своей карьеры хотя бы однажды имели сексуальные отношения с клиентками.

В Германии и Швейцарии сексуальные нападения в терапии являются фактом, хотя нам и не хватает общественного осознания преступлений такого рода. Я часто терапевтически сопровождаю жертв инцеста, и поэтому я столкнулась с этой темой. Женщины, которых сексуально эксплуатировали в детстве, являются наиболее уязвимыми к тому, чтобы их снова травмировали в терапии. После второго конгресса по инцесту в Цюрихе ко мне подходили разные женщины, подвергшиеся сексуальному насилию в ходе анализа. На этом фоне понятны мои размышления о нарушениях границ в терапевтической ситуации, хотя есть и большое количество женщин, не имеющих опыта злоупотребления в семье, которых сексуально эксплуатировали в терапии. В дальнейшем я не берусь судить или играть роль морализирующего «апостола». Наше condition humaine заставляет нас снова и снова отпадать от профессиональных и жизненных идеалов. Однако для меня важно, чтобы мы очень четко осознавали тот момент, когда мы не принимаем и отвергаем свою человеческую и терапевтическую ответственность. Моя цель – усилить осознание риска сексуального нарушения границ в терапии и прояснить эту динамику в контексте инцеста.

Эта тема поднимает целый ряд вопросов, не только задевающих наше профессиональное самопонимание. В связи с этим также было бы хорошо обсудить юридические аспекты и профилактические меры. Но здесь я хочу ограничиться лишь теми сторонами проблемы, которые особенно актуальны для нашей темы: сексуальная эксплуатация в терапии как вариант инцеста, как ошибочный подход к отношениям, как «смешение языков». Этим термином Ференци обозначал путаницу, когда взрослый отвечает речью страсти на детскую речь о нежности.

Молодая женщина так выразила подобное переживание: «Мой аналитик был первым человеком в моей жизни, который был ласков со мной, с кем я могла быть нежной. Нежность и страсть были для меня двумя разными вещами: по нежности и теплу я тосковала, перед страстью я испытывала панический страх, а сексуальность вызывала у меня отвращение. Однако для него нежность была связана с сексуальными фантазиями и контактами, со страстью. Я тоже становилась ответственной за его страсть, раз искала близости к нему».

Речь идет о глубоком непонимании того, чего ищет клиентка. Ей нужен человек, который встречает ее с материнским пониманием и предоставляет себя в ее распоряжение как «объект», с которым возможен новый жизненный опыт и может быть выстроена структура. Вместо «возвышающего присутствия» предлагается сексуальность, вместо эмпатии к потребности клиентки в подлинной человеческой взаимосвязи удовлетворяются собственные потребности.

Стоит задаться вопросом об архетипической динамике при таких нарушениях границ. В каком архетипическом поле протекает такая утрата границ? Как можно объяснить то, что женщины, которых сексуально насиловал собственный отец, уже будучи взрослыми женщинами, поразительно часто снова оказываются в отношениях эксплуатации в терапии, снова с человеком, которому они доверяют и от которого зависят? Каковы последствия этого предательства для психической жизни этих женщин? Как они справляются с ретравматизацией? Какие терапевтические стратегии особенно важны при работе с клиентками, которых сексуально эксплуатировал их предыдущий терапевт? С какими трудностями и собственными чувствами мы при этом встречаемся?

Я считаю, что на эти вопросы можно ответить адекватно, только если мы рассмотрим символический характер сексуальных желаний в анализе. Речь идет о чем-то большем, чем переносе неразрешенных конфликтов детства и отцовских проекций на аналитика. Энергия, которая констеллируется между психотерапевтом и клиенткой, превосходит все сугубо личное. За поиском личного отца стоит также поиск архетипического отца, тоска по соединению с чем-то, что исцеляет.

«Долгое время я делала из него бога. Я полагаю, что тогдашняя иллюзия, что он божественен, была мне очень нужна, потому что ни при каких обстоятельствах он не должен был быть таким, как мой отец».

Это потребность в целостности, тоска стать, в конце концов, человеком, которым она была рождена. Эта надежда кажется нам в анализе возможностью. Проецируя на аналитика, мы верим, что нашли своего душепопечителя, «психопомпа», который восстановит нашу связь с самой глубинной нашей сутью, чтобы мы смогли наконец-то найти в себе свой дом.

«Еще в детстве Бог всегда представлялся мне бесполым существом – существом, которое утешает, дает любовь, тепло и чувство защищенности, может понять. Своего рода неземной обителью, потому что для меня не было на земле ничего подобного». Те аналитики, которые охотно ощущают себя мудрыми старцами, подвергаются особому риску впадения в инфляцию и переживания себя божественными.

Именно это архетипическое измерение может стать удачей или саморазрушением для терапевта и клиентки, если аналитик не осознает своей ответственности и проживает на индивидуальном уровне то, что является трансперсональным.

Возможно, для понимания будет полезно бросить беглый взгляд на истоки нашей профессии. Психотерапевтическая профессия имеет много общего с мощными образами врача и священника, глубоко укорененными в нашем западном сознании. И в клятве Гиппократа, созданной более чем 2200 лет назад, говорится о запрете на сексуальные контакты между врачом и пациентом.

«Я клянусь, призывая в свидетели Аполлона-врача, Асклепия и Гигею, и Панацею, и всех богов и богинь, исполнять эту клятву и это обязательство в меру моих сил и разумения… В какой бы дом я ни вошел, я войду туда для пользы и блага больных, будучи далек от всех неправедных и пагубных намерений, особенно от вожделения к телам мужчин и женщин, как свободных, так и рабов!.. Если я буду следовать этой клятве и не преступлю ее, да будет мне успех в жизни и в моем искусстве и дарована вечная слава среди людей; если я нарушу ее и солгу, да будет мне обратное».

Необходимость воздержания в сфере психотерапии исходит из особого характера аналитической ситуации. В классическом психоанализе терапевтическая позиция была связана с правилом абстиненции, которое может быть описано как фрейдовское «требование нейтральности, анонимности, хирургического зеркала». Такое отношение к людям, очень рано эмоционально травмированным, без сомнения, контрпродуктивно и является ретравматизацией, потому что пострадавшие воспринимают нейтральное отношение аналитика как враждебное. Кроме того, это правило абстиненции постоянно нарушается. Фрейд пытался объяснить нарушение абстиненции с помощью понятия контрпереноса, и даже в дальнейших психоаналитических исследованиях сексуальная близость между аналитиком и клиенткой часто описывается как неудача на уровне переноса и контрпереноса.

Аналитическая ситуация активирует бессознательное, что таит в себе немало опасностей. Наши клиентки приходят к нам со всей своей уязвимостью, мы рекомендуем им полностью открыться и снизить сопротивление, чтобы стать подвластными процессу психологической трансформации. Дальберг уже в 1970 г. отметил, «что для терапевта становится слишком легким делом переспать с клиентом. Они приходят, чтобы получить помощь и инвестировать в нас свое доверие. У них нет выбора. Если они слишком осторожны, терапевтический альянс не складывается и терапия не происходит. Все карты в наших руках». С самого начала существует асимметрия в отношениях. Аналитик отстранен, клиентка отдается. Такие терапевтические рамки обеспечивают известную защиту, чтобы оба неразличимо не переплетались один с другим, чтобы сохранялась дистанция, чтобы распознать привычные паттерны отношений, а не быть совместно захваченными ими.

Как правило, терапевта представляют как человека, владеющего знаниями и умениями. Обладание знаниями и большая способность действовать означает власть, даже если я определяю терапевтические отношения не как иерархические, а как договорные или как обмен в диалоге. Терапевт обладает властью определять условия, в пределах которых разыгрывается терапия. Он полностью контролирует ситуацию и может произвольно определять, когда, где и как часто будут происходить сексуальные действия и в какой момент они прекратятся. Женщины, пережившие сексуальное насилие, воспринимают это безошибочно:

«Он всегда ставил условия, при которых состоится наша сексуальная встреча. Он назначал временные рамки и отталкивал меня прочь, когда должен был вернуться и продолжить работу, когда следующая клиентка ожидала его. Я ощущала это особенно унизительным и оскорбительным. Он определял место. Это всегда был его кабинет».

Терапия может пробудить образы спасения и ожидания исцеления, и нередко на терапевта проецируется «герой» и «спасатель». Однако сам аналитик также проецирует собственные фантазии о спасении на свою клиентку, делает ее, например, своей «анимой». Недостаточно ясно прояснено, что аналитик тоже имеет собственные ошибочные установки, и поэтому контрперенос бывает больше, чем просто реакция на клиентку. Анализ констеллирует зависимость. Как правило, женщины осознают эту зависимость в полной мере, тогда как аналитики рискуют рационализировать или упустить из виду собственную зависимость. Женщины, которые теперь могут оглянуться назад на злоупотребление в своей терапии, говорят об этой зависимости так:

«Терапия была моей жизнью, моей единственной реальностью». «Эта крайняя форма зависимости усложняла, а не облегчала мне жизнь. Моя жизнь все больше сокращалась, вместо того чтобы быть более открытой».

«Я жила исключительно в анализе и для анализа». Власть и соблазн принять на себя всезнающего, таким образом, становятся основными проблемами в помогающей профессии. Рискованным является и слишком простое разделение на «здоровье» в лице аналитика и «болезнь» в лице клиентов. С помощью таких конструктов удерживается дистанция с клиентом и исключается подлинное понимание и встреча.

В терапевтическом альянсе главную роль играет представление, что доверие, которое клиентка вручает терапевту, не будет им обмануто, что он не будет злоупотреблять своей властью. В терапевтическом договоре терапевт обязуется отставить в сторону собственные желания и потребности. Аналитик объясняет, что по мере своих сил будет поддерживать развитие клиентки и оберегать ее здоровье. Ни при каких обстоятельствах аналитику не разрешается использовать терапевтическую позицию в своих целях в ущерб клиентке? Сексуальный контакт между терапевтом и клиенткой должен быть исключен, поскольку последствия такого злоупотребления властью приводят к ухудшению состояния пациентки и усилению зависимости от терапевта. Надежда на исцеление оказывается почти разрушенной.

В этических принципах американской профессиональной организации содержится параграф, в котором сексуальный контакт с клиентками однозначно признается неэтичным поведением и приводит к серьезным санкциям. В США пациентки, несомненно, хорошо защищены, велико количество выигранных судебных процессов и полученных компенсаций, и давление со стороны страховых компаний на практикующих врачей и терапевтов оказывает свое влияние. Напротив, аналитические учебные заведения в Цюрихе и, как пишет Кремериус, в Германии такие случаи скрывают и замалчивают. Соответственно, значительными являются неопределенность среди обучающихся кандидатов и продуцирование слухов.

Я проводила опрос в Швейцарском обществе психоанализа (Фрейд-институт, Цюрих), Швейцарском обществе дазайн-анализа и в Швейцарском обществе аналитической психологии. Я узнала, что эти общества не включили ни одной явной формулировки такого рода в свои профессиональные этические принципы. Одна из формулировок особенно меня озадачила: «Мы предполагаем высокие этические качества у каждого, кого мы признаем обучающимися у нас кандидатами. Тот факт, что сексуальные действия с пациентами считаются неэтичным, кажется в рамках нашего общества изначально сам собой разумеющимся». Кремериус в своем уже упомянутом мной эссе указывает на несоответствие между требованиями к обучающемуся аналитику и к тренинг-аналитику. В то время как случаи нарушений среди тренинг-аналитиков стараются замять, обучающиеся находятся под пристальным наблюдением.

В Швейцарском обществе дазайн-анализа, по мнению президента образовательного комитета, также существует общее соглашение, «что любое „использование“ клиентов терапевтом является „неэтичным“, прежде всего, сексуального характера», без дальнейшего прояснения этической политики. «Была бы формулировка политики в связи с этими слишком часто случающимися нарушениями финансового, нарциссического или сексуального характера явной – это поставило бы ситуацию в более узкие рамки; по этим вопросам мнения, вероятно, разойдутся. Но, например, я сомневаюсь, что это помогло бы».

Я не верю, что достаточно обозначить высокие этические качества и очевидный консенсус по поводу сексуальных нарушений границ в терапии, чтобы обеспечить надлежащую защиту клиентов. Конечно, психотерапевты любого общества, которое намерено сформулировать четкую этическую политику, защищаются, когда говорят, что это якобы отразит нехватку их этических качеств. Я имею в виду, например, Американскую психоаналитическую ассоциацию, Американскую психиатрическую ассоциацию, Американскую психологическую ассоциацию, Национальную ассоциацию социальных работников, Американскую ассоциацию супружеской и семейной терапии. Однако и у нас есть организации и общества, в этических кодексах которых сексуальные контакты между членами ассоциации и клиентами строго запрещены. Однако такой пассаж, как «не допускаются, в частности, политическая индоктринация, религиозное миссионерство, сексуальные отношения и принуждение к подчинению», служит защите пациентов и недостаточно регулирует защиту аналитика. Для пострадавших также может быть очень важно, чтобы при доказанном пренебрежении этическим кодексом применялись различные санкции, например, выговоры и штрафы, исключение из общества, потеря лицензии на практику.

Там, где начинается сексуальная близость, о терапии уже не может быть и речи. Терапевт нарушает свое обещание самоотдачи и моральной целостности, когда он вместо терапии предлагает себя во плоти и крови и требует плоти и крови клиентки. Не надо думать, что светлая аполлоническая сторона этой профессии существует без темной. Мы встречаемся со своей тенью в образах шарлатанов, лжепророков и терапевтических сообществ, подобных сектам. Терапевты, которые манипулируют клиентками в своих целях, делают их объектами, жертвами своей тени. Речь идет не просто о личных недостатках, но и о патриархальных ценностях, среди которых главная – власть и которые слишком редко ставят под сомнение. Наименее злоупотребляющие терапевты уже готовы критически рассматривать в супервизиях такую индивидуальную и коллективную теневую тему. Умение конфронтировать с собственными ошибками, по моему мнению, преподается в учебных институтах в явно недостаточном объеме.

Особенности терапевтической ситуации, с точки зрения психодинамики, неравных знаний и властных отношений, различные авторы сводят к сравнению запрета на сексуальный контакт между психотерапевтом и клиенткой с табу на инцест. Сексуальные отношения между терапевтом и клиенткой являются нарушением табу, которое углубляет уже существующий травматический опыт и добавляет новую травму.

«Синдром секса между терапевтом и клиенткой»

Рассматривая последствия сексуальной близости между терапевтом и клиенткой, мы обнаруживаем поразительное сходство с синдромом посттравматического стрессового расстройства, уже описанным выше. Есть попытки описания клинической картины как «синдрома секса между терапевтом и клиенткой». К таким последствиям относятся следующие важные аспекты:

 

1) амбивалентность;

2) вина;

3) изоляция;

4) пустота;

5) когнитивные расстройства внимания и способности концентрироваться, флэшбэки, ночные кошмары, подавленность мыслями и образами;

6) расстройство идентичности и установления границ;

7) неспособность доверять (конфликты на тему зависимости, контроля и власти);

8) неуверенность в своей сексуальности;

9) эмоциональная лабильность, тяжелая депрессия;

10) подавленный гнев;

11) повышенный риск самоубийства.

 

Важно отметить, что не все эти симптомы возникают сразу после сексуальной эксплуатации терапевтом, но иногда проявляются со значительной задержкой. Таким образом, может случиться, что пострадавшие еще не осознают злоупотребления в то время, когда оно происходит, и то, насколько глубоко это переживание может повлиять на их психическое здоровье.

За этими хладнокровными перечнями симптомов стоит страдание и отчаяние бесчисленного числа женщин, поэтому я хочу привести слова одной женщины – представительнице очень многих пострадавших:

«Только сейчас, когда я смогла это признать, я знаю, что мой опыт отношений с мужчинами оставил глубокие раны в моей душе. Когда мне было 30 лет, я приняла участие в групп-динамическом семинаре. О психологии у меня тогда не было никакого представления. Триггером сделать это, вероятно, послужил мой поиск порядка и различия, потому что мои отношения с отцом оставили меня в замешательстве относительно отцовского духовного, упорядочивающего принципа.

Спустя некоторое время работы в группе неожиданно я почувствовала бессознательное беспокойство. Я совершенно упустила тот факт, что была полностью уязвима и действовала, следуя лишь своей внутренней динамике. Я чувствовала, как меня тянуло к тренеру группы, опытному психотерапевту, и рядом с ним я искала защиты. Однако это не было прямо связано с моей склонностью к растворению в отношениях с другими, а я была слишком неопытна, слишком напугана, чтобы суметь это сформулировать для себя. В конце семинара я потерянно бродила вокруг, не знала, куда я хочу пойти, где мое место. В этом состоянии я встретила терапевта, и он взял меня в свои руки. Не как отец или как осознающий психолог и человек, а как мужчина. Я никогда не забуду, как придавила мой живот его нижняя часть тела. Я была будто наэлектризована и еще более дезориентирована. Я больше не могла опомниться. Встречу дома с другом постоянно пересекали мысли об этом мужчине, и мое беспокойство, ощущение преследования, до предела обостренная чувствительность и нарастающий бессознательный страх перед страстью привели меня, в конечном итоге, в закрытое психиатрическое учреждение. Я не могу описать тот ужас, который я ощутила, когда за мной закрылась дверь. Это был момент вселенской покинутости. Благодаря друзьям, пребывание там длилось, слава Богу, только три дня. Но эти три дня я почувствовала как три года или даже три десятилетия.

В шоке я начала лихорадочно искать объяснения. Кроме того, началась переписка с терапевтом, которая вскоре стала очень личной. В поездке вместе с моим другом мы посетили его через пару месяцев после этого события. У моей потребности снова его увидеть, вероятно, была двойственная причина: с одной стороны, чувство сильного притяжения к нему, с другой стороны, потребность получить ответы на мои невысказанные вопросы и удовлетворить мое стремление к порядку, потому что этот человек был действительно специалистом по душе, а также на 16 лет старше меня.

После разговора на пути к нашей машине он взял меня за руку и больше не отпускал ее. Сила его прощального объятия привела меня в такое замешательство, что с тех пор я больше не поддерживала контакт с моим другом. Так что мы расстались вскоре после нашего возвращения, и отношения с терапевтом стали более интенсивными, хотя он был женат. Наши отношения настолько его укрепили, что он сделал шаг из своего 20-летнего, предположительно несчастного брака и мы собирались прожить жизнь вместе. Спустя три года нашей совместной жизни, очень счастливой для меня, я снова участвовала в одном тренинге. Там я снова пережила горячность своего бессознательного, так что я в то время ощущала себя затопленной и не владела собой. У моего партнера это вызвало такой страх, что он решил расстаться со мной. Он заклеймил меня как более или менее психотическую и шизофреничку. От этого я чуть не сошла с ума, так мне было больно…

Я провалилась в большую черную дыру, впала в депрессию с суицидальными фантазиями и была какое-то время неспособна ни жить, ни работать.

Не в последнюю очередь эта невыразимая боль утраты отца-любовника, как я теперь понимаю, вывела меня на духовный путь, то есть на последовательную обращенность внутрь».

Я процитировала здесь письмо этой сорокалетней женщины, чтобы можно было ощутить, как глубоко могут потрясти душу утраты границ.

В США с некоторых пор есть группы, которые работают с очень специфическими проблемами сексуально эксплуатируемых клиенток и клиентов, например, «Посттерапевтическая группа поддержки в Калифорнийском университете», «Национальный комитет по предотвращению насилия при психотерапии» в Нью-Йорке, клуб «Стоп насилию консультантов» в Вашингтоне, «Ассоциация пациентов, переживших психологическое насилие» в Техасе.

Исторический обзор

Если у вас возникло впечатление, что сексуальные нападения в терапии – это современная проблематика и теневая сторона духа нашего времени, я хотела бы напомнить, что инцест и сексуальная эксплуатация в терапии – это вечная тема. Проблемы с соблюдением границ мы знаем из истории психоанализа. Требование абстиненции, запрещающее терапевту его инстинктивные желания по отношению к своим пациентам, старо как сам метод. Подоплекой этого требования абстиненции, названной «дефензивной» концепцией, является потребность защитить врача, чтобы он не потерял себя в сексуальном возбуждении и не забыл свою подлинную задачу и ответственность по отношению к пациенту.

В последнее время стала популярной дискуссия о Ференци и его попытках дать ту любовь пациенткам, которую они не получили в детстве. Ференци долгое время был близким другом Фрейда. В трактатах о значении травмы для невроза он исследовал тот же аспект, что и Фрейд, когда создавал свою теорию соблазнения. Он подчеркивал, что совращения маленьких детей их родственниками – реальные события, даже когда Фрейд уже отозвал свои тезисы. «Ближайшее возражение, что речь идет о сексуальных фантазиях самого ребенка, а также об истерической лжи, легко опровергается бесчисленными свидетельствами о такого рода детских мучениях со стороны пациентов, проходящих анализ».

В противостоянии Ференци с Фрейдом важную роль играет сексуальное насилие в терапии, нарушение границ в аналитических рамках. Фрейд ясно выразил свою позицию по поводу любви и переноса в рамках анализа. Ференци был его анализандом, и Фрейд был в курсе некоторых его ошибок, позволяя Ференци обвинить в них своих пациенток. Фрейд предупреждал Ференци о его потребности впадать в материнскую роль со своими пациентками и увлекаться нежностями, что Фрейд критиковал как Иоаннову страсть.

Я хочу подробно процитировать письмо, написанное Фрейдом 13 декабря 1931 г., потому что оно имеет отношение к нашей теме.

«Вы никогда не скрывали того, что целуете своих пациентов и позволяете им целовать Вас… Теперь вообразите, что последует за публикацией вашей техники. Никакого революционера не побьют сильнее. Так или иначе многие независимо мыслящие люди скажут об этой технике: зачем останавливаться на поцелуях? Конечно, можно достигнуть большего, если добавить к ним поглаживания, от которых также не бывает детей. А потом придет черед еще большей смелости, сделаем еще один шаг к разглядыванию и показыванию – и вскоре техникой анализа у нас будет весь репертуар полусвета и петтинг-вечеринки, с тем успехом, что значительно увеличится интерес к анализу со стороны аналитиков и анализируемых».

Оглядываясь сегодня на историю психоанализа, становится ясно, что Ференци был не единственным психоаналитиком, имевшим проблемы с соблюдением границ в аналитическом сеттинге.

Несколько лет назад большое внимание привлекла книга А. Каротенуто о романе К. Г. Юнга с его пациенткой Сабиной Шпильрейн, которая поставила под сомнение моральную целостность Юнга. Название этой книги указывает на отношения, которые существовали по другую сторону того, что считается терапевтическим сеттингом: «Дневник тайной симметрии». Найденные в 1977 г. в Женеве письма и дневники Сабины Шпильрейн стали свидетельством драматической утраты границ в терапии. Еще в то время, когда Юнг был ее врачом и лечил ее амбулаторно в дополнение к пребыванию в клинике Бургхельцли, между ними возникли страстные любовные отношения. Я не считаю уместными спекулятивные рассуждения на тему, как на самом деле выглядели терапевтические нарушения и дошло ли дело до секса (при обсуждении Юнга, конечно, это неисчерпаемая тема). Травмы, предательство любви и терапии явно заметны и без этих фактов. Она пишет: «Это было ужасное время для меня, ведь я была вдали от своих друзей и боролась с темными силами, которые хотели отнять у меня веру в идеалы. Я плакала практически день и ночь».

Я хотела бы обратить внимание на некоторые аспекты, которые однозначно показывают, как наши аналитические учителя, как бывает и в контексте инцеста, прибегали к рационализациям своих личных ошибок. 11 июня 1909 г. С. Шпильрейн пишет Фрейду:

«Четыре с половиной года доктор Юнг был моим врачом, затем он был мне другом, а потом – моим „поэтом“, то есть моей любовью. Наконец, он сблизился со мной, и все пошло так, как это обычно бывает с „поэзией“. Он проповедует полигамию, его жена будто бы никак на это не возражала…».

Первоначально в связи с этой историей сам Юнг представляет себя Фрейду как соблазненного, как жертву, чувствующую себя преследуемой и эксплуатируемой мстительной пациенткой. Свои многолетние отношения с ней он выдает за моральный долг и альтруистический акт, чтобы уберечь пациентку от угрожающего рецидива. Женщина как соблазнительница мужчины, пациентка, которая пытается обольстить всех, – все та же тема с многочисленными вариациями.

Дискомфорт из-за асимметрии в отношениях и стремление поменяться ролями, возможно, пробуждается в каждой аналитической ситуации, но подлинная трансформация может происходить только интрапсихически, когда тоска по соединению с аналитиком понимается символически. Вот почему это влечение не должно быть отыграно вовне и реализовано «во плоти», ведь это затемняет психологический процесс и препятствует индивидуации и сепарации.

В отношениях с Сабиной Шпильрейн Юнг сам обменялся с ней ролями и действовал, исходя из своих потребностей. В 1908 г. он пишет ей: «Я, то есть тот, кто должен быть силой многих слабых, я – слабейший. Простите ли Вы, что я такой, какой есть? Что я причинил Вам страдания и забыл про обязанности врача по отношению к Вам? Поймете ли Вы и примете ли, что я – один из слабейших и непостоянных людей?».

Это письмо, в котором Юнг сам описывает себя как больного, – пример того, какой подрывающей самые основы является утрата границ. В своем письме к Юнгу Фрейд ссылается на эту тему, заявляя, что к опасностям этой профессии относится угроза «выгореть» от любви, с которой мы имеем дело. Мы должны иметь в виду, что в первые годы психоанализа было еще слишком мало известно, какие архетипические энергии вступают в игру в отношениях с аналитиком. За счет нуминозности его профессиональный авторитет возрастает. Вот почему он появляется как спасатель, герой или посланник богов, от которого исходит огромное обаяние.

Много позже Юнг смог признаться в своих письмах к Фрейду, что чувствовал вину и начал «тяжелую работу». Однако в связи с нашей темой значимо письмо, которое Юнг отправил матери пациентки, потому что в нем он цинично занимает такую позицию, что его роль терапевта не обязывает его к ограниченному контакту, если его профессиональные услуги не оплачиваются. «Из ее врача я стал ее другом, когда я перестал отодвигать свои чувства на второй план. Мне было еще легче отказаться от роли врача, потому что я не чувствовал себя связанным профессиональным долгом, так как я не выставлял счета. Гонорар устанавливает границы, которые соблюдает врач. Вы, конечно, понимаете, что мужчина и молодая девушка могут общаться по-дружески бесконечно, не рискуя, что что-то еще возникнет в их отношениях. Затем оба должны обдумать и предотвратить последствия их любви. Врач и его пациентка, с другой стороны, могут сколь угодно долго разговаривать об интимнейших вещах, и пациентка может требовать от своего врача, чтобы он отдавал ей всю свою любовь и внимание, в которых она нуждается. Однако врач знает свои границы и никогда не их не перейдет, потому что ему платят за его усилия. Это подразумевает для него необходимую сдержанность». Здесь представлена позиция, которую можно интерпретировать как скандальную или как выражение полной беспомощности. Оказывается, от оплаты зависит, можно ли врачу использовать пациентку, а не от профессионального этоса, не от характера отношений, а от гонорара. «Терапевт, утративший свои границы, напоминает, что в соответствии с существующими социальными условиями самой надежной границей между людьми являются деньги. То, что могла бы соединить любовь, чувства, все могут разделить деньги». Современный вариант такой позиции – это мнение, что секс между психотерапевтом и клиенткой разрешается, если терапия объявлена завершенной и никакая плата больше не предполагается.

Беттельгейм объясняет это в своем обзоре книги тем, что цель оправдывает средства. «Хорошо бы предположить, что ее переживания в связи с Юнгом ее исцелили. Если это действительно так, то юнговский подход и отношение, благодаря тому, как они повлияли в ходе противоречивых любовных отношениях на Сабину Шпильрейн, являются инструментом исцеления – как бы ни назывались этот подход и позиция: лечение, обольщение, перенос, любовь, общие грезы наяву». Такое представление не осталось беспрекословным. Кремериус пишет в своем предисловии, что Сабина Шпильрейн никогда до конца не оправилась от травм и унижений, от которых она страдала в связи с Юнгом. Однако из писем у меня сложилось впечатление, что эта женщина сделала намного больше, чем просто выжила. Она вернула себе проекции на своего аналитика и смогла отвести от себя его проекции, переросла фиксацию и восстановила контакт со своей креативностью и силой. Немногие женщины, которые подверглись воздействию таких переживаний, могут такого достичь.

При взгляде на современную психологическую семью, то есть на учебные заведения, мне вспоминаются известные пословицы: «Яблоко от яблони недалеко падает» или «Как старшие поют, так и младшие щебечут». Кажется, туда прокралась идея, что секс между аналитиком и анализируемой – не такая уж трагедия, ведь великие образцы первых лет психоанализа, а также многие профессора и тренинг-аналитики сегодня избегают ответственности за это. Несколько недавних исследований показывают даже то, что есть целые династии терапевтов, которые занимаются сексом с клиентками, потому что их обучал профессор, о котором известно, что он нередко сексуально насиловал своих студенток.

Заявление о сексе терапевта с клиенткой

В своем письме к Ференци Фрейд был отчасти прав, но в совершенно ином смысле. Революционеры классической техники, радикальные и независимые мыслители, как их назвал Фрейд, не остановились на петтинге. Возник не только такой эксцесс, как лобби за инцест, после 1966 г. в Америке появились отдельные личности, требовавшие сделать секс между психотерапевтом и клиенткой легитимной терапевтической практикой. Название книги отражает содержание такой терапии: «Лечение любовью: сексуальная близость между пациентами и психотерапевтами». В этой книге половой акт описывается как «терапевтический инструмент», что я считаю очень опасным. Из соответствующих исследований однозначно следует, что этот терапевтический «инструмент» используется, прежде всего, тогда, когда речь идет о молодых, красивых женщинах. Женщины постарше, которым нужен секс, кажется, не получат удовольствия от «лечения любовью». Поэтому совершенно справедливо Бах задается вопросами: «Следует ли терапевту иметь половой акт с каждым клиентом, которому он „нужен“, вне зависимости от того, привлекателен ли сексуально клиент? Как вести себя гетеросексуальному терапевту по отношению к гомосексуальным клиентам, чьи сексуальные желания по отношению к терапевту того же пола так же сильны, как у клиентов другого пола?». Однако и в наших широтах распространяются такие виды терапии, в рамках которых проживание сексуальности считается целительным. Когда мужчина-терапевт внедряется во влагалище своей клиентки, он хочет, чтобы это было понято как «открывание сакральной чакры». Примечательно то, что, несмотря на мою вовлеченность в методы телесно-ориентированной терапии, мне не встретилось ни одной женщины-терапевта, которая использовала бы этот метод в своей практике. Напротив, мне известны мужчины, которые прямо-таки «специализируются» в этой области.

Именно при телесно-ориентированной терапии границы приобретают особенно большое значение, потому что здесь в тени интенсивно констеллируется соблазнение. Эта энергетическая практика часто представлена фигурой «гуру», вокруг которого сияет нимб целителя, поэтому женщинам становится крайне трудно отличить истинное от шелухи. Я хотела бы процитировать рассказ 33-летней женщины о таком опыте: «Довольно долго я работала с учителем, которого считала своим духовным отцом. Он очень поддерживал меня на моем пути. Впервые в моей жизни я чувствовала себя полностью понятой и принятой. Я восхищалась этим человеком и любила его от всего сердца. Но потом я пережила то, после чего моя любовь дала глубокую трещину, и только в ходе анализа я до конца осознала всю ту глубинную боль и ее значение. Этот мужчина взаимодействовал с людьми, особенно с женщинами, стремясь усилить их контакт со своим телом, ощущение потоков энергии в нем, течение жизни. Спустя какое-то время после знакомства я узнала на себе, что это за „лечение“. Я должна была раздеться догола, а он касался моей кожи своими очень чувствительными руками, надавливая там и тут с некоторыми пояснениями, прежде всего, в области гениталий. Из своего предыдущего опыта йоги я уже знала об энергетических центрах и т. д., так что я знал, как важно научиться быть полностью открытой в области таза. Однако, то, как он завершил эту процедуру, не оставило никакой дистанции между нами и никакой внутренней свободы для меня. Он, в конце концов, попросил, чтобы я его гладила. И я делала это, потому что от души его любила. Затем он захотел, чтобы я была с ним на „ты“, и подарил мне свой рисунок тушью. После этого занятия я была в оцепенении. Мое тело реагировало на это кровотечением. Эту „процедуру“ я прошла с ним еще два раза, а затем прислушалась к своему внутреннему голосу и отказалась, хотя терапевт снова и снова предлагал „взять меня в руки“, как он это называл. Я любила этого великого человека, как никого другого. Но это было темным местом в наших отношениях, которое, к сожалению, никогда не было лично мне понятным. Он утратил критичность к себе из-за своего неограниченного авторитета как учителя».

Сторонники секса между терапевтом и клиенткой используют те же рационализации, что и представители лобби за инцест, и я хочу привести несколько примеров. В частности, я ссылаюсь на американские источники, так как мне неизвестны немецкие или швейцарские опубликованные отчеты о процессах по поводу этой формы сексуальной эксплуатации, хотя из своего опыта могу предположить, что нет существенных отличий от того, что происходит в Соединенных Штатах. Свои выводы я делаю не только на основе углубленного изучения научной литературы, но и на основе информации по этой теме от женщин, которые мне доверились.

Во-первых, я процитирую работу Маккартни, который считается самым известным сторонником сексуальных отношений с клиентками. Интересно, что он ссылается на М. Босс, который нигде в своих сочинениях не указывает тот предел, до которого разрешается выражать любовь к аналитику. Маккартни утверждает, что по его опыту, 10–30 % клиенток хотят не только говорить о своем отношении к аналитику, но нуждаются в физическом выражении этих чувств в терапии. «Около 10 % сочли необходимым действовать вплоть до взаимного раздевания, манипуляций с гениталиями или полового акта».

Образ эмансипированного аналитика, который он рисует, является для меня крайне странным, потому что из его определения эмансипации следует, что терапевт исполняет «необходимые» сексуальные желания ради исцеления пациентки. На мой взгляд, здесь женщин используют для получения сексуального удовлетворения, под прикрытием терапии.

Утешительным для меня является тот факт, что этот аналитик был исключен из Американской психиатрической ассоциации.

Мнение, что желание сексуального контакта якобы исходит от клиентки, не вызывает доверия. С другой стороны, речи о поведении аналитика по отношению к клиентке якобы ради ее процесса исцеления выглядят рационализацией. Подобный аргумент встречается и при анализе случаев инцеста. Там преступники утверждают, что это была инициатива дочерей, чтобы они искали близости и полностью были согласны с происходящим. Отцу якобы никогда не нужно было применять силу. Аналогично защищаются и терапевты, подчеркивая, что речь идет о встречах двух взрослых людей, делающих свободный выбор насчет партнера. В действительности, однако, ни ребенок, ни клиентка не в состоянии дать по-настоящему свободное согласие на сексуальные отношения. Хотя клиентка может знать лучше, чем ребенок, о чем идет речь в сексуальных отношениях, но терапевтическая связь всегда задает определенную одностороннюю эмоциональную зависимость, что исключает подлинную свободу.

Как охотно утверждают, что сексуальная инициация отцом может быть плодотворной для сексуальной жизни его дочери, так и особо находчивые терапевты выдают сексуальную терапию за свободный выбор, особенно, когда речь идет об удовлетворении собственных сексуальных интересов и потребностей.

При этом терапевт не открывает своей клиентке исцеляющий доступ к сексуальности, который по-настоящему ее освобождает. Вместо этого он фиксирует клиентку на себе как на обладателе магической силы, служащей тому, чтобы пробудить в ней женщину, и как на человеке, дающем ей способность лучше ощущать ее собственное тело. Даже если у женщины возникает впечатление, что ее женственность пробудилась, часто бывает, что эта новая женственность принадлежит не ей самой, а тому, от кого она исходит.

Я считаю тревожным сигналом те исследования, в которых сообщается о так называемых положительных эффектах сексуального отыгрывания в терапии, особенно если заявляются относительно высокие процентные величины. Такие данные напоминают мне попытки представить инцест как очень благоприятный для развития. Важно относиться к таким исследованиям критически. Основаны ли данные на оценках терапевтов или на действительных собственных высказываниях пострадавших? Кто и как проводил эти исследования? Уместно оценить влияние фактора времени. Вполне возможно, что женщина, которую опрашивают, пока она еще застряла в инцестуозных отношениях с аналитиком и еще не способна оценить отсроченные последствия этой спутанности. Нужна значительная дистанция, чтобы оценить ситуацию должным образом. Более того, мы знаем по работе с жертвами инцеста, что в течение многих лет после эксплуатации женщины могут не воспринимать ее как насилие, не допускают этого понимания, так как оно может быть слишком разрушительным. Часто отцы-терапевты находятся под охраной, даже когда уже все желания, мечты и надежды оказались великой иллюзией и развенчаны. Женщина сама задается этим вопросом:

«Почему я так берегу того, кто так мучил меня, пренебрегал моими чувствами, вытирал об меня ноги? Потому что помню о хороших моментах? Меня заставило молчать то тепло, которое он давал мне, которое я находила в его глазах и касаниях? Неужто я так благодарю его за то, что чувствовала себя женщиной под его ласками? Неужели я не покончила с тем, чтобы осознанно причинять боль и вред тому, кто мне нравится?».

Искаженное представление о последствиях злоупотребления властью в терапии может возникать и оттого, что женщины чувствуют, что сами виноваты в том, что отношения стали сексуальными. «Я хотела его. Я сделала все, чтобы его заполучить», – такое утверждение я слышала не раз. Однако я хочу еще раз подчеркнуть, что в конце концов именно терапевт несет ответственность за сексуальные нарушения границ независимо от того, как ведет себя клиентка.

Преступники, совершившие инцест, и сексуально эксплуатирующие терапевты

Эти две группы преступников имеют много общего. В литературе по сексуальному насилию мы снова и снова читаем, что в семьях, в которых происходит инцест, очень часто искажены паттерны взаимодействия, что ведет к смене ролей. Отец «должен» обратиться к своей дочери за компенсацией всего того, чего ему не хватает, вследствие его большого эмоционального дефицита и патриархальной социализации. Таким образом, дочь становится матерью своему отцу. Ее задача заключается в том, чтобы лучше, чем любой другой человек, понимать своего одинокого и непонятого отца, позаботиться о нем, угадать его потребности и как можно скорее восполнить дефицит любви. В той же роли мы можем обнаружить терапевта, который в ходе терапии постепенно соскальзывает в ситуацию, которая также означает смену ролей. Все больше и больше он начинает первоначально в качестве иллюстрации, а затем из-за своей потребности разгрузить себя говорить о собственных конфликтах. Теперь больше говорит терапевт, а не клиентка. Она становится внимательным слушателем, таким образом, приобретая все большее значение для терапевта, и становится единственной, кто действительно его понимает. После первоначального ужаса, что ее терапевт – идеализированный и недостижимый человек – вдруг обретает человеческие аспекты и сообщает многое о себе, у клиентки исчезает ее депрессивное настроение. Теперь она ощущает новый смысл жизни, ведь она так нужна!

На этом этапе процесса терапевт еще может сослаться на то, что он ведет себя так открыто и искренне в рамках традиций гуманистической психологии. Возможно, его также успокоит, если он прочитает, что все, что происходит в терапии, выражает отношения и не является переносом. Самораскрытие служит, в его понимании, большей целостности отношений. Клиентка заметно изменилась в положительную сторону, что убеждает терапевта в правильности своих действий. В своем новом статусе понимающей слушательницы она чувствует себя более ценной и сильной; ее собственные проблемы отошли на второй план. Почти незаметно оба скользят ко все большей интимности. Близость между ними настолько ощутима, что граница между душевным родством и физическим выражением их взаимного доверия кажутся такими искусственными!

Я надеюсь, что из этой зарисовки стало ясно, как сильно терапевты рискуют накопить большой нарциссический дефицит. При сексуальных эксцессах в терапии речь часто идет не столько о сексуальности и еще меньше о любви и терапии, сколько о непреодолимой тоске и поиске самоутверждения, о нехватке интернализованного опыта принятия или о смаковании власти в зависимых отношениях. Эти терапевты потеряли подлинный контакт со своими клиентками; они вышли за рамки терапевтического контракта и нарушили все те обязательства, которые первоначально взяли на себя.

Меня всегда ужасали коллеги, которые сообщали, что работают больше десяти часов в день. Как они могут быть при этом живыми в анализе? Социальная некомпетентность и нарушенность контактов в сочетании с фрустрированными потребностями в зависимости часто встречаются среди терапевтов и инцестуозных отцов. Если терапия становится заменой всей остальной жизни, если клиентки являются единственными людьми, с которыми есть отношения, то риск злоупотреблений возрастает. Если больше нет частной жизни, которая дает достаточно удовлетворения и равновесия, то человек использует своих анализандов, чтобы позаимствовать ощущение жизни у них. Мне также кажется сомнительным, когда в своем рабочем безумии человек впадает в грандиозную фантазию, что он – великий целитель.

Насколько трудно в ходе исследований сделать типологию инцестуозных отцов, настолько же трудно описать типичного эксплуатирующего терапевта. Здесь я кратко напомню различные попытки охарактеризовать отцов, склонных к инцесту, и перечислю некоторые ключевые слова: нарциссический дефицит, опыт покинутости в их собственном детстве, фрустрированная потребность в зависимости, нехватка мужской идентичности, слабое Эго, дефекты эмпатии, слабый контроль импульсов, низкая толерантность к фрустрации, социальная некомпетентность, паранойяльная установка на ревность, нехватка самокритичности, вины и раскаяния, мощные защиты, такие как отрицание, рационализация, обвинение.

Изучение личности терапевтов, которых обвиняют в сексуальном насилии, все еще находится в зачаточном состоянии. Тем не менее, исходя из известных случаев, можно обнаружить большое сходство между двумя типами преступников. Не говоря уже о более тяжелых личностных расстройствах терапевтов (которые, на мой взгляд, явно проявляются в тех случаях, когда ситуации сексуального насилия произошли с несколькими пациентками и снова повторяются в ходе профессиональной карьеры и/или принимают крайне садистские формы), многое указывает на расстройства нарциссической сферы у терапевтов. Для обеих групп преступников важную роль играет аспект повторения. Судя по всему, терапевты проделывают с пациентками то, что было сделано с ними самими в детстве. Будучи однажды изнасилованными, они становятся насильниками. Из предыдущих глав этой книги мы уже знаем такую особенность детской травмы, как ее повторение в жизни вновь и вновь. А. Миллер пишет: «То, что человек пережил как несправедливость, унижение, надругательство и насилие, не исчезает без последствий вопреки распространенному мнению».

При психоаналитических интерпретациях обнаруживается сильная ненависть преступника к матери, которая бессознательно проживается при сексуальном контакте с пациенткой, это как бы запоздалый акт мести, в котором терапевт, наконец, побеждает мать.

Примечательно, что используются одни и те же защитные механизмы – характерные проекции и приписывание вины.

По многочисленным данным американских судебных процессов по компенсации ущерба от ненадлежащего исполнения психотерапевтами профессиональных обязанностей, совершенно ясно, что миф о женщине-соблазнительнице ни в коем случае не забыт и используется преступниками как отличный и приветствуемый способ защиты своей невиновности. Так же и в немногих процессах против инцестуозных преступников девочки описаны как возбуждающие лолиты, рано созревшему искусству обольщения которых не смогли бы противостоять даже самые порядочные отцы. И сегодня в судебных документах снова и снова возникают показания психиатров и психотерапевтов, что речь идет лишь об одной-единственной ошибке, хотя клиентка эротизировала всю терапию и провоцировала, соблазняя.

К рационализациям, служащим для оправдания насильственных действий сексуального характера, относится, в первую очередь, утверждение, что мы имеем дело с «любовью». В исследовании, проведенном Гартреллом и Герман, сообщается, что 65 % терапевтов считают любовь главным мотивом. 92 % из этих терапевтов полагают, что пациентка любила его. В самоотчетах женщин, переставших молчать, сообщается, что отец нашептывал им, что все это делается из любви, и поэтому это нечто совершенно особенное, что он делит только с ней, потому что он любит только ее. Так же терапевты рационализируют то, что они перешли всякие границы, когда их привлекают за это к ответственности – охотно взывают к истинной любви, к глубинному родству душ, которые возникли в терапии. Любовь сама по себе должна служить объяснением сексуальной эксплуатации. Влияние Афродиты в терапевтическом сеттинге должно мистифицировать и делать простительным то, что произошло. Однако именно отсутствие любви приводит к такому ранящему и разрушительному способу обращения с собственной властью.

Я хотела бы процитировать пример из практики, который приводит Хирш:

«…терапевт утверждал, что пациентка является первой и единственной, от кого он полностью зависел, и речь идет о глубокой любви. Он часто просил о свиданиях в кафе или ресторанах, где говорил о своих душевных заботах. Частые сексуальные контакты происходили в его кабинете, и за эти встречи он не прекращал брать с нее согласованный гонорар, ведь секс был для нее так же хорош. Терапевт был женат и имел детей; о более далеко идущих отношениях с пациенткой он не задумывался. В этом случае все же не стоит недооценивать участие пациентки, хотя ей не столько был приятен коитальный контакт, сколько нравилось видеть его слабым в ходе их длительных бесед. Его депрессивная зависимость, из-за которой он так часто просил дать ему возможность увидеться с ней, давала ей ощущение власти над ним».

Каким бы ни выглядело участие пациентки, это не снимает с терапевта полной ответственности, которую он несет за нарушение границ. Перераспределение вины мне кажется совершенно неуместным и не освобождает, на мой взгляд, терапевта от его вины. Хирш приводит еще один пример из собственной практики, который может привести к опасному и ложному выводу:

«В одном из случаев психотерапевт, который не завершил никакого систематического образования, цинично оправдывает практику семяизвержения с пациенткой тем, что она получила „слишком мало молока“ и теперь у нее есть способ оральной компенсации».

Здесь я считаю проблематичным указание, что этот психотерапевт не получил тщательной подготовки. Дело в том, что уровень образования вообще-то не гарантирует воздержания. Одно французское исследование прямо указывает на то, что сексуальные преступления в анализе совершают главным образом известные и опытные аналитики.

В учебных планах наших учебных заведений тематика абстиненции и злоупотреблений представлена незначительно или вообще не изучается. В известных мне случаях речь шла без исключения о полностью подготовленных терапевтах. Американские исследования доказывают, что это скорее признанные аналитики, как правило, в возрасте около 40 лет, которые часто активны как тренинг-аналитики. Было бы заблуждением поддаться впечатлению, что только молодые, плохо обученные терапевты склонны к нарушениям границ.

Молчание имеет важнейшее значение как при инцесте, так и при сексуальном насилии в терапии и является, так сказать, гарантией продолжения сексуальных нападений, и по большей части дочь не знает, что отец так же «любит» других сестер. И клиентка остается за стеной молчания с ложным представлением, что она – единственная, с кем ее терапевт погружен в такие особые отношения. Любой, кто пережил то, что чувствуют разочарованные женщины, когда узнают, что другие таким же образом вовлечены в отношения с их аналитиком, получает подлинное представление об убедительности того аргумента, что это любовь, уникальное родство душ, для которого не может быть применен формальный профессиональный закон.

Вполне возможно, что есть терапевты, которые становятся жертвами собственных рационализаций и поначалу действительно убеждены вследствие самообмана, что никогда не испытывали таких чувств ни с одной женщиной. Отсюда остается лишь один шаг до вывода, что на самом деле терапия с этой женщиной – лишь сопровождение на пути индивидуации, так что мы имеем здесь дело не с реальной клиенткой, а с женщиной, очень продвинутой в развитии своего сознания, для которой обычные терапевтические правила не подходят. Информированный терапевт может даже иметь под рукой историческую справку, что знаменитые аналитики были также вовлечены в любовные отношения с клиентками, которые затем привели к браку.

Есть мнение, что брак является достойным завершением сексуального нарушения границ в терапии («Если это не эксплуатация, а серьезные, „зрелые“ любовные отношения, аналитик и пациент должны пожениться [Шиндлер, 1982]»). Тем не менее может быть поднят вопрос, не пал ли видный психиатр и аналитик, маркировавший этот путь, жертвой своего непреодолимого «контрпереноса». Но и в этом случае терапевт, в конце концов, нарушил свою главную ответственность по отношению к женщине как к клиентке.

Однако даже там, где считают, что это не перенос, а подлинное желание отношений, что это аутентичная человеческая реакция, обязательно должен сохраняться отказ от сексуальных отношений.

В книге, написанной Попе и Бухуцосом, говорится о необычном паттерне отношений между терапевтом и клиенткой, который напоминает инцест. Авторы приводят фиктивный пример, и я привожу его, потому что он указывает на сходство в поведении эксплуатирующих отцов и терапевтов.

Стив считает себя очень чувствительным, понимающим терапевтом, а его пациентка Тереза ценит его, потому что он такой теплый и нежный в отличие от ее холодной и дистанцированной матери. Тереза чувствовала себя очень одиноко в этом мире, особенно потому что ее отец умер, когда ей было три года. Ее прежние любовные истории всегда быстро заканчивались. Она возлагала все свои надежды на терапию со Стивом, чтобы научиться справляться с жизнью. Она была очень счастлива, что нашла в терапевте человека, который был в состоянии так полно удовлетворить ее бесконечную потребность в тепле и принятии. В ходе терапии она почувствовала желание сидеть у него на коленях и быть защищенной его сильными руками. Выразить это желание во время сессии было непросто, и она была очень удивлена, что Стив реагировал так позитивно и утвердительно. Хотя она чувствовала, что исполнение ее глубочайшего желания было так близко, в нее закрался странный страх. Она колебалась, но Стив заверил ее в своей привычной, спокойной манере и объяснил ей, что «корректирующие эмоциональные переживания» являются существенной частью терапии. Он мог бы быть для нее человеком, который поддержал бы ее стремление к развитию, представляя собой ролевую модель заботливой родительской части, которой у нее никогда не было. Он также рассказал, что один блестящий терапевт когда-то описал терапевтическую ситуацию как «поддерживающее окружение, холдинг», как место пребывания, которое «содержит». Наконец, он сослался на данные научных исследований, что касания – значимая часть человеческой коммуникации. Тереза позволяет себя убедить и чувствует себя на его коленях маленьким ребенком, в тепле и безопасности. Стив гладит ее по голове и спине, она расслаблена и чувствует себя хорошо. Когда он начинает гладить ее ноги, она приходит в замешательство и подавлена странными чувствами, которые она не может различить. Страх и ужас делают ее совершенно апатичной, она больше не может сказать ни слова, больше не может двигаться. Все ее тело полностью онемело, но она до сих пор слышит его голос, говорящий с ней в знакомой нежной манере. Он выражает свое желание быть еще ближе к ней, хочет держать ее без одежды: ничто не должно мешать их близости.

Наконец, она покидает кабинет, точно не зная, что произошло, из-за этого чувствует себя запутавшейся и депрессивной и до следующей сессии почти не может справляться с повседневными делами. Он, как всегда, любящий и спокойный, говорит ей, что она должна доверять ему, потому что потребуется время, пока он не заменит все болезненные переживания с родителями новым опытом, полным любви. Хотя ей претит его просьба раздеться догола, она позволяет всему произойти, потому что это единственный способ, которым он держит ее, а без этого чувства, что ее держат, она чувствует себя ничтожной, нежизнеспособной, как бы пустой.

Я привела этот пример так подробно, чтобы дать понять, как именно может выглядеть сексуальное насилие в терапии на самом деле. Здесь естественная потребность в безопасности, глубинное детское стремление к близости и комфорту, которое не имеет ничего общего с сексуальностью, эксплуатируются терапевтом в его собственных, весьма сексуальных целях.

Женщина описывает такой опыт: «Я видел себя в зеркале очень маленьким ребенком и спросила у зеркала, почему я нигде не чувствую себя дома. Я была зависимой от терапевта, любящей его женщиной-ребенком, ищущей дом, которого у меня никогда не было. Я получила иллюзорный приют, полный замешательства, вины, страха и страдания».

Ситуация сравнима с тем, как ребенок в семье чувствует себя непонятым матерью и может искать близости лишь с отцом. Любящий отец, который так приятно похлопает по спине и готов обнять в постели перед сном, от поцелуя которого моментально исчезают слезы, если малыш споткнулся, становится другим отцом. Теперь он требует странных вещей, о которых никто не должен знать, и все еще рассказывает прекрасные истории, но кое-чего хочет за это. Таким образом, и ребенок, и клиентка узнают, что все имеет свою цену, и что цена близости и безопасности должна быть оплачена телом.

Не всегда за фасадом любви и понимания скрывается сексуальное насилие. Аналогично угрозам, исходящим от отцов, когда дело доходит до владения дочерями, а также в ситуациях сексуального насилия над детьми, по данным судебной медицины, в терапии может дойти до принуждения, если клиентка не желает подчиняться. В начале книги я описала точку зрения на инцест как на изнасилование. Мастерс и Джонсон в 1976 г. потребовали, чтобы терапевты, которые злоупотребили своей властью в аналитической ситуации и сексуально эксплуатировали клиентов, обвинялись в изнасиловании. На деструктивный аспект сексуальности как выражение власти и потребности разрушать указывал Гуггенбюль в своей книге «Опасность власти для помогающего профессионала». Деструктивная сексуальность навязчиво побуждает к тому, чтобы ее проживать. От разрушения часто страдают оба – аналитик, который использует свою клиентку и, таким образом, разрушается в человеческом и профессиональном плане, и женщина, которая стала жертвой теневой сексуальности, исходящей от нее самой и от терапевта. Теневая сторона аналитика всегда констеллирует тень клиентки. Для обоих верно, что они поддались саморазрушительным тенденциям.

Женщины, которые приходят ко мне в терапию, просветили меня в отношении еще одного паттерна, который мне известен по терапии инцеста. Я говорю об очень распространенной установке терапевтов, которые заканчивают терапию формально, только чтобы вскоре начать сексуальные встречи с клиенткой. Они возражают, что теперь началось что-то совсем другое, однако используют информацию, полученную в терапии, чтобы представить себя любовником, который исцеляет любые раны, особенно сексуальные. Часто именно терапевт настаивает на завершении терапии и заявляет, что основная аналитическая работа теперь сделана и путь для других отношений свободен, эти отношения вскоре сводятся только к сексу.

Такое поведение очень напоминает отцов, которые поощряют своих дочерей как можно раньше встать на ноги, уйти из семьи и искать жилье. На самом деле это означает не автономию дочери, а воплощает представление, что инцест более легитимен, если дочь уже не живет в семье. Некоторым отцам помещение дочерей в школы-интернаты и у родственников кажется подходящим вариантом, чтобы спокойно продолжать владеть ими. Однако дочь не перестает быть дочерью, если живет в другом месте, а асимметрия в отношениях между психотерапевтом и клиенткой не прекращается, если даже они встречаются за пределами терапевтических рамок.

При обсуждении всеамериканского исследования по теме сексуальных контактов между психиатрами и пациентками Гартрелл и Герман цитируют различных авторов, которые четко придерживаются мнения в своих частично еще не опубликованных, докладах, что сексуальная близость должна быть исключена, начиная с первой встречи, в течение терапии и даже после ее завершения. Речь идет о своего рода этическом договоре, который налагает на терапевта постоянную обязанность. Даже если после завершения терапии возникли дружеские отношения, интересы бывших пациентов всегда должны оставаться на первом месте, потому что терапевт должен быть готов к тому, что позже может возникнуть чрезвычайная ситуация и он снова должен стать доступен в качестве терапевта. Неравенство и неравное распределение власти и зависимости никогда не прекращаются, даже после завершения терапии.

Конечно, это цепляние за асимметричность может принимать невротический характер и служить избеганию действительной близости. Также мне кажется сомнительным, что терапевт должен продолжать быть доступным. В конце концов, есть и другие терапевты, которые могут сопровождать клиента на следующем этапе его пути. Отпускание является чем-то очень важным и для клиентки, и для терапевта, что соприкасается с тематикой смерти. «Partir, c’est toujours un peu mourir».

Авторы цитированной работы считают, что прекратить перенос непросто, в отличие от терапии. Это также верно по отношению к переносу и контрпереносу, которые создает аналитик. Требование, что любовь и заключение брака допустимо рассматривать как исключение из правила и обоснование сексуального контакта, они считают «наивным романтизмом» или недостаточным пониманием природы терапевтических отношений. Бессознательные процессы, в том числе переносы, считаются вечными, поэтому нет никаких сроков, после которых были бы разрешены сексуальные отношения.

Конечно, это рассуждение действует в рамках психоаналитической теории. Сегодня также существуют и другие точки зрения на то, что происходит между двумя людьми в аналитической ситуации, чтобы больше не использовать концепцию переноса. В диалогическо-коммуникативной перспективе те аналитики, которые прячутся за переносом, как за щитом, выглядят ортодоксами и по-человечески недостаточно развитыми. Никто не остается незатронутым влиянием переноса и контрпереноса, когда встречаются две души. Чтобы с этими силами обращались ответственно, необходима глубоко укорененная человечность, которая требует уважения к другому человеку. Я не стану здесь продолжать дискуссию о том, что такое терапия или какой она должна быть, а вместо этого хочу уделить внимание вопросу, почему жертвы инцеста особенно склонны к тому, чтобы снова оказаться сексуально эксплуатируемыми в терапии.

Жертвы инцеста и сексуально эксплуатируемые клиентки

Женщинам, которые подверглись сексуальному насилию в детстве, известно глубинное желание еще раз попытаться найти отца, который не злоупотребит их доверием. Поиск такого иного отца, в ком женщина, наконец-то, отразится, как в зеркале, и будет принята, почувствует себя любимой, часто принимает характер одиссеи. Сила тоски по долгожданному исцелению и желание укорениться в отношениях, которые находятся по ту сторону предательства и способствуют уверенности в себе и признанию, делают этих женщин особенно внушаемыми и уязвимыми. Эти потребности настолько велики, а внутренняя необходимость обрести утраченного отца в аналитике и встретиться с подлинной материнской заботой столь настоятельна, что реалистичная оценка терапевта часто невозможна. Отцовский комплекс привлекает огромную энергию и может почти компульсивно влиять на духовную жизнь женщины. Юнг показал, что судьбоносная сила отцовского комплекса происходит из архетипа. Таким образом, образ индивидуального отца так сильно очаровывает, что даже после переживания демонического отцовского аспекта пробуждается стремление к божественному аспекту отца. Гуру и аналитики становятся носителями этой архетипической тоски. Велика опасность, что они впадут в инфляцию и сольются с проецируемым на них божественным образом.

Женщины, пережившие насилие в детстве, не могут естественным образом отделиться от отцовского образа. Разочарование, подавленный гнев, страх и беспомощность фиксируют потребность в зависимости. Эго не может достичь такой силы, чтобы в тех ситуациях, которые снова оживляют старые зависимости, суметь установить границы. В детстве им не удалось научиться автономии и самоутверждению, их место занимала покорность и вторжение чужого. Еще будучи девочкой, женщина узнала, что она подчинена отцу, не имеет права говорить «нет» и никто не интересуется ее потребностями. В детстве она получила «послание» смириться с ситуацией, даже если она невыносима. Именно поэтому женщинам часто просто не приходит на ум мысль, что они могут уйти от аналитика, если чувствуют себя непонятыми. Повторение всех ситуаций зависимости в терапии, чувство беспомощности и бессилия может возобновить старое поведение. Опять женщина чувствует себя как тогдашний ребенок, который обманывается насчет авторитета аналитика, подобно тому, как отец распоряжался ею.

Женщина по-прежнему остается в терапии, даже когда близость стала опасной. Иногда даже разрушительная близость кажется ей лучше, чем ничего. В отчаянии и одиночестве даже отрицательный эмоциональный отклик все же оказывается эхом, формой заботы о ней, доказательством ее существования.

Я часто обнаруживала, что женщины хотели спасти свои отношения с аналитиком любой ценой. Это может выглядеть так, что проверенный механизм выживания с помощью диссоциации расщепляет аналитика на хорошего, понимающего, любящего, с одной стороны, и на использующего, с другой. Клиентка берет на себя ответственность за этот негативный аспект, чувствует себя виноватой за то, что соблазнила аналитика и убеждена, что она ответственна за утрату границ в терапии.

Еще один способ сохранить иллюзию о любящем аналитике может состоять в том, чтобы обесценивать негативное в отношениях. Тогда, например, сознанию женщины вообще недоступно, что речь идет о неоднократном злоупотреблении. Снова в ситуации эксплуатации возникают чувства стыда и обиды, и повторная травматизация становится препятствием росту сознания.

У жертвы инцеста много причин замалчивать эксплуатацию. Ребенок боится, что его посчитают лжецом, осудят или даже обвинят. Видимо, точно так же чувствуют себя женщины, которые снова оказываются жертвами насилия, теперь уже в терапии. Они стыдят себя за то, что были «соучастницами», и боятся, что никто по-настоящему не поймет, как и почему все это происходит. Уже в детстве эти женщины научились хранить молчание, и с ними аналитик может быть уверен, что его неприемлемое поведение не откроется. Они особенно уязвимы к угрозам терапевта, что он лишит себя жизни, если они будут принимать меры против него, потому что все его существование зависит от их молчания. Часто как инструмент подавления используются доводы, что судебный процесс станет для их психики слишком тяжелым испытанием, что психика разрушится и никто не поверит ее истерическим припадкам.

Если мы вспомним, как выглядит нынешняя юридическая практика, насколько в ней доминируют мужчины, то исходя из этого, легко понять, что женщины в ужасе уклоняются от нового стигматизирования. Кроме того, аналогично женщинам, изнасилованным отцами и относящимся к насильнику амбивалентно, клиентки, пережившие насилие в терапии, никогда не относятся к своему терапевту только как к плохому и насилующему. Некоторые женщины описывают сексуальный контакт со своим аналитиком как самое глубокое и самое подавляющее переживание в своей жизни: «Это было, как если бы Бог взял меня». Связь с аналитиком часто укрепляется и его замечаниями, что он нуждается в клиентке, что он не может существовать без нее, что эти отношения экстраординарные и богом данные.

Здесь нуминозность трансперсональных энергий используются лично аналитиком в собственных интересах и потребностях.

Причины, по которым терапия может вернуть жертв инцеста к тем же отношениям, разнообразны. Я уже описывала, что им трудно различать интимность и сексуальность. Если уже в детстве близость могла быть пережита только в сексуализированной форме, то желание быть ближе к аналитику также принимает сексуальную форму.

Аналитическая работа будет состоять в том, чтобы прояснить, о чем же действительно идет речь, если клиентка ищет сексуальности у аналитика. За стремлением к сексуальности скрывается потребность быть принятой как женщина в ее человечности. Она ищет способ быть принятой и признанной, которая должна исходить от внутренней женственности аналитика. Сексуальная реакция является неверным ответом, который не может исцелить ни ее раненую женственность, ни ее человечность.

Проблемы последующей терапии

По данным американских исследований можно увидеть, что одиссея сексуально использованных женщин не заканчивается в терапии, в которой также происходит сексуальная эксплуатация. Большинство женщин ищут другого аналитика, так что возникает вопрос, на что обращать внимание, когда мы работаем с женщинами, которые ранее пережили насилие в терапии.

Как и с жертвами инцеста, часто только в ходе анализа, когда уже установились надежные, доверительные отношения с аналитиком и уже стало можно говорить о травме инцеста, может пройти довольно много времени, пока в этом анализе будет отдано должное использованию женщины аналитиком в предыдущей терапии. Я считаю, что это очень важный и деликатный момент в аналитическом процессе, потому что теперь клиентка становится особенно уязвимой, так как раскрылись все старые раны. Женщины описывают, что ощущают себя голыми, когда нарушили молчание, и часто они затоплены страхом, что сейчас произойдет что-то ужасное и непредвиденное. Заботливое сопровождение в этот момент более важно, чем когда-либо. Опять самым главным становится доверие. Может ли клиентка быть уверена, что ей верят и терпеливо слушают, не осуждая сразу и не диагностируя? Действительно ли терапевт открыт происходящему и свободен от предрассудков? Может ли терапевт выдержать то чудовищное, что пережито, без того, чтобы прикрываться терминологией, чтобы эксплуатация казалась менее опасной? Уважается ли потребность клиентки поделиться лишь настолько, насколько она готова, или терапевт попытается вытянуть из клиентки ту информацию, которая кажется важной ему?

Позволит ли терапевт клиентке определять, когда и как она будет работать над этой темой или установит собственный темп и навяжет ей свои убеждения? Любой вид настойчивого поведения означает еще одно нарушение границ. Терапевт должен быть очень осторожен, чтобы не выйти из своей роли и не стать судьей. Это всегда трудно, когда роли смешаны и терапевт становится юрисконсультом. Для женщины полезнее обсуждать правовые аспекты с другими специалистами, чтобы избежать путаницы ролей.

Сложно переоценить, насколько фатальными являются последствия сексуальной близости между психотерапевтом и клиенткой. Часто поиск женщины-терапевта кажется единственным способом выжить, последним шансом исцелить утрату души.

«Я ушла от него, потому что не могла больше выносить те страдания. Я выбирала между самоубийством и новой попыткой найти жизнь. Я решилась на скитания в сопровождении женщины-аналитика».

В то же время подозрение, что еще раз произойдет разочарование, не искоренить. Терапевты должны донести до клиентки, что сексуальная близость исключается, что границы в отношении физических касаний в терапии являются ясными и обязательными для обоих.

Особенно важным мне кажется то, чтобы терапевт, мужчина или женщина, осознавал собственные чувства по отношению к сексуальному насилию в терапии. Если они не могут представить себе теневую сторону своей профессии, если оглядка на отношения с коллегами предотвращает конфронтацию с этой темой, то и некоторым женщинам предлагалось забыть прошлые обиды и сосредоточиться на «здесь-и-сейчас». Это очень напоминает проблематику инцеста, когда отношение терапевта к собственным детским травмам является решающим, возникнет ли вообще эта тема и будет ли она прорабатываться в терапии. В терапии может быть допущено лишь столько травмирующего материала, сколько способен выдержать терапевт.

Конечно, возможны очень разные реакции контрпереноса. Во время моих супервизий коллег-женщин я заметила, что образ сексуально эксплуатирующего терапевта вызывает волну возмущения и гнева в сочетании с мощным процессом идентификации женщины-аналитика с травмированной клиенткой. В ходе этого тяжелого процесса женщины-терапевты часто впадают в мощное отыгрывание, пытаясь убедить свою клиентку дать показания против того терапевта, недостаточно уважая амбивалентные чувства клиента. Велика опасность того, что под влиянием гнева, шока и морального негодования женщина-терапевт станет давить на клиентку, чтобы та приняла меры против эксплуатирующего терапевта. Нередки случаи, когда апеллируют также к чувству ответственности перед другими женщинами, к возможности защитить их от сексуального насилия, что реально, только если терапевт будет привлечен к ответственности.

Эти реакции женщин-терапевтов вызывают понимание и сочувствие, однако лишь интересы и желания клиентки должны быть на переднем плане. Ее решения нужно уважать, она одна определяет, как ей обращаться с амбивалентными чувствами к своему бывшему терапевту. Все остальное равносильно ретравматизации, потому что снова терапевт нарушает границы и пренебрегает автономией клиентки.

Принятие решения, будет ли клиентка после тщательного исследования своей мотивации заявлять в полицию, всегда является очень личным делом. Для некоторых женщин этот путь необходим для того, чтобы больше не чувствовать себя беспомощной жертвой. Многие только с помощью этих официальных действий могут ощутить, что они действительно имеют дело с нападением. Им нужна такая проверка действительности. У других есть ощущение, что иначе они не смогут выйти из «зацикленности» на том терапевте. Мотивации столь же разнообразны, как и люди, которые пострадали. Это может быть местью или обдуманным шагом, чтобы больше не позволять себя использовать, актом самоутверждения, борьбой с чувством беспомощности и беззащитности или потребностью уберечь других женщин, сестер по несчастьям, от таких страданий, которые пережиты ею. Я также встречала женщин, которые боялись, что психологические стрессы в ходе судебных процедур могут помешать им внутренне расти, им было важнее защитить себя от реакций общества и повторного травмирования.

Многие женщины считают, что для них важнее суметь говорить о своем опыте в последующей терапии и быть понятой. Они не верят, что судебные меры будут им полезны для проработки внутренних проблем. Им видится более полезным суметь проработать то, что на самом деле происходило с ними в предыдущей терапии и значение этого опыта в своей жизни. Таким образом, в последующей терапии неизбежно возвращение к тому месту, где была утрачена терапевтическая основа и началось нечто иное.

В Америке вызывает жаркую дискуссию вопрос, обязан ли терапевт, который информирован о сексуальных злоупотреблениях со стороны коллеги, довести это до сведения профессиональной ассоциации. Опрос 1423 психиатров показал, что 65 % их пациентов ранее столкнулись с насилием в терапии. И хотя эти психиатры описали последствия таких фактов в сфере сексуальности в 87 % случаев как разрушительные, только 8 % заявили об этом нарушении своих коллег. А между тем этические принципы Американской психиатрической ассоциации включают параграф, требующий от терапевта принять меры против коллег, которые ведут себя мошеннически, некомпетентно или неэтично. Причины этой примечательной сдержанности различны: информация, которая была получена в терапии, должна быть конфиденциальной, то есть бездействие коллег объясняется необходимостью исполнять обязательство по ее неразглашению; потребность не ставить под угрозу репутацию коллег или профессии; страх возмездия и т. п.

Исследование, проведенное Гартреллом и Герман, обращает наше внимание на некоторое очень тревожащее обстоятельство. Из опрошенных психиатров – мужчин и женщин – гораздо чаще у психиатров мужского пола встречались пациентки, которые ранее подверглись сексуальной эксплуатации в терапии с мужчиной-терапевтом. И что еще более странно: терапевты, которые указывали себя как нарушителей, чаще, чем другие, работали с женщинами, которые ранее подверглись эксплуатации в терапии. Интерпретация того факта, что женщины, движимые навязчивым стремлением к повторению, бессознательно снова нашли терапевтов, с которыми смогут взять на себя привычную роль жертвы, я думаю, поспешна и сомнительна. Я вижу в этом скорее попытку найти исцеление там же, где была пережита первая травма – это поиск подлинного отца, который не злоупотребляет своей властью, обещает защиту и защищает. Также некоторые женщины вообще не могут себе представить, что вообще могут быть значимыми в жизни какой-либо другой женщины, потому что в детстве они могли получить внимание только от отца. Возможно также, мне кажется, что эксплуатирующие терапевты, чтобы разгрузить себя и не оставаться один на один с темой нарушения границ, чаще спрашивают клиенток о сексуальных нападениях в терапии, в то время как терапевт, для которого злоупотребления в терапии не являются проблемой, не задает таких вопросов. Возможно также, что коллеги знают друг о друге, кто как относится к сексуальной близости в терапии, и направляют пациенток, с которыми они были вовлечены в такие отношения, к тем коллегам, у кого они смогут найти понимание.

Я не стану здесь вдаваться в подробности темы об обязательстве сообщать о нарушениях, хотя эта тема срочно требует интенсивного обсуждения и исследования.

В настоящее время наиболее важным представляется то, что в общественном сознании возник факт сексуальной эксплуатации в терапии и в учреждениях и что-то можно сделать, чтобы изменить существующие обстоятельства. Однако мы должны быть внимательны, чтобы мы не стали жертвами наших теневых чувств. Самолюбование, злорадство в связи с промахами, возмущение, шок, страсть к сплетням, интерес к скандалам, как и сострадание и сопереживание тем, кто запутался в хитросплетениях нашей профессии, входят в спектр возможных эмоциональных реакций на обнаружение нарушений этических и профессиональных табу. Вместо отгораживания от виновных, нам нужна более открытая атмосфера, чтобы сексуально эксплуатирующие терапевты могли обратиться за помощью и проработать собственные уязвимости и эмоциональную путаницу.

Поскольку существует сходство между инцестуозными преступниками и эксплуатирующими терапевтами, мы встречаемся тут с позициями, которые демонстрируют отсутствие самокритики, понимания и осознания вины. Наши образовательные учреждения, к сожалению, создают атмосферу, которая способствует не открытости и прозрачности, а приспособленчеству и укрывательству. Поэтому почти никто не пользуется возможностью возобновить анализ после нескольких лет практики, чтобы проработать обнаруженные и вновь возникшие «слепые пятна». Вот почему совершенно необходимы дополнительные правовые и профессиональные меры, которые создадут некоторое давление и обеспечат защиту клиенток от эксплуатации.