Приведенные мной теоретические изыскания и практические примеры могут произвести впечатление какой-то нечестной игры и обучению ее правилам. Уловки, недомолвки, речевые приемы с целью убедить, с желанием добиться результата – все это кажется некрасивым или даже безнравственным.

В то же время всякий искусственный прием заключает в себе некоторую частицу неправды: художник пользуется дополнительными цветами, когда хочет подчеркнуть что-то в своей картине; скульптор осознанно изменяет размеры частей творимой им фигуры, чтобы ее лучше было видно на расстоянии; военный парад к празднику во время боевых действий проводят, чтобы поднять боевой дух армии народа – все это в какой-то степени ложь.

В построении речи конкретный технический прием может быть ложью, но от этого вся речь не станет неискренней, лишенной правды и справедливости.

Если, например, в ходе судебного следствия всплывает неблагоприятная для обвиняемого улика, которая может разрушить защиту и упечь надолго в места не столь отдаленные, как ведет себя защитник? Правильно, он не подает вида, что это его волнует. Но ведь это – притворство, то есть ложь? А разве честнее будет покраснеть или расплакаться?

Трудно провести границу между безнравственным и дозволенным. Выступающий в прениях адвокат, защищая своего клиента, обязан в силу закона не действовать вопреки его воле, за исключением одного случая – когда убежден в его самооговоре. Значит, чаще всего оратор заведомо знает, что может говорить неправду, но преувеличивает силу своих доводов риторическими оборотами, усиливает убедительность своих соображений, то есть одновременно обманывает, но поступает честно, так как профессионально делает то, что обязан делать.

Профессор Л. Владимиров в статье «Реформа уголовной защиты» в начале XX века писал:

«Можно и даже должно уважать защиту как великое учреждение; но не следует ее превращать в орудие против истины. Неужели же в самом деле защита есть законом установленные и наукой одобренные приемы для наилучшего введения судей в заблуждение? Нам кажется, что защита имеет целью выяснить все то, что может быть приведено в пользу подсудимого согласно со здравым смыслом, правом и особенностями данного случая. Но полагать, что и молчание для затушевывания истины входит в приемы защиты, значит заходить слишком далеко в допущении односторонности защиты.

Защита, конечно, есть самооборона на суде. Но судебное состязание не есть бой, не есть война; средства, здесь дозволяемые, должны основываться на совести, справедливости и законе. Хитрость едва ли может быть допускаема как законное средство судебного состязания. Если военные хитрости терпятся, то судебные вовсе не желательны».

Мнение дореволюционного профессора перекочевало в учебник советского уголовного процесса 1938 года, который мне попался в антикварном магазине, где в главе «Защитник» прямо указано, что «защитник – это помощник советского судьи в сборе доказательств в интересах подсудимого», но врать пролетарский защитник права не имеет!

Если защитник не имеет нравственного права умалчивать или замалчивать обстоятельства и соображения, изобличающие подсудимого, это значит, что он обязан напомнить их присяжным, так получается? Но в этом случае защитник станет вторым обвинителем, и состязательный процесс умрет, не начавшись.

Ответ очевиден и давно известен. Лучше сто виновных на свободе, чем один невиновный за решеткой, то есть оправдание виновного есть меньшее зло, чем осуждение невинного.

Как сказано в статье 248 УПК РФ, «защитник подсудимого участвует в исследовании доказательств, заявляет ходатайства, излагает суду свое мнение по существу обвинения и его доказанности, об обстоятельствах, смягчающих наказание подсудимого или оправдывающих его, о мере наказания, а также по другим вопросам, возникающим в ходе судебного разбирательства».

Закон «Об адвокатской деятельности и адвокатуре в РФ» императивно запрещает адвокату занимать позицию вопреки воле доверителя и делать заявления о его виновности, если тот вину отрицает.

Эта книга в большей степени посвящена прениям. Статья 292 УПК РФ говорит о прениях очень кратко: прения – это речи сторон. И все.

В начале XX века в России и то было больше ясности в том, что такое прения. В статье 739 Устава уголовного судопроизводства было сказано:

«Прокурор в обвинительной речи не должен представлять дело в одностороннем виде, извлекая из него только обстоятельства, уличающие подсудимого, ни преувеличивать значение имеющихся в деле доказательств и улик или важности рассматриваемого преступления».

Статья 744 гласила:

«Защитник подсудимого объясняет в защитительной речи все те обстоятельства и доводы, которыми опровергается или ослабляется выведенное против подсудимого обвинение».

Закон столетней давности, как видно, предостерегал прокуратуру от односторонности в прениях, а вот защите было разрешено действовать только в интересах доверителя, а не правды.

Как же далеко можно заходить в риторических приемах, защищая подсудимого?

Как сказал П. Сергеич: «Здесь нельзя указать формальной границы: врач, который лжет умирающему, чтобы получать деньги за бесполезное лечение, – негодяй; тот, который лжет, чтобы облегчить его последние минуты, поступает как друг человечества».

Когда меня спрашивают, как ты можешь выходить к суду и лгать, выгораживая преступника, я отвечаю: я – профессионал. Мой профессиональный долг защищать не преступника, а человека, попавшего в сложную ситуацию, когда ему противостоит мощь государственной уголовно-репрессивной машины. Я не могу лгать, но я и не имею права говорить против обвиняемого, то есть я обязан кое о чем умалчивать. Мои права и обязанности это же государство установило принятием закона в интересах всего общества.

Значит, мне предоставлено право в конкретном случае быть собственным судьей и определять, на что я имею нравственное право в интересах общества или конкретного человека, а на что – нет.