43

Когда Кармен Хинойос открыла дверь приемной, то, казалось, была приятно удивлена, обнаружив в ней сидевшего на диванчике Босха.

— Гарри? Вы в порядке? Никак не ожидала увидеть вас сегодня.

— Почему бы и нет? Кажется, по расписанию сейчас мое время.

— Это верно. Но я прочитала в газете, что вы находитесь в госпитале «Седарс».

— Я уже оттуда выписался.

— Вы уверены, что не поспешили с этим? Признаться, выглядите вы…

— Ужасно?

— Я не хотела этого говорить. Заходите же.

Она провела его в офис, и они уселись на свои привычные места.

— На самом деле я выгляжу лучше, нежели себя чувствую.

— Почему? Что случилось?

— А случилось то, что вся моя работа ни черта не стоит и пошла коту под хвост.

На ее лице проступило удивление.

— Что вы имеете в виду? Я читала сегодня статью в «Таймс». Там сказано, что вы успешно расследовали все убийства, в том числе и убийство своей матери.

— Не стоит верить всему, что пишут газеты, доктор. Позвольте мне прояснить обстановку. Моя так называемая миссия привела к насильственной смерти двух людей, третий же человек погиб от моей собственной руки. Теперь что касается расследований. Я успешно расследовал одно, два, даже три убийства, что само по себе неплохо. Но не смог раскрыть преступление, которое считал главным делом своей жизни. Другими словами, ходил вокруг да около проблемы, спровоцировав тем самым смерть нескольких человек. Скажите, как, принимая все это во внимание, я должен вести себя во время сегодняшнего сеанса?

— Вы сегодня пили?

— Выпил за ленчем две банки пива. Но ленч был долгий, и две банки пива — тот минимум, который мне потребовался, чтобы обдумать и сформулировать все то, что я вам сейчас сказал. Но я не пьян, если вы это имеете в виду. К тому же я сейчас не работаю, так что какая разница?

— Я думала, мы с вами договорились относительно выпивки…

— Плюньте вы на это, доктор. В конце концов, мы живем в реальном мире. Так, кажется, вы называете жизнь вокруг нас? Реальный мир? Между прочим, в промежутке между нашим предыдущим и нынешним разговором я кое-кого убил. А вы продолжаете твердить мне, что следует сократить количество потребляемого мной пива. Как будто это хоть что-нибудь значит.

Босх прикурил сигарету, но не спрятал, как прежде, зажигалку и пачку в карман, а демонстративно положил их перед собой на стол. Кармен Хинойос, прежде чем заговорить снова, довольно долго следила за его манипуляциями.

— Вы правы, Гарри. Извините за мелочные придирки. Давайте перейдем к тому, что мне представляется корнем проблемы. Вы вот сказали, что не раскрыли убийство, расследование которого являлось главным делом вашей жизни. Разумеется, вы имеете в виду убийство вашей матери. Я, конечно, могу судить об этом деле, основываясь лишь на материалах прессы. Так, сегодняшняя «Таймс» утверждает, что ее убил Миттель. Могу ли я расценивать сказанное вами выше как заявление, что это не соответствует действительности?

— Да, я совершенно точно знаю, что это нисколько не соответствует действительности.

— Как вы об этом узнали?

— Очень просто. По отпечаткам пальцев. Я поехал в морг, снял отпечатки Миттеля и сравнил их с отпечатками на орудии убийства, то есть на поясе жертвы. Они не совпали. Миттель ее не убивал. Его даже рядом с ней не было. Но я не хочу, чтобы у вас сложилось неверное впечатление от моих слов. Не думайте, что я испытываю по отношению к Миттелю комплекс вины. Это был человек, по прямому приказу которого убивали других людей. О двух таких случаях я знаю совершенно точно. Кроме того, он собирался убить меня. Так что я могу сказать только одно: мне на него плевать. Он заслуживал смерти. Но гибель Паундса и Конклина — на моей совести, и с этим грузом мне придется жить дальше. Возможно, мысль о том, что я навлек на них смерть, будет преследовать меня до последнего часа. Так или иначе, но мне придется за это расплачиваться. Должна быть очень веская причина, чтобы облегчить эту тяжкую ношу. Вы понимаете, о чем я? Но такой причины, как мне представляется, не существует.

— Я это понимаю. Но не совсем ясно, как нам в свете всего этого продолжать разговор? Быть может, вы хотите поговорить о своих чувствах к Паундсу или Конклину?

— Честно говоря, не хочу. Я уже достаточно об этом думал. Никто из них безгрешным не был. Они совершали в своей жизни дурные поступки. Но такой смерти не заслужили. Особенно Паундс. Господь свидетель, как мне трудно об этом говорить. Мне и думать-то об этом невмоготу.

— Как же вы будете жить дальше?

— Не знаю. Как я уже говорил, мне придется за это расплачиваться.

— Вы не знаете, случайно, что собирается предпринять в этой связи управление?

— Не знаю. Но мне все равно. Это дело во всех смыслах выходит за рамки управления. Не управлению, а мне решать, как себя наказывать.

— Что это значит, Гарри? Вы меня пугаете…

— Не беспокойтесь. Я в «клозет» не пойду. Я не из таких…

— Какой «клозет»? Куда вы не пойдете?

— Как, вы не знаете этого выражения? Это значит, что я не собираюсь вставлять себе пушку в рот и нажимать на спуск.

— Вы столько всего сегодня наговорили, что я временами теряюсь… Однако главное я, кажется, поняла: вы принимаете на себя ответственность за то, что произошло с этими людьми. Сердцем вы против этого. Вы, так сказать, внутренне этому противостоите. То есть, выражаясь нашим профессиональным языком, отрицаете отрицание. Ну так вот, именно на этом фундаменте вы можете возводить свое новое здание. Но меня очень беспокоят эти ваши слова о необходимости себя наказать. Надо жить дальше, Гарри. Что бы вы ни сделали с собой, это Паундса и Конклина не вернет. Так что вам просто ничего не остается, кроме как жить дальше.

Босх молчал. Пожалуй, он устал от ее советов и попыток вмешаться в его жизнь. Неприятие действительности и тревога вытеснили из его души все остальные чувства.

— Вы не против, если мы сократим сегодняшний сеанс? — спросил он. — Что-то я неважно себя чувствую.

— Разумеется. Это не проблема. Но обещайте мне одну вещь: встретиться и поговорить со мной до того, как примете решение о собственной персоне.

— Вы намекаете на мое желание себя наказать?

— Да, Гарри. Именно на это я и намекаю.

— О'кей. Обещаю перед этим с вами поговорить.

Он встал со стула и попытался ей улыбнуться. Однако улыбка напоминала скорее болезненную гримасу. И тут ему неожиданно вспомнилось одно обстоятельство.

— Да, кстати… Прошу извинить меня за то, что я вам вчера не перезвонил. Дожидался одного очень важного для меня звонка и не смог с вами толком поговорить. А потом так замотался, что это совершенно выскочило у меня из головы. Надеюсь, вы не собирались сообщить мне ничего важного и позвонили, только чтобы справиться о моем самочувствии?

— Не надо просить у меня прощения. Я, признаться, и сама забыла об этом звонке. Просто мне хотелось узнать, чем закончилась ваша беседа с Ирвингом. Кроме того, я хотела поговорить о фотографиях, которые вы мне дали перед отъездом во Флориду. Но теперь все это, по-видимому, уже не имеет значения…

— Значит, вы посмотрели эти фотографии?

— Посмотрела, и у меня возникли кое-какие мысли на этот счет, но…

— Хотелось бы все-таки узнать, какие мысли у вас возникли.

Босх снова опустился на стул. Хинойос посмотрела на него, мысленно взвешивая сделанное им предложение, и решила продолжить разговор.

— Фотографии при мне.

Она нагнулась, чтобы достать конверт со снимками из нижнего ящика стола, и почти исчезла из поля зрения Босха. Секундой позже Хинойос распрямилась и положила конверт на стол.

— Полагаю, вам следует их забрать.

— Ирвинг изъял у меня папку с документами и коробку с вещественными доказательствами. Теперь у него все материалы по делу, за исключением этих фотографий.

— У вас сейчас такой голос, будто это вас огорчает. Вы что, опасаетесь за сохранность этих материалов?

— Но вы же сами говорили, что я отношусь к тому типу людей, которые никому не доверяют.

— Но почему вы не доверяете Ирвингу?

— Не знаю, что и сказать. По-видимому, все дело в том, что я лишился подозреваемого. Миттель чист, и мне придется все начинать с нуля. Ну так вот, в настоящее время я размышляю о процентах…

— И о чем же говорят эти самые проценты?

— Я, конечно, точных цифр не знаю, но в большинстве случаев об убийстве заявляет тот, кто его совершил. Вы понимаете, о чем я? Представьте себе, к примеру, что вам звонит муж и прерывающимся от слез голосом сообщает об исчезновении супруги. Такой субъект чаще всего просто актерствует, причем плохо. Это он ее убил и считает, что звонок в полицию поможет ему убедить людей в собственной непричастности. Рассмотрим случай с братьями Менандес. Один из них позвонил в полицию и сообщил, что его мамочку и папочку убили. Потом выяснилось, что это они с братом пристрелили родителей. Был еще один такой случай несколько лет назад. Пропала маленькая девочка. В Лаурель-каньоне. Дело получило широкую огласку и освещалось в газетах и по телевидению. Люди в том квартале организовали поисковые партии и облазали окрестные холмы вдоль и поперек. Прошло несколько дней, и некий подросток, который был соседом этой девочки, обнаружил ее тело под упавшим деревом у подножия горы Лукаут. Чуть позже установили, что он и был убийцей. Я добился его признания за пятнадцать минут. Все время, пока шли розыски, я жаждал допросить человека, который найдет тело. А все из-за этих пресловутых процентов. Иными словами, у меня был подозреваемый еще до того, как я его увидел воочию.

— Тело вашей матери нашел Ирвинг?

— Именно. Кроме того, он был с ней знаком. Сам однажды мне об этом сказал.

— Если честно, мне это кажется притянутым за уши.

— Многие из тех людей, что живут на холмах, сказали бы то же самое и в отношении Миттеля. Вряд ли бы они поверили в то, что о нем написала «Таймс», если бы сами не выловили его из бассейна.

— Но разве не существует альтернативных сценариев? Разве так уж невозможно представить, что детективы, которые вели это дело, оказались правы в своих предположениях и это убийство в действительности имело сексуальную подоплеку? Весьма вероятно, что при таком раскладе найти убийцу и впрямь не представлялось возможным.

— Альтернативные сценарии существуют всегда.

— Но вы почему-то больше тяготеете к поискам злоумышленников среди представителей власти и политического истеблишмента, хотя очень может быть, что это не тот случай. Возможно, это связано с вашим подсознательным стремлением обвинить общество в том, что случилось с вашей матерью… и с вами?

Босх мрачно покачал головой. Слушать это было неприятно.

— Вся эта ваша психология… Временами мне кажется, что это всего лишь игра в слова… Почему бы нам просто не поговорить о фотографиях?

— Извините, что отвлеклась от интересующего вас предмета. — Она посмотрела на конверт, словно видела сквозь него лежавшие там фотографии. — Не скрою, мне было трудно смотреть на эти снимки. Что же касается их свидетельской ценности, то она невелика. Фотографии демонстрируют то, что я назвала бы фактом преступления. При этом орудие убийства — иначе говоря, пояс — затянуто вокруг шеи жертвы. Похоже, преступник хотел, чтобы полиция знала, что и как он делал. В особенности, что он сделал это намеренно и полностью контролировал жертву в момент убийства. Думаю, выбор места также важен. Это позволяет предположить, что преступник вовсе не пытался спрятать труп, а…

— Некоторые злые люди называют таких, как она, мусором…

— Вот-вот. Это, возможно, своего рода декларация со стороны преступника. Если бы он хотел просто спрятать тело, то сбросил бы его где-нибудь в темной аллее, но он выбрал стоявший у всех на виду мусорный бак. Подсознательно или нет, преступник сделал по поводу жертвы определенное заявление. Но для того, чтобы сделать подобное заявление, он должен был ее знать. Знать о ней, знать о том, что она была проституткой. Короче говоря, должен был знать о ней достаточно, чтобы ее осудить.

Босх снова подумал об Ирвинге, но сказал другое.

— Но коли так, — произнес он, — не могло ли это заявление касаться всех женщин вообще? Мог это быть какой-нибудь больной на голову сукин сын — прошу прощения, доктор, — какой-нибудь психопат-женоненавистник, который считал мусором всех женщин? При таких условиях ему было вовсе не обязательно знать ее лично. Какой-нибудь маньяк, который убил проститутку, чтобы сделать подобное заявление по поводу проституток, так сказать, в целом?

— Да, такая вероятность существует. Но я, подобно вам, тоже иногда апеллирую к статистике. Больных на голову сукиных сынов, о которых вы упомянули и которых психология называет социопатами, в процентном отношении куда меньше, нежели психопатов, сосредоточенных на каком-нибудь специфическом объекте или специфической… хм… женщине.

Босх сокрушенно покачал головой и посмотрел в окно.

— Что с вами?

— Проклятая фрустрация, чтоб ее черти взяли. Ну а если серьезно, доктор, детективы, которые вели расследование, не уделили особого внимания ближайшему окружению моей матери. Ее знакомым, соседям — вообще людям, которые ее знали. Сейчас это сделать невозможно. Потому-то, когда я думаю обо всем этом, у меня и возникает чувство безнадежности.

Босх подумал о Мередит Роман. Он мог бы съездить к ней и расспросить о знакомых и клиентах матери, но не был уверен, что вправе вторгаться в ее жизнь, будя воспоминания о не самой лучшей поре ее существования.

— Вы должны иметь в виду, — сказала доктор Хинойос, — что в шестьдесят первом году расследование подобных дел считалось почти безнадежной затеей. Полицейские в те годы часто не знали, как к ним и подступиться. Тогда преступления на сексуальной почве были крайне редки. Не то что нынче.

— Расследование подобных дел и сейчас затея почти безнадежная, доктор.

Они немного помолчали. Босх обдумывал возможность нападения на его мать какого-нибудь серийного убийцы, который так и не был пойман и канул во тьме лет. Если это и впрямь имело место, тогда его частное расследование можно считать оконченным.

— Что-нибудь еще любопытное на снимках было?

— Пожалуй, что и нет. Хотя… подождите минутку… Одна вещь привлекла-таки мое внимание. Кстати сказать, вы сами можете на это взглянуть.

Она взяла конверт со стола, открыла его и перебрала находившиеся в нем снимки.

— Я не хочу смотреть на эти фотографии, — быстро сказал Босх.

— На этом снимке нет вашей матери. Там сфотографирована ее разложенная на столе одежда. На это вы хоть можете взглянуть?

Она замолчала, наполовину вынув фотографию из конверта. Босх махнул рукой — вынимайте, дескать, чего там.

— Я уже видел ее одежду.

— В таком случае вы наверняка уже задавались вопросом, как объяснить вот это…

Она положила фотографию на край стола, и Босх наклонился, чтобы получше ее рассмотреть. Это был цветной снимок, пожелтевший от времени, даже несмотря на то что хранился в плотном конверте. На нем были зафиксированы разложенные на столе те же самые предметы, которые Босх обнаружил в коробке с вещественными доказательствами. Они лежали в том порядке, в каком должны были находиться на теле жертвы. В таком же примерно порядке раскладывают свою одежду на кровати некоторые женщины, прежде чем приступить к одеванию. Фотография живо напомнила Босху картинку с предназначенным для вырезания костюмчиком бумажной куклы. Там же присутствовал и пояс, украшенный серебряной пряжкой в виде раковины. Но на этом снимке он находился не на шее жертвы, а между ее блузкой и черной юбкой.

— Вот этот снимок, — сказала доктор Хинойос. — Мне показался странным пояс жертвы.

— Орудие убийства…

— Именно. Взгляните: у него в качестве пряжки большая серебряная раковина, а серебряные раковины помельче образуют декоративный орнамент. Он довольно эффектный и сразу бросается в глаза.

— Согласен. И что с того?

— Но пуговицы на блузке — золотистые. Из других фотографий, кроме того, следует, что ваша мать носила золотые, в виде капелек, серьги и золотую нашейную цепочку. И еще золотой браслет.

— Все верно. Я знал об этом. Все эти вещи, включая украшения, находились в коробке с вещественными доказательствами.

Босх никак не мог взять в толк, к чему она клонит.

— То, что я сейчас скажу, к непреложным истинам не относится, потому-то я и колебалась. Не знала, стоит ли поднимать этот вопрос. Но тем не менее… Обычно люди — женщины по преимуществу — не смешивают в одном наряде золотые и серебряные вещи. А мне представляется, что в тот вечер ваша мать постаралась одеться как можно лучше. Обратите внимание: она надела золотые серьги, которые подходили к золотым пуговкам на блузке. У нее были чувство вкуса и стиль. Я, собственно, хочу сказать, что вряд ли она надела бы золотые украшения и блузку с позолоченными пуговицами с поясом, украшенным большой серебряной пряжкой и серебряным орнаментом. Эти вещи в одном ансамбле как-то не сочетаются.

Босх ничего не сказал. Какая-то странная, запретная мысль концентрировалась у него в мозгу, пробиваясь туда из глубин подсознания.

— И еще одно. Обратите внимание на пуговки на юбке. Эта модель до сих пор пользуется успехом. Кстати сказать, у меня тоже есть юбка в подобном стиле. Широкая тканевая вставка в виде ленты на талии позволяет обходиться вовсе без пояса. То есть такую юбку можно носить как с поясом, так и без него. По этой причине на талии нет шлевок для пояса. Видите?

Босх всмотрелся в фото.

— Действительно, шлевок нет.

— Что и требовалось доказать.

— Вы, значит, хотите сказать…

— Я хочу сказать, что это, возможно, не ее пояс. Возможно, он…

— Но это ее пояс. Я отлично его помню. Я подарил ей этот пояс с серебряными раковинами на день рождения. Я же идентифицировал его как принадлежавший матери, когда детектив Маккитрик пришел ко мне, чтобы сообщить о ее смерти.

— Что ж… Это автоматически отметает все, что я хотела сказать. Я-то подумала, что, когда она вернулась в свою квартиру, убийца, возможно, уже поджидал ее там с этим поясом наготове.

— Нет, это произошло не в ее квартире. Место убийства так и не было установлено. Но вне зависимости от того, принадлежал этот пояс ей или кому-то другому, я хотел бы узнать вашу версию происшедшего.

— Да нет у меня никакой версии. Так, слабенькая теория о том, что пояс мог принадлежать другой женщине, которая и являлась мотивирующим фактором, стоявшим за действиями убийцы. В психологии это называется перенесением агрессии. Это не имеет смысла, если принять во внимание сделанные вами заявления, но примеры этой теории, которую я хотела предложить на ваше рассмотрение, существуют. Скажем, мужчина берет чулки своей бывшей любовницы и душит с их помощью другую женщину. При этом в своем сознании он душит именно любовницу. Что-то вроде этого. Я хотела сказать, что нечто подобное могло произойти и с этим поясом.

Босх ее уже не слушал. Он отвернулся и смотрел в окно, но ничего не видел, поскольку в этот момент его мысли были далеко. Перед его внутренним взором разрозненные элементы головоломки один за другим послушно становились на свое место. Золото и серебро, пояс с двумя разработанными отверстиями для шпенька, две подруги, близкие, словно сестры.

Но потом одна из них стала отходить от привычной жизни. Встретила принца на белом коне.

А вторая осталась в одиночестве.

— Гарри, с вами все в порядке?

Он отвернулся от окна и посмотрел на доктора Хинойос.

— Вы только что это сделали. Так я по крайней мере думаю.

— Что я сделала?

— Открыли мне глаза.

Он полез в портфель и достал из него фотографию, сделанную в День святого Патрика на балу, состоявшемся более тридцати лет назад. Он знал, что с тех пор прошло слишком много времени, но ему требовалось получить хоть какое-то подтверждение своей версии. На этот раз он смотрел не на мать, а на Мередит Роман, стоявшую рядом с расположившимся за столом Джонни Фоксом. И в первый раз за то время, что фотография находилась у него, обратил внимание на пояс Мередит. Это был тот самый пояс с серебряными раковинами. Мередит одолжила его у Марджери Лоув.

А потом на него нахлынули воспоминания. Он вспомнил, что Мередит помогала ему выбрать подарок для матери и остановилась на этом поясе. Она руководила им, Босхом: подвела к прилавку с изделиями из кожи, и он выбрал этот пояс. Но не потому, что тот понравился бы его матери, а потому, что он понравился Мередит. Она знала, что тоже будет его носить. Подруги делились всем и постоянно заимствовали друг у друга разные вещи.

Босх сунул фотографию в портфель, щелкнул замком и поднялся:

— Мне надо идти, доктор.