Глава вторая
Время близилось к полудню, когда дверь открылась и два тюремных надзирателя ввели Коулмана в комнату для допросов. С руками, скованными за спиной, его усадили на стул напротив Босха. Охранники предупредили своего подопечного, что будут следить за каждым его движением, и вышли, предоставив Босху и Коулману разглядывать друг друга.
– Ты ведь коп, верно? – спросил Коулман. – А ты знаешь, чем мне может аукнуться разговор с копом наедине, если эти двое за дверью пустят слушок?
Босх не ответил, всматриваясь в сидевшего перед ним человека. Ему показали фотографии из личного дела, но на них было только лицо. Он догадывался, что Коулман крепкий верзила – не зря он считался одним из главных костоломов «Роллинг-Сикстиз», – но не до такой же степени! Его визави состоял из мускулов почти скульптурной лепки, причем шея в буквальном смысле выглядела толще головы даже вместе с ушами. Благодаря шестнадцатилетним отжиманиям, подтягиваниям, приседаниям и прочим физическим упражнениям, которыми можно было заниматься в камере, его грудь далеко выступала за линию подбородка, а согнув руку в локте, он, казалось, мог бы бицепсом превратить в порошок скорлупу грецкого ореха. На фото в досье у него были искусственно обесцвеченные волосы, но теперь голова оказалось начисто выбритой, и кожу на ней он превратил в религиозное послание. По обе стороны тюремный татуировщик синими чернилами изобразил два одинаковых креста, увитых колючей проволокой. «Уж не попытка ли это воздействовать на комиссию по условно-досрочному освобождению? – подумал Босх. – Дескать, глядите, я обрел веру. Я спасен. Это же ясно обозначено на моем черепе!»
– Да, я – коп, – сказал Босх после паузы. – Из Лос-Анджелеса.
– Шериф или из управления?
– Из управления. Моя фамилия Босх. И хочу сразу предупредить тебя, Руфус, что этот день может стать как счастливейшим, так и самым неудачным в твоей жизни. А главное, выбор будет целиком и полностью предоставлен тебе самому. Ты просто счастливчик. Ведь большинство из нас судьбу не выбирают – нам просто везет или нет. А ты сможешь выбрать, Руфус. Но только сделать это придется прямо сейчас.
– Ага! Так я тебе и поверил! Ты что, добрый волшебник с мешком счастья?
Босх кивнул:
– Да, но только сегодня.
Еще до того, как привели Коулмана, Босх положил на стол перед собой папку. Теперь он открыл ее и достал два письма. Конверт с уже наклеенной маркой и написанным адресом он специально расположил так, чтобы Коулман ничего не мог прочитать.
– Как мне сказали, в следующем месяце будут рассматривать твою повторную просьбу о досрочном освобождении, – заметил Босх.
– Так и есть, – подтвердил Коулман с едва заметными нотками заинтересованности и одновременно беспокойства.
– Что ж, если ты не знаком с процедурой, то скажу тебе: на слушании обязательно будут присутствовать по крайней мере двое из членов совета, отклонившие твою первую просьбу два года назад. Так что, считай, ты уже имеешь двоих, настроенных против тебя, Руфус. Понимаешь, к чему я клоню? К тому, что тебе может понадобиться помощь.
– Сам Господь Бог на моей стороне.
Он склонил голову и помотал ею перед Босхом, чтобы тот мог получше разглядеть кресты на коже. Они напомнили Гарри эмблемы команд на шлемах футболистов.
– Если хочешь знать мое мнение, то пары татуировок будет маловато.
– Да плевать я хотел на твое мнение, шестерка поганая. Твоя помощь мне уж точно без надобности. У меня все бумаги справлены как надо, за меня капеллан блока «Д» и безупречное поведение. А еще я получил письмо с прощением от семьи Реджиса.
Уолтером Реджисом звали человека, которого Коулман хладнокровно расстрелял в упор.
– Неужели? И почем обошлось письмишко?
– Я за него ни цента не выложил. Только молился, и Бог ниспослал мне его. Семья теперь знает, что я уже не тот, каким был прежде, и они готовы простить мне мой грех, как велит прощать Господь.
Босх кивнул и долго смотрел на лежавшие перед ним письма, прежде чем продолжить.
– Что ж, я вижу, у тебя все на мази. Ты запасся письмом и Божьей помощью. Вполне возможно, ты действительно не нуждаешься в моей поддержке, Руфус, но вот что уж точно тебе не нужно, так это мое противодействие. В этом вся штука. А я могу разрушить любые твои надежды. Ты этого хочешь?
– Ага, вот оно, значит, как! Давай, выкладывай. Что за игру ты со мной затеял?
Босх снова кивнул. Пора было переходить к сути. Он поднял со стола конверт.
– Видишь вот это? Здесь написан адрес Совета по условно-досрочному освобождению в Сакраменто, в углу проставлен твой здешний личный номер, марка наклеена. Можно отправлять хоть сейчас.
Он положил конверт и приподнял за углы оба письма, держа их так, чтобы Коулман мог не просто их видеть, но и прочитать текст.
– Одно из этих писем я вложу в конверт и брошу в первый же почтовый ящик на выходе отсюда. А ты просто должен решить, какое именно.
Коулман подался вперед, и Босх услышал, как цепь на его руках звякнула о металлическую спинку стула. Он действительно был столь огромен, что казалось, будто носит футбольные наплечники под серым тюремным комбинезоном.
– Говори яснее, свинья. Я что-то ни слова разобрать не могу в твоих бумажонках.
Босх откинулся на спинку стула и развернул письма текстом к себе.
– Как я и сказал, это письма в Совет по условно-досрочному. В одном отзыв о тебе положительный. Там говорится, что ты глубоко раскаялся в совершенных преступных деяниях и оказал мне неоценимое содействие при раскрытии одного давнего убийства. Заканчивается оно…
– Ни хрена не окажу я тебе никакого содействия, шестерка поганая! Тебе из меня стукача не слепить. И попробуй только распустить свой грязный язык!
– …заканчивается оно моей настоятельной рекомендацией удовлетворить твое прошение о досрочном освобождении.
Босх положил письмо на стол, оставив в руке второе.
– А другое может сослужить тебе дурную службу. Здесь нет ни слова о твоем раскаянии, зато говорится, что ты отказался помочь следствию в раскрытии убийства, об обстоятельствах которого располагал важной информацией. Здесь же содержится ссылка на отдел борьбы с уличным бандитизмом полицейского управления Лос-Анджелеса, чья разведка установила, что «Роллинг-Сикстиз» с нетерпением ждут твоего выхода на свободу, чтобы снова использовать как своего основного боевика и…
– А вот это уже полная лабуда! Неслыханный поклеп! Ты не можешь так просто отправить все это дерьмо обо мне!
Босх положил письмо на стол и сложил его, чтобы отправить в конверт. При этом он смотрел на Коулмана с совершенно невозмутимым лицом.
– Сидя здесь, ты, кажется, собираешься диктовать мне, что я могу делать, а чего не могу. Не-е-т, Руфус, так дело не пойдет. Ты дашь мне то, что мне нужно, а я дам нужное тебе. Вот как работает эта система.
Босх последний раз провел пальцем по сгибам письма и начал вкладывать в конверт.
– О каком убийстве ты талдычишь?
Босх пристально посмотрел на Коулмана. Первый добрый признак. Затем сунул руку во внутренний карман пиджака, достал фото Йесперсен, которое распечатали для него с ее пропуска, и показал Коулману.
– Белая девчонка? Я ни хрена не знаю ни о какой белой цыпочке, которую замочили.
– А я и не утверждал, что ты ее знаешь.
– Тогда какого дьявола ты ко мне пристал? Когда ее прикончили?
– Первого мая тысяча девятьсот девяносто второго года.
Цифры защелкали в мозгу Коулмана. Потом он помотал головой и улыбнулся так, словно понял, что имеет дело с очередным тупым копом.
– Ты приперся не по адресу. В девяносто втором я мотал пятерик в Коркоране. Так что закатай губы, великий сыщик!
– Мне прекрасно известно, где ты был в девяносто втором году. Ты думаешь, я бы пришел сюда, не узнав предварительно всю твою подноготную?
– Я понятия не имею об убийстве белой девчонки. Вот тебе и весь сказ.
Босх закивал, всем своим видом показывая, что не собирается с этим спорить.
– Позволь все тебе объяснить, Руфус. И не перебивай, потому что у меня здесь есть еще одно дело, а потом нужно успеть на самолет. Готов выслушать меня?
– Готов. Вываливай свое дерьмо.
Босх снова показал ему фотографию.
– Как ты уже понял, мы говорим о деле двадцатилетней давности. О ночи с тридцатого апреля на первое мая тысяча девятьсот девяносто второго года. Второй ночи беспорядков в Лос-Анджелесе. А вот это – Аннеке Йесперсен из Копенгагена. И она оказалась на Креншо со своими фотоаппаратами. Ей нужно было сделать снимки для датской газеты, на которую она работала.
– Какая нелегкая ее туда занесла? Ей там было совсем не место.
– Возможно, ты прав, Руфус, но вот только она там оказалась. И кто-то поставил ее к стенке в одном из закоулков и выстрелил прямо в глаз.
– Это был не я. Даже не слыхал об этом.
– Мне известно, что это был не ты. У тебя самое надежное в мире алиби. Ты в то время обретался за решеткой. Могу я продолжить?
– Валяй. Рассказывай свою байку.
– Убивший Аннеке Йесперсен пустил в ход «беретту». Мы нашли гильзу прямо на месте. Патрон явно от «беретты» девяносто второй модели.
Босх не сводил глаз с лица Коулмана, чтобы понять, доходит ли до того смысл сказанного.
– Ты слышал меня, Руфус?
– Слышать-то слышал, но только никак не пойму, при чем здесь я?
– Пистолета, из которого застрелили Аннеке Йесперсен, так и не нашли, а дело осталось нераскрытым. Но через четыре года тебя выпускают из Коркорана, а вскоре снова берут под арест и обвиняют в убийстве члена конкурирующей банды Уолтера Реджиса, девятнадцати лет от роду. Ты выстрелил ему в лицо, когда он сидел в ночном клубе на Флоренс. Мотивом послужил тот факт, что он продавал кокс на территории «Сикстиз». Тебя сочли виновным в преступлении на основании показаний многочисленных свидетелей и твоего собственного признания, сделанного в полицейском участке. Но вот одного вещдока они так и не нашли. Я говорю о пистолете, которым ты воспользовался, – о «Беретте-девяносто два». Он пропал бесследно. Теперь начал соображать, к чему я клоню?
– Пока что нет.
Он попытался разыграть дурачка. Но Босх был к этому готов. Он твердо знал: Коулман отчаянно хочет выйти из тюрьмы. Рано или поздно до него дойдет, что Босх действительно может как помочь, так и свести его шансы освободиться к нулю.
– Хорошо. Тогда я расскажу, что было дальше, а ты следи за ходом моей мысли, лады? Я постараюсь говорить так, чтобы даже ты все понял.
Он сделал паузу. На этот раз Коулман не стал ему перечить.
– Итак, мы переносимся в девяносто шестой, когда тебе впаяли от пятнадцати до пожизненного и ты послушно отправился в тюрягу, как и положено преданному солдату «Роллинг-Сикстиз». Проходит еще семь лет. На дворе две тысячи третий год, и происходит новое убийство. Уличного торговца «Крипс» с Грейп-стрит Эдди Воэна мочат и грабят, когда он сидит за рулем своей машины, имея при себе сорок фунтов товара и немного косячков. Кто-то подошел со стороны пассажирского сиденья и всадил две пули ему в голову и еще две в грудь. Но только кто же так делает, а? Всем известно, что в таком случае гильзы разлетаются по всей машине. Собирать их некогда. Стрелок успевает подобрать только две и спешит унести ноги.
– И снова не возьму в толк, каким боком это относится ко мне? Я ведь уже парился здесь.
Босх энергично закивал в ответ:
– Совершенно верно, Руфус, ты парился здесь. Но только, видишь ли, к две тысячи третьему году у полиции уже появилась единая компьютерная база данных баллистической экспертизы, созданная в министерстве юстиции. Туда заносятся сведения о каждой пуле или гильзе, найденных на месте преступления или извлеченных из тел убитых.
– Просто научная фантастика!
– В наши дни баллистика, Руфус, стала такой же полезной для борьбы с преступностью, как отпечатки пальцев. Вот они и сравнили гильзы, оставленные на месте убийства Эдди Воэна, с теми, что ты посеял, когда расстреливал Уолтера Реджиса. Оказалось, что оба убийцы воспользовались одним и тем же пистолетом.
– Прямо чудеса науки, чтоб я сдох!
– В самом деле чудеса, но только ведь это все для тебя не новость, Руфус. Я знаю, что к тебе приезжали сюда, чтобы допросить по делу Воэна. Те следователи хотели выяснить, кому ты отдал пистолет после расправы с Реджисом. Еще они пытались узнать имя того, кто в «Роллинг-Сикстиз» отдавал приказы убивать. Кто послал тебя разделаться с Реджисом. Поскольку подозревали, что он же навел потом убийцу на Воэна.
– А! Кажись, теперь припоминаю, хотя давненько это было. Я им тогда не сболтнул ни словечка. И тебе тоже ничего не скажу.
– Точно. Я читал их рапорт. Ты посоветовал им примерно следующее: трахните себя в жопу и убирайтесь откуда пришли. Но понимаешь, девять лет назад ты еще оставался солдатом – храбрым и сильным. Тебе нечего было терять. Ты еще даже не начал думать, что пройдут годы и появится перспектива досрочно выйти на свободу. Это было тогда недостижимой мечтой. Но сейчас-то все изменилось. И еще – теперь речь идет уже о трех убийствах, совершенных из одного пистолета. Я отправил гильзу, найденную на месте гибели Йесперсен, на баллистическую экспертизу. И она в точности совпала с гильзами, фигурирующими в делах Реджиса и Воэна. Три трупа теперь висят на одном стволе – «Беретте-девяносто два».
Закончив тираду, Босх откинулся на спинку стула в ожидании реакции. Коулман не стал больше притворяться, будто не понимает, при чем здесь он.
– Ничем не могу помочь, – сказал он. – Можешь звать этих оглоедов, чтобы увели меня назад в камеру.
– Ты уверен? Ведь я действительно могу тебе помочь.
Он приподнял конверт.
– Или сильно навредить.
Босх снова сделал паузу, выжидая. Потом продолжил:
– В моей власти сделать так, чтобы твое следующее прошение о помиловании приняли к рассмотрению еще лет эдак через десять, не раньше. Тебе этого хочется?
Коулман помотал головой.
– А ты думаешь, я долго здесь протяну, если стану с тобой сотрудничать?
– И недели бы не протянул, это точно. Но ведь о нашем уговоре никто не узнает, Руфус. Я же не прошу тебя дать показания в суде или подписаться под письменным заявлением.
«По крайней мере не сразу», – подумал Босх.
– Мне нужно лишь имя. Строго между нами и только в этих стенах. Мне нужен человек, который заказал Реджиса и дал тебе пистолет. Тот тип, кому ты вернул оружие, сделав свое дело.
Коулман уперся взглядом в стол, раздумывая. Босх догадывался, что он сейчас взвешивает в уме годы своей жизни. Каким бы выносливым ни был солдат, у каждого есть свой предел.
– Тут все сложнее, чем тебе кажется, – наконец вымолвил он. – Заказчик никогда не выходит на стрелка прямо. На это есть другие люди, усек?
Перед поездкой Босх не зря долго беседовал с коллегами из отдела борьбы с уличным бандитизмом. Ему объяснили, что наиболее мощные группировки Южного Централа строились по принципу полувоенных организаций. Это были пирамиды, и находившийся у ее основания боевик вроде Коулмана не мог знать реального заказчика расправы над Реджисом. А потому вопрос стал своего рода проверкой. Назови ему Коулман имя заказчика, Босх мог бы не сомневаться, что ему лгут.
– Хорошо, – сказал он. – Это я понимаю. Тогда давай все упростим. Поговорим только о пистолете. Кто выдал тебе его перед убийством Реджиса, и кому ты его потом вернул?
Коулман кивнул и снова потупил взгляд. Он долго молчал, а Босх ждал. Игра близилась в развязке. За этим он и прилетел сюда.
– Сил моих больше нет, – прошептал Коулман.
Босх не реагировал, стараясь унять волнение. Коулман готов был сломаться.
– У меня есть дочка, – сказал он. – Она уже почти взрослая женщина, а я до сих пор виделся с ней только здесь. На свиданках в тюрьме, и это все.
Босх кивнул:
– Это очень плохо. У меня тоже есть дочь, и мне пришлось много лет жить с ней в разлуке.
Босх видел, как увлажнились глаза Коулмана. Стойкость самого сильного бойца из банды явно истощили годы заключения с постоянным ощущением вины и страха. Шестнадцать лет ему приходилось жить с оглядкой. Вся эта гора мускулов служила лишь прикрытием для морально надломленного человека.
– Назови мне имя, Руфус, – решил немного надавить Босх. – Назови имя, и я отправлю нужное письмо. Уговор есть уговор. Ты же знаешь, что если не поможешь мне, то уже никогда не выйдешь отсюда живым. А с дочкой будешь и дальше общаться только через толстое стекло.
Со скованными за спиной руками Коулман не смог смахнуть непрошеную слезу, скатившуюся по левой щеке, и низко склонил голову.
– …Стори, – расслышал Босх одними губами произнесенное слово.
– История? При чем здесь история? Назови мне имя.
– А это и есть имя. Трумонт Стори. Он дал мне пистолет для задания и забрал его потом.
Босх кивнул. Он выяснил то, зачем сюда приехал.
– Но только ты должен знать… – добавил Коулман.
– Что именно?
– Тру Стори уже мертв. По крайней мере такой сюда проник слух.
К этому Босх постарался подготовиться заранее. Количество убитых бандитов из группировок Южного Лос-Анджелеса за два десятилетия исчислялось тысячами. И потому он не исключал, что ведет поиск человека, которого тоже уже нет в живых. Но знал он и то, что след вовсе не обязательно полностью обрывается на Трумонте Стори.
– Так ты все-таки пошлешь обещанное письмо? – спросил Коулман.
Босх поднялся. Здесь он закончил. Перед ним сидел жестокий и хладнокровный убийца, находившийся именно в том месте, где ему и полагалось быть. Но Босх дал ему слово.
– Ты, должно быть, прокрутил это в голове уже миллион раз, – сказал он. – Но мне интересно, что ты станешь делать, когда выйдешь отсюда и обнимешь дочку?
Коулман ответил мгновенно:
– Я найду какой-нибудь угол…
Он осекся, поняв, что Босх мог неверно истолковать его намерения.
– Я найду угол и начну там проповедовать. Я расскажу людям о той истине, которая мне открылась. Пусть ее узнают все. У общества больше не будет со мной проблем. Я останусь солдатом, но только солдатом Господа.
Босх понимал его. Он знавал многих бывших заключенных, собиравшихся на свободе целиком посвятить себя служению Богу. Это удавалось лишь единицам. Система была построена так, что снова засасывала людей в трясину. В глубине души Босх предвидел, что с Коулманом скорее всего произойдет именно это. И все же сказал:
– В таком случае я непременно отправлю письмо.