На послеобеденном заседании прокурор начал представлять присяжным выстроенную обвинением версию, и очень скоро мне стала ясна стратегия Теда Минтона. Первыми четырьмя свидетелями были вызваны: диспетчер Службы спасения, двое патрульных, приехавших на вызов Реджи Кампо, и медик низшего звена, оказавший ей первую помощь перед отправкой в больницу. Ясно, что в расчете на предполагаемую стратегию защиты Тед Минтон хотел четко и недвусмысленно установить, что Кампо была зверски избита и действительно являлась жертвой в данном преступлении. Неплохая стратегия. В большинстве случаев ее хватило бы для достижения желаемого результата.

Диспетчера-телефонистку Службы спасения привлекли главным образом в качестве статиста, дабы ознакомить аудиторию с уликой в виде зарегистрированного телефонного призыва Кампо о помощи. Отпечатанную расшифровку разговора раздали присяжным, чтобы они могли читать ее одновременно с прослушиванием хрипящей аудиозаписи. Я заявил протест на том основании, что прослушивание аудиозаписи, когда достаточно было бы письменной расшифровки, некорректно, поскольку имеет целью создание у присяжных заведомо предубежденного мнения, но судья живо отвела мой протест, еще прежде чем Минтон успел возразить. Запись прослушали, и было очевидно, что прокурор пошел с сильной карты, поскольку члены жюри замерли и в полнейшей сосредоточенности слушали, как Кампо кричит и молит о помощи. Ее голос звучал, как у человека, обезумевшего от страха. Именно это Минтон и намеревался продемонстрировать присяжным, и они не обманули его надежд. Я не рискнул подвергнуть диспетчершу перекрестному допросу, зная, что это могло бы дать Минтону возможность прокрутить запись снова.

Диспетчера сменили двое патрульных полицейских. Их показания разнились, потому что, направленные диспетчером Службы спасения, они по прибытии в многоквартирный дом в Тарзане поделили обязанности. Одна оставалась рядом с жертвой, тогда как второй поднялся в квартиру и сковал наручниками человека, на котором сидели верхом двое соседей Кампо. Этим человеком и оказался Льюис Росс Руле.

Офицер Вивьен Максвелл описала Кампо как взлохмаченную, избитую и перепуганную женщину. Кампо беспрестанно спрашивала, может ли она не опасаться и схвачен ли вломившийся к ней в дом бандит. Даже после того как ее заверили и в том и в другом, Кампо по-прежнему пребывала в страхе и помрачении – в какой-то момент даже уговаривала женщину-полицейского расчехлить пистолет и держать его наготове, на тот случай, если нападавший вырвется.

Когда Минтон закончил опрашивать этих свидетелей, я встал, чтобы провести свой первый на судебном процессе перекрестный допрос.

– Офицер Максвелл, – обратился я к женщине-полицейскому, – вы спрашивали мисс Кампо о том, что случилось?

– Да, спрашивала.

– Что именно вы ее спросили?

– Я спросила, что произошло и кто сотворил с ней такое. Ну, вы понимаете – кто нанес ей побои.

– Что она вам ответила?

– В ее дверь постучался мужчина и, когда она открыла, ударил ее кулаком. Она сказала, что он ударил ее несколько раз, а затем выхватил нож.

– Он выхватил нож после того, как ее ударил?

– Да. Она была в тот момент ранена, перепугана и в тяжелом моральном состоянии.

– Понимаю. Она сообщила вам, что это был за мужчина?

– Нет, она заявила, что не знает этого человека.

– Вы специально спрашивали, знаком ли он ей?

– Да, и она ответила, что нет.

– То есть в десять часов вечера она просто отворила дверь незнакомому человеку?

– Она сформулировала это иначе.

– Но, по вашим словам, она сообщила, что его не знает, верно?

– Да. Так она выразилась. Она сказала: «Я не знаю, кто он такой».

– Вы занесли это в ваш рапорт?

– Да.

Я приобщил рапорт патрульного полицейского к вещественным доказательствам защиты и попросил Максвелл зачитать выдержки из него присяжным. Эти выдержки включали слова Кампо, что нападение явилось ничем не спровоцированным и произошло от рук незнакомца.

– «Жертва не знает человека, который на нее напал, и не понимает, почему подверглась нападению», – зачитала офицер Максвелл выдержку из своего собственного рапорта.

Следующим давал показания напарник Максвелл, Джон Сантос. Он сообщил присяжным, что Кампо привела его в свою квартиру, где он обнаружил на полу, недалеко от входа, человека в полубессознательном состоянии. Его прижимали к полу двое соседей Кампо, Эдвард Тернер и Рональд Аткинс. Один из них сидел верхом на груди поверженного, другой – на ногах.

Сантос показал, что у лежащего были измазаны кровью одежда и левая рука. Сантос засвидетельствовал тождество между тем поверженным и нынешним обвиняемым, Льюисом Россом Руле. Он добавил, что Руле выглядел как человек, пострадавший от контузии или повреждения головы и который вначале не реагировал на команды. Сантос перевернул его лицом вниз и сковал руки на спине наручниками. Затем полицейский взял пластиковый пакет для вещественных доказательств, находившийся у него в специальном кармане на ремне, и обернул им окровавленную руку Руле.

Сантос показал, что один из мужчин, державших Руле, вручил ему складной фальцнож, который был раскрыт и имел кровь на рукоятке и на лезвии. Он добавил, что поместил в пакет для улик также и этот предмет и передал его детективу Мартину Буккеру, как только тот прибыл на место преступления.

В ходе перекрестного допроса я задал Сантосу два вопроса:

– Офицер, была ли кровь на правой руке обвиняемого?

– Нет, на его правой руке крови не было, а иначе я обернул бы пакетом и ее.

– Понимаю. Итак, имеется кровь на левой руке и нож с кровью на рукоятке. Не показалось ли вам тогда, что если бы обвиняемый держал этот нож, то он должен был бы держать его левой рукой?

Минтон заявил протест, сказав, что Сантос всего-навсего патрульный полицейский и данный вопрос вне сферы его компетенции. Я возразил, что ответ на данный вопрос требует только здравого смысла, а не каких-либо специальных знаний. Судья отвела протест, и секретарь повторила мой вопрос свидетелю.

– Мне так показалось, – ответил Сантос.

Следующим давал показания медицинский работник Артур Метц. Он рассказал присяжным, как держалась Кампо, когда он оказывал ей помощь менее чем через полчаса после нападения, и о степени ее повреждений. На его взгляд, она претерпела три серьезных воздействия на лицо. Он также упомянул маленькую колотую рану у нее на шее. Все ранения он описал как неглубокие, но болезненные. На специальном пюпитре перед присяжными была выставлена в увеличенном виде фотография лица Кампо – та самая, которую я видел на самом первом судебном слушании. Я заявил протест, аргументируя тем, что данное фото наводит на предвзятое истолкование, поскольку изображение намного увеличено против естественных размеров, однако судья Фулбрайт отклонила мое возражение.

Тогда, при перекрестном допросе Метца, я использовал фотографию, против которой только что возражал.

– Когда вы говорили, что вам показалось, будто она претерпела три воздействия на лицо, что вы подразумевали под словом «воздействие»? – спросил я.

– Ее чем-то ударили. Либо кулаком, либо каким-нибудь тупым предметом.

– То есть, проще говоря, кто-то ударил ее три раза. Не могли бы вы с помощью лазерной указки показать на фотографии членам жюри места, где эти воздействия имели место?

Я отстегнул от кармана своей рубашки лазерную указку и поднял ее повыше, показывая судье. Она дала мне разрешение отнести ее Метцу. Я включил указку и передал ему. Тот поместил красный светящийся кончик лазерного луча на изображение разбитого лица Кампо и круговыми движениями обвел три зоны, куда, по его мнению, наносились удары. Он обвел правый глаз, правую щеку и область, включающую правую сторону рта и носа.

– Благодарю вас, – произнес я, забирая у него указку и возвращаясь за кафедру. – Итак, если все три удара пришлись по правой стороне ее лица, то они должны были исходить с левой стороны нападавшего, верно?

Минтон заявил протест, пояснив, что вопрос находится вне сферы компетенции свидетеля. И вновь я в качестве аргументации апеллировал к здравому смыслу, а судья отвела возражение прокурора.

– Если нападавший находился к ней лицом, удар должен был исходить слева, – сказал Метц. – Разве что он бил ее тыльной стороной руки. Тогда, конечно, он мог нанести его и правой.

Свидетель закивал, довольный собой. Он, видимо, считал, что помогает обвинению, но слегка перебарщивал в своих стараниях и тем самым скорее помогал защите.

– Нападавший трижды ударил мисс Кампо тыльной стороной ладони, вызвав при этом такие повреждения?

Я указал на фото на экспозиционной подставке. Метц пожал плечами, осознав, что, пожалуй, был не так уж полезен обвинению.

– Вероятно.

– Вероятно, – повторил я. – Ну а можете вы предположить какую-либо другую возможность, объясняющую столь сильные повреждения, кроме прямых ударов левой?

Метц опять пожал плечами. Он был не очень-то внушительным свидетелем, особенно после двух копов и диспетчера, которые были весьма точны в своих показаниях.

– А если бы мисс Кампо понадобилось самой ударить себя по лицу кулаком? Не пришлось ли бы ей тогда действовать правой ру…

– Ваша честь, это неслыханно! – стремительно вскочил со своего места Минтон. – Предположить, что жертва сама учинила над собой подобное, – это не только публичное оскорбление суда, но и всех жертв насильственных преступлений вообще! Мистер Холлер опустился до…

– Свидетель сказал, что все вероятно, – возразил я, стараясь приглушить этот фонтан демагогии. – Я пытаюсь рассмотреть…

– Возражение принимается! – оборвала дискуссию Фулбрайт. – Мистер Холлер, не развивайте эту тему, если только вами не руководит нечто большее, чем чисто исследовательский интерес.

– Да, ваша честь. Больше нет вопросов.

Я вернулся за стол, посмотрел на присяжных и по их лицам понял, что допустил ошибку. Достигнутый положительный эффект я превратил в отрицательный. Очко, набранное мной при вопросе о преступнике-левше, нейтрализовалось предположением, что пострадавшая сама разбила себе лицо. Три женщины из числа присяжных были особенно мной недовольны.

Тем не менее, я постарался сфокусироваться на положительной стороне дела. Приятно заранее знать чувства присяжных – прежде чем сама Кампо взойдет на свидетельскую трибуну и я задам ей аналогичный вопрос.

Руле подался ко мне и зашептал:

– Какого черта вы вытворяете?

Я молча повернулся к нему спиной и обвел взглядом зал. Он был почти пуст. Лэнкфорд и Собел не вернулись, репортеры тоже ушли. Оставалось лишь несколько случайных зевак, похожих на произвольное сборище пенсионеров, студентов-правоведов и юристов, пережидающих, пока начнутся слушания с их участием в других залах. Но я рассчитывал, что один из этих зевак являлся «подсадной уткой» со второго этажа, из канцелярии окружного прокурора. Тед Минтон, наверное, и совершал сегодня самостоятельный полет, без инструктора, но я подозревал, что его босс захочет присмотреть за ним и за делом, которое он ведет. Я знал, что играю не только на жюри присяжных, но и на соглядатая. По плану к концу судебного процесса я должен был посеять панику у представителей второго этажа, которая рикошетом отзовется в Минтоне и вынудит молодого прокурора пойти на крайние меры. Собственно, крайних мер я и добивался.

Послеобеденное заседание продолжалось. Минтону предстояло еще научиться ведению дела и манипулированию присяжными – такому, что приходит с годами и опытом судебных заседаний. Я смотрел в оба на скамью присяжных – туда, где сидели подлинные судьи, – и видел, что члены жюри начинали скучать по мере того, как свидетели выходили давать свои показания, в мельчайших подробностях совпадавшие с предыдущим прямолинейным изложением событий той ночи обвинителем. Сам я задавал мало перекрёстных вопросов и старался поддерживать на лице выражение, имитирующее выражения лиц присяжных.

Минтон явно стремился приберечь свой самый убойный, веский и убедительный материал для второго дня. Тогда он, очевидно, вызовет ведущего детектива по делу, Мартина Буккера, чтобы тот свел вместе все детали, а вслед за ним – жертву, Реджину Кампо, чтобы та окончательно довела всю картину преступления до сознания присяжных. Метод, хорошо зарекомендовавший себя на практике: завершать дело на силовой и эмоциональной ноте, – и он оправдывал себя в девяноста процентах случаев. Но из-за этого метода первый день двигался с черепашьей скоростью.

К концу дня процесс оживился – вызвали последнего свидетеля. Минтон пригласил на свидетельскую трибуну Чарлза Тэлбота, который снял Реджину Кампо в «Морган» вечером шестого марта и ушел вместе с ней на квартиру. В сущности, Тэлбот мало что мог предложить обвинению. Он был вызван в суд главным образом для того, чтобы засвидетельствовать: когда он выходил от Кампо, та находилась в добром здравии. В общем-то ни за чем больше. Однако его появление спасло суд от начинавшей воцаряться скуки. Причина в том, что Тэлбот в своем лице явил присяжным человека абсолютно иного образа жизни, совершенно противоположного их собственному, а присяжным всегда любопытно заглянуть по ту сторону.

Тэлботу пятьдесят пять лет. У него крашеные светлые волосы, которые никого не ввели в заблуждение, и полусмазанные татуировки морского содержания на обоих предплечьях. Он был двадцать лет как разведен и владел круглосуточным магазинчиком под названием «Квик-Квик». Бизнес обеспечивал ему достаточные жизненные средства и комфортный образ жизни: он имел квартиру в Уорнер-центре, последнюю модель «корвета» и возможность вести ночную жизнь, в том числе широкий выбор городских поставщиц сексуальных услуг.

Все это Минтон обозначил в самом начале своего прямого допроса. Можно было буквально почувствовать, как воздух застыл в зале суда, когда присяжные жадно впились взорами в Тэлбота. Затем прокурор быстро подвел свидетеля к событиям 6 марта, и тот стал рассказывать, как подцепил Реджи Кампо в баре «Морган» на бульваре Вентура.

– Вы знали мисс Кампо до того, как встретились с ней вечером?

– Нет, не знал.

– Как вы познакомились с ней в баре?

– Я просто позвонил ей и сказал, что хочу провести с ней время, а она предложила встретиться в «Моргане», Мне было знакомо это место, поэтому я сказал: «Нет проблем».

– А как вы ей позвонили?

– По телефону.

Несколько присяжных засмеялись.

– Прошу прощения, я понимаю, что вы для этого воспользовались телефоном. Я имею в виду, откуда вы узнали, как с ней связаться?

– Увидел ее рекламу на веб-сайте, и мне понравилось. Я взял и позвонил ей, мы назначили встречу. Очень просто. Ее номер был в объявлении.

– Вы встретились в «Моргане»?

– Да, она сказала, что там назначает свои свидания. Я пришел туда, мы выпили по паре коктейлей, поболтали, понравились друг другу – ну и все. И оттуда отправились к ней домой.

– Отправившись к ней на квартиру, вы вступали там с ней в сексуальные отношения?

– Ясное дело, вступал. Зачем бы я стал приходить?

– Вы ей заплатили?

– Четыре сотни баксов. Она того стоила.

Я увидел, как лицо одного из мужчин-присяжных заливается краской, и понял, что правильно оценил его во время отборочной сессии на прошлой неделе. Мне сразу захотелось иметь его в составе нашего жюри, ведь он принес с собой Библию и читал ее, пока проходили собеседования с кандидатами. Минтон не обратил на это внимания, поскольку фокусировался лишь на кандидатах в момент опроса. Но я углядел Библию, и когда подошла очередь этого человека, задал ему мало вопросов. Я посчитал, что его легко будет восстановить против жертвы по причине рода ее занятий. Сейчас его вспыхнувшее лицо подтвердило это.

– В какое время вы покинули ее квартиру? – спросил Минтон.

– Где-то без пяти десять.

– Она сообщила вам, что ждет прихода другого человека?

– Нет, она ничего об этом не говорила. По правде сказать, судя по поведению, она вроде как собралась уже завязать на этот вечер.

Я встал и заявил возражение:

– Не думаю, что мистер Тэлбот компетентен оценить по поведению мисс Кампо, каковы были ее дальнейшие планы.

– Возражение принято, – произнесла судья прежде, чем Минтон успел выдвинуть контрдовод.

Обвинитель продолжил:

– Мистер Тэлбот, не могли бы вы описать, в каком состоянии вы оставили мисс Кампо, когда покидали ее незадолго до десяти часов вечера 6 марта?

– В полностью удовлетворенном.

В зале суда раздался громкий взрыв хохота, и Тэлбот с гордостью улыбнулся. Я проверил, как себя чувствует человек с Библией, и у него был такой вид, словно ему намертво свело челюсти.

– Мистер Тэлбот, – сказал Минтон. – Я имею в виду состояние ее здоровья. Не было ли на ней телесных повреждений или кровоподтеков, когда вы уходили?

– Нет, она была в полном порядке. Когда я уходил, она была как огурчик. А все потому, что я знаю, как их окучивать.

Он улыбнулся, гордый своими речевыми оборотами. На сей раз смеха не последовало, и судья решила, что с нее довольно его двусмысленностей. Она призвала его держать свои цветистые высказывания при себе.

– Извините, судья, – промолвил он.

– Мистер Тэлбот, – продолжил Минтон. – Мисс Кампо не была ранена, когда вы ее покидали?

– Нет.

– И не в крови?

– Нет.

– И вы ее не били и никак физически на нее не воздействовали?

– Нет же. Все, что мы делали, было по взаимному согласию и к обоюдному удовольствию.

– Благодарю вас, мистер Тэлбот.

Прежде чем подняться с места, я несколько секунд смотрел в свои записи. Нарочно хотел взять интервал, чтобы четко обозначить границу между прямым допросом и перекрестным.

– Мистер Холлер, – подстегнула судья. – Вы желаете подвергнуть свидетеля перекрестному допросу?

Я встал и двинулся к возвышению.

– Да, ваша честь.

Я положил блокнот на крышку кафедры перед собой и посмотрел на Тэлбота. Тот в ответ все еще приятно улыбался, но я знал, что не долго ему оставалось меня любить.

– Мистер Тэлбот, вы правша или левша?

– Левша.

– Левша, – эхом отозвался я. – А разве не правда, что вечером шестого марта, перед тем как вы покинули квартиру Реджины Кампо, она попросила вас неоднократно ударить ее кулаком в лицо?

Минтон вскочил:

– Ваша честь, нет никаких оснований для подобного рода вопросов! Мистер Холлер просто пытается замутить воду с помощью подобных вопиющих заявлений, замаскированных под вопросы!

Судья вопрошающе посмотрела на меня.

– Судья, это часть той концепции защиты, которую я обрисовал в своей вступительной речи.

– Я намерена разрешить. Только будьте кратким, мистер Холлер.

Вопрос был повторен Тэлботу.

– Это неправда, – натянуто усмехнулся тот и покачал головой. – В жизни я не причинил боли женщине.

– Вы ударили ее кулаком трижды, не так ли, мистер Тэлбот?

– Нет, я этого не делал. Ложь.

– Вы заявили, что никогда в жизни не причинили боли женщине.

– Верно. Никогда.

– Вам знакома проститутка по имени Шакилла Бартон?

Тэлботу пришлось подумать, прежде чем ответить.

– Не помню такой.

– На веб-сайте, где она размещает рекламу своих услуг, она пользуется именем Шакилла Шэклз. Теперь припоминаете, мистер Тэлбот?

– О'кей… да. Пожалуй, да.

– Вы когда-нибудь пользовались ее услугами как проститутки?

– Один раз.

– Когда именно?

– Наверное, год назад.

– Вы не причиняли ей в тот раз боли?

– Нет.

– А если бы она пришла в зал суда и сообщила, что на самом деле вы причиняли ей боль, ударив кулаком левой руки, она бы солгала?

– Солгала бы, да еще как! Да, я ее опробовал, и мне не понравились эти садомазо штучки. Я человек доброй воли, истинный миссионер. Я ее и пальцем не тронул.

– Не тронули?

– Я хочу сказать, не бил ее кулаком и не применял никакого насилия.

– Благодарю вас, мистер Тэлбот.

Я сел на место. Прокурор не озаботился возобновлением прямого допроса свидетеля, и Тэлбота отпустили. Минтон сказал судье, что в ходе изложения обвинительной версии ему осталось представить еще двух свидетелей, но что их показания будут продолжительными. Судья Фулбрайт сверилась с часами и объявила на сегодня перерыв, отложив рассмотрение дела до завтра.

Итак, у обвинения оставалось два свидетеля. Я знал, что это детектив Буккер и сама пострадавшая, Реджи Кампо. Похоже, что Минтон собирался обойтись без показаний тюремного стукача, которого ранее упрятал в режимную больницу, в программу реабилитации наркоманов. Имя Дуэйна Корлисса так и не всплыло – ни в списке свидетелей, ни в каких-либо еще материалах, официально переданных защите обвинением. Я подумал: может, Минтон узнал о Корлиссе те же компрометирующие факты, что успел нарыть и Анхель Левин перед смертью? В любом случае ясно, что Корлисс отброшен обвинением за ненадобностью. И значит, мне требовалось это изменить.

Собирая в портфель бумаги и документы, я решил поговорить с Руле. Он сидел, ожидая, когда я его отпущу.

– Итак, что вы думаете? – спросил я.

– Я думаю, что вы сработали очень хорошо. Создали немало моментов обоснованного сомнения.

Я щелкнул замками своего кейса.

– Сегодня я только заронил семена. Завтра они дадут ростки, а в среду расцветут пышным цветом. Вы еще ничего не видели.

Я встал и поднял кейс со стола. Он был тяжелым от кучи документов и моего компьютера.

– Увидимся завтра! – бросил я и вышел из-за ограждения.

Сесил Доббс и Мэри Виндзор ждали Руле в холле, перед дверями в зал суда. Когда я появился, они ринулись ко мне.

– До завтра! – бросил им я, проходя мимо.

– Постойте, погодите минуту! – окликнул сзади Доббс.

Я обернулся.

– Мы стоим здесь как пришитые, – произнес он, догоняя меня вместе с Виндзор. – Как там дела?

Я пожал плечами:

– Пока что идет изложение версии обвинения. Единственное, чем я занимаюсь, – раскладываю наживки, плету сети, заявляю возражения. Завтра, видимо, настанет наша очередь. А в среду мы двинемся в наступление и отправим их в нокаут. Мне нужно подготовиться.

Направляясь к лифту, я увидел, что несколько присяжных с нашего процесса опередили меня и тоже собираются ехать вниз. Среди них находилась и наш добровольный арбитр. Я зашел в соседнюю туалетную комнату, чтобы не пришлось спускаться вместе с ними. Поставил портфель на стойку между раковинами и вымыл лицо и руки. Взглянул на себя в зеркало, стараясь обнаружить признаки стресса от судебного дела и всего, что с ним связано. Нашел, что выгляжу вполне приемлемо. Достаточно нормальным и спокойным для судебного адвоката, играющего против обвинения и против своего клиента одновременно.

Холодная вода подействовала благотворно: я почувствовал себя свежим, – и вышел, надеясь, что присяжные уже уехали.

Их там действительно не было. Вместо них на площадке у лифтов стояли Лэнкфорд и Собел. Лэнкфорд держал в руке пачку бумаг.

– Вот и вы, – произнес он. – Мы вас ждали.