В первом рекламном объявлении, которое я поместил в «Желтых страницах», говорилось: «Любое дело, в любое время, в любом месте», – но через несколько лет я изменил текст. Не то чтобы коллегия адвокатов против него возражала – возражал я сам. Я сделался более искушенным и разборчивым. Округ Лос-Анджелес являет собой измятое одеяло, покрывающее четыре тысячи квадратных миль – от пустыни до Тихого океана. На этом одеяле более десяти миллионов человек борются за жизненное пространство, и значительная их часть в качестве способа существования и заработка выбрала преступную деятельность. Статистика ежегодно фиксирует в нашем округе почти сто тысяч преступлений с применением насилия. В прошлом году было сто сорок тысяч арестов за тяжкие уголовные преступления и еще пятьдесят тысяч – за крупные, связанные с наркотиками и на почве секса. Прибавьте сюда вождение машины в нетрезвом виде – и можно каждый год дважды заполнять потенциальными клиентами стадион «Розовая чаша». Но тут надо помнить, что вам не нужны клиенты с дешевых зрительских мест. Вам нужны те, что сидят не дальше пятидесяти ярдов от поля. Те, у которых в карманах есть деньги.

Попавшиеся преступники, словно в воронку, втягиваются в машину правосудия, которая включает свыше сорока зданий судов, раскиданных по всему округу. Эта сеть, не хуже сети забегаловок «Бургер кинг», тоже всегда готова вас обслужить – то есть, наоборот, подать как на тарелочке. Эти каменные крепости представляют собой нечто вроде специальных заводей, куда акулы – акулы правосудия – приходят поохотиться и покормиться. И ловкий, смекалистый хищник быстро уясняет, где располагаются самые изобильные места, где плавают наиболее выгодные клиенты. Впрочем, ожидаемый размер добычи часто бывает обманчивым. Клиентская база судебного учреждения не обязательно совпадает с социально-экономической базой окружающей местности. Так, например, здания судов в Комптоне, Дауни и восточном Лос-Анджелесе неизменно обеспечивают мне поток доходных клиентов. Этим людям обычно инкриминируется торговля наркотиками, но их деньги ничуть не менее зеленые, чем у биржевых мошенников из Беверли-Хиллз.

Утром семнадцатого я как раз находился в комптонском суде, представляя некоего Дариуса Макгинли при вынесении ему приговора. Преступник-рецидивист означает клиент-завсегдатай, многократный потребитель адвокатских услуг, и Макгинли как раз являлся таковым, как и многие другие мои клиенты. За период нашего знакомства его арестовывали по обвинению в продаже кокаина уже в шестой раз. На сей раз это случилось в «Никерсон-Гарденс», жилом комплексе, известном среди большинства его обитателей как «Никсон-Гарденс». Никто не мог мне сказать, было ли новое название просто сокращением первоначального или же получено в честь президента, находившегося у власти как раз в период возведения этого многоквартирного муравейника и одновременно рынка наркотиков. Макгинли взяли с поличным при передаче «из рук в руки» детского надувного шарика с дюжиной гранул кокаина переодетому агенту управления по борьбе с наркотиками. В то время бедолагу как раз выпустили на поруки после ареста за аналогичное правонарушение. Кроме того, у него уже имелось две судимости за торговлю наркотиками.

Дела складывались, прямо сказать, скверно для Макгинли, которому исполнилось всего двадцать три года. После стольких его оскорблений в адрес системы у системы кончилось терпение. Карающая десница была занесена. И несмотря на то, что прежде Макгинли баловали приговорами с освобождением под залог или отсидкой в местной, окружной, кутузке, на сей раз обвинитель настроил суд на вынесение настоящего вердикта. Всякие переговоры о сделке между сторонами все равно начинались бы с тюремного срока и им бы заканчивались. В противном случае прокурор с радостью вынес бы на процесс два уголовных дела разом и потребовал бы двукратного срока.

Выбор тяжел, но незатейлив. У гособвинения от лица штата были на руках все карты. Парня взяли с поличным на сбыте наркотика в крупном объеме, достаточном для двух уголовных дел. Короче говоря, сбыт кокаина подставному покупателю на сумму триста долларов стоил бы Макгинли самое малое трех лет жизни.

Как и для многих моих молодых клиентов мужского пола из южной части города, тюрьма для Макгинли представляла собой нечто вполне предсказуемое, а возможно, и неотвратимое в его жизни. Он вырос с ясным пониманием, куда движется и что его ждет. Единственные вопросы состояли в том, когда и на какой срок и хватит ли отпущенных ему лет, чтобы этот срок отмотать. Во время наших многочисленных тюремных свиданий я узнал, что Макгинли исповедовал личную философию, сформированную влиянием жизни и смерти, а также музыки Тупака Шакура, скандального и гиперагрессивного рэпера, безошибочно предсказавшего свою собственную насильственную смерть. Тексты Тупака Шакура стали источником надежды и безнадеги для этих Богом забытых облезлых кварталов, которые Макгинли считал домом. Что и говорить, южный Лос-Анджелес изобиловал юношами, которые несли в себе точно такое же видение мира, как Тупак Шакур и Дариус Макгинли.

Мой подзащитный подолгу декламировал мне длинные речитативы с компакт-дисков Тупака. Он нередко расшифровывал мне значение этих трущобных текстов. Такое образование я ценил, потому что Макгинли являлся лишь одним из многочисленной армии моих клиентов, объединенных верой в неотвратимость судьбы и конечный жребий в виде «рая для головорезов» – места между небесами и землей, куда попадают все гангстеры. Для Макгинли тюрьма была лишь одним из этапов на пути движения туда, и он приготовился к этому испытанию.

– Залягу на дно, поднаберусь сил и смекалки, а потом вернусь, – сказал он мне.

Он дал мне «добро» на заключение судебной сделки и переслал пять тысяч долларов почтовым переводом – я не спрашивал, откуда они поступили, – и, вновь отправившись к прокурору, я добился, чтобы два подвешенных уголовных дела объединили в одно. А Макгинли, со своей стороны, не возражал признать себя виновным. Единственное, чего он просил добиться для него, – это определения в тюрьму неподалеку, чтобы его матери и троим малолетним детям не пришлось ездить к нему слишком далеко.

Когда объявили начало судебного заседания, судья Дэниел Флинн появился в изумрудно-зеленой мантии, вызвавшей неискренние улыбки у многих юристов и судебных клерков в зале. Все знали, что он одевается в зеленое каждый год в двух случаях: во-первых, в День святого Патрика – семнадцатого марта, и во-вторых, в пятницу, перед футбольным матчем команды «Нотр-Дам» из католического ирландского колледжа с командой «Троянцы» из Университета Южной Калифорнии. Он был также известен среди юристов комптонского суда под кличкой Дэнни-Бой – имея в виду искаженные слова популярной песни: «Дэнни-Бой, тупой козел ирландский».

Секретарь объявил дело к слушанию, я подошел и заявил о своем присутствии. Через боковую дверь вывели Макгинли, и он встал рядом со мной, в оранжевом тюремном комбинезоне, со скованными руками, пристегнутыми к цепи, охватывающей талию. Никто из его близких не присутствовал в зале суда, чтобы наблюдать, как его осудят. Он был один, если не считать меня.

– Добрейшего вам утра, мистер Макгинли, – проговорил Флинн с ирландским акцентом. – Вы знаете, что сегодня за день?

Я опустил глаза в пол.

– День моего приговора, – невнятно пробурчал Макгинли.

– И это тоже. Но я-то говорю о Дне святого Патрика, мистер Макгинли. О дне торжества ирландского наследия.

Макгинли чуть повернул голову и посмотрел на меня. Он был неплохо образован в уличном смысле, но не в общекультурном. Он не понимал, что происходит: является ли этот выпад уже частью вынесения приговора или некой формой презрения со стороны белого человека. Я хотел сказать, что судья бестактен и, вероятно, расист. Вместо этого наклонился и шепнул ему на ухо:

– Просто не обращай внимания. Он придурок.

– Вы знаете происхождение вашего имени, мистер Макгинли? – спросил судья.

– Нет, сэр.

– А вам интересно узнать?

– Вообще-то нет, сэр. Небось имя какого-то рабовладельца. На хрена мне знать этого ублюдка?

– Прошу прощения, ваша честь, – поспешил вмешаться я. Снова наклонившись к Макгинли, я зашептал: – Дариус, притормози. Держи себя в руках. И следи за речью.

– Он надо мной издевается, – проговорил тот.

– Но он еще не вынес приговор. Ты хочешь запороть дело?

Макгинли отодвинулся от меня и поднял глаза на судью:

– Извините за мой язык, ваша честь. Я вырос на улице.

– Заметно, – сказал Флинн. – Что ж, это позор, что вы так относитесь к своей истории. Но если вас не интересует ваше имя, то меня тем более. Переходим к вынесению приговора и отправке вас в тюрьму, не так ли?

Он произнес последние слова так бодро, словно нас ожидало удовольствие отправить Макгинли прямиком в Диснейленд.

После этого судебная процедура пошла быстро. В докладе по делу перед вынесением приговора не прозвучало ничего нового. Дариус Макгинли владел с одиннадцати лет одной-единственной профессией – наркодилер. Его единственная подлинная семья – банда. У него никогда не было водительских прав, хотя водил «БМВ». Он никогда не состоял в браке, хотя имел троих детей. Играла все та же старая песня и та же заезженная пластинка, прокручиваемая по дюжине раз на дню в залах суда по всему округу. Макгинли относился к сообществу, которое пересекалось с жизнью остальной части Америки только в залах судов. Он служил просто кормом, фуражом для машины правосудия. Машина хотела есть, а на тарелке дымился Макгинли. Флинн приговорил его к заранее согласованным нескольким годам тюрьмы и зачитал все стандартные юридические формулировки, прилагаемые к сделке между сторонами о признании подсудимым своей вины. Для смеха – хотя только его собственные подчиненные откликнулись на сомнительную шутку – он зачитал этот штамп на своем излюбленном местечково-ирландском наречии. После чего представление закончилось.

Я знаю: Макгинли разносил смерть и разрушение в виде кокаина и, вероятно, совершил много других правонарушений и насильственных действий, которые так и остались неизвестными и никогда ему не вменялись. Но все равно после этого дела у меня остался скверный осадок. Я не могу отделаться от вечного ощущения: Макгинли – один из тех, кому изначально не представлялось шанса попробовать что-нибудь другое, кроме жизни уличного хулигана и члена шайки. Он никогда не знал своего отца и бросил школу в шестом классе, чтобы освоить торговлю кокаином. Он умел безошибочно считать деньги своего коммерческого предприятия, но никогда не имел счета в банке. Он никогда не бывал на лос-анджелесском пляже, не говоря уже где-то за пределами округа. И теперь его первым путешествием станет поездка в автобусе с решетками на окнах.

Прежде чем его препроводили обратно в камеру при зале суда, чтобы затем в установленном порядке перебазировать в тюрьму, я пожал ему руку, пристегнутую цепью к поясу, и пожелал удачи. Я редко это делаю по отношению к своим клиентам.

– Все путем, – сказал он мне. – Я вернусь.

И я в этом не сомневался. В каком-то смысле Дариус Макгинли являлся для меня таким же выгодным клиентом, как и Льюис Руле. Только Руле скорее всего одноразовый случай. Зато с течением времени у меня возникло чувство, что Макгинли станет одним из клиентов, которых я называю «пожизненной рентой», и постоянным подарком судьбы – покуда будет плевать на неравенство шансов и продолжать жить.

Я положил досье на Макгинли в свой кейс и через калитку двинулся обратно, в то время как секретарь уже объявлял следующее дело. За пределами зала суда, в наполненном людьми коридоре, меня уже ждал Анхель Левин. Сегодня мы должны были просмотреть и обсудить новую информацию и вновь открывшиеся обстоятельства по делу Руле. Анхелю пришлось подъехать ко мне, в Комптон, потому что в моем графике не нашлось достаточно времени.

– Добрейшего вам утречка, – сказал Левин, гипертрофированно имитируя ирландский акцент.

– Угу. Ты видел?

– Просунул голову на минутку. Этот тип малость страдает расизмом, да?

– Что вполне сойдет ему с рук, ведь с тех пор как суды объединили в один избирательный округ, его имя фигурирует во всех избирательных бюллетенях. Даже если люди в Комптоне встанут стеной, чтобы его прокатить, жители Уэстсайда все равно смогут их перевесить. Это безнадежно.

– Как он вообще пролез на судейскую скамью?

– Хм, ну как? Стань бакалавром права, сделай нужные пожертвования нужным людям – и ты тоже сможешь стать судьей. Он получил назначение от губернатора. Самое трудное, чтобы удержаться – выиграть первые выборы. Он их выиграл. Тебе никогда не доводилось слышать фразу: «Блин, проскочил, как Флинн!»?

– Нет, не слышал.

– Тебе понравится. Примерно шесть лет назад Флинн получил назначение от губернатора. Это случилось еще до слияния судов. Тогда судьи избирались голосованием в том районе, где председательствовали. Инспектирующий судья по округу Лос-Анджелес проверяет его дипломы и рекомендации и очень быстро понимает, что перед ним человек с множеством политических связей, но без всякого таланта и судейского опыта, необходимых для успешного исполнения обязанностей на этой должности. Флинн выполнял скорее административные функции, подготавливая дела к слушанию. Вероятно, не мог найти для себя суд, не говоря уже о деле для рассмотрения. Поэтому главный судья сплавляет его сюда, в комптонский уголовный суд, так как, по правилам, чтобы сохранить за собой назначение, ты должен год после этого проработать судьей. Он решил, что Флинн напортачит, вызовет в народе недовольство и его не переизберут. Через год он вылетит.

– И с плеч долой.

– Вот именно. Но только вышло по-иному. В первый же день и час подачи документов для переизбрания в офис избирательной комиссии бодрым шагом входит Фредерика Браун с намерением состязаться с Флинном. Ты знаешь Фредди Браун из Даунтауна?

– Лично – нет. Слышал о ней.

– Она тут всем даст сто очков. Помимо того, что она чертовски хороший адвокат, она черная, она женщина и она популярна среди здешнего населения. Она бы разгромила Флинна со счетом пять – один, а то и больше.

– Так какого же дьявола Флинн сохранил свое место?

– К чему я и подбираюсь. Когда Фредди внесли в избирательный список, никто больше даже не стал регистрироваться. С какой стати: она являлась бесспорным фаворитом. Хотя казалось несколько странным, что она хочет стать судьей и урезать себе доходы. Ведь в то время на своей адвокатской работе она наверняка имела хорошую шестизначную сумму.

– Так. И что же произошло?

– А произошло то, что пару месяцев спустя, в последний час регистрации кандидатов, Фредди опять входит в офис и вычеркивает свое имя из бюллетеня.

– То есть Флинн оказывается единственным претендентом и сохраняет за собой должность!

– Ты правильно понял. Потом происходит слияние судов, и теперь его уже никакими силами оттуда не выжить.

На лице Левина читалось возмущение.

– Ну мерзость! Что за хреновина? Разве от этого не несет за версту нарушением закона о выборах? Ведь явно имел место сговор.

– Только в том случае, если ты сумеешь его доказать. Фредди утверждала, что никто ее не подкупал и она не участвовала ни в каких махинациях с целью оставить за Флинном судейскую должность. Она просто передумала, вышла из игры, так как поняла: не сможет она на судейское жалованье поддерживать привычный ей уровень жизни. Но скажу тебе одну вещь: похоже, Фредди всегда выигрывает процессы, где судит Флинн.

– И это называется системой правосудия!

– Да, так это называется.

– А что ты думаешь о деле Блейка?

Его трудно было обойти. Только о нем все и толковали в последнее время. Роберта Блейка, теле- и киноактера, днем раньше оправдали в ван-нуйсском Высшем суде по делу об убийстве жены. Окружной прокурор и полиция Лос-Анджелеса проиграли еще одно громкое дело, вызвавшее широкий общественный резонанс, и, куда ни сунься, везде обсуждали эту тему. И СМИ, и большинство людей, далеких от судебной практики, не могли взять этого в толк. Однако на самом деле не имело значения, совершал ли Блейк убийство, – главное состояло в том, представили ли в суде достаточное количество доказательств, чтобы признать его виновным. Это были две совершенно отдельные, не зависящие друг от друга вещи, но общественная дискуссия, развернувшаяся вслед за вердиктом, смешала их воедино.

– Что я думаю? – переспросил я. – Я восхищаюсь присяжными за то, что не дали себя уболтать, сфокусировавшись именно на уликах. Если улик нет – так их там и нет. Меня возмущает, когда окружной прокурор считает, что они могут этак запросто, малой кровью, въехать в обвинительный приговор верхом на здравом смысле. «Если это был не он, то кто же еще?» Довольно, знаете ли! Хватит валять дурака! Вы хотите осудить человека, упечь его до конца дней в клетку, а потом подверстать свои убогие улики? Так не надейтесь, что присяжные станут подыгрывать вам в этой игре!

– Говоришь как истинный судебный адвокат.

– Эй, послушай, ты и сам зарабатываешь на хлеб благодаря адвокатам, приятель. Ты должен хорошо заучить этот рэп. Так что забудь о Блейке. Я ревнив и завистлив и уже устал о нем слушать. Ты сказал по телефону, что у тебя есть для меня хорошие новости.

– Есть. Куда пойдем обсудить, что я добыл?

Я взглянул на часы. До одиннадцати мне необходимо было попасть в центр города на плановое слушание уголовного суда – я и так уже не явился на него накануне. После чего в мои планы входило отправиться в Ван-Нуйс, на первую встречу с Тедом Минтоном, прокурором, принявшим дело Руле от Мэгги Макферсон.

– У меня нет времени куда-то идти, – сказал я. – Мы можем взять кофе и посидеть в моей машине. У тебя материалы с собой?

В ответ Левин приподнял свой кейс и постучал по нему костяшками пальцев:

– Все здесь. Но как быть с водителем?

– О нем не беспокойся.

– Тогда приступим.