Когда я подкинул Патрика до его машины и двинулся сквозь плотный трафик к выезду из города, уже было ясно, что я опоздаю и меня ждет новая стычка с бывшей женой. Позвонил ей, но она не взяла трубку, и я оставил сообщение. Возле ее дома в Шерман-Окс часы показывали семь сорок, а мать с дочерью стояли на обочине и ждали меня. Хейли, опустив голову, смотрела на тротуар. Я заметил, что она всегда принимала эту позу, если мы с Мэгги оказывались рядом. Вид у нее был такой, словно она стояла на движущемся эскалаторе и ждала, когда он увезет ее от нас.

Я открыл дверцу, и Мэгги помогла дочери забраться на заднее сиденье вместе с ее школьным рюкзачком и чемоданчиком с вещами.

— Спасибо, что вовремя! — бросила она.

— Без проблем, — произнес я, чтобы увидеть, как вспыхнет раздражение в ее глазах. — Наверное, тебе не терпится на свидание, если даже на улицу выскочила.

— Вообще-то я иду на школьное собрание.

Я почувствовал, как почва ушла у меня из-под ног.

— Надо было мне сообщить. Мы могли бы вызвать няню и пойти вместе.

— Я не маленькая, — подала голос Хейли.

— Мы уже пытались, — отозвалась Мэгги. — Помнишь? Ты тогда так грубо набросился на учительницу по математике из-за плохих оценок Хейли — хотя даже не разобрался, в чем дело, — что они попросили меня впредь приходить одной.

Я смутно помнил, о чем она говорит. Воспоминание было наглухо погребено в моем оксиконтиновом прошлом. Но я чувствовал, как у меня пылают щеки. Возразить было нечего.

— Мне пора, — быстро сказала Мэгги. — Хейли, я люблю тебя. Хорошо веди себя с отцом. До завтра.

— До завтра, мама.

Перед тем как отъехать, я взглянул на нее через открытое окно.

— Задай им жару, Мэгги Кулак.

Я вырулил на дорогу и опустил окно. Дочь спросила, почему ее мать прозвали Кулак.

— Потому что она всегда готова к битве.

— К какой битве?

— К любой.

Мы молча проехали по бульвару Вентура и остановились перекусить в «Дюпар». Дочка обожала здесь ужинать, потому что я всегда заказывал ей утреннее блюдо — блинчики. Ей казалось, что если она ест на ужин то, что предназначено для завтрака, то нарушает правила и становится независимой и храброй.

Себе я заказал сандвич с соусом «Тысяча островов»: учитывая содержание в нем холестерина, для меня это было так же смело, как блинчики для Хейли. Мы вместе сделали ее уроки — мне они давались тяжелее, чем ей, — и я спросил, чем займемся дальше. Я был не против отправиться в кино или торговый центр, куда она захочет, хотя сам предпочел бы поехать ко мне домой и полистать старые фотоальбомы.

Хейли замялась с ответом, и я догадался, что ее смущает.

— У меня дома никого не будет, Хей, если тебя это беспокоит. Лейни, та дама, которую ты видела, ко мне больше не приходит.

— Значит, она уже не твоя девушка?

— Она никогда не была моей девушкой. Просто подруга. Помнишь, в прошлом году я лежал в больнице? Там я с ней познакомился, и мы стали друзьями. Мы стараемся заботиться друг о друге, и иногда она приезжает ко мне, если ей не хочется ночевать дома.

Но это была лишь половина правды. С Лейни Росс я встретился в реабилитационном центре на занятиях групповой терапией. Наши отношения продолжались и после лечения, хотя их трудно назвать романом: вряд ли мы могли испытывать какие-либо чувства. Пристрастие к наркотикам подавляет нервную систему, и ей нужно долго восстанавливаться. В центре мы часто проводили время вместе и старались помогать друг другу: это было нечто вроде группы поддержки из двух человек. Но в реальном мире я сразу почувствовал слабость Лейни. Понял, что она не сможет довести дело до конца и мне с ней не по пути. У человека в подобной ситуации два пути: абсолютная трезвость или рецидив. Есть еще третий — самоубийство. Когда больной понимает, что, вернувшись к наркотикам, он медленно убивает себя и нет смысла тянуть время. Я не знал, какой из двух последних путей выберет Лейни, но не собирался следовать за ней. Буквально на следующий день после ее встречи с Хейли наши дороги разошлись.

— Не забывай, Хейли, если тебе что-нибудь не нравится, ты всегда можешь мне сказать.

— Да.

Минуту мы помолчали, и мне показалось, что дочь хочет что-то добавить. Я дал ей время собраться с мыслями.

— Папа?

— Да, малыш?

— Если та женщина не была твоей девушкой, может, вы с мамой снова станете жить вместе?

От вопроса у меня сжалось горло, и я не мог произнести ни слова. Во взгляде Хейли сквозила надежда. Мне хотелось, чтобы то же самое она увидела в моем.

— Не знаю, Хей. Когда мы пытались сделать это в последний раз, то ничего не получилось.

В ее глазах мелькнула боль — словно туча нашла на солнце.

— Но я над этим работаю, милая, — быстро проговорил я. — Просто такие вещи не делаются второпях. Я пытаюсь показать ей, что мы опять можем быть семьей.

Дочка молча смотрела в свою тарелку.

— Понимаешь, девочка моя?

— Понимаю.

— Ты решила, чем мы займемся?

— Наверное, лучше поехать домой и посмотреть телевизор.

— Хорошо. Как раз то, что я хотел.

Мы собрали ее тетради, и я положил деньги на принесенный счет. Когда мы двигались по склону холма, Хейли сообщила, что мама сказала ей про мою новую работу. Приятный сюрприз.

— Ну, работа не совсем новая. Я просто вернулся к тому, чем занимался раньше. Но у меня много новых дел и одно очень крупное. Мама тебе рассказывала?

— Да, у тебя важное дело, и все будут тебе завидовать, но ты отлично справишься.

Пока мы ехали дальше, я размышлял над ее словами и над тем, что они означают. Может, я не совсем упустил свой шанс с Мэгги? Если она сохранила ко мне какое-то уважение, это чего-нибудь да стоит. Я взглянул на дочку в зеркальце заднего обзора. На улице темнело, но я видел, что она смотрит в окно, а не на меня. Дети часто ведут себя бесхитростно. Жаль, того же нельзя сказать о взрослых.

— В чем дело, Хей?

— Э… я вот подумала, почему ты не можешь делать то же, что и мама?

— Ты о чем?

— Например, отправлять плохих людей в тюрьму. Она говорила, что в большом деле ты защищаешь какого-то преступника, он убил двух человек. Получается, ты всегда работаешь на плохих людей.

Я помолчал, стараясь подобрать нужные слова.

— Хейли, человека, которого я защищаю, действительно обвинили в убийстве двух людей. Но никто еще не доказал, что он это совершил. Пока он ни в чем не виноват.

Она не ответила, но я почувствовал, как меня буквально обдает скептицизмом. Вот тебе и детская доверчивость.

— Послушай, Хей, то, чем я занимаюсь, так же важно, как и то, что делает твоя мама. В нашей стране, если человека обвиняют, он имеет право защищаться. Представь, если в школе про тебя скажут, будто ты списываешь? Разве ты не стала бы оправдываться и говорить, что это не так?

— Наверное.

— Вот и я так думаю. То же самое происходит в суде. Если тебя обвинили в преступлении, ты можешь попросить адвоката встать на твою защиту. У нас очень сложные законы, и человеку часто бывает трудно сделать это самому, потому что он не знает правила, как вести дела и все такое. А я им помогаю. Это не значит, что я согласен с тем, что они сделали, если они вообще что-либо сделали. Но так работает правосудие. Без защиты его просто нет.

Мне казалось, что все это звучит не очень убедительно. Нет, я верил в то, что говорил, и мог бы подписаться под каждым словом. Но когда я объяснял дочери, у меня возникло такое чувство, точно меня допрашивают в суде. Как я мог заставить ее поверить в то, во что уже не верил сам?

— Ты когда-нибудь помогал тем, кто ничего не сделал? — спросила дочка.

Я отвел взгляд.

— Случалось.

Честнее не скажешь.

— Мама посадила в тюрьму много плохих людей.

Я кивнул.

— Да, я знаю. Между нами существует нечто вроде баланса. Мы уравновешиваем друг друга. В общем…

Продолжения не требовалось. Я включил радио и нажал кнопку, настроенную на музыкальный канал Диснея.

По дороге домой я думал о том, что порой взрослых «читать» так же легко, как их детей.