Глава 6

Попасть на стоянку у озера раньше пяти вечера не удалось. Я подумал, что здесь слишком одиноко, пусто, как показалось и брату. Озеро остывало, и температура воды в нем падала быстро. Небо, уже ставшее красным, начинало темнеть. В это время дня озеро уже не привлекало туристов или местных жителей.

Подъезжая к стоянке, я думал о том, почему брат выбрал именно это место. Насколько мне известно, оно не имело никакой связи с делом Лофтон. Но я считал, что знаю причину, по которой он припарковался там, где припарковался. И почему просто сидел в машине в раздумье.

Под навесом, пристроенным к будке смотрителя, загорелся свет, и я решил пойти и встретиться с самим Пеной, если он окажется на месте. Тут в голову стукнула еще одна мысль, и я перебрался не пассажирское сиденье своего «темпо». Сделал пару глубоких вдохов, открыл дверь и побежал в сторону деревьев. На бегу я считал вслух. Досчитав до одиннадцати, оказался на самом краю заснеженного пространства, достигнув опушки леса.

Стоя там, среди деревьев, с ногами, обутыми совсем не в сапоги и завязшими в глубоком снегу, я нагнулся, взявшись за колени и восстанавливая сбитое дыхание. Не существовало ни малейшей возможности, чтобы стрелок сумел достичь леса и скрыться там прежде, чем Пена выйдет из будки, со скоростью, какую свидетель сообщил в своих показаниях. Наконец я перестал глотать воздух и направился прямиком к домику смотрителя, рассуждая по дороге, как ему представиться — репортером или братом.

За окошком оказался именно Пена. На форме я заметил нашивку с именем. Когда я заглянул, он запирал стол. Пена называл это «делом дня».

— Чем могу помочь, сэр? Я уже закрываюсь.

— Разумеется, но я надеюсь, что смогу задать вам несколько вопросов.

Он вышел наружу, глядя с подозрением — мой костюм явно не предполагал катания на лыжах. На мне были джинсы, кроссовки «Рибок» да куртка из рубчатого вельвета, надетая поверх тонкого шерстяного свитера. Пальто я оставил в машине и довольно сильно замерз.

— Мое имя Джек Макэвой.

Несколько секунд я ждал его реакции. Ничего не последовало. Вероятно, это имя он видел лишь в документах, которые подписал, или в газетах. Произнесенное вслух, оно не производило никакого эффекта.

— Мой брат... это его вы обнаружили... две недели назад.

Я махнул рукой в направлении стоянки.

— А-а... — произнес он наконец. — В машине. Полицейский.

— Ну да, весь день я провел в полиции — читал их бумаги, заключения. Я хотел просто увидеть это место сам. Знаете ли, это нелегко... сразу принять.

Он кивнул и украдкой, мельком посмотрел на свои часы.

— Хочу задать всего несколько вопросов. Вы находились внутри, когда услышали это? Я имею в виду выстрел.

Говоря сбивчиво, я старался не дать ему шанса меня остановить.

— Да, — ответил он.

Казалось, Пена что-то обдумывал и вот наконец решился. Он продолжил:

— Я уже закрывался, как и сегодня, почти уже собрался домой. И тут услышал. Всегда так, и я вроде как сразу понял, что это. Сам не знаю почему. На самом деле, я думал, это браконьеры оленей бьют. Вышел быстро и первым делом рванул в сторону стоянки. Вижу — стоит машина. В машине кто-то есть. Окна запотели сильно, но увидеть можно. Он сидел за рулем. Как-то, по позе наверное, я сразу понял, что случилось... Извините, это ведь был ваш брат.

Я кивнул, затем окинул взглядом рабочее место смотрителя. Все довольно просто: то ли небольшой офис, то ли кладовая. Тут я понял, что пять секунд — довольно большая цифра для оценки периода между тем, когда Пена услышал выстрел, и моментом, когда он увидел стоянку.

— Больно не было, — сказал Пена.

— Что?

— Если вы хотели узнать именно это: думаю, что ему не могло быть больно. Я добежал до машины, и он оказался уже мертвым. Все произошло мгновенно.

— В полиции сказали, что вы не могли помочь ему. Дверь оказалась закрытой.

— Да, я пытался открыть дверь. Но могу утверждать: он не нуждался в помощи. Вернувшись назад, я просто позвонил в полицию.

— Как давно он припарковал машину и много ли времени прошло до выстрела?

— Не знаю. Как я уже говорил в полиции, от меня не видно стоянки. В домике есть обогреватель, и я был там по крайней мере уже с полчаса — к моменту выстрела. Он мог находиться на площадке все это время. Полагаю, мог просто обдумывать все это.

Я кивнул.

— Так вы не видели его на озере? До выстрела, понимаете?

— На озере? Нет. Там вообще никого не было. Остановившись, я старался придумать еще что-нибудь.

— Они пришли к каким-то выводам о причинах? — спросил вдруг Пена. — Я уже говорил, что знаю: он был офицером полиции.

В ответ я отрицательно покачал головой. Не хотелось обсуждать это с посторонним. Поблагодарив его, я направился к стоянке, а смотритель в это время запирал дверь своего домика. «Темпо» одиноко стоял на вычищенной площадке.

— Часто здесь чистят?

Пена отвлекся от двери.

— После каждого снегопада.

Кивнув, я вдруг подумал еще об одной вещи.

— Где вы оставляете машину?

— У нас есть место для оборудования, по дороге, примерно полмили отсюда. Я оставляю ее там и иду пешком. Вверх по тропе утром, и вниз — уже после работы.

— Подвезти?

— Не-а. Впрочем, спасибо. Но по тропе — быстрее.

Всю дорогу до Боулдера я вспоминал тот последний раз, когда я оказался на Медвежьем озере. Кстати, и тогда все произошло зимой. Только озеро не было замерзшим, по крайней мере до такой степени. И, вернувшись из воспоминаний о том времени, я вновь ощутил себя продрогшим и одиноким. И еще — виноватым.

Райли выглядела так, словно с момента похорон прошло лет десять. И тем не менее я вздрогнул от неожиданности, когда она открыла дверь, — потрясенный собственным открытием. Тереза Лофтон выглядела точно так, как девятнадцатилетняя Райли Макэвой. Странно, что ни Скалари, ни кто-либо еще не поразились этому факту.

Она пригласила войти. Райли прекрасно знала, что выглядит неважно. Открывая дверь, она старалась ненароком прикрыть лицо рукой. Улыбка выглядела слабой и неестественной. Мы прошли на кухню, и она предложила кофе. Я отказался, сказав, что заглянул на минутку. Присев за кухонный стол, я вдруг подумал: мы всегда собираемся вокруг кухонного стола. Даже теперь, когда Шона уже нет с нами.

— Я хочу сказать, что собираюсь писать о Шоне.

Некоторое время она сидела молча, не глядя на меня. Потом встала и принялась разгружать посудомоечную машину. Я ждал.

— Ты уже решил? — наконец спросила она.

— Да... Думаю, да.

Она промолчала.

— Я собираюсь пойти к психологу, Доршнеру. Не знаю, стал бы он раньше разговаривать со мной. Теперь, когда Шон умер, не вижу причины, почему бы и нет. Но... гм... он может спросить твоего согласия...

— Не бойся, Джек, я не стану тебе мешать.

Кивнув в знак благодарности, я все же отметил в ее словах некоторую резкость.

— Сегодня я общался с копами... и ездил к озеру.

— Не хочу даже слышать об этом, Джек. Если считаешь, что должен написать, пускать это будет твой выбор. Делай то, что посчитаешь нужным. А мой выбор такой: не хочу даже слышать об этом деле. И если ты все же напишешь про Шона, я не буду читать. И я должна сделать то, что необходимо.

Я кивнул:

— Понимаю. Но есть одно обстоятельство, о котором я должен спросить. После чего могу оставить тебя в покое.

— О чем ты говоришь? Оставить меня в покое? — сердито переспросила она. — Мне бы очень хотелось остаться в покое. Да только я не могу. Это будет со мной всю оставшуюся жизнь. Ты хочешь писать про это? Считаешь, для тебя это выход? А что мне делать? А, Джек?

Я смотрел в пол. Хотелось скорее уйти, но я не знал как. Ее боль и ее слезы жгли насквозь, словно жар от духовки.

— Тебе нужно знать о той девушке? — проговорила она тусклым, спокойным голосом. — Об этом меня спрашивали все их детективы.

— Да. Почему именно это дело...

Я не знал, как следует закончить фразу.

— Почему он забыл все хорошее, что оставалось в его жизни? Ответ звучит вот так: я не знаю. Я ни черта не знаю.

Я видел слезы, текущие из глаз, и вновь почувствовал, как ей обидно. Словно муж бросил Райли ради другой женщины. И тут еще я. Полноценное, в плоти и крови, воплощение Шона, какое вечно будет являться перед ней. Можно не сомневаться: сейчас она выскажет все, что накипело, именно мне.

— Дома он говорил об этом деле? — спросил я Райли.

— Специально — нет. Он рассказывал о своих делах время от времени. Этот случай казался особенным из-за того, что убийца сделал с телом. И он рассказал про это. А позже — про то, что он чувствовал сам, глядя на труп. Я знаю, это задело его за живое, но его так же задевало многое другое. Другие дела из тех, которыми он занимался. И никто не был ему нужен, чтобы с этим справиться. Так он всегда говорил.

— А в итоге? Он сам пошел к тому доктору?

— У него появились видения, и я сказала, что он должен обследоваться. Я заставила его пойти.

— Что за видения?

— Что он там присутствовал. Ты понимаешь — когда все случилось с девушкой. Ему казалось, что он видит, но не может остановить это.

Ее слова заставили меня вспомнить другую смерть, случившуюся много лет назад. Сара. Она проваливается под лед. Я помнил ощущение своей беспомощности, помнил, как это — наблюдать и не быть в состоянии помочь, совершенно ничем. Я снова взглянул на Райли.

— Знаешь, почему Шон туда поехал?

— Нет.

— Это из-за Сары?

— Говорю тебе — не знаю.

— Это случилось до того, как мы познакомились. Она умерла в том месте. Несчастный случай...

— Это мне известно. Но я понятия не имею, на что и как это повлияло. По крайней мере сейчас.

Не знал и я. Эта мысль смущала, как и многие другие, но я не мог дать им хода.

Прежде чем направиться в Денвер, я проехал через кладбище. Сам не знал, что делаю. Было уже темно, и с момента погребения прошло два сильных снегопада. Минут пятнадцать ушло на то, чтобы просто найти место, где мы похоронили Шона. Камня все еще не было. Я нашел могилу, ориентируясь по другой — той, что рядом. Могиле моей сестры.

На холмике земли, возвышавшемся над Шоном, лежала кучка заледеневших цветов и стоял пластиковый знак с его именем. У Сары никаких цветов не было. Некоторое время я смотрел на могилу Шона. Ночь стояла ясная, и в лунном свете я хорошо различал детали. Дыхание вырывалось изо рта клубами пара.

— Как же это, Шон? — спросил я вслух. — Как же это вышло?

Тут я понял, что делаю, и огляделся вокруг. На кладбище я находился совершенно один. Единственный из живых. Я вспомнил, как Райли сказала о Шоне, что он не нуждался ни в ком, чтобы освободиться от этого, и еще о том, что я сам не придавал значения подобным вещам, если они не позволяли написать хорошую статью. Как произошло, что мы с ним настолько отдалились? Брат и я. Мой близнец. Я не знал ответа. Вопрос лишь заставил меня снова ощутить горечь утраты. Заставил почувствовать себя так, словно в земле лежит не тот, кто должен был туда лечь.

Я вспомнил, что говорил Векслер в тот вечер, когда они пришли и объявили мне о смерти брата. Он говорил о дерьме, плывущем по трубам, и о том, что, в конце концов, его сделалось слишком много для Шона. Но я все еще не верил в это.

Мне следовало во что-то верить. Я подумал о Райли и о снимках Терезы Лофтон. И о моей сестре, проваливающейся под лед. Я верил, что негодяй, убивший девушку, заразил моего брата самой безнадежной формой отчаяния. Я верил, что Шон попал в ловушку из-за своего отчаяния и еще — из-за голубых глаз девушки, разрубленной надвое. И раз у него не нашлось брата, к которому он мог бы обратиться, он обратился к сестре. Шон вернулся к поглотившему ее озеру. И затем ушел к ней уже насовсем.

Я уехал с кладбища, ни разу не обернувшись.