Шум времени
Недалеко от Лобного места стоит он… Я вижу его хищный нос — наследство Палеологов.
Бояре, духовенство, народ. Ждут, что он скажет. Как всегда перед важным поступком, он раззадорил себя. И вот оно наступает — желанное бешенство. И, вспоминая утеснения детства, обратился к митрополиту и народу…
«Ты знаешь, владыко… сильные бояре расхищали мою казну, а я был глух и нем по причине моей молодости… Лихоимцы и хищники, судьи неправедные, какой дадите вы ответ за те слезы и кровь, которые пролились благодаря вашим деяниям?… Я чист от крови… Но вы ждите заслуженного воздаяния».
И горят бешеные глаза, и затаился народ на площади, и бояре ожидают великой расправы. Но он объявил: «Мстить вам не буду, за все ответите на Страшном суде… а сейчас…»
И голос сорвался.
Он повелел всем забыть все обиды и соединиться — в любви и прощении. Он объявил себя защитником людей от неправедности сильных мира сего…
И в глазах его были растроганные слезы, когда он обратился к священству: «Достойные святители церкви, от вас, учителя царей и вельмож, я требую — не щадите меня в преступлениях моих. Гремите словом Божьим, и да жива будет душа моя!»
И чувствуешь ветер. Как он треплет его длинные, рано поредевшие волосы…
… А вот другой ветер.
По талому грязноватому снегу летит царский экипаж. Снег — на булыжной мостовой вдоль канала. Народу совсем мало: мартовский петербургский холодный ветер, пробирающий до костей, сдул с канала гуляющую публику. По тротуару прогуливаются полицейские — охраняют проезд императорской кареты.
А вот из-за поворота показалась и карета.
Но полицейские почему-то не замечают странного молодого человека… Он явно нервничает, в руке у него что-то подозрительное, величиной с тогдашнюю коробку конфет «Ландрин», завернутое в белый платок.
Молодой человек подождал приближающуюся карету и швырнул сверток под ноги лошадям.
Эхо мощного взрыва прокатилась по каналу.
… На булыжной мостовой лежит убитый — один из казаков, охранявших карету, рядом с мертвецом умирает в муках проходивший мальчик… Кровь, обрывки одежды на покрытом снегом булыжнике.
Императорский поезд останавливается. Государь, невредимый, выходит из кареты. Поздно бросил бомбу молодой человек — видно, сильно нервничал.
В шинели с бобровым воротником, на красной подкладке, в золотых эполетах с вензелем отца, Александр II…
Государь высок, прям, гвардейская выправка. Последний красавец-царь романовской династии.
…Не пройдет и пятнадцати минут, и он будет корчиться в муках на этом талом грязном снегу.
И те, кто посещают мой театр на ТВ, слышат главное — шум времени.
У этого театра огромная аудитория. Я знаю, что не все понимают то, что я рассказываю.
Но это и не важно.
Один наш известный актер увидел, что его домработница смотрит мою передачу. И спросил ее:
— Ты хоть что-нибудь понимаешь?
— Не всё, — вздохнула она, — но очень интересно. Это и есть для меня высший комплимент. Ибо мой театр на ТВ — это, прежде всего, эмоция.
