Книга: Инна Чурикова. Судьба и тема
Назад: Беседа третья
Дальше: Беседа пятая

Беседа четвертая

Алла Гербер:
— Инночка… вот у вас скоро юбилей.
Инна Чурикова:
— Я эти юбилеи боюсь. Слово «юбилей» не люблю. Ты же не знаешь, что с тобой будет на следующий год.
— Я всю жизнь говорю: большое спасибо родителям, что я родилась.
— Правда? И я так говорю родителям и Богу.
— Мне нравится это занятие — жить.
— И мне нравится. Просто нравится — и все тут. Вот еще бы голова прошла, так совсем хорошо. Хотя меня много огорчает.
— Сейчас пройдет, после таблетки надо минут пятнадцать-двадцать.
— Я вижу, как народ становится агрессивным, самолеты падают, машины давят друг друга. Причем та «машина права», в которой сидит депутат. А те врачи, которые ехали в другой, — они виновны. Почему так получается все время? Почему камеры, которые видели, перестают видеть? Почему неправые — правы, а правые — не правы? Меня это огорчает. Меня это очень огорчает.
— Чем, по-вашему, все это кончится?
— Не знаю. Я играю Аквитанскую львицу, да? Это женщина, в которой демоны борются с ангелами. И ангелы побеждают, мать побеждает. Благодаря Глебу. Благодаря Глебу там побеждает любовь!
— Инночка, а что сейчас, чего бы вам хотелось больше всего?
— Сейчас? Сейчас хочется мне отдохнуть, во-первых, и я не хочу спешить — во-вторых. Я хочу, чтобы эти две работы, «Аквитанская львица» и «Ложь во спасение», которые Глеб мне подарил (я ему признательна очень!), были надолго. Захаров говорит, что нет для меня пьесы. Раньше так не было. Марк Анатольевич подарил мне прекрасные спектакли, жаль, что это было давно. Помните «Три девушки в голубом».
— Хорошо помню! Или «Оптимистическая трагедия». Про «Тиля» я уже не говорю.
— Три роли в одном спектакле сыграла. Три!
— Или — «Иванов». Вы в нем — Сарра. Господи, это забыть невозможно. Инна, это одна из ваших самых блистательных ролей, поверьте мне. Вот тут вы великая актриса. Нет, вы везде замечательная, но тогда, когда я смотрела Сарру, я поняла: вы должны играть все, весь классический репертуар.
— Если уж говорить откровенно, когда репетировали Сарру, Захаров предлагал Кате Васильевой ее играть. Это мне сказала Катя. Я когда от нее это услышала — мы в поезде ехали вместе, — у меня так сильно испортилось настроение! Значит он, репетируя со мной, не верил в меня.
— И ведь «Иванов» был уже после «Тиля». Когда уже все было ясно. Нет, извините, по-моему, даже тогда, когда Андрей Тарковский сделал «Гамлет», где вы были Офелией.
— Нет, «Гамлет» Тарковского был после Иванова, но Андрей приходил к нам на репетиции.
— А записан этот спектакль Андрея Тарковского?
— Нет, ни его, ни Глеба.
— От «Гамлета» Панфилова хоть куски остались. Я видела.
— Кусочки какие-то, кто-то снимал, а целиком не записан. Небрежно, свет плохой. Нет хорошей записи.
— Ни одной хорошей?
— Не-а.
— Инночка, я еще хотела спросить: с Глебом вам всегда лучше работать, чем с кем бы то ни было, или это не так, это наше такое преувеличение, ваших с Глебом поклонников? Хотя я видела много ваших работ без Глеба и считаю, что они замечательные. Интересно, как для вас?
— Почему мне с ним интересно, хотя трудности всякие существуют.
— Почему? И какие трудности?
— Потому что он, во-первых, концептуален; пока он не доберется до своего мучительного сердечного волнения, он не может историю делать. Ведь он взял эту «Аквитанскую львицу», то есть пьесу «Лев зимой». Пьеса замечательная, она волнует, но она широкая, как озеро: куда-то плывешь — и туда, и сюда, в любую сторону. Она такая… многопоточная, длинная и о чем? Ведь мы же видели прекрасный фильм с Питером О'Туллом, Кэтрин Хепберн — гениальные люди. Мы видели этот фильм, но о чем он? И Глеб, понимая, что с ним я, делает спектакль об Аквитанской львице, о которой никто никогда не говорил как о матери. О том, как при всех ее демонах — она была увлечена мужчинами, менестрелями, искусством, войнами. Ну, просто была невероятная женщина. При этом она была красавица. Мужики просто теряли самообладание, когда видели ее. И у Генриха это были самые лучшие, удачливые годы, когда они любили друг друга. Победные годы. Но. При всех своих безумных страстях она, прежде всего, была мать. И эта тема — Глеба, он в ней это увидел. В пьесе напрямую это не написано. Но для Глеба тема матери всегда была очень важна. И здесь именно это чувство для нее самое сильное. Именно оно побеждает ее безумные страсти. Глеб это сделал. Это его история, он работал над текстом скрупулезно. Никита (Михалков), когда посмотрел наш спектакль, сказал Глебу: «Твоя работа. Это видно». Он и сейчас что-то хочет выбросить, что-то добавить.
— Он все еще корректирует спектакль?
— Глеб? Все время! Все время придумывает, придумывает. Он приходит на каждый спектакль, работает с актерами — у нас все стали работать гениально, правда? И Дима Певцов, и молодые ребята. Марк Анатольевич… ну, пятнадцать спектаклей посмотрит, потом приходит — как праздник для нас. А Эфрос, мне рассказывали, всегда стоял за кулисами, спектакль слушал. Не смотрел, а слушал.
— Но в какой-то момент Эфрос потерял слух. Это Анатолий Васильев сказал.
— А Толя Васильев-то сейчас что делает? Он не потерял слух?
— По-моему, не потерял. Что-то он делает, какие-то экспериментальные этюды. Школа у него, мастер-класс.
— Да, школа, он стал пророком, учителем.
— Да, учителем. «Пред именем твоим позволь смиренно преклонить колено».
— Но, Аллочка, я вам должна сказать, что моя встреча с Толей Васильевым.
— А ведь вы его актриса.
— Может быть. А может, и нет.
— Мне кажется, да.
— Потому что я вот с ним тогда встретилась, встреча закончилась… сотрясением мозга. Судьба! Я ехала к нему на репетицию. Увидела Михаила Абрамовича Швейцера, который никак не мог найти машину. Мы остановились, такси я взяла, и повезли его на «Мосфильм». Водитель узнал меня, как-то так оробел и «втюрился» в другую машину.
— Так закончилась ваша встреча с Анатолием Васильевым?
— Да, она закончилась. Потому что я слегла в больницу, и в то время Анатолий Васильевич Эфрос предложил мне Гедду Габлер играть, но ничего не случилось.
— И что, так и не было Гедды Габлер?
— Нет, не было. Он меня, Анатолий Васильевич, приглашал на Таню Арбузова. Я пришла к нему на телевидение… пробоваться.
— Почему на телевидение?
— Он на телевидении снимал эту картину, «Таня». Ну, помните?
— Да, вспомнила.
— Там Гафт был и Оля Яковлева. А он меня приглашал. Мне так хотелось с ним поработать. У него такие ласковые глаза, умные, всепонимающие. Я его обожала, ну, как режиссера. Пожалуй, я его актриса, а не Васильева.
— Но Гедду Габлер сыграть вам необходимо! Это ваша роль.
— Да, это было бы здорово. И я, больная, после сотрясения у меня потолок мешался с полом, пыталась читать Гедду Габлер. Как мне хотелось!
— Ну, еще бы!
— А на героя он Олега Янковского хотел взять. И Марк Анатольевич пригласил Эфроса в театр. Марк Анатольевич был силен и молод, он азартен был.
— А все-таки в театре вы сыграли мало. Очень мало.
Назад: Беседа третья
Дальше: Беседа пятая